Война роз. Воронья шпора

Зрелище, очевидным образом, не доставляло Джорджу Кларенсу удовольствия, хотя Уорик не мог понять, что было тому причиной: напор толпы или какая-то внутренняя заноза. Ричард заставил себя улыбнуться, когда его зять посмотрел через плечо и выпрямился.

– Когда я стоял наверху стены, мне показалось, что здесь рычат львы или медведи, – проговорил Уорик. – Не могу даже представить, как вам пришлось здесь, внизу.

Муж его дочери повел было плечом, но вовремя вспомнил про хорошие манеры.

– Эти лондонцы – горлопаны и наглецы, – заявил он. – И особой чистотой не отличаются, во всяком случае некоторые из них. Мне тут уже предлагали с дюжину разных кушаний за монетку… Кругом попрошайки, сорванцы и… – Джордж повел рукой за отсутствием слова, способного описать окружавшее их разнообразие.

– Благодари Бога, что они орут вместе с нами, – заметил его тесть. Подобно сопровождавшим его рыцарям, он был далеко не в восторге от напора толпы, слишком уж похожей на морскую волну, способную вдруг вырасти и унести человека в свои глубины неожиданно для него самого. – Видел бы ты, Джордж, как они кипели злобой и ненавистью, когда лорд Скейлз лил им на головы греческий огонь в какой-то дюжине ярдов отсюда. – Уорик поежился, вспоминая охваченных пламенем мужчин и женщин, их вопли, раздававшиеся до тех пор, пока голоса не захлебнулись пламенем. Лорд Скейлз не пережил той ночи – тюремщики отступили в сторону и впустили толпу в его камеру.

– Вы уже поговорили с королем, сир? – аккуратно спросил Джордж.

Он не привык употреблять это слово в отношении Генриха Ланкастера. Ричард отвернулся от ликующей толпы и хлопнул зятя по плечу.

– Говорил, – непринужденно солгал он. – Король смертельным образом ослабел после заточения, но я рассказал ему о твоей службе, и он одобрил ее. Когда изготовят новую печать Ланкастеров, которую можно будет приложить к грамоте, тебя назначат вторым наследником престола после его сына, Эдуарда Ланкастера.

Джорджу Кларенсу было двадцать лет, и всего несколько месяцев назад, на море, он пережил смерть своего первенца. Виноватым в ней он считал своего брата, короля Эдуарда, и гнев пропитывал его целиком и наполнял до краев в такой мере, что по временам казалось, будто места для чего-то другого в нем уже не остается. Услышав эту новость, он склонил голову:

– Благодарю вас, сир. Вы верны нашему договору.

– Конечно, – ответил граф. – И мужу моей дочери! Джордж, ты по-прежнему нужен мне. И не в последнюю очередь из-за тех людей, которых ты можешь вывести в поле. Ты герцог Кларенс. Твой брат – пусть он больше и не король – остается герцогом Йоркским. И он опасен. Каждый день, потерянный нами здесь, предоставляет Эдуарду возможность набрать новое войско. И я предпочту выехать против него с половиной собственной рати и застать его неготовым, чем дожидаться нового Таутона. Избави нас Бог от подобной участи!

Уорик заметил, что выражение на лице его зятя сделалось отстраненным, как только молодой человек представил себе новую встречу с братом. Глубина потери и ярость в душе Кларенса сошлись, словно в фокусе, на одном человеке, назвавшем его предателем и заставившем бежать.

Дочь Ричарда Изабел рожала своего ребенка под брызгами морской волны и из-за этого холода потеряла дочь. Уорик не замечал прощения в глазах Джорджа, герцога Кларенса, и был благодарен ему за это.

– Будь терпеливым, – посоветовал граф, понизив голос.

Зять бросил на него косой взгляд, стараясь понять сказанное. Освобождение из застенка подлинного и законного короля – Ланкастера – казалось сценкой, исполненной для толпы труппой уличных комедиантов… горящей ветвью, опалившей город, чтобы воспламенить факелы простонародья.

Но теперь дело было сделано, и они могли гнать свое войско на север, чтобы застать Эдуарда врасплох.

Королева Элизабет Йоркская охнула, чуть скривилась и, тяжело, даже с присвистом дыша, устремилась вперед по дорожке возле Вестминстерского аббатства. Дочери поспешали за нею – три испуганные и близкие к слезам девочки, разделявшие настроение своей матери.

