Золушка не прощается, или Школа счастья

Харианна ещё не видела Хратиона Лукумова, и воображала его звездой Голливуда, эдакой смесью Грегори Пека, Марлона Брандо и Вячеслава Тихонова, хотя последний и не из Голливуда, а из другой священной рощи. Все были в сборе, когда в сопровождении Лукиана Саларьева и Дианы, строго инструктировавшей мужа на ухо, появился Хратион. Высокий, подтянутый, как голливудец, но с лицом совсем из иной чащи-пущи. «Но мысли тайныя сурово язвили ясное чело» – прекрасный эпиграф к эго портрету. Лицо было омрачено какой-то тучей, даже когда он изображал улыбку. А изображал он её так, будто позировал на подмостках перед фотообъективами. Хратион произнёс стремительную речь о светских танцах как зеркале эпох и попросил всех стать в круг, ибо их ждут новые танцы, а всякий неизвестный танец, будь ему хоть триста лет, для человека нов.

Разминкой был хоровод под музыку из балета «Коппелия», где все танцуют со всеми, отправляя даму по кругу, станцевав с ней цикл рисунка – звено в цепочке танцевального меандра. Точно так плетется кружевная скатерть: один и тот же узор повторяется по концентрическим окружностям.

Но когда перешли к бравурной кадрили Лансьеров (или же Лансье), по сравнению с которой кадриль Французская покажется незамысловатой простушкой, Хратион не отступил от своего правила «танцуют все», не разделял присутствующих на продвинутых и начинающих, на способных танцеввать и способных копать, на видных и неказистых, да и зачем? Жизнь и время сами расставят всех по своим местам, каждого сверчка усадят на свой шесток. Задача Хратиона – дать всем и каждому по максимуму. Он показывал и объяснял фигуры, затем диктовал их, суфлировал в процессе под музыку, а сам танец представлял собой лавину, уносящую с собой: кто-то уже хорошо знал схему и уверенно вёл новичков. Опытных танцоров в группе всегда большинство. Но ещё увереннее вела сама музыка, музыка! Вступающие в «Визитах» – предпоследней, четвертой части барабаны – и мёртвых из могилы поднимут! Под их бравурный, ураподобный бой по коже прокатывались волны восторга, радости и счастья и изливались в телодвижениях танца. Не зря ведь перед битвой ввека гремели боевые барабаны. Даже в авральном переходе Суворова через Альпы шли барабанщики полудети. Барабанный бой начинает бой. Воздействие его посильнее шоколада, шнапса или наркотиков, барабаны заряжают дух, а дух – есть знаменоносец плоти. И Харианна пылко полюбила барабаны.

Полный же триумф наступал в части финальной, когда все дамы двигались по кругу в одну сторону, а кавалеры им навстречу, сплетая венок grand chaîne, т.е. большою цепью, поочередно подавая правую, затем левую руки друг другу. Потом пары выстраиваются друг за другом и исполняют шассе круазе (перекрестный шаг) и балансе. Восторг! Восторг! Восторг!

После него и пища богов покажется безвкусной.

Однако, меню обеда во время перерыва могло поспорить с банкетным на Большом балу. Дамы принесли причуды своего кулинарного искусства: Роза – пирог-лабиринт, начиненный различными начинками – утиным паштетом, жюльеном и прочей нераспознаваемой всячиной, которую дважды не попробуешь в одном пироге, Милена и Северин пирог с инжирным вареньем и грецкими орехами, Флора и Лаура – поднос мини-бутербродов с семгой, Мария – бисквитного лебедя, Покленов – запеченную утку с апельсинами, босхическая Геката – кордебалет куриных лапок на блюде с бумажной кружевной подтяжкой на косточке, лапок, иначе называемых котлетами де воляй, Клавдия, та, что была похожа на Мишель Мерсье, котелок рисовой каши со спаржей, Пометов – корзину экзотических фруктов, Саларьев и Диана напитки, Харианна огромную коробку шоколадных конфет, и поскольку на столе были сыры, овощи, зелень и прочее, то и это кем-то было принесено. Возможно, Арлекиновым, прыгавшим выше всех и расточавшим прибаутки:

– Кто не танцует, тот не ест. А кто ест, тот есть. Ха-ха-ха!

