Чужая подушка

Но лягушка отражалась как лягушка, и не было никакой принцессы. Чуда не случилось. Лягушка танцевала с мужем и непрестанно глядела в блестящие отражения, в которых не было никого, кроме ужасно нелепой лягушки в короне. Глупой лягушки.

На свадьбе собрались все родные: оригамама, оригапапа, оригадрузья… Почти как настоящие, только бумажные. Прищур не прилетел на праздник: забыл, или был занят, или обманул, как прочие до него. Лягушка постаралась отвлечься и повеселиться с остальными, не думая о лягушке в зеркалах и не заботясь о будущем.

Однако спустя месяц замужества, она больше не могла закрывать глаза на пугающую бумажную действительность.

С одной стороны, в отличие от настоящих – картонные родные были с ней добры и просты, никто не учил лягушку жизни, не строил планы по заточению ее в лечебницу, не смотрел с жалостью. Они были чудесные, но неживые, как картинки в книжке. Таким был и принц. Идеальный персонаж истории про «долго и счастливо» не мыслил, не чувствовал, не любил ее, а лишь следовал отведенной ему слащавой роли в заезженном сюжете. Принц, так похожий на лягушонка, не имел ничего общего с ее дорогим другом.

Королевская жизнь, обернувшаяся унылым спектаклем, разочаровала лягушку. Она разочаровала саму себя. Лягушка проводила дни и ночи в тоске по настоящему, по неидеальным близким, по лягушонку, которого она несправедливо отвергла.

В одну из ночей, когда в постели сопел бумажный принц, а за окном невыносимо шуршали деревья в саду, лягушка задумала бежать из Оригаминга. Она оставила на подушке свое обручальное кольцо и налегке, с одной лишь верной короной на голове, сбежала от мужа. Она прошмыгнула мимо королевской стражи и припустила, что есть мочи, к главным воротам.

Ворота были заперты. Картон не поддавался и ни в какую не рвался.

Лягушка услышала шорох позади и обернулась. Из-за кустов вышла оригамама и встала прямо перед ней:

– Милая, – с дрожью в голосе произнесла она, – тебе с нами плохо?

– Да! – отчаянно воскликнула лягушка. – С вами плохо, с собой плохо. Домой хочу, – бросила она, и пнула картонные ворота.

– Тебе надо на озеро, – сказала бумажная мама. – Там живет оригатор. Он выведет тебя, но ты должна будешь дать ему что-то взамен. Что – не знаю. За дворцом поверни направо и иди на звук, – она помолчала, потом подошла к лягушке вплотную и погладила по щеке. – Милая, ты уверена?

Лягушка обняла на прощание бумажный призрак своей матери и оставила ее, как когда-то оставила настоящую.

Она нашла озеро по звуку, точнее по голосу мамы: «В некотором царстве, в некотором государстве»… Лягушка знала слова назубок, и не только потому, что выучила их еще в детстве, а больше потому, что испытала эту злосчастную сказку на собственной шкуре…

Лягушка вышла к озеру, скорее похожему на белый лист бумаги с черной прорубью посередине. В проруби кто-то ворочался.

– Оригатор? – позвала лягушка, ступая на белый лист. – Я хочу вернуться домой.

Бумага под ногами лягушки расщепилась на обрывки-волны и острыми краями резанула лягушачьи лапы. Она вскрикнула и бросилась к проруби, находу тараторя:

– Мама… Бумажная мама сказала, что ты поможешь, что выведешь, только я должна буду что-то отдать. Но что я могу дать? У меня ничего нет… Выплыви и сам посмотри: ни золота, ни королевства… Только я! Только лягушка. Даже принцессы во мне нет, – лягушка усмехнулась. – Прости, оригатор, может быть позже, может я позже верну долг, мне бы только добраться до дома, а там наскребу, чего захочешь.