Беременность королевы сделалась настолько заметной, что ей приходилось теперь поддерживать распухший живот рукой и ходить вперевалку, скорее как подвыпивший моряк, чем как жена короля Эдуарда.

Холодный воздух сушил горло, однако она все равно урывками костерила своего мужа. Младенец, брыкавшийся в ее чреве, станет ее шестым ребенком. Она понимала, что находится в опасной близости к родам, но, пыхтя, подвигалась вперед, ощущая различия в своем состоянии, говорившие ей о том, что у нее будет мальчик. Ее дочери росли в чреве, ничем не докучая своей матери, однако, вынашивая сыновей, Элизабет испытывала по утрам приступы такой рвоты, что в глазах ее проступили крохотные кровавые звездочки, а на щеках появились пятна. Она смела надеяться на появление на свет принца и наследника.

Ее мать, Жакетта, оглядывалась назад всякий раз, когда с губ Элизабет с шипением срывалось недоброе слово, и укоризненно хмурилась. Жидковолосая и бледная в свои пятьдесят пять, она пережила двоих мужей и родила четырнадцать детей, не утратив при этом манер и акцента своего детства, проведенного в герцогстве Люксембургском. Королева в раздражении закатила глаза к небу и прикусила губу.

– Мы почти пришли, моя голубка, – проговорила ее мать, – осталась какая-то сотня ярдов, не больше. И тогда мы будем в безопасности до тех пор, пока за нами не приедет твой муж.

Элизабет уже не хватало воздуха, чтобы ответить. Она посмотрела вперед, на приземистое здание из серого камня, возведенное на земле аббатства. Убежище. Здание это пугало ее, казалось крепостью или даже тюрьмой, невзирая на плющ, которым уютно поросли его стены. Прежде королева едва замечала его существование, однако теперь аббатство внезапно сделалось ее единственным шансом на безопасность.

Она сумела сохранить самообладание, когда в столице объявился Ричард Уорик со своей ратью бандитов и заморских наемников. И в тот самый момент, когда граф Уорик вступал в Тауэр, чтобы освободить короля Генриха, Элизабет без всякого шума и фанфар велела подать свой барк, вышла вместе с детьми и матерью на берег реки и приказала выгребать вверх по течению. Сердце ее до сих пор болезненно замирало при мысли о том, насколько близким было несчастье и каким знатным трофеем стала бы она для Уорика. И все же Элизабет не запаниковала – и в результате этого добралась до единственного места, куда не посмели бы явиться враги.

Маленькая крепость была построена не для того, чтобы сулить надежду, но для того, чтобы даровать минимальное утешение в горькой нужде. Однако покровительство Церкви было отчаянно необходимо Элизабет, находившейся в преддверии родов, тем более когда этот ее муж, этот дурак, оказался в отлучке и не мог защитить ее. Мысль эта заставила королеву глубоко, со свистом вздохнуть, остановиться и немного постоять, упершись руками в колени, чтобы чуть отдышаться, прогнать этот жар со своего лица. Струйка пота сбежала по ее щеке, оставив темное пятнышко на камне под ногами.

Ей оставалось только глядеть на это пятно.

– Мы уже почти пришли, – заворковала ее мать. – Осталась самая малость, ma cocotte, моя курочка. Смотри-ка, вот один из младших братьев ждет у двери. Пойдем, дорогая. Ради памяти твоего отца.

Монах круглыми глазами смотрел на королеву, ее мать и трех юных принцесс в дорожной одежде, дружно пыхтевших, как будто они пробежали целую милю. Взгляд его обратился к огромному животу Элизабет, и он, покраснев, в смущении уставился на собственные ноги.

– Я прошу убежища, – официальным тоном между двумя выдохами проговорила королева, – для себя, моей матери и моих дочерей. Разрешите нам войти в аббатство.

– Миледи, я должен вызвать своего господина с того места, где он сейчас находится. Прошу вас, подождите, пока я сбегаю за ним, – отозвался монах.

– Non! – решительным тоном вскричала Жакетта, ткнув его в грудь. – Ты здесь брат привратник. Запиши нас в свою книгу и позволь нам войти! A после этого можешь бегать за кем угодное. Живо, monsieur!

Ощутив головокружение, Элизабет прикрыла глаза, и ей стало легче оттого, что может доверить своей норовистой матери управляться с деталями. Она припала к дверному косяку, пока молодой монах, запинаясь и извиняясь, нес огромный, переплетенный в кожу том вместе с пером и чернилами. Передав принесенное Жакетте, он поспешил обратно за конторкой.

