Полная версия
Дмитрий Аверков
По ту сторону лампы
Глава 1
Резко вспыхнувшие уличные фонари внезапно выхватили из темноты человеческую фигуру, будто софиты поторопились и застали врасплох не подготовившегося к выступлению актера, выставив его в неприглядном свете перед застывшими и встревоженными зрителями. Человек рванул в сторону, пытаясь снова спрятаться во мраке, словно опасался, что его узнают, схватят за руку и не позволят совершить задуманное.
Но никто из редких прохожих его не узнавал. Никто не пытался его остановить. Никто даже и не предполагал, что он собирается сделать.
Неуверенной походкой человек вышел на мост. Нервно дрожа всем телом, он приблизился к перилам. Его трясущиеся ладони легли на прохладный металл, а туловище немного наклонилось вперед. Но как только он увидел далеко внизу поблескивающую темную воду и услышал ее пугающий шелест, напоминающий требовательно зовущий шепот, то тут же отпрянул, как чёрт от ладана.
Около часа человек, погрузившись в тяжелые раздумья, сбивающимися шагами вымерял длину моста. Наконец-то он обреченно вздохнул, решительно перелез через ограждение и застыл на месте…
Его руки вцепились в перила мертвой хваткой, а ноги не слушались и не желали делать гибельный шаг в бездну…
Через несколько минут человек уже торопился домой. Что это было? Приступ отчаяния и малодушия или, быть может, он проделал этот трюк для остроты ощущений? Он и сам не знал.
Всё в его жизни было каким-то расплывчато-туманным и незавершенным, до конца неосознанным и чрезмерно надуманным. В его существовании, хотя, впрочем, и в нём самом постоянно чего-то не хватало. Точно так же как и в его творчестве.
Да, это был писатель.
Он печатался под псевдонимом Авдей Туманов. Так этого человека звали и в обиходе, давно позабыв его настоящее имя. Однако, бросив всё на алтарь творчества, он так и не преуспел на писательском поприще. Случалось, что ему удавалось на секунду заскочить на волну мейнстрима и что-то заработать, но, по обыкновению, его книжонки оставались незамеченными и мгновенно проваливались в небытие.
В писательских кругах Туманова за глаза называли «вечным дежурным на водокачке» или «мастером насосной станции», поскольку «воды» в его творениях было через край, и она полностью скрывала суть книги, разумеется, если таковая там имелась. А порой его насмешливо величали «сантехником», понятно по каким причинам.
Так что зачастую он перебивался с хлеба на воду. Как социальная единица общества Авдей только портил статистику: не построил, не женился, не родил и не вырастил, не посадил… В общем, как гражданин он не выполнил даже социальный минимум обязанностей.
С каждым прожитым годом это угнетало его всё больше и больше.
Конечно, в его жизни было немало женщин, которых слепо влекло к его несуществующей славе, и они надеялись, строили планы на перспективу, лелеяли сокровенные фантазии…
Однако каждая из них непременно и довольно быстро разочаровалась в своих ожиданиях.
Всё чаще и чаще в голову Авдея приходили тревожные мысли. В последние дни они и вовсе заполняли его извилины без пауз, беспощадно рвали Туманова изнутри и изматывали.
Он чувствовал, что исписался, опустошен, до самого дна исчерпал внутренние ресурсы, выкачал и выжал из реальной жизни всё, что только мог, в меру своих способностей, восприятий и ощущений, но так и не добился признания. Так и остался в тени…
Его неказистый и хромоногий Пегас (ну какой уж достался), пожалуй, если еще не издох, то на днях однозначно околеет.
И в конечном итоге получалось, что Туманов вроде писатель, но на деле выходило – лишь «вроде»…
***
После случая на мосту Туманов уже три дня не поднимался с кровати, конечно, не считая вынужденных походов на кухню и в туалет. Он умело перележал одолевавшую его тревожность, и теперь находился в таком состоянии, когда грани реальности и сна практически стерлись. Именно тут он пытался найти новый источник вдохновения. Но, к его сожалению, хаотично возникающие мысли были абсолютно несущественными, а сумбурные эротические фантазии только раздражали своей безликостью и примитивностью.
И в какой-то момент, брезгливо кривясь и мысленно отмахиваясь от воображаемых назойливых девиц, Туманов услышал едва различимый голос. Авдей напрягся. Он осознал: этот голос вовсе не продукт его воспаленного сознания. Он явно чужой. Он извне.