Лягушка остановилась у края черной проруби и, задыхаясь, добавила:

– Мошек у нас – завались. Любишь котлеты из мошек?

Оригатор не ответил, только осветил прорубь, так, что та засияла нефтяной лужей. Лягушка наклонилась над ней и, впервые со свадьбы, посмотрела на свое отражение.

Ну что… Ничего особенного: лягушка как лягушка. Она хотела было отвернуться, но прорубь приковала ее взгляд. Лягушка внимательно поглядела на отражение и неожиданно нашла себя вполне миловидной. Из нефти глядела хорошенькая лягушка с мечтательным взглядом и доброй улыбкой. Огромные глаза, длинные ноги, гладкая кожа… Любая принцесса обзавидуется!

Лягушка любовалась собой и радовалась, что поцелуй бумажного принца не лишил ее красоты. Все было в ней естественно и ладно, не считая нелепой короны. «Корона!» – вдруг поняла лягушка, и без тени сожаления бросила свою плату оригатору в прорубь.

Нефтяной круг засиял солнцем, расплавив корону, и вновь потемнел.

В ту же секунду в ночном небе засветилась блестящая точка. Точка летела на лягушку. И вот уже видно, что то – не точка, а самая настоящая, сверкающая в лунном свете стрела. Лягушка распростерла руки, принимая судьбу. Стрела со свистом подлетела и мягко кольнула пальчик лягушки, скорее для формы.

Лягушка улыбнулась, заслышав знакомый звук мотора. Рыжий грузовичок притормозил рядом с ней. Прекрасный, словно рыцарь, лягушонок выскочил из машины и открыл перед лягушкой дверь.

Долгая ночь отступала. Счастливые влюбленные, на тарахтящем грузовике, выехали из Оригаминга через распахнутые картонные ворота навстречу восходу.

Родное болото

Болото не изменилось, не поменялись и его обитатели, разве что соскучились по лягушке-фантазерке.

Свадьба лягушки и лягушонка была шумной и веселой. Прищур прилетел с невероятными подарками с далеких планет, плясал как безумный и всем говорил, что о лягушке даже британские ученые писали.

И я там была, камышиное пиво пила и котлетами из мошек заедала.

И жили они совсем не как в сказке, но честно и в любви.

Абаим

Сначала Абаим Марине не понравился: рост не такой уж высокий, голос не такой уж низкий, лицо по-конски вытянуто, она только начала превращаться из девчонки в девушку, а он – мужчина. Потом он назвал её принцессой, а там…

Зашумел камыш. Соловейко защебетал. Впервые для Марины. И тут же и рост, и голос, и лицо Абаима преобразились и отпечатались на сердце девушки.

Подружки говорили: Абаим – значит обманщик, плут, огудала, оплетала, для них всё было известно назубок, как по словарю. Марина бросила своих подружек, которые завидовали ей. Она знала без словарей, что Абаим – значит обнимать. И вот…

Шумел камыш. Щебетал соловейко. Девушка дышала от соловья до соловья, а между – писала любимому письма.

Абаим сказал, что не познакомит с родителями, потому что они не одобряют связи с девочкой, рассказал про ту, что прежде любил, показал свою сказку про неё, где они ещё вместе, не согласился с девушкой про её завистливых подружек, признался, что одна из них ничего, а у Марины талия не так уж и тонка, округлое – не так уж и кругло, и наконец спросил: можно ли ему целоваться с другими.

Шумел камыш. А соловейко улетел.

Рыбенок

Олли

Лето расцвело белым бутоном и обронило лепестки лучей на Олли, прилипшую к окну. Девочка скучала и от скуки лизала окно, выгибала им нос, чтобы хорошо показались ноздри, елозила маленьким рыльцем по стеклу, оставляя мокрые и жирные следы.

Ну почему Ханну отвезли на лето к бабушке, а не в соседний дом, как обычно? Ханна была лучшей подружкой Олли, и Олли очень по ней скучала, ей хотелось рассказать девочке кучу открытий, море событий и приключений, случившихся за последний год.

