С мейсе Райкконен что-то не так

Анна Ледова

С мейсе Райкконен что-то не так

Глава 1

Так себе выдался денёк.

Да ладно, препаршивый был день, чего уж.

Во-первых, рыжая грива с утра вилась мелким бесом, а признак это весьма поганый.

Во-вторых, меня чуть не обокрали самым наглым образом.

А, в-третьих, обратка за одну невинную вчерашнюю шутку мне прилетела до того изощрённая и мерзопакостная, что хоть рот себе зашивай.

Ну, вот как после этого было не жахнуть стопку у Козюли? И ровно в этот момент меня и застукала хозяйка. Благонравная госпожа На́бода на дух не переносила спиртного и от своих жильцов требовала только одного: не являться в съёмные комнаты нетрезвыми и после полуночи. Иначе до свиданьица. Оплату и залог не возвращаем, это и в договоре прописано. Мелким шрифтом, читать внимательнее надо.

Сейчас была четверть первого ночи, а я только что опрокинула в себя фирменную настойку Эрха Козельского. И сразу наткнулась на ошеломлённый взгляд его сестрицы, Набоды Козельской. Хозяйки той самой уютной квартирки с настырциями и гордензиями на окнах, что я снимала последние полгода.

Нет, правда, ну как можно требовать от своих жильцов немыслимого, когда твой собственный брат держит в этом же доме кабак?!..

Это просто какая-то наглая схема отъёма денег у ответственных квартиросъёмщиков! Ну ладно, чуточку безответственных. Но не выгонять же на улицу из-за пятнадцати минут опоздания и крохотной стопки сливовицы!

С видом монашки, узревшей пьяную блудницу, госпожа Набода демонстративно схватилась за раненое сердце и застонала подстреленной чайкой. Впрочем, душевные страдания её продлились недолго, и уже через несколько секунд она прошипела:

– Вот уж от вас никак не ожидала, ме́йсе Райкко́нен. А казались такой приличной жиличкой…

– Давайте, может, вы мне выпишете штраф, сделаете выговор, да и забудем? – устало потянулась я к кошелю.

– Чтобы квартиру освободили к семи утра, – процедила Набода.

– А двойной штраф? – с надеждой крикнула я в удаляющуюся спину. – Или аренду можете повысить! А хотите, лестницы бесплатно мыть буду? Три недели! Нет, шесть!..

Оскорблённая в лучших чувствах хозяйка даже такое щедрое предложение проигнорировала.

– Да чтоб тебя саму даже с простой воды развозило пьянее пьяно… – тут я с силой хлопнула себя снизу по челюсти, едва не прокусив язык.

Нет, хватит на сегодня.

А после вздохнула и попросила у Козюли бутыль лимонада из хмышни и чего-нибудь перекусить с собой.

С этим скудным ужином я завалилась на кровать у окна, не раздеваясь. С тоской взглянула на расписные горшки на подоконнике. Чокнулась бутылью с горшком настырции. Расчувствовалась. Обрадованная нежданному вниманию настырция тоже. Вытерла потёкший нос цветастой занавеской. За эти деньги Набода себе новые купит. За три недели вперёд уплачено, недавно только месячную аренду вносила. И не вернуть же теперь.

А я, можно подумать, в благотворительницы записывалась.

Не придумав более изощрённой мести, остатки лимонада я вылила в горшок с подсохшей наплюмерией: ей лишняя влага не помешает, а за ночь как раз из почвы в бутоны поднимется. Вот, получи-ка, Набода, с утра липкий освежающий душ из хмышни. А пустую бутылку и остатки закуски я живописно раскидала по полу.

Мелкое хулиганство облегчения не принесло, наоборот: обострились воспоминания о случившемся. Меня снова передёрнуло. Нет, ну это ж надо было такой загогулине случиться… Я честно пыталась перекрасить эту остаточную дрожь в праведный гнев и отвращение, но, откровенно говоря, выходило не очень. Удовольствие – оно удовольствие и есть, как эти судороги потом ни обзывай. Тьфу ты, блин.