Сначала писатель не мог разобрать ни слова – они были тихими и обрывистыми. Но постепенно голос незнакомца усиливался, становился различимым, но одновременно и жутким, да так, что Туманов невольно испытал безудержный животный страх. Каждую клеточку его организма залихорадило от неимоверного ужаса.
Однако вскоре Авдей практически полностью успокоился. Правда, было ощущение, что добился он этого вовсе не самостоятельно, а ему помогли.
– Ты хочешь признания? – Неизвестный голос стал достаточно терпимым для ушей писателя, будто претерпел необходимые настройки. – Хочешь написать так, чтобы навеки вечные? Я могу тебе помочь. Но не безвозмездно.
– Душу тебе продать? – нервно хихикнул Туманов. – Так я готов! Хоть сейчас забирай! Мне терять нечего. Я неудачник!
– Душу, а возможно, и больше… Согласен на сделку? – послышалось в ответ.
– Согласен! – выпалил Авдей и с раздирающим его любопытством поинтересовался: – А ты кто? Покажись!
– Не стоит. Ты, скорее всего, обделаешься…
Голос исчез. Писатель, наверное, еще полчаса практически бездвижно лежал, робко устремляя свои мысленные и словесные обращения к незнакомцу. Но ответа не было.
Туманов теперь ждал, когда же придет озарение. Однако ничего не происходило. Писатель решил, если сделка состоялась, то нужно просто садиться и писать. Авдей с энтузиазмом вскочил и бросился к компьютеру. Но на мониторе появлялись только вымученные незначительные слова…
«Да уж, – сокрушенно подумал Туманов. – Мне всё приснилось или почудилось… Жаль только, что никакого толкового сюжета из этого не сложить. Ничего нового… Потусторонний голос… Душу в обмен на талант… Клише… И я как и прежде остаюсь горе-писакой и неудачником…»
Авдей не просто опечалился, но и расстроился до такой степени, что отправившись на прогулку, позабыл прихватить дежурный блокнот и ручку, которые он всегда носил с собой, чтобы успевать фиксировать всполохи мыслей, которые, как правило, улетучивались молниеносно и забывались, если их вовремя не записать.
Рассказывать кому-либо о произошедшем Туманов и не собирался, поскольку теперь ясно осознавал, что его писательское воображение наконец-то попыталось разгуляться, правда, безуспешно и в этот раз. Да и наверняка в случившемся нет никакой заслуги его скудного воображения, это был всего лишь сон…
«А вот если предположить… чисто гипотетически… Действительно ли я бы согласился продать душу, да и вообще хоть чем-то пожертвовать ради обманчивой популярности? – задумался Туманов и вмиг переполнился радужными фантазиями. – Вероятнее всего, да… Как и всякий другой. Ведь если какой-то писатель публично заявляет, что ему всё равно: читают его или нет, – он однозначно лукавит и втайне мечтает о мировой известности. Любое заявление или вопль автора – это просто попытка привлечь к себе внимание читательских масс. Жаль, что подобная сделка с дьяволом – это что-то из разряда несбыточных надежд».
Авдей вспомнил о забытом блокноте, но возникшая досада на свою рассеянность в конце концов оказалась пустой: ни одна светлая идея так и не посетила его за всё время пребывания на свежем воздухе.
Его прогулки были поразительно однотипны, однако они имели особый смысл.
Туманов привычно отправился в городской парк – покормить голубей. В этом процессе он видел некую сакральную тайну, связывающую всё живое на планете и зиждущуюся на вселенских принципах взаимопомощи органических существ. В кармане Авдей всегда держал небольшой запас семян и кусок черствого хлеба.
Для постижения тонких нитей вселенских связей Туманов давно облюбовал «особенную» скамейку. Она находилась на северной окраине городского парка. Праздные горожане для своих прогулок выбирали многолюдные центральные аллеи: на других поглазеть и себя показать, – а в этой части парка лишь изредка собирались компании молодых людей.
Если скамейка была уже кем-то занята, то Туманов просто разворачивался и уходил. Иногда, конечно, мог и постоять в сторонке, подождать, когда же освободится его «тайная точка связей». Кормить птиц в других местах писатель не видел никакого смысла, поскольку эта самая точка сакрального соприкосновения материй и клубок вселенских нитей находился, по его глубокому убеждению, именно здесь.