Теперь она знает, как ловить голубей и ходить босиком по шишкам, как готовить сырное печенье и даже как целовать мальчиков в щеку так, чтобы у них волосы становились дыбом. Олли очень хотелось научить всему этому Ханну и похвастаться кружавчатым розовым платочком, который ей подарила на день рождения мама. Только где живет подружка, девочка не знала, и очень сердилась на себя за глупость.

Полик подъезжал к дому, когда взгляд его упал на окно и на страшную ноздрявую Олли. Мальчик упал с велосипеда и посмотрел на содранную коленку. Капельки крови точками покрыли рану. Полик хотел заплакать, но вместо этого крепко сжал зубы так, что они даже скрипнули. Опять эта Олли! Как же сестра ему надоела: то бегает за ним, угрожая поцеловать, то кривляется как дурочка.

Полик оставил велосипед во дворе, а сам вошел в дом. Дома было тихо, лишь половицы трещали под ногами мальчика, свет щедро заливался в окна, поблескивая серебряными и золотыми пылинками, сладко пахло пирогом с клубникой. Мальчик проследовал за ароматом, достал ложку из кухонного шкафчика и запустил ее в самую сердцевину пирога, чтобы Олли не досталось. Она любит так делать, еще и ложку прежде облизывает, чтобы брату потом противно было есть. А сейчас он может ей насолить, не ей же одной пакостить. Полик облизал ложку и макнул в пирог, как вдруг почувствовал мокрый палец в ухе.

– Олли! – крикнул мальчик, резко развернувшись и мазнув грязной ложкой по лицу сестры.

– Полик, – улыбнулась сестра, вытирая ладошкой сладость и слизывая клубнику с пальцев, – тише. Мама и папа проснутся, а мы еще пирог не слямзили.

Дети наперегонки умяли пирог, последний кусочек достался Олли, и девочка радостно подняла руки вверх как победитель. Полик нахмурился и пробухтел:

– Чего ты вообще дома сидишь? Пошла бы, погуляла со своей Ханнкой…

– Если бы я знала, где она живет – тут же бы побежала! – воскликнула девочка. – Но она у бабушки этим летом, а бабушка – не знаю где…

Ну вот, мама сегодня еще что-нибудь вкусное сготовит, а папа обещал половить с детьми бабочек. Если Олли так и будет сторожить дом, то она сама все съест и всех поймает, опять оставив брата в дураках. Полика вдруг озарила идея, как провести летний вечер с родителями в радость.

– Олличка, так я знаю, где Ханнка!

– Правда? Правда? – запрыгала сестра. – Поличек, расскажи, пожалуйста!

– А ты… – протянул Полик. – Что мне дашь за информацию?

Олли закусила губу, размышляя.

– Хочешь, – хитро скосив глазки, сказала она, – я тебя поцелую?

– Бе-е-е, – сморщился мальчик и замотал головой.

– Ладно-ладно, – посерьезнела сестра. – Если скажешь, где Ханна, то я навсегда от тебя отстану: не буду трогать твои вещи, таскать сладости, заходить к тебе в комнату, и вообще… Постараюсь исчезнуть!

Полик, довольный, протянул сестре руку. На секунду рука мальчика осветилась ярким лучом, будто звездочкой. Олли пожала руку брата и снова запрыгала на месте.

– Ну и где же, где моя Ханна?

– Толкучку знаешь?

– Это та вонючая речка?

– Знаешь, почему она воняет?

Девочка хмыкнула и пожала плечами.

– На Толкучке рыбы больше, чем воды, – сказал Полик. – На другой берег можно перейти прямо по рыбьим спинам.

Олли ахнула.

– На той стороне… – мальчик замешкался, сочиняя. – Ну да, за рекой… Прямо по улице… Э-э-э… После первого дома – направо, и слева… Хм-м… Третий дом – дом Ханнкиной бабушки.