А ведь были с утра нехорошие признаки, когда те же волосы кучерявиться начали. Но действительно, что за безобидную вчерашнюю шутку с Ната́нисом мне такая жёсткая обратка прилетит – в страшном сне не могло присниться.

Увы, два часа назад я этого ещё не знала, а потому с чистой совестью пробиралась впотьмах к заброшке.

С эрба-кристаллов я не спускала глаз уже вторую неделю. Вещь это такая, что прорасти может в самом неожиданном месте. А там – кто успел, тот и съел. Люди от жадности срывают их совсем крохотными и бесцветными, пока вокруг другой зелени из Разнотравного мира не наросло или иные охотники за лёгкими деньгами не заприметили. Но даже за такие – незрелые, с полногтя величиной – на чёрном рынке платят пару сотен монет, а если поторговаться, то и все триста. Мои же красавцы уже вымахали размером с крупную черешню и налились изумрудной зеленью. Ровно три штуки. А это – маленькое, но весьма нелишнее состояние.

Сегодня полнолуние, они в полную силу вошли, самое время срывать.

Вот только на заброшенной стройке уже копошился какой-то поганец, подсвечивая себе фонариком. Для кровохлёбки ненасытной я тащила бутыль бычьей крови, купленной у мясника, а для жраце́ны неразборчивой мешок мясных обрезков от него же. Но опасные прожорливые заросли, надёжно охранявшие моё сокровище, были безжалостно изрублены в ошмётки и лишь вяло дёргались на земле.

Кем бы этот поганец ни был, а совсем дурак, что ли? С холодным оружием в эти заросли лезть! Это даже не смелость – это просто глупость и полное безрассудство!

И явный дилетант: вон, сколько полезной травы зря потоптано. В растунциях, видимо, совсем не разбирается. И теперь поганец ещё тянулся железным ножиком к стебелькам с э́рба-кристаллами, а они же от металла чуть ли не вдвое силу теряют!

– Клешни свои убрал от моего хабара, – ласково сказала я в спину, обтянутую кожаным плащом. – И зубочистку эту ржавую отбрось подальше.

Звук взведённого курка поганец уж, надеюсь, способен распознать.

– А на хабаре не написано, что твой, – нахально и весело ответил воришка, не оборачиваясь.

Но даже в тусклом свете фонарика я заметила, как незаметно он подобрался, как напряглась крепкая шея, чуть дрогнули уши. Ох, знаю я такую обманчивую невозмутимость…

– Стреляю на счёт «два», – честно предупредила я. – Раз.

Поганец отложил нож, разогнулся и медленно поднял руки. Соображает. И сам плавно поднялся с колен. И всё бы шло по плану, если бы эта каланча, как внезапно обозначилась его фигура в полный рост, не задела своей кучерявой шевелюрой мерцающий сиреневый кокон, свисавший с низкой балки.

Тоненькая оболочка кокона тут же лопнула, обдав незадачливого профана облачком пыльцы.

Поганец повернулся ко мне и именно в этот момент громко чихнул. А мне помешал зажать нос пистоль в одной руке и мешок с требухой в другой.

– Да твою ж мать, – обречённо простонала я, поняв, что задерживать дыхание и бежать уже поздно. Пленительный аромат пассифлоры уже просочился внутрь с неосторожным вдохом, делая свою дурную работу.

Пыльца рассеялась, явив мне этого негодяя во всей красе. Сердечко сразу замерло, а потом подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз, отгоняя всю кровь туда же. Ноги моментально стали ватными. Под пассифлорой, говорят, всегда так. А ещё почему-то жрацену называют самой опасной растунцией…

Я ещё не успела как следует рассмотреть пога… краса… Боже, где ты был всю мою жизнь?!.. А между ног уже стало горячо и влажно, и во рту мгновенно пересохло.