Разумеется, ни о какой аномальной зоне, странным образом появившейся в городском парке, не могло идти и речи. Эта индивидуальная «аномальная зона» существовала лишь в его писательском воображении, но она была наиважнейшим форпостом, главной локацией, некой «духовной точкой опоры» в существовании Туманова. Только здесь он мог с легкостью перевоплощаться и чувствовать себя «посвященным в тайны бытия». Да что там! Даже мнить себя Творцом, этаким Создателем – дарующим, заботящимся и кормящим нуждающихся божьих тварей. Ну, хотя бы чувствовать себя особенным и значительным человеком.
Птицы всегда охотно слетались на его подаяния, нисколько не предполагая какую роль им отводит тщеславная фантазия писателя.
Туманову повезло – скамейка была пуста.
Он плюхнулся посередине деревянной конструкции, чтобы дать понять всем, кто сюда забредет, что территория основательно занята: свободных мест нет. Не спеша засунул руку в карман и извлек свои «дары». Широким взмахом щедрой руки его угощения рассыпались на светлой широкой дорожке праздничным банкетом.
Птицы не заставили себя долго ждать, они слетались к кормильцу поодиночке и попарно, в считанные секунды их собралась приличная стая. Вот только едва приблизившись, голуби, даже не ухватив ни крошки, шарахались от Туманова, испуганно хлопали крыльями и торопливо разлетались в разные стороны к полному недоумению Авдея.
Лишь один черный ворон бесстрашно подлетел к нему и медленно похаживал кругами, склоняя голову набок и сверля Туманова своими жуткими зрачками…
Писатель нервно поежился, вскочил и поспешил прочь из парка.
***
Пусть на нынешнем этапе жизни Авдею не приходилось жить прямо так уж и впроголодь, но стесненность в средствах, которую он постоянно испытывал, заставила его выработать ряд неприятных привычек. Одна из них заключалась в том, что он ходил в ближайший магазин, где можно было найти относительно дешевые продукты во время специальных акций, строго один раз в неделю. Если в этот временной промежуток ему требовалось прикупить чего-то еще, то Туманов отправлялся в другой магазин, даже если приходилось потратить на дорогу значительно больше времени.
Почему он так поступал?
Существует мнение, будто бы писатель должен обладать неким особым многогранным мирочувствием, иначе он не сумеет достойно и полноценно творить. Туманов, к своему сожалению, понимал, что он в состоянии испытывать только особую стыдливость. Ему было стыдно покупать скудный набор дешевых продуктов, ему было стыдно толкаться среди таких же, как и он, нищих людей у полок с уцененными товарами. Ему было стыдно за свою жизнь, которую он строил-строил, но так и не выстроил, в которой он лавировал, лавировал, но так и не вылавировал. Стыдно за то, что он не выбрался на тот жизненный уровень, который принят в нынешнем обществе за некий образец с всякими там скрепами и священно-гражданскими обязанностями.
Каждый раз Туманов остро переживал томительное топтание в очереди у кассы и, краснея, как неискушенная девица, прятал от чужих глаз содержимое своей потребительской корзины. А когда продавщица, медленно и будто внутренне посмеиваясь, наконец-то пробивала его покупки, он, как ему казалось, под надменными взглядами владельцев тугих кошельков (конечно, если их сравнивать с его дырявыми карманами) пулей вылетал на свежий воздух…
Его старый домик находился на самой черте города. Это жилище он купил, когда у него неожиданно появилась приличная сумма. Дом ему сразу понравился и Туманов даже не стал рассматривать другие варианты.
К слову сказать, писатель любил именно окраины, за свою неторопливость и относительную тишину – за всё то, что отличает окраины от бурлящих центральных районов.
Позывов поработать не возникало, и Авдей с головой погрузился в приготовление ужина. Из минимального набора добытых продуктов он всякий раз изобретал какое-то новое блюдо. Возможно, все его творческие ресурсы уходили именно на это, а не выливались на «бумагу» монитора. Но в столь животрепещущей потребности насытиться пищей не только физиологически, но и с эстетическим удовольствием, он не мог себе отказать. Крайности и ограничения в таком важном процессе, как, собственно, и во всём другом, он не любил. Туманов не хотел бездумно поглощать просто яичницу или жареную картошку, а желал вкушать «изысканные кушанья», наслаждаясь пусть и не вкусовыми качествами (его кулинарные способности, честно говоря, были совершенно никудышными), а их необычным видом и названием.