– А ты не привираешь? – сощурилась сестра.

– Да не, я просто мысленно вспоминал дорогу, – приврал Полик.

– Тогда пока, братик! – махнула ручкой Олли. – Постараюсь больше не попадаться тебе на глаза, – подмигнула она.

– Класс! – обрадовался мальчик, предвкушая, как будет здорово избавиться от сестры.

– Ой, – запнулась у порога девочка. – А как же я перейду Толкучку, если там так сильно воняет?

– Платком прикроешься, рукавом, – ответил Полик. – Разберешься!

Олли вспомнила про платочек, подаренный мамой, который она как раз хотела показать Ханне, вскинула указательный палец вверх и метнулась за ним в комнату.

Толкучка

Среди престарелых, древних, а по большей части засохших рыб пухла от натуги рыбка Карла. Она боялась моргнуть или шевельнуться так, что высвободит из себя давно готовые икринки. Этого никак нельзя было допустить. Другие, еще живые рыбы, хищно поглядывали на Карлу: они знали, что когда она строит такое лицо – значит скоро будет еда. Стоит Карле икнуть – и они пообедают свежей икрой, что куда лучше балыка из дохлых сородичей.

Одна икринка сорвалась, Карла ахнула, и тут же из нее посыпалось, как из опрокинутой солонки. Налетели голодные сородичи и, не успела новоиспеченная мать опомниться, как перестала ей быть.

На Толкучке случившееся не было событием из ряда вон, здесь ежеминутно убивали, ради выживания в переполненной реке. Почти все толкучные рыбы жили для себя, без забот о потомстве, и метали икру, только чтоб прокормиться.

Карла не ела икру и не ела покойных, питалась же рыбка растительностью с берега. Ей не нравилось местное общество, они не понимали ее неприязни к убийству и не понимали желания иметь детей. Они бы и в свободной реке не стали возиться с мальками, метнули б икру и поплыли дальше, но не Карла. Карла хотела растить, воспитывать малых рыбят, в этом она видела счастье.

Раньше, когда Толкучка еще так не звалась, Карла метала икру, которую никто и не думал есть. Не было такой нужды. Но и тогда мужчины не хотели оплодотворять ее икринки: они видели, как она хочет этого и, будто назло, игнорировали ее помет.

Тем днем, щипая травку у берега, рыбка увидела, как рожает корова: не икринка, а целая маленькая коровка вылезла из матери.

Вообще рыбка всегда полагалась только на себя и никогда не просила ни о чем Рыбога, и это оборачивалось неизменным страданием. Утром она впервые обратилась к нему, все еще немного сомневаясь не то что в его помощи, но в существовании. Она попросила у Рыбога детей, потом случилась эта чудесная корова… Карла была восхищена увиденным и помолилась о том, чтобы стать живородящей и больше не бояться за икринок.

Пока рыбка спала, звезда из созвездия Рыб упала в Толкучку, Карле на брюшко, и растеклась по рыбьему телу.

Проснувшись, Карла почувствовала себя странно знакомо: внутри нее зародилась жизнь. Жизни множились и росли, шевелились и толкались.

Толкучка, как обычно, воевала, пожирала поверженных, и гнила, распространяя все более страшную вонь.

Карла светилась счастьем.

Мама

Как из прекрасной коровы на том берегу, из Карлы гордо выплыли зрелые, юные рыбки. Теперь ее материнству ничего не угрожало, отныне она заживет счастливо со своим потомством, научит есть прибрежную зелень, кувыркаться в воде, вместе они сумеют уплыть из Толкучки, конечно, придется постараться преодолеть горы рыбьих скелетов и гниющих трупов, при этом избежав нападений озверевших сородичей, но они справятся, потому что теперь есть, ради чего бежать, ради кого стреми…

Огромная босоножка обрушилась сверху на деток Карлы и вдавила в рыбный паштет реки. Ошарашенная мать видела, как ботинок взмыл ввысь, унося на подошве хвосты и глаза ее детей.