У этого героя моих сладких снов, похоже, иммунитета тоже не было. Здравый смысл ещё где-то очень далеко вопил, что надо бежать как можно скорее, а одурманенное обманчивой страстью сердце уже радостно ухнуло – он тоже меня любит! Иначе не задышал бы так тяжело, не налился бы многообещающей зеленью взгляд, не затопорщились так откровенно штаны…

– Детка, – хриплым голосом обратился он, заставляя меня трепетно содрогнуться от этого чарующего тембра. – Слушай, а что ты делаешь завт… сейчас?

Я не могла отвести глаз от этих манящих губ; только они, казалось, и способны были утолить мою жажду. Когда между зубами мелькнул кончик влажного языка, я сдавленно застонала и потянулась к шнуровке платья. И у него, хозяина моего сердца, повелителя моих ночей – да что только ночей: отныне я принадлежу ему навеки, а он мне! – тоже участилось дыхание, а из груди вырвался глухой рык.

– Возьми меня, – только и успела я умоляюще прошептать, прежде чем он смял мой рот горячими губами, а настойчивый упругий язык зашарил внутри.

От нетерпения в пылу обуявшей страсти затрещала одежда на обоих; я со своими юбками справилась быстрее, а потому сама повалила его на землю, оседлав. Выражаться связно я уже не могла, только междометиями.

Закончили мы одновременно, и я упала на его грудь, задыхаясь. Он тоже шумно и тяжело дышал, но я уже расслышала характерный шорох побегов пассифлоры, и наваждение мгновенно спало.

Отрезвление ударило обухом по голове.

– Идиот! – рявкнула я, отвешивая поганцу оплеуху и одновременно спрыгивая с него. – Ещё быстрее не мог?!..

– Детка, извини, у меня просто давно никого не было, – глупо ухмыляясь, ответил этот кретин. – Но дай мне минут десять, и я тебе покажу, на что действительно способен…

И ведь продолжал расслабленно лежать, беспечно закинув руки за голову! Ну и поделом ему тогда.

– Так что, повторим? – масляно подмигнул он и поиграл бровью, а в подтверждение его намерений у него внизу снова дёрнулось. – Что это, кстати, вообще было?

– Потрахушка обыкновенная! – взъярилась я.

– Фу, как грубо, – поморщился он. – Нет, это вполне определённо была дьявольская страсть и вспыхнувшая с первого взгляда любовь…

– Pа́ssio vulgа́ris e súbita, hic et nunc! – метнула я на дебила гневный взгляд. – Любовь внезапная, которая здесь и сейчас! Пассифлора неразборчивая, она же потрахушка обыкновенная, он же страстоцвет неуместный. Растунция! Вообще, что ли, не видел, во что головой своей кучерявой воткнулся?!..

– В смысле…

– В коромысле!

Эрба-кристаллы я обернула шёлковым платком и те, окончательно созревшие, сами ссыпались в него с цветоложа.

– А давай это вроде как я их тебе подарил? – томно потянулся поганец, поиграв мышцами на груди под разорванной мною рубахой. – Ну, я же их первый нашёл. А то что-то неудобно вышло – даже не познакомились… Не, я готов по-честному: ресторан там, цветы… Ну, задним числом. В общем, давай завтра на этом же месте?

– Ты на голову больной, да? – дошло до меня наконец. – Или детство в твоём заднем числе заиграло?

Потому что только псих мог заигрывать со случайной партнёршей после двухминутного соития под пыльцой пассифлоры. А человек нормальный бежал бы куда подальше. И это мне ещё повезло, что процесс не затянулся. А вот поганца уже оплетали побеги страстоцвета – ласковые, почти невидимые и совершенно нечувствительные. Потрахушка сначала опьяняет страстью, а потом берёт незадачливых и медлительных любовников тёпленькими. Если естественная развязка наступает быстро, то ещё есть шанс выжить. А вот неторопливых ждёт незавидная судьба… Мне повезло, что я легко завожусь. И с этим… тоже повезло. Что у него давно никого не было. Не эльф распрекрасный, конечно, как мнилось мне ещё несколько минут назад, но тоже ничего.