Гость, Хратион, подойдя к столу, развёл пустыми руками:

– Да тут пир на весь мир! Честно говоря, я приустал от уставного бального меню, а здесь наше нёбо ждут новые открытия!

– Ура Хратиону! – рявкнул Саларьев.

И все, конечно же, вторили ему:

– Ура, ура, ура!

Что было кличем: «Налетай!»

– Кто не танцует, тот не ест! – выкрикнул Арлекинов, нагружаю свою тарелку лакомыми кусочками.– Не ест со вкусом! После танцев изощренный аппетит. Хочется чего-то такого, сам не знаешь, чего!

– Это да, – произнес Хратион, и его обступили со всех сторон. – Танец пробуждает аппетиты! В ХIХ веке приглашавшему кавалеру запрещалось шарить взглядом по дамскому декольте, он должен был смотреть ей в глаза, при этом наклонившись не более чем на сорок градусов. А ведь это совершенно естественный интерес мужчины к женщине. И ему, и ей ведь приятно. Пресекновение естественных инстинктов развивает неестественные.

При этих словах Саларьев, уплетавший куриную лапку, перестал жевать, кинул взгляд на жену, та перехватила его и резко отвернулась.

– Но танец не умирает, он преодолевает любые безумства эпох, – продолжал Хратион. – При Наполеоне дамы обливали водой платья, чтобы они облегали их фигуру. И проделывали это даже зимой, когда кавалеры грелись в шерстяных фраках. Это тот случай, когда не красота, а понятие о красоте действительно требует жертв. А вообще, красота требует денег. Всегда.

– Да, да, денег! – возвопили со знанием дела окружающие.

– Я, например, – высказалась Маруся, – видела у антиквара веер, простой бумажный большой веер, но ему двести лет, и на нем нарисована придворная сценка с бала. Красота невыносимая! Думаю, затяну-ка ремень да куплю. Веер украсит мое платье. Ну и наш бал. Но на ремне надо было бы удавиться от голода, чтоб приобрести этот веер, ручная роспись по Фрагонару… Чуть не плакала, но пришлось оставить его на прилавке.

– А я, – это заговорила Милена, – тоже в антикварном видела бальный карнет какого-то там забубенного века, с миниатюрным карандашиком, где были записаны все танцы бала и с кем их танцевать. Такая книжечка-миниатюра с удивительными вензелями. До сих пор вздыхаю.

– Что ж ты мне не сказала? – проглотил кусок Северин.

Милена вздохнула.

– Да, – кивнул Хратион, – балы были оказией надеть модные туалеты и фамильные драгоценности. Господа во дворцах, народ на улицах и площадях, особенно во время карнавала. Мода и бал шли рука об руку. Когда платье больше не скрывало дамской щиколотки, на шелковых чулках появились разноцветные вышитые узоры. Это Париж, 1830 годы. О времена, о моды! Стили меняли свои названия. Романтический аристократический, романтический буржуазный или викторианский, еще имперский ампир. И танцы входили в моду и выходили: паван, гавот, менуэт, кадрили, мазурки и прочая.

Арлекинов, при перечислении танцев, принимал позы с фигурами из них. К нему подскочила Геката и стала гротескно делать реверансы в тему.

– Привет от Босха, – помахала им ручкой Харианна.

– Что ж, – хлопнул в ладоши Хратион, – завершаем наш контрданс блюд, заслуживающих почетного места в поваренной книге, и переходим к «Прихоти мистера Бевериджа Маго» – магу контрданса во плоти.