Зажимая нос розовым платочком, Олли с отвращением перебиралась через Толкучку. Девочка поскользнулась на спине рыбы, вдруг прыгнувшей ей под ноги, и, пытаясь удержать равновесие, выронила из рук мамин платок. Резкий запах ударил в нос, и Олли пустилась бежать, иначе вонючая речка забрала бы не только платок, но и ее саму, по самую маковку.

Несчастную Карлу окутал розовый свет и спрятал ото всех ее страдание. Даже чудо, посланное Рыбогом, не спасло детей рыбки. Она снова одна. Сколько еще ей предстоит вытерпеть? Скольких суждено оплакать? Карла почувствовала, что задыхается. Розовый свет прилип к ее телу и впитал влагу с его поверхности. Неужели это конец?

Рыбка яростно затрепетала под платком, двигаясь наугад, лишь бы уплыть от смерти. В светлом небе на мгновение показался рыбий глаз и метнул искрящуюся звездочку из уголка глаза точно на кружевной платок посреди Толкучки.

Двигаться стало легче: нижние плавники окрепли. За короткое время у Карлы отросли ноги и руки, слетела перламутровая чешуя, обнажив персиковую кожу, заблестели на солнце русые волосы. Рыба вышла на берег молодой злой женщиной, чтобы отомстить человеку, убившему ее детей.

Карла крепко сжимала в руке кружевной платок и безумно оглядывалась. Наконец она заметила прекрасную девочку, бегущую ей навстречу с раскинутыми руками. Карла замешкалась. Олли подбежала к Карле и с радостным возгласом: «Мамочка!» сжала рыбу в тесных объятьях.

Позабыв о мстительных планах, Карла обняла девочку и прошептала:

– Дочка…

– Мама, ты нашла мой платок?

Карла растерянно взглянула на розовую тряпочку.

– Да, моя крошка.

– Я искала Ханну, но не нашла. Полик сказал, что она живет здесь с бабушкой, вот я и пошла, как он научил, через вонючую речку, а там так было скользко, что я выронила платок, а потом меня затошнило, и я побежала… Поищем Ханну вместе, мамуль?

– Конечно, милая, – прошелестела Карла.

Олли взяла рыбу под руку и навсегда отстала от брата: больше никогда не трогала его вещи, не таскала сладости и не заходила к нему в комнату. Исчезла.

А всемогущий Рыбог наблюдал за счастливой Карлой и улыбался, сверкая огненными звездами-икринками.

Абака

Впервые спустившись в метро и попав в подземный город, я испытала благоговение. Подземелье несло толпу навстречу целям и мечтам через чудесные залы: одну из них в любое время освещал белый дневной свет, в другой – золотые собаки исполняли желания (стоит лишь потереть им нос!), а третью увивали металлические сказочные цветы. Чудесные залы отражали чудеса поверхности: под прудами изобразили рыбок, под театрами застыли человеческие страсти.

Но больше всех мне дорога моя первая станция, расположившаяся глубоко под землёй. Потолок там высоченный, и представляет собой искусный, объёмный образ вечернего неба с отсветами заката, среди которого летают полупрозрачные ангелы. Под небом растут расписные деревья-колонны, и небо становится их общей кроной, но не разделяется ими, а парит в вышине, пол – будто сверкающий песок, а свет струится из стен тонкими розовыми струйками. С первого взгляда на эту картину у меня дух перехватило, словно мой дух столкнулся со святым. Я стала считать это место священным, и привыкла затаивать дыхание при входе на станцию.

Когда тревожные дни сливаются в один, тогда я ложусь на скамью своей подземной церкви, вдыхаю запах поездов, смотрю на ангелов, всё им рассказываю, и мне легчает.