– Слушай, мы так стремительно начали знакомство, детка, но я вообще обычно не такой, – всё гнул своё поганец.

– Прощай, скорострел, – презрительно выплюнула я. – Земля тебе пухом.

– Крошка, не уходи так! Ты же ранила меня в самое сердце! – беззаботно продолжал ухмыляться он.

– А растунции добьют, чтоб не мучился, – пробурчала я. – Повзрослей уже, а? А если скажешь кому…

А, впрочем, уже не скажет.

Его модный фонарик с магическим фламбо́лем я тоже забрала. Пока не понял, что пошевелить руками уже не может. Хоть какая-то компенсация. Идиоту – идиотская смерть. Хотя поганец красивый. И… хоть внезапно и стремительно, а всё ж сумел удовольствие доставить. Нет, тьфу, это от потрахушки, наверное, пыльца не выветрилась до конца. В любом случае, он уже никому ничего рассказать не сможет… Что ж. А нечего было на мои эрба-кристаллы покушаться. Где растунции – там закон растунций. А незнание, как говорится, не освобождает…

Глава 2

С постоялого двора несло кислым запахом тушёной капусты. В отель, может, пойти? Но чёрт его знает, сколько ещё я буду квартиру искать, а приличные номера денег стоят. Месяц в таком как раз в один эрба-кристалл обойдётся. Нет, потерплю уж, нечего деньгами сорить.

Новое жильё я искала придирчиво, но не так уж активно. А Жирный Жук, хозяин таверны с комнатами, меня знает, в обиду не даст. Ну, подумаешь, капуста. Зато дёшево и безопасно.

Кристаллы я продала очень удачно одному магу из ассоциации, хоть и пришлось сделать скидку за количество и всю сумму наличными сразу. Та сумасшедшая ночка выбила из колеи, так что несколько дней я просто шаталась по городу, и настроение было самое смурное, несмотря на хорошую сделку.

Переезды я не любила. Спонтанную близость со случайным незнакомцем – тем более. Ну, выяснилось, что не люблю, ибо такого конфуза со мной ранее не приключалось.

– Да чтоб тебя приподняло да перекорёжило! – заорала я, когда несущаяся телега обрызгала грязью новое платье и окончательно вывела меня из себя. В правой руке сразу нестерпимо зачесалось.

– Сама по сторонам смотри, слепошарая! – не остался в долгу извозчик, даже не обернувшись с козел.

Вот хам! Для кого вообще дорожные правила писаны?!.. «Обозам по городу надлежит ездить размеренно, пропуская пеших горожан, а конным всадникам – трусцой, ежели не имеется на быструю езду особого разрешения… В дни слякотные и дождливые кучерам должно навешивать особые фартуки на колёса, дабы не портить грязью клумбы и одежды уважаемых жителей»…

Какой-то женщине впереди тоже досталась порция грязи, и ещё одной, а потом визги и проклятия переросли в тихий растерянный гул. Я пригляделась вслед наглому извозчику.

Крепкая лошадёнка растерянно заржала, перебирая ногами в воздухе. Извозчик пока ещё не понял, что происходит, но спустя несколько секунд тоже завопил. Телега, всё ещё крутя колёсами, плавно и торжественно воспаряла над мостовой. А крепкую конструкцию уже будто сжимала невидимая рука, заставляя доски изгибаться волнами.

– Ой-ёй, – тихонечко произнесла я и поспешила убраться.

– Ты-ыы!.. – взвыл извозчик, отыскав меня взглядом с высоты. – Ведьма! Держи ведьму!!.. Это всё она!..

Но я уже завернула за угол. И ничего я не ведьма. Ездить просто аккуратнее надо.

