Бессердечный

Я сжимаю челюсти почти до боли. Этот парень слишком хорош.

– Пять – мое последнее предложение. – Маленькое пятнышко на его челюсти всплывает, и я замираю. Он – вылитый Кейд. Поменяй цвет глаз, и сходство будет просто невероятным. Умора.

– Тебе уже после трех все это наскучит, – говорю я, протягивая первый кочан салата.

– Неправда!

Я поворачиваюсь к нему и хмурю брови:

– Люк. Пусть я здесь и новый человек, но я все равно скажу тебе то же, что сказала твоему отцу. Следи за своим тоном. Мы не будем так разговаривать друг с другом. Иначе поедем домой, и я устрою тебе тихий час.

Его детские голубые глаза расширяются:

– Тихий час – для младенцев!

– А я не спорю. Полностью с этим согласна. Но если ты будешь вести себя как младенец, тебя будет очень легко с ним спутать.

Он тяжело вздыхает и коротко кивает мне, а затем тянется за очередным кочаном.

– Извини.

– Спасибо, что извинился. Это было совсем не по-взрослому.

Он смотрит на меня с улыбкой на губах, и я улыбаюсь ему в ответ. Кажется, только что мы начали лучше понимать друг друга.

* * *

Развернувшись и направившись к выходу из магазина, я натыкаюсь на значительно менее дружелюбный взгляд.

– А ты-ы-ы кто такая? – интересуется женщина, одна рука которой упирается в бок, а другая держит корзину с продуктами. То, как протяжно она выдохнула это «ТЫ», напомнило мне гусеницу из «Алисы в Стране чудес», курившую кальян и выдыхающую изо рта колечки дыма во время беседы с Алисой. Вот только эта женщина вместо дыма изо рта выдыхает лишь мерзкий запах.

А еще мне не нравится то, как она на меня смотрит. Сверху вниз, с легкой ухмылкой на лице, словно я вчерашняя жертва дорожной катастрофы.

Несмотря на все это, в ответ я лишь мило улыбаюсь – возможно, даже чересчур мило – и говорю:

– Я – Уилла.

Женщина шмыгает, шевеля кончиком носа. Мне трудно определить, сколько ей лет. Мини-юбка и кроссовки со стразами наводят на мысль, что она должна быть достаточно молодой, но тонна макияжа, проступающая в складках у нее на лбу, приводят к совершенно противоположному выводу. Это весьма захватывающее противоречие.

– Что это ты делаешь с сыном Кейда? – Она слегка наклоняется, чтобы обратиться к Люку. – Ты в порядке, милый? Тебе нужна моя помощь?

Люк смотрит на нее серьезным, но немного растерянным взглядом, и произносит:

– Да?..

Он чуть отодвигается, и как мне кажется, из-за ее дыхания. Если честно, я бы тоже хотела оказаться от нее как можно дальше.

– Ты уверен, малыш? Эта женщина ведет тебя куда-то, куда ты не хочешь идти, да?

Я закатываю глаза:

– Если бы я похищала ребенка, то не стала бы заходить в продуктовый магазин за пятью кочанами салата латука. Я его няня.

Ее глаза сужаются, и она снова сверлит ими меня.

– Я подавала заявление на эту работу, – вновь шмыгает она, выпрямляясь.

– Да, и мой папа сказал, что он лучше вываляется в навозной куче, чем наймет вас.

Мои глаза чуть не вываливаются из орбит, и я прикрываю рот рукой, сдерживая смех. Это один из тех моментов, когда внешне нужно быть гораздо старше, чем ощущаешь себя внутренне.

Женщина быстро моргает, ее шея потеет и краснеет. Мне ее искренне жаль, ведь нельзя же обижаться на слова пятилетнего ребенка… но вот обижаться на слова мужчин за сорок – никто не запрещает.

– Мне очень жаль. – Я беру Люка за руку и виновато смотрю на бедную женщину. – Желаю вам прекрасного дня.

Лучезарно улыбаясь, я тащу Люка к кассе, чувствуя себя чрезвычайно признательной за такое превосходное начало своей жизни в этом маленьком городке.

То я теряю трусики, то оскорбляю местных жителей. А ведь идет всего лишь второй день.

Улыбка не сходит с моего лица все то время, что я стою в очереди на кассе. Я физически чувствую на себе их взгляды. Их осуждение.

Быть может, все это лишь только у меня голове. Быть может, это вообще не пересекается с реальностью.