Словно заправский ресторанный повар Авдей с усердием вырезал из приготовленных продуктов либо бесхитростные кубики и треугольники в духе супрематизма, либо замысловатые фигурки, мысленно погружаясь в поиски более сложных абстрактных конфигураций, и затейливо раскладывал их на огромной тарелке. Затем украшал блюдо разнообразными ингредиентами, причём не всегда съедобными. Его в большей степени привлекала визуальная эстетика. Он считал: то, что он ест, должно выглядеть максимально привлекательно.
Конечно, это правило не распространялось на «темные» периоды, когда он жил впроголодь и был рад каждой хлебной крошке.
Вот и сейчас он увлеченно конструировал новое блюдо.
Когда он дошел до самого ответственного момента – постройки маленькой пирамиды из длинных кусочков моркови и одновременного придумывания вычурного названия своего кулинарного шедевра, его вниманием наглым образом завладела из ряда вон выходящая странность.
Неожиданно из-под кухонного гарнитура выскочила мышь. Она жалобно запищала и, перевернувшись на спину, конвульсивно задергала лапками. Вскоре она затихла…
«Хрень какая-то», – со злостью выдохнул Туманов, нервно передернувшись. Писателю пришлось отложить любимое занятие и позаботиться о наведении порядка. Но как только он, вооружившись веником и совком, намеревался избавиться от дохлой мыши, она исчезла. Будто ее вовсе и не было.
«Галлюцинации? – напрягся Туманов. – Не к добру это… Ох, не к добру…»
Его кулинарный пыл тотчас угас, и он чисто механически принялся поглощать недостроенную конструкцию, всё еще неназванного нового блюда вечера.
С тарелкой в руках писатель задумчиво прохаживался по дому. В какой-то момент вилка так и застыла на полпути, не добравшись до его рта. Туманов с удивлением заметил на своем рабочем столе старую керосиновую лампу. Стекло ее было изрядно закопченным, а сам допотопный светильник выглядел так, будто его долгое время хранили на заброшенном чердаке. Толстые слои пыли и ржавчины надежно укутали ламповое «тело».
«Кто-то из знакомых подшутил, – с вероятной долей уверенности предположил Туманов. – Сюрприз вроде как…»
Нужно сказать, что всякого рода приятели и приятельницы раньше частенько захаживали к нему в гости, бывало, что и без его ведома. В былые времена он гостеприимно раздавал ключи от своего жилья близким людям. Но их давно не было видно. Крепкие дружеские связи постепенно потухли и истлели, словно сгнившая веревка.
«Ну и хорошо. – Туманову даже стало радостно от такого необычного знака внимания. – Но могли хотя бы немного почистить свой подарочек!»
Отставив тарелку с недоеденным ужином, писатель, схватив лампу, вертел ее перед носом и пристально разглядывал.
Старинная штуковина из стекла и металла выглядела довольно простовато, никакими дизайнерскими изысками не обладала. Вот только едва заметные неизвестные символы на корпусе вызвали любопытство писателя. Правда, ненадолго, Авдей почему-то решил, что символы оставил первый владелец лампы – пометил свое имущество под действием собственнических мотивов.
Туманов потряс лампу – ничего не булькало, внутри было пусто. Он попытался отсоединить стекло, но оно не поддавалось. Прикладывать значительные усилия он не решился, опасаясь повредить хрупкую колбу. Авдей заглянул через горлышко внутрь – фитиля в горелке не было.
Немного подумав, Туманов всё-таки решил привести лампу в божеский вид. Однако никакие старания и никакие чистящие средства не сумели хоть как-то воздействовать ни на лампу, ни на прокопченное стекло.
С изумлением Авдей снова вертел ее перед собой и не решался выпустить из рук.
«Да что это такое?..» – Писатель старательно гнал от себя напрашивающиеся мысли. Но тот пугающий неизвестный голос запечатлелся в памяти так глубоко и основательно, что теперь он казался уже не таким нереальным и вовсе не продуктом сна.