Выглянувшее после дождя солнце располагало к прогулкам, и я всё же решила наведаться к Натану, проверить одну догадку.

У моего давнего приятеля – доброго, чуткого и заботливого – был лишь один недостаток, мешавший нашей дружбе: поразительная влюбчивость. Только на моей памяти объектов воздыхания сменилось уже два или три десятка.

И вот На́тан, чьё восторженное и романтичное сердце не терпело пустоты, после очередного драматичного расставания вдруг решил, что отныне влюблён в меня. И донимал своим чувством весь последний месяц. Безответные страдания Натан ценил не меньше взаимной любви, а потому вовсю упивался ими.

Натан влюблённый был страшен. Не зная сна и отдыха, он сутками напролёт читал под моим окном плохонькие стихи и выл серенады. Мотался за мной хвостиком, увещевая принять его любовь. Восхищался мною и упрекал в жестокосердии. Ныл, плакал, был прилипчив и вездесущ.

Я предпочла действовать, не дожидаясь, когда его кратковременное чувство схлынет само собой. Больше двух месяцев вечная любовь Натана обычно не длилась, но моего терпения уже не хватало. И после очередного обвинения в холодности и нежелания дать ему хоть крохотную надежду я пошла ва-банк.

– Да кто бы говорил! – обернула я против него его же оружие. – Я вообще-то, памятуя о нашей дружбе, с тобой хотя бы общаюсь. А могла бы и пристрелить, ты меня знаешь. А вот ты – настоящий бесчувственный чурбан!

– Это как?.. Это чего это? – растерялся Натан.

– А так! Галантерейщица снизу по тебе уже второй год сохнет, а ты и взглядом бедняжку не удостоишь! А та все глаза уже выплакала!

– Хильда? – вытаращился на меня друг. – По мне? Она же меня терпеть не может. С тех пор как вазочки её леольские в лавке случайно разбил…

– Сердце ты её тогда разбил! А признаться не смеет.

Хильда, хозяйка лавчонки со всякой всячиной под квартирой Натана, действительно его на дух не переносила. Мой друг отличался завидной массой и сопутствующей неповоротливостью, а места в её магазинчике было с носовой платочек, и всё оно было заставлено товаром. Их первое знакомство началось со скандала и закончилось судебным иском о нанесённом ущербе.

И моё вдохновенное враньё в тот день тоже закончилось очень быстро. Со стуком в дверь. Под дверью стояла миниатюрная озабоченная Хильда собственной персоной и держала в руках выдохшийся фламболь.

– О, Уна, – обрадовалась она. – Хорошо, что ты здесь. Передай этому увальню, что его очередь покупать «светлячка» на наш подъезд. Глаза б мои его не видели…

Но тут она увидела самого Натана, и взгляд этот мне совсем не понравился. Глаза её затуманились, решительность куда-то пропала, а узкая ладошка легла на нервно вздрогнувшую грудь.

– Ната́нис, а ты и сам здесь… – взволнованно прошептала она. – Так вот, фламболь… Боже, что я… я же не за этим, на самом деле… В общем, Натан, я тебя люблю!

Выпалив последнее, она окончательно растеряла самообладание и залилась румянцем.

– Ой-ёй, – тихонько сказала я себе под нос. И выскользнула из квартиры друга.

И вот сейчас, спустя неделю, я стояла под дверью Натана и звуки, доносящиеся из-за неё, а также табличка «закрыто» на лавке Хильды не оставляли сомнений: за что именно мне прилетела обратка с тем случайным поганцем в заброшке.

Твёрдо пообещав себе больше ни во что не впутываться и не впутывать других (в какой раз!), я, терзаемая совестью, добрела до полицейского участка.

– А, Уна! – хищно воззрился на меня Скоропу́т – Гроза татей и Всевидящее око Альматы. – Вот тебя-то мне и надо…

– Это не я! Всё врут! – встрепенулась я, раздумывая, как бы ловчее сбежать.