Я уверена лишь в том, что выбраться отсюда быстро не получится.

Я не привыкла жить там, где все тебя знают. Уверена, именно поэтому родители так много путешествуют. Чтобы сбежать от людей, которые постоянно останавливают их и просят автографы. Чтобы просто иметь возможность быть собой.

– Ладно, малыш, запрыгивай, – говорю я, открывая заднюю дверь джипа, после чего бросаю пакеты с салатом на переднее сидение.

– Я что-то не так сделал? – спрашивает Люк, устраиваясь на своем месте.

Я вздыхаю, наблюдая, как его маленькие ручки тянут ремень через плечо вниз и пытаются застегнуть пряжку. И уже тяну руку, чтобы помочь ему, но отстраняюсь, когда слышу знакомый щелчок.

– И да, и нет. Просто порой есть вещи, о которых не говорят вслух.

Нет смысла ходить вокруг да около.

Огибая машину, я слышу через открытое окно растерянное:

– Что ты имеешь в виду?

– Что я имею в виду, – начинаю я, садясь в машину и пристегиваясь, – что есть вещи, которые мы думаем про себя или рассказываем близким, но которыми мы не делимся публично. Например, когда случайно сталкиваемся с человеком, как это было только что, но вслух ничего не говорим. Это «облачко текста».

– А что такое «облачко текста»?

Похоже, моя мысль до него не доходит.

– Ты же читал комиксы? Или видел их в газете? Твой папа похож на человека, который читает газеты.

– Только по выходным, – говорит Люк, и я сдаюсь.

Ясненько.

– В общем, герои комиксов иногда о чем-то думают, но вслух не говорят. И это нарисовано в виде маленьких облачков, выходящих у них из головы. Так что иногда оставляй мысли в облачках. Так ты не заденешь ничьих чувств, произнеся вслух то, что не следовало бы. Понимаешь?

– А когда ты назвала моего отца женоненавистником, это было такое облачко?

Вот де-е-ерьмо-о-о.

Пятилетний ребенок выставляет дурой.

Я пытаюсь научить его держать мысли при себе, хотя сама так и не научилась.

Я проглатываю свою гордость и смотрю на него в зеркало заднего вида:

– Да. Это должно было остаться в облачке. Иногда их не получается удержать даже самым лучшим из нас.

– И что делать, если это происходит?

Я издаю тихий стон и концентрируюсь на дороге. Мы едем по главной улице в сторону голых полей, ведущих к ранчо «Колодец желаний».

– Нужно извиниться, – говорю я, чувствуя себя гигантской кучей мусора, из-за того что я тогда сказала. Еще хуже от осознания, что это услышал его сын.

– Мой папа точно тебя простит. Ты ему нравишься.

– Почему ты думаешь, что я ему нравлюсь? – Он упоминает это уже второй раз, и, честно говоря, я в полном замешательстве.

– Потому что он ни слова не сказал о валянии в навозной куче.

Из меня вырывается смешок. Вот он, показатель. Вы можете понять, что «нравитесь» Кейду Итону, если он не делится с вами предпочтениями о валянии в лошадином дерьме.

Через несколько минут мы выезжаем на проселочную дорогу, и серьезный разговор переходит в визги радости, когда этот не по годам мудрый ребенок на заднем сиденье бросает из окна кочаны, мать твою, салата и истерически хохочет.

Я хохочу вместе с ним.

7

Кейд

– Как твой первый день? – спрашиваю я, пока Уилла нарезает одну из куриных грудок, которые я приготовил нам на скорую руку, сразу как пришел.

Это был странный переход. Она как будто не поняла, что ее рабочий день закончился, как только я вошел в дом. Она предложила приготовить ужин, и я окинул ее убийственным взглядом. Я люблю готовить ужин; это мой способ расслабиться под конец дня. Это время, которое я могу провести с Люком.

Думаю, я ждал, что от моего взгляда она тут же убежит к себе в комнату, но она лишь закатила глаза.

Предложение помочь с ужином – не преступление, и мне нужно отбросить мысль, что по щелчку пальцев Уилла тут же будет испаряться.

Непривычно входить в дом, в котором жизнь бьет ключом. В котором я сразу слышу хихиканье сына и мягкий хрипловатый голос Уиллы.

– У нас был замечательный день, правда, Люк? – она смотрит на него и улыбается, и Люк улыбается ей в ответ.

Он очарован.