И далее на повышенных обертонах он рассказал историю этого завораживающего танца:

– Он стал лордом балов с конца XVII – начала XVIII века. Можете представить, сколько довелось ему претерпеть редакций за это время… Он вошел в ранг фольклора, а фольклор имеет тысячи воплощений. «Мистер Исаак» – родной брат «Мистера Маго». Танцевать его можно шеренгами, уходящими за горизонт. Сам мистер Беверидж – танцмейстер лондонских салонов первой четверти XVIII века, окутан легендами, подобно Шекспиру, за которым, по всей вероятности, стоял Роджер Рутленд. Общественная танцевальная школа Бевериджа упоминается Недом Вардом в сатире «Прогулка по Айслингтону», а это 1704 год. Скорее всего, он обработал уже существующий танец, а, возможно, наоборот, его танец растащили на цитаты в том же «Мистере Исааке» или еще в «Ever Happy» – «Всегда счастливый», правда, совсем под другую музыку, он описан в сборнике 1728 года.

Все утомились от столь длинной проповеди и переминались с ноги на ногу, как рысаки на старте, но Хратион предпочитал не замечать этого: чем больше человек говорит, по его мнению, тем больше знает. И продолжал:

– Вариант этого воистину захватывающего танца представлен в фильме «Гордость и предубеждение» по роману Джейн Остен и остается визитной карточкой английского Клуба кадрили Эллиса Роджерса. «Мистер Беверидж Магот» танцуется всей свитой, всем околотком, дабы не сказать всем миром. И чем больше народу вовлечено в его не вихрь – течение, тем лучше, и тем больше хочется его танцевать. Узор его, выстраиваемый в квадратных ячейках из двух пар, стоящих в две шеренги, идеально симметричен.

– Семь метричен? – уточнила Харианна.

На нее все оглянулись.

– Простите, послышалось… Симметричный так созвучно семиричности.

– Семиричности – семя личности! – хохотнул Арлекинов.

На него зашикали.

– Так, – продолжил Хратион, – становимся в линии и определяем свой квадрат.

Указания его выполнялись моментально, с веселым воодушевлением.

– Он требует точного знания шагов, поворотов и переходов, – продолжал мэтр. – Начинается с перекрестного обмена местами через правое плечо – crossover – сначала нечетных дам и кавалеров, затем четных, и когда дама с кавалером встречаются повороте в центре этого танцевального перекрестка, у них в распоряжении целая вечность длиной в три мгновения, чтобы обменяться взглядами. И кто знает, для скольких пар этот перекресток стал точкой отсчета в судьбе! Точкой Архимеда! Одним словом, кросс-овер… Почти кроссворд.

Пары разучивали первую фигуру танца под его диктовку.

– Затем дозадо с партнером соседней пары. Та-а-ак, обошли друг друга спиной шагом па-де-буре.

То есть левая нога приставляется к правой и делается переступание, переминание с ноги на ногу – легче показать, чем описать этот шаг или лучше раз увидеть, чем сто услышать. В цикле рисунка одна пара в каре остается постоянной, вторая же постоянно меняется, идет смещение и продвижение на одну пару во встречном потоке. И в завершение все четыре участника каре выстраиваются в ряд, берутся за руки и танцуют волну, нахлынут вперед шагом па-де-буре, отхлынут, нахлынут, отхлынут. Цикл завершен. Рисунок меандра начинается с начала. Количество пар может быть любое, без конца и краю.

Движения, по сути, простейшие, но, как показал, опыт, требующие отличного чувства ориентации в пространстве, равнозначности деятельности правого и левого полушария мозга, которые включаются у каждого собственным биологическим ключом. Харианна растерялась, металась, сбивалась, но с третьего круга внутри, будто щелкнул некий клапан, медленно завертелись шестеренки, задвигались рычаги, произошло некое развитие, давшее внутренний толчок, и она стала повторять фигуру, прежде, чем успевала подумать, куда поставить ногу, кому какую подавать руку. И думала она, осознавала это уже задним числом, по исполнению фигуры. Сие казалось каким-то невероятным чудом, пробуждением, воскресением тела из некой первоначальной или первородной косности. В танце душа летела за телом, а не как в науке, когда душа и тело летят вслед за мыслью. Мыслью танца, пожалуй, была музыка, а музыка – это математика звука. Ах, не зря пассажи Бевериджа встречаются в танце «Вечный счастливчик» – «Ever Happy». Харианна, как и все танцующие сейчас, вкусила и познала это вечное счастье! А вечное не кончается никогда.