– Ага. И повозку с утра не ты, и Набода Козельская уже неделю протрезветь не может, хотя спиртного в рот не берёт, и это всем известно…

– Не докажете! – вскинулась я. – Полицейский произвол! На безвинную душу поклёп возводят!

– Не докажем, – добродушно согласился легавый. – Остаточных эманаций – ноль целых ноль десятых. Магическим вмешательством и не пахнет, это тебе любой колдун из ассоциации скажет, хоть они всем скопом по тебе с лупой ползать станут. Ладно… Ты кушаешь вообще, деточка? Щёчки вон совсем ввалились…

Всевидящее око раскрыл свои медвежьи объятия, и я с удовольствием впечаталась в родную грудь.

– Да чего-то навалилось, дядька, – не сдержалась я и тихо пожаловалась. – И это не так, и то не этак. Тошно мне.

– Тошно-то по-разному бывает, – обеспокоился Скоропут. – Это мне, что ж, внучатого племянника скоро ждать? Ладно уж, вырастим, не трясись…

– Тьфу на тебя, – высвободилась я.

И тут же перепугалась.

– В смысле, не тьфу, не тьфу! – замахала я руками. – Но не ждать! И здоровьечка тебе крепкого! Ты ж один у меня, считай, остался…

– Ладно, племяшка, – улыбнулся полицейский. – Чего хотела-то?

– А там это… – замялась я. – Трупов не находили за последние несколько дней? Ну, может, растунции где в заброшках распоясались…

Взгляд Всевидящего ока тут же стал жёстким и собранным.

– Не находили. Да и «заброшек» у меня в городе не водится – всё под контролем… А на растунции у колдунов из ассоциации своя особая служба имеется. Если прорастёт что-то опасное, вроде жрацены той же, то не позднее трёх суток на заметку берут и нам дают указ проверить. Ну, что опять натворила, признавайся?

– Да ничего! А… на бывшую богадельню по Кирпичной улочке маги наводку не скидывали? Ну, которую снесли, а потом вроде заново строили, да не достроили…

– Было дело, – кивнул дядька. – Четыре дня назад проверяли. Опасные растунции выжгли, всё по протоколу, жертв и пострадавших нет. У меня и отчёт имеется.

– А, – облегчённо выдохнула я. – Ну и славненько.

Поганец поганцем, а смерти от растунций – даже такой сладкой, как от пассифлоры – никто не заслуживает. Выбрался, значит, как-то. Дядька всё равно смотрел нехорошо и подозрительно.

– Тётенька, а ты ведьма, да? – вдруг раздался звонкий голосок.

Я плавно качнулась вбок и за широкой спиной дядьки увидела сидящего на стуле мальца лет восьми, беззаботного качающего ногой.

– Твоим оглоедам вообще уже ловить некого? – уставилась я на Скоропута. – Он же с горшка только слез. Выпороть, и все дела, будет знать, как по карманам шарить…

– Да не, – дядька неприятно скривился, будто от зубной боли. – Не воришка это. Тут, племяшка, такое дело… Вот хорошо, что зашла.

Не хорошо, не хорошо, пятой точкой чувствовала!

Но бежать было поздно; дядька, несмотря на медвежьи габариты, очень ловко метнулся и перекрыл мне выход из участка.

– Уна, девочка моя…

– Вот сразу нет! – попятилась я. – Что бы ты там ни задумал.

– Да погоди ты… – Скоропут, если у него висит что на языке, обязательно всю мысль от начала и до конца выскажет, как его ни затыкай. – В общем, приют сиротский сегодня брали. Две недели операцию готовили. Человечка своего внедрили. Ходили слухи нехорошие, что хозяйка того приюта деточек в чёрном теле держит, а их довольствие из городской казны себе в карман кладёт: мол, подопечные и сами себя прокормят. А кто не сумеет – ну так на то воля божья, земля деточке пухом…

– Слухи? – фыркнула я. – Да только глухой не слышал, что Удавиха сироток несчастных за малую провинность до полусмерти запарывает. Мальчишек за гроши сдаёт ямы помойные выгребать и дымоходы чистить, а девочек – чуть подороже, правда – но тоже имеет, кому предложить…

– Уна! – рявкнул дядька. – Тебе вообще-то о таком знать не положено! Ты ж барышня! Да это-то понятно, что тварь эта Удавиха та ещё. А вот чтоб посадить – это надо ж по уму всё делать. С доказательствами, со свидетелями… А у меня тут не шарашкина контора всё же, а полицейский участок!