Когда я вернулся домой, они играли на улице в динозавров. Могу уверенно сказать, что никогда не слышал, чтобы женщина издавала такие звуки. Какая-то комбинация гусиного гогота и крика осла, вперемешку с легким очаровательным смехом.

Она топала, согнув перед собой руки так, чтобы было похоже на маленькие лапки тираннозавра рекса.

Она выглядела сумасшедшей и беззаботной.

И чертовски красивой.

– И чем вы двое занимались, кроме игры в «Ранчо динозавров»?

– Ничем, – отвечает Люк, слишком уж быстро, и я вижу вспышку блестящих медных волос, когда голова Уиллы резко поворачивается в его сторону. Одна идеальной формы бровь приподнимается в его сторону.

Ее умение распознавать чушь хорошо отточено. Полагаю, это из-за опыта работы с детьми.

А мое – просто оттого, что я каждый день продираюсь сквозь дерьмо. Эти чертовы ковбои на ранчо. Мои братья. Городская драма. Бывшая.

Единственный человек, который меня не выматывает, – моя младшая сестра Вайолет. Но, возможно, только потому, что она переехала на побережье.

– Мы ничего не делали, Люк? – Уилла накалывает на вилку стручковую фасоль, и я стараюсь не отвлекаться на то, как она отправляет ее в рот.

– Мы… – Сын переводит взгляд с меня на нее – виноват по полной программе. – Мы испекли блинчики! С шоколадной стружкой! Много-много шоколадной стружки.

Уилла морщится, опуская взгляд в свою тарелку. Когда она поднимает глаза и замечает, что я смотрю на нее, то говорит:

– Что? Ты же сказал: после ужина никакого сахара.

Покачав головой, я возвращаюсь к Люку.

– Что еще?

– Ничего… – начинает он, как раз когда Уилла говорит:

– Мы купили кочаны латука, а потом кидались ими из окна моего джипа.

Я поджимаю губы и бросаю быстрый взгляд в ее сторону: выглядит она забавно и чертовски глупо.

– Люк. – Он испуган. Трудно отчитывать сына, когда он такой милый. Но рядом нет второго родителя, чтобы играть в хорошего и плохого полицейского. Всю грязную работу приходится делать мне, в том числе отчитывать за проступки. Иногда я беспокоюсь о том, как выгляжу в его глазах, но кто-то же должен следить за его поведением.

Кто-то должен обеспечивать его безопасность.

– Прости! – восклицает он, опускаясь на место, в то время как Уилла крутит головой, поглядывая то на меня, то на Люка.

– За что нам извиняться?

Я глубоко вздыхаю, качаю головой и впиваюсь в куриную грудку со всей силы.

– Люк уже просил покидаться кочанами салата из окна, и я ему отказал.

Люк даже не может выдержать мой взгляд, а у Уиллы отпадает челюсть, когда она смотрит на него в ответ:

– Чувак! Серьезно?

Его маленькие губы поджимаются, да и он сам превращается в маленький комочек. Он не плохой ребенок, просто в нем есть бунтарская жилка. Полагаю, все из-за того, что он – Итон.

– Я думал, папе просто не хочется. – Он умоляюще смотрит на Уиллу. – Ты сказала, что было весело!

– Люк… – начинаю я, но Уилла перебивает.

– Мы оба знаем, что ты умнее, Люк. Ты обманул меня. Намеренно. Не круто. Мне было весело, но осознание того, что ты солгал мне, разрушает все веселье. – В ее тоне нет злости, но Люк подавлен.

Я откидываюсь на спинку стула, скрещивая руки на груди, немного удивленный тем, что она восприняла это всерьез, а не посмеялась надо мной. Затем я облегченно вздыхаю, оттого что мне не придется снова на него наезжать.

– Извини. – Его глаза мгновенно превращаются в две узкие полоски. Он чувствительный ребенок. Не нужно многого, чтобы поставить его на место.

Уилла кивает, отправляя в рот еще одну фасолину.

– Я знаю, что ты чувствуешь вину. Ты хороший человек. Но обман рушит мое доверие. А твой отец доверяет мне твою безопасность, и мы должны уважать его правила, хотя бы иногда. Потому что сейчас его доверие подорвано. Понимаешь?

Какая-то часть меня хочет вскочить и защитить Люка. Но дело в том, что Уилла права. Она разговаривает с ним уважительно, как со взрослым человеком, ее не упрекнуть.