Глава 9

Пo Pa – по солнечным часам

Сейчас салоны – будто привиденья

Иных привычек, золотых эпох…

Время летело птицей, не оставляющей следа в поднебесье. А в жизни людей оно оставляет след их деяний. Харианна уже училась на втором курсе факультета логософии, овладела основными танцами глобального бального набора и уж почти год ездила с «Маской радости» на балы во дворцах, замках, особняках, на виллах, отелях, по курортам, закрытым клубам, богадельням, на площадях, ярмарках, экспозициях не только по регионам, но и по разным странам. Во дворцах и замках всегда были библиотеки, и эти бальные туры параллельно расширяли географию Харианской библиотечный карты.

Cовершенно ошеломила величием и великолепием неапольская библиотека Джероламини, сама будто редкостная книга в камне, которую можно читать до бесконечности, листая ее мегазалы и уютные уголки, листать как самую драгоценную рукопись в камне, и только потом приступать к древним свиткам. Библиотека Джероламини (Яроламин) была богаче Сорбонской библиотеки, от которой веяло будуаром. Привела в некоторое замешательство знаменитая швейцарская книготека в Санкт-Галлене: большой темный склеп (по-польски sklep – магазин, тут же щелкнуло в мозгу) с низким для такой площади помещения потолком, со шкафами мегабиблий и стеклянным саркофагом с мумией дочери египетского жреца 7 века до н. э. Над входом в нее стояла надпись на греческом ПСИХИС ЯТРИОН (ΨҮXHΣ IATPIOΝ), бишь, Лечебница души; неужели для душевнобольных? Порадовали в ее подземелье обложки из резной слоновой кости и рукопись Нибелунгов 1210 лета, о-о-очень похожая на древнерусские летописи. Но и та под стеклом: никакого контакта с плотью времен – даже эфирного.

Лучше библиотеки может быть лишь библиотека; Харианна подсела на библиотечную иглу: мысленно путешествовала по знаменитым святилищам книги: Клементинуме в Праге с ее загадочными глобусами; строгой библиотеке Кадрингтон, застегнутой на все пуговицы камзола; в Оксфорде, и заодно там же в Бодлианской, одухотворившей фильм о Гарри Поттере, непременно в столице, чьи библиотеки были жемчужинами в жемчужине, то есть в Вене; и снова в Италии: Амброзианской, Брандинезе, Казанатенсе, Святого Флориана, в Болонской университетской. Как было не мечтать о Белорусской национальной или португальской Жуанине, больше похожей на королевский дворец, чем на храм книги. И о библиотеках, описанных Хорхе Луисом Борхесом, в которых никогда не стихает эхо его стихов, образуя из них туннельные аудиоходы в космос. Мысль позволяла путешествовать и в минувшее; легко представлялась Александрийская библиотека, только исчезнувшая не в зареве пожара, а под водой, и хранящаяся там, и видимая, как мир в аквариуме. Сразу сложился термин: хронотелепортация. Эти архипелаги знания и венца знаний – красоты —существовали в любую эпоху, в каждом государстве и уважаемом себя городе. А у адептки факультета логософии всегда имелся в пороховнице замысел для изучения и концепция в разработке. Хотелось не галопом по Европе мчаться, а приехать в одно место, упасть там и не уезжать, пока все досконально не изучишь. Но для этого и семи жизней не хватит. А вот семь десятков, пожалуй, хватило бы. И она согласна прожить их из одной только любознательности. Во-первых, чтобы узнать историю не в том виде, в каком ее подносят, а в том, в каком она есть. Во-вторых, ради достижения мудрости: знать все, как одно, согласно определению Хераклита.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.