Однажды, в особо тягостном настроении, когда я всерьёз засомневалась в осмысленности своей жизни и долго смотрела в потолок священной залы, вглядывалась в закатные небеса и ангелов, которые порхали, как живые, меж живых облаков, я спросила их: зачем я живу? Для чего слоняюсь, маюсь, тревожусь? Кто я? Зачем я? И ангелы ответили, что я – абака. Я сказала, что не знаю енохианского, а они взяли меня наверх к себе и показали плиточку между деревом-колонной и потолком.

Ангелы сказали, что эта плиточка создаёт волшебный эффект для глаз смотрящих снизу, будто небо-потолок выше, чем есть, и эта плиточка и называется абака. Ты живёшь, пели мне ангелы, чтобы создавать волшебство, потому что с тобой другим кажется, что небо выше, и весь мир – прекрасная сказка.

Непротивление

посвящается самому могущественному магу моего детства

– Здравствуй, крошка, – прогремел голос. – Что ты делаешь одна в чаще леса?

– Гуляем, собираем ягоды, – приветливо ответила девочка. – Мы тут с па…

Не успела девочка договорить, как из-за пышного куста выскочил тонкий мужчина с плетеной корзиной на плече и телефоном перед глазами.

– Пишут, что это может быть как черная бузина, так и волчья ягода. Проверим? – с улыбкой спросил мужчина, поднес ягодку к губам, поднял глаза, и только сейчас заметил нависшего над дочерью монстра.

– Е-е-ешь, – прошипел монстр.

– Отойди от него, дочка, – сурово проговорил мужчина и опустил корзину на землю.

Девочка удивленно посмотрела на отца и сказала:

– Мы просто разговариваем, пап. Все хорошо.

Папа не ответил. Он, не моргая, пристально смотрел в змеиный глаз чудища.

– Он только спросил, что мы тут делаем, – залепетала девочка. – А я сказала, что мы гуляем…

Монстр смотрел на мужчину, посмеиваясь, а потом резко двинулся своей огромной тушей к нему, намереваясь напугать. Мужчина не шелохнулся. Девочка вскрикнула и спряталась за стволом каштана.

Монстр дал себя рассмотреть и ужаснуться. Черное, скользкое туловище высотой в пол тополя пузырилось гнойными прыщами. На туловище гнездилась бугристая, как старая картофелина, голова, покрытая пятнами плесени. Белая пушинка, сорвалась с ветки и опустилась на пыльный глаз, наполовину прикрытый опухшим маслянистым веком. Четыре столба ног, крысиный хвост, рот с расходящимися щупальцами и зловонное, как кухонная тряпка, дыхание.

Мужчина не ужаснулся и дал рассмотреть себя. Высокий, жилистый, с кудрявой шапкой волос, в очках. За очками – льдистые глаза с любопытной мошкой зрачка. Сонная муха, оглушительно жужжа, уселась на кончик орлиного носа. Футболка с безумным ученым из мультфильма, голубые джинсы, тряпичные кеды. В руке зажат серебристый кнопочный телефон.

– Позвонить есть что ль? – ухмыльнулся монстр, кивая на телефон.

Мужчина не ответил. Он стоял и сосредоточенно смотрел монстру в глаз.

– Эй, водолаз, дай очки погонять, – пробасило чудовище.

Не дождавшись ответа, монстр резко нагнулся и щупальцами рта окружил голову мужчины. Тряпка угрожающе зашептала:

– Через минуту ты в этих кустах будешь мертвым лежать, а дочь твоя будет смотреть. Я убью тебя, и дочь заберу. Ну, скажи, сопля, нравится план?

Мужчина рассмеялся и плюнул в чудовищную пасть.

Монстр поперхнулся и свирепо воскликнул:

– Думаешь, шучу? Думаешь, не убью?