Волей-неволей Туманову пришлось признать, что некую сделку с каким-то невообразимым существом из иного мира, он всё-таки совершил на самом деле.
А вот эта керосиновая лампа – достоверное тому свидетельство.
Невыносимый страх охватил писателя. Он отшвырнул странный светильник и бросился прятаться: плюхнулся на кровать и зарылся с головой в подушки…
«Что я натворил?! – бешено колотились мысли в его голове. – Клюнул! Поддался на небывальщину, а меня обманули! Какой-то зловредный дух посмеялся надо мной, подбросил мне лампу, а желания писать у меня так и не появилось! Никаких стоящих идей нет! А за лампу придется расплачиваться… Страшно и думать, что он потребует взамен…»
Туманов, проклиная себя за несусветную глупость, провалялся так до самого вечера, забыл и про недоеденный ужин.
Но когда за окном сгустились сумерки, на его рабочем столе вспыхнул яркий неестественный свет. Писатель недоуменно уставился на него. Вскоре он понял, что это та самая керосиновая лампа. Она непонятным образом оказалась на столе и самостоятельно зажглась.
Странно, но особого страха писатель теперь уже не испытывал. Свет лампы полностью завладел его вниманием и буквально поработил разум Туманова. В полубредовом состоянии Авдей обнаружил, что он уже сидит за столом, а его пальцы лихорадочно стучат по клавиатуре.
До первого луча солнца Туманов не смог остановиться ни на минуту. Он полностью был во власти лампы…
Как только свет архаичного осветительного прибора потух, писатель без сил откинулся на спинку стула. Его руки повисли, как переваренные макаронины. Авдей прикрыл глаза, на его лице возникла безмятежная улыбка. Он наслаждался еще неизведанным восхищением самим собой и осознанием собственной гениальности, дарованной ему свыше. Его распирало от этих новых чувств…
«Ай да Туманов! Ай да… Я был словно в тумане! Вот она! Истинная ламповая атмосфера! Такую никому не суждено испытать! Это мой дар! А что же я там успел наваять?»
Однако прочесть то, что он творил по велению лампы, у него не получалось. Буквы мгновенно расплывались перед глазами. Но всё же Туманов понимал – это рождается бестселлер. Он осознал: то, что он писал раньше, было пустым, незначительным и даже бестолковым, а теперь всё иначе…
Неудержимое желание скорее показать кому-нибудь рукопись, быстро прошло. Сопрут ведь идею, а он даже не поймет этого, поскольку сам не ведает, о чём пишет…
К тому же он и не знал, как складывается сюжет, возможно, первые страницы и не убедят читателя в несомненной гениальности рождающейся книги.
Теперь Туманов был доволен сделкой. Что там ждет впереди, его пока мало заботило. Пусть безумная ночная эйфория и лишила его физических сил, но определенный прилив бодрости, да и необходимость заставили его насытить желудок. Привычка творчески подходить к процессу приготовления пищи, на деле подменяющая писательский труд, отныне стала ему казаться смешной и даже идиотской, но по инерции он всё-таки достроил недоеденную вчерашнюю конструкцию из моркови.
Растрачивать на эту забаву крупицы своего вдохновения, навредить своим писательским потугам, Авдей не боялся. Вдохновение ему приносит лампа! И только ночью. Так что в светлое время суток он волен делать всё что угодно, поступать так, как ему заблагорассудится.
Тут его сердце кольнуло пугающее предположение: вдруг лампа даровала ему лишь единственную ночь писательского безумия?! А если это больше не повторится?! А он даже не сумел в полной мере реализовать дарованную ему возможность: не уложился в срок, не написал бестселлер за один присест…
Такие мысли ужасно расстроили Туманова, и он, позабыв про сон, отправился в люди, чтобы сменить обстановку и отвлечься.
Сокрушенно вздыхая чуть ли не на каждом шагу, он с нетерпением ждал вечера. Развеяться никак не получалось. Писатель без интереса наблюдал за праздно шатающимися согражданами, через окна магазинов тоскливо подглядывал за труженицами прилавков и время от времени напружинено озирался, пытаясь заметить какой-либо явственный и обнадеживающий знак свыше…
В городской парк Авдей не пошел. Странное поведение птиц, шарахающихся от него, как от прокаженного, его напрягло, и ему больше не хотелось об этом думать.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