Еще я чувствую огромное облегчение оттого, что у меня появилась поддержка, даже в виде Уиллы Грант. Рыжеволосой болтушки, которая даже фасоль ест так, будто она в порно.

Дело в том, что мой отец все время ведет себя так, будто Люк забавляется – и это нормально. Собственно, именно поэтому я не хочу, чтобы он постоянно присматривал за Люком. Я не хочу разрушать их дружбу. И не хочу, чтобы Люк превратился в Маугли. Маленький дикий мальчик, воспитанный стаей диких мужчин, живущих на ранчо.

Это чертовски странно, и я слишком много об этом думаю.

– Мне жаль, папа, – осторожно говорит Люк.

– Я знаю, дружок.

– Я просто хотел повеселиться. Это так весело звучало! И это действительно было весело!

– Мы фермеры, Люк. Это пустая трата хорошей еды.

– Я знаю, – отвечает он с сожалением, а потом, взглянув на меня, ликует. – В следующий раз, когда ты будешь обматывать трактор Янсенов туалетной бумагой, можно с тобой?

Откуда, черт возьми, он знает об этом розыгрыше?

Я вижу, как губы Уиллы подрагивают, но она продолжает сосредоточенно смотреть в тарелку. Когда она берет еще одну фасолину, мне приходится отвести взгляд.

Этот ребенок меня доконает.

И его чертова няня тоже.

Подготовка Люка ко сну – моя любимая часть вечера. Обнимашки. Истории. То, что он рассказывает мне в безопасности своей темной, спокойной комнаты. Он становится таким нежным и милым, и мы говорим о вещах, которые не всплывают в течение дня. Вот почему я никогда не откажусь от этой части его графика.

Вторая моя любимая часть вечера? Джакузи, избавляющее от дневной боли. Спокойствие в моей самой легкомысленной покупке. Время, когда я могу любоваться звездами и наслаждаться одиночеством.

Именно этим я и занимаюсь, откинув голову и облокотившись о внешние бортики, когда слышу, как хлопает задняя дверь. Мои веки распахиваются, и сквозь поднимающийся вокруг меня пар проступает силуэт Уиллы.

– Черт, извини. Я уйду, – шепчет она, обернутая в полотенце, после чего поворачивается, чтобы уйти.

Умный человек сказал бы: «Да, пожалуйста, уходи». Но я не умный человек.

Вместо этого я бурчу:

– Все в порядке.

В конце концов, я сказал ей, чтобы она чувствовала себя как дома и пользовалась всем, чем захочет. По правде говоря, я не могу винить человека за то, что он захотел понежиться в джакузи, после того как весь день бегал за пятилетним ребенком.

– Ты уверен? Я думала, ты в постели. – Ее трудно расслышать, потому что в этот раз она говорит немного неуверенно. Уиллу трудно разглядеть сквозь горячую пелену, поднимающуюся от бурлящей воды. Ее очертания подчеркиваются лишь свечением из дома, просачивающимся сквозь раздвижные стеклянные двери.

Мне следует прекратить использовать поднимающийся пар как оправдание для того, чтобы на нее пялиться. Это грубо. Ей чуть за двадцать, и я не хочу доставлять ей неудобств.

Я снова откидываю голову и позволяю глазам закрыться.

– Если бы что-то было не так, я бы об этом сказал, Ред.

Я слышу шуршание и тихий смешок.

– Да, ты бы сказал мне проваливать.

Черт.

Она не пытается быть прямолинейной. Но от слова «проваливать», вырвавшегося из ее уст и произнесенного слегка хрипловатым голосом, воздух вокруг меня начинает казаться слишком разреженным.

Я слышу шелест ткани и мягкие шаги по направлению к джакузи. Я крепко зажмуриваю глаза, не желая поддаваться внутреннему голосу, уговаривающему подсмотреть. Подсмотреть, как она перелезает через бортик. Подсмотреть, какой на ней купальник и такая ли у нее кремовая кожа, как показалось мне вчера.

Я не обращаю внимания на неприятные ощущения в животе.

Тихий плеск воды говорит мне о том, что она забирается внутрь. Горячая вода колышется у моей груди, пока она устраивается, и вдруг совместное пребывание в джакузи с этой женщиной, которую я едва знаю и не могу перестать трахать глазами, кажется мне совершенно неуместным.

Слишком личным.

– Ах, – мурлычет она от удовольствия.