– Ладно, ладно, – примирительно подняла я руки. – Ты к чему ведёшь-то?

– В общем, доказательства собрали, Удавихе предъявили честь по чести, с ордером; суда уже в застенке дожидаться будет. Деточек мы пока пристроили, и то сказать – чуть не половину пришлось прежде в городскую больницу отправить. Остальных пока Общество благородных мейсе Альматы под крылышко взяло; хоть откормят, дамочки там сердобольные. Потом либо семьи им найдут, либо новый приют организуют, уже со всем приглядом.

– А с этой деточкой что не так? – подозрительно спросила я. – Его почему не пристроили? Рыльцем не вышел?

– Я очаровательный ребёнок! – встрепенулся малец. – И умён не по годам.

– А с этим… – поморщился дядька. – Ну, казус тут некоторый случился. Нельзя его с остальными. В общем, возьми его пока к себе, племяшка, ладно?

Я лишь вытаращилась на дядьку и покрутила пальцем у виска.

– Да ненадолго! На пару месяцев максимум…

– Да ты в своём уме! – завопила я, поняв, что Всевидящее око не шутит. – Ни за что! Да как тебе в голову-то такое взбрело!

– Уна, деточка, – нехорошо сощурился Скоропут. – У меня тут, конечно, по закону всё… Но порой, чтобы всё было по закону, приходится общаться с людьми не совсем законными. Которых очень интересуют некие странные дела в городе. Например, с чего бы это всех мелких шулеров с Обжорки внезапно приступ честности одолел.

– Меня там в «скорлупку» обуть пытались! – возмутилась я. – Вот и нечего было… В смысле, это не я!

– Тебя обуешь… Магии в тебе ни на грош, конечно, с этим никто не поспорит. Да и ведьм не бывает. Да только эти люди готовы и в ведьм, и в драконов поверить. Лишь бы шепнули им нужное имя. А взамен хорошую денежку дают. Пять тысяч монет.

– Ты ж взяток не берёшь, – побледнела я. – Я-то знаю.

– Не беру, – спокойно ответил дядька. – Так мне и не деньгами предложили. А пообещали выдать виновных в последних десяти «висяках». Настоящих преступников, а не шушеру подставную. Смекаешь? Этак мне чин сразу новый дадут, а то и в столицу переведут…

– Не посмеешь…

– Проверить хочешь? Нет, будь у тебя, конечно, на руках спиногрыз какой… котёнок там или мальчонка… То что я, изверг, что ли, честную девушку с таким обременением страшилками стращать…

– Тётенька, возьми меня к себе! – снова встрял малец. – Я халосый мальтик. И дяденька Скоропут тебя тогда шантажировать не будет.

– Цыц, недоделанный, – неожиданно зло рявкнул Скоропут на ребёнка. – С тобой после разберусь. Так что, племяшка, берёшь оглоеда? Мне его пристроить больше некуда. Общежитие для сотрудников полиции Набода Козельская держит, но она детей терпеть не может, туда его не могу привести. Так-то он – чистый ангелок.

– Ага, – нагло лыбился ребёнок. – Я просто ути-пуси какой.

– И куда я его приведу? – растерялась я. В глобальном вопросе я проиграла, осталось лишь торговаться в деталях. – Вообще-то меня та же самая Набода и выгнала. Что мне его, на постоялый двор к Жуку волочь? Новое жильё я ещё не нашла.