Девочка вышла из-за дерева и сказала сквозь слезы:

– Да вы чего! Пап, он ничего мне плохого не делал. А ты: почему говоришь такое моему папе?

– Она будет смотреть, как я раздавлю тебя, как вылезут твои внутренности, как я телефон твой заберу, как смеяться буду. Слышишь меня? Слышишь? – орал на весь лес монстр.

Ответа не последовало.

В следующий миг с криком: «Бесишь!» монстр подпрыгнул и в прыжке всеми ногами пнул мужчину в живот. Но промахнулся и задел только левый мизинец на ступне. Мужчина упал, не отводя глаз. Чудище так яростно топнуло, что земля затряслась, и птицы тревожной полифонией заголосили в вышине.

– Тебе не скучно там? – спросил мужчина со дна пробитой чудовищем ямы.

– Я… – сбив дыхание, хрипнул монстр. – Я покажу тебе… Скучно!..

Монстр набух, глаз его налился кровью, и он принялся топтать мужчину со всей бурлящей в нем ненавистью. Целый день чудовище неистово прыгало, все глубже вдавливая врага в землю. Наконец оно выбилось из сил, вылезло из ямы и шумно повалилось на траву.

На дне развороченной пропасти лежал мужчина со ссадиной на боку и смеялся. Лишь раз его зацепило. Монстр настолько был ослеплен гневом, что и не думал глядеть под ноги, а противник тем временем прятался от ударов то под корягой, то под валуном.

Мужчина поднялся, все еще посмеиваясь, и, цепляясь за обнажившиеся корни деревьев и комья земли, вылез из ямы, уставившись на монстра.

Того было не узнать. Чудовище лежало в луже гноя и хрипело. Прыщи от напряжения лопнули и обнажили кровавые раны, глаз закатился, щупальца пересохли от крика, ноги были пробиты камнями и сучьями.

– Солнышко, ты где? – позвал мужчина.

Девочка сидела у подножия каштана, обхватив колени, и заливалась слезами.

– Пойдем домой, – сказал мужчина, и обнял дочь.

Он вынул из кармана джинсов чуть поцарапанный телефон:

– Мама, кстати, звонила. Сказала, что не скучает там без нас, печет булочки с корицей к ужину.

Отец взял дочь за руку, и они пошли прочь от чудовища.

– Почему ты ничего не делал? Почему не защищался? – недоуменно спросила девочка.

– Я ждал, пока сработает волчья ягода или…

Голос мужчины прервал истошный крик:

– Я все равно убью тебя! Свол… своло…

Чудище захлебнулось руганью и вдруг обмякло, не в силах двигаться и говорить.

– Или пока его от злости не разобьет инсульт, – закончил фразу мужчина и подмигнул восхищенной дочке.

Аббат-абанат

Слюнявые бумажки украшали уже все девчоночьи затылки, на парте были вырезаны прозвища всех одноклассников, учительница сидела на суперклее, склеивалась потихоньку, математика как обычно – нудятина. Надо было что-то делать. Арсений ковырял жевачки под партой, а Артемий, спрятавшись за учебником, учился выворачивать веки посильнее, а-то они у него вывернутыми не держались, тут же вворачивались обратно.

– Слушай, Тёмыч, – прошептал Арсений. – Надо что-то придумать, а-то я сдохну от скуки.

– Сенич-Сенич… – ответил Артемий. – Я сам об этом думаю.

Тёмыч с вывернутыми веками осторожно повернулся к другу и улыбнулся, от улыбки веки опять ввернулись.

– Вот бль… – слишком громко булькнул пацан и нырнул за учебник, поняв, что его услышала Вероника Сергеевна.

– Круглый! – вскрикнула учительница и попыталась вскочить, но экспозиция клея прошла, и Вероничка уже склеилась со стулом.

– Кр-р-руглый! – зарычала Вероника Сергеевна.

Артемий встал, глядя в пол.

– Я ничего, это не я.