Я сдаюсь и бросаю на нее взгляд. Поза Уиллы почти полностью повторяет мою. Ее тонкие руки свисают с бортика, а лицо обращено к темно-синему небу. Мои глаза останавливаются на ее обнаженной шее. Элегантной длине ее горла. Его расположении и на том, как оно открыто для захвата. Как оно двигается при сглатывании.

– Извини, – бормочет она, не поворачивая ко мне головы.

– За что? – шепчу я, немного сбитый с толку. – Я уже сказал тебе, что все в порядке.

Хотя я не уверен, что это правда.

Тоненькие бретельки лежат на ее ключицах и обхватывают плечи. Их так легко сорвать.

– За деревенские игры с латуком. – Уилла качает головой, и из нее вырывается еще один мелодичный смешок, словно она просто не может в это поверить. – Все еще не могу признать, что меня обманул пятилетний ребенок.

Мои губы чуть не подрагивают при этих словах. Деревенские игры с латуком.

– Ну, ты же работала с детьми. Уверен, ты знаешь, как с ними обращаться.

Я мысленно хлопаю себя по спине за то, что сделал ей комплимент – вроде как, – и она бросает бомбу, о существовании которой я и не подозревал.

– Я вообще не работала с детьми.

Я замираю, прежде чем опустить руки в воду и сесть прямо:

– Прости?

Должно быть, в моем голосе слышится укор, потому что ее голова поворачивается в мою сторону, а глаза сужаются, когда она тоже выпрямляет спину; капли воды стекают по ее полной груди, прямо в ложбинку. Я сжимаю зубы, следя за стекающими каплями, но поднимаю взгляд, когда она отвечает:

– Не споткнись, Итон.

Сглотнув, я смотрю на нее с противоположного края ванны, глаза в глаза:

– А Саммер сказала мне, что ты работала с детьми. Что у тебя, цитирую: «есть опыт общения с хулиганами».

Я наблюдаю, как выражение лица Уиллы меняется с раздраженного на недоверчивое.

– Она не могла такого сказать.

– И все же сказала.

– Без подробностей? – Уилла проводит влажной рукой по лицу и скользит ею вверх по волосам, пока не касается скрученных в узел огненных прядей. – Ты задавал уточняющие вопросы? Боже. Я должна была отправить тебе резюме или хоть что-нибудь. Это даже по моим меркам неловко. А чтобы заставить меня чувствовать себя неловко, нужно постараться.

– Итак, какой у тебя опыт работы с детьми?

Она ахает от удивления, и клубничного цвета губы раскрываются самым соблазнительным образом.

– Никакого. Ноль. Пшик. Я бармен.

Мои ладони сжимаются в кулаки под водой.

– Бармен?

– Да. Наверное, у меня большой опыт общения с хулиганами, но не с детьми. Со взрослыми мальчиками?

– Саммер конец.

Ее губы сжимаются и подрагивают от напряжения, когда она пытается сдержаться, но из нее все равно вырывается самый завораживающий смех. Я не должен очаровываться, но она так искренне веселится. Трудно не очароваться.

Она откидывает голову, и нотки ее смеха уносятся куда-то в ночь.

– Это не смешно, – говорю я, но на самом деле имею в виду не это. То есть… это вроде как смешно. Но не «ха-ха».

– Похоже, нас обоих обманули. – Ее хихиканье затихает, и тусклый свет падает на полную грудь, мерцающую от влаги.

Вытирая лицо, я произношу со стоном.

– Саммер так надоели мои придирки, что она обманом заставила меня нанять бармена.

– Слушай, если тебе нужно резюме или проверка судимости, я пойму. Но мне все еще кажется, что у меня получится. Я все еще думаю, что мы с Люком сможем весело провести это лето. Я росла под присмотром прекрасных родителей, так что должна была хоть чему-то у них научиться.

– Да? – говорю я, прикрывая лицо руками, отчасти чтобы скрыть свое разочарование, а отчасти чтобы отвлечься от того, как чертовски потрясающе она выглядит, сидя напротив меня в джакузи. – Чем занимаются твои родители? Ты происходишь из рода барменов?

Когда она молчит слишком долго, я снова опускаю ладони в воду. Уилла кусает губы и критически смотрит на меня.

– Проглотила язык?

– Нет. Просто не уверена, что от этого ответа тебе станет легче.

Я закатываю глаза и резко выдыхаю, прежде чем снова запрокинуть голову. Определенно понадобится проверка на наличие судимости.

– Ты скажи, а я послушаю.

– Хорошо. Моя мама – сексопатолог.

Она, должно быть, шутит.

– А мой папа – солист группы Full Stop.

Я выпрямляюсь:

– Что, прости?

– Тебе бы слух проверить. Моему отцу пришлось купить слуховые аппараты довольно рано после гастролей и слишком громких выступлений.

Многословно.

– Я услышал. Просто… – Я качаю головой. – Тебя вырастили сексопатолог и рок-звезда, и это каким-то образом дает тебе право заботиться о моем ребенке?

– Почему бы и нет? Они замечательные родители. Только не надо так странно себя вести. Люди всегда становятся странными, когда узнают, что Форд Грант – мой отец.

Я не отвожу от нее глаз.

– Ты же не какой-то психованный суперфанат, правда? Я сразу подумала, что ты похож на Гарта Брукса.

У меня сводит челюсть.

– Песни о том, что твой грузовик ломается. Твоя собака умирает. Твоя женщина уходит к другому.

Она смеется, не обращая внимания на то, что только что разорвала швы на медленно заживающей ране. И не потому, что я скучаю по Талии, а просто потому, что мужская гордость может выдержать не так уж много ударов.

Проходит всего пара мгновений, и между нами повисает неловкое серьезное молчание. У меня не очень получается сохранять дружелюбие. Это не моя сильная сторона.

Я не игривый, я ответственный. Только таким мне и позволяли быть. Только это и нужно было семье.

Зеленые радужки светятся, она смотрит на меня тревожно.

– Насколько глубоко я попала впросак?

– На данный момент ты уже почти тонешь, – говорю я.

– Ну блин. Трудно будет вот так бегать за своим ребенком все лето.

Я тяжело вздыхаю, благодарный за то, что она не требует больше информации о чертовой неразберихе, называемой моей жизнью.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? Если да – я пойму.

– Нет, – вырывается у меня слишком быстро, и я даже не уверен, почему. Я должен хотеть, чтобы она ушла, но не хочу. Она уже нравится Люку, она уже здесь, и мы уже все выяснили. К тому же она гораздо менее раздражающая, чем почти все остальные доступные мне варианты. – Все в порядке. Между нами мир, если дашь мне автограф.

Она моргает:

– Шутишь?

– Нет.

Ее нога скользит по виниловому дну джакузи и задевает мою.

– Шутишь.

– Нет. – Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы сдержать ухмылку. Может, мне следовало разозлиться. Или отправить ее домой. Но мысль о том, чтобы вернуться в начальную точку, кажется мне утомительной.

Есть что-то освобождающее в том, чтобы просто… отпустить все это.

– Все в порядке. Я никому не скажу, что ты пошутил. Я дам тебе автограф и сохраню твою репутацию самого сварливого владельца ранчо на всем белом свете в полной неприкосновенности.

– Уилла, ты заставляешь меня жалеть о моем решении нанять тебя.

Она указывает на меня.

– Да. Именно так. Какая шутка? Здесь не шутят.

Она беззаботна. Она весела. У нее отличное чувство юмора, которое мне по душе, хотя я отказываюсь это показывать. И следующие двадцать минут она рассказывает истории о том, как росла в знаменитой семье. Она говорит, я слушаю. И время от времени, когда кто-то из нас ворочается в маленьком джакузи, наши ноги соприкасаются.

Это невинный контакт. Или, по крайней мере, должен таким быть. Когда это случается, мы не смотрим друг на друга. Если честно, я боюсь смотреть на нее слишком пристально.

Но по моим ногам все равно бегут искры.

И когда мы вылезаем из джакузи, я поступаю по-джентльменски и протягиваю ей руку, чтобы она не поскользнулась.

Как раз перед тем, как я совершаю явно неджентльменский поступок, позволив глазам восхищенно разглядывать ее упругое тело. Я впитываю каждый изгиб и стараюсь запечатлеть его в своем сознании, чтобы больше никогда не испытывать желания пожирать ее глазами.

Я представляю, как она надевает те простые черные трусики, которые все еще лежат в моем кухонном ящике.

Мой член так быстро набухает и становится твердым, что я оборачиваю вокруг себя полотенце и исчезаю в доме, даже не пожелав спокойной ночи.

Потому что я такой чертовски воспитанный джентльмен.

8

Уилла

Дверь с грохотом захлопывается – Кейд дома. Раздражительный Кейд вваливается домой после долгого дня, проведенного бог знает где с кучей коров и ковбоев.