Элизабет посмотрела вдаль, и ее обостренное внимание привлек донесшийся от реки крик. Кричать мог какой-нибудь обыкновенный лодочник, а могли и преследователи, заметившие ее отсутствие в собственных покоях. Возможно, они не ожидали, что королева Англии так быстро сорвется с места без багажа и без слуг. Она опередила врагов и теперь находилась настолько близко к безопасности, что оставалось только зарыдать или лишиться чувств.

– Мама, это они, – сказала она.

Жакетта выронила книгу на землю и резкими движениями принялась листать пергаментные страницы, заполнявшиеся в течение столетий. Добравшись до чистой, старая женщина обмакнула перо в чернила и, брызгая ими, записала на ней имена и титулы всех пятерых. Пока она писала, явился монах с высокой конторкой, сгибаясь под тяжестью чугуна и дуба. Он без особой радости воззрел на невысокую старушку, по-детски усевшуюся на траву с пером в руке, поставил свой столик и почтительно принял от нее книгу.

Элизабет услышала еще один крик и на сей раз увидела группу бегущих мужчин, облаченных в кольчуги и с мечами на боку.

– Так, значит, убежище уже даровано нам? – потребовала она ответа у монаха, не отводя глаз от приближающейся группы.

– Пока вы остаетесь на священной земле – отныне и до конца времен. С этого момента ни один мужчина не вправе войти сюда. – Он проговорил последние слова, полностью осознавая, что его слышит группа преследователей, уже обступавших дверь. Элизабет втолкнула своих дочерей и мать внутрь аббатства и только потом, из сумрачного помещения, оглянулась назад. Молодой монах, с ее точки зрения, проявлял удивительную отвагу и продолжал говорить. Должно быть, вера наделяла его храбростью.

– Любой муж, дерзнувший нарушить священную неприкосновенность, будет объявлен преступником и отлучен от церкви, от святого причастия. Ему не будет позволено вступить в брак и быть похороненным на освященной земле, но он будет страдать живым и после смерти всю вечность, будет проклят в этом мире и будет гореть в следующем.

Угрозы эти предназначались людям, смотревшим в дверь на Элизабет. И лишь когда она убедилась в том, что никто из них не последует за нею, только тогда она повернулась и ушла, исчезнув в полумраке. Родильные схватки начались, едва она отошла от двери на дюжину ярдов, и ей пришлось подавить крик, чтобы не услышали враги.

– За это я Эдуарда не прощу, – прошипела королева, когда мать взяла ее под руку, чтобы принять на себя часть ее веса. – Где его носит, чертова дурака?!

– Ш-ш-ш, моя курочка! – попыталась успокоить ее Жакетта. – Твой муж сделает все возможное, чтобы избавить нас от этой напасти, и ты это знаешь. Он – настоящий мужчина! Теперь ты в безопасности, а это самое главное.

Они направились вглубь аббатства, предоставившего им убежище, и мать опустила руку на выпяченный живот дочери. Опустила – и, охнув, отдернула, словно обожглась.

– Роды…

– Начались? Да, думаю, так и есть, – кивнула королева. – Вся эта суета и беготня заставила его поторопиться.

К удивлению Элизабет, ее мать усмехнулась:

– Этот детина, твой муж, заслуживает сына. Наверняка будет мальчик. Вот что, пошлю я этого монашка за аббатом. Нам нужны повитуха и отдельная комната, в которой можно родить.

– Я боюсь, – проговорила королева дрогнувшим голосом.

– Почему? Разве я не родила четырнадцать живых детей? И о родах, моя голубка, знаю не меньше, чем любая повивальная бабка.

– Какое-то место неприятное… Тут так холодно и темно…

Они оказались у двери, и Жакетта открыла ее, пропуская вперед свою дочь и не размышляя о том, что за ней окажется, – просто потому, что впереди было светлее, чем в коридоре. Голоса ее внучек сделались более громкими, когда они оказались в обшитом деревянными панелями уютном кабинете, пропахшем воском, сальными свечами и потом.

– Похоже, это помещение нам подойдет, – сказала Жакетта. – Здесь как-то привычнее. И помни, что ты находишься на священной земле, любовь моя. Родиться в столь святом месте – великое благословение.

Элизабет охнула, ощутив новую схватку, и отдалась попечению матери.

Глава 3

Джаспер Тюдор спрыгнул с коня прямо посреди оживленной рыночной толпы и, не оглядываясь, пошел прочь. Краснорожий мясник рявкнул ему в спину, что негоже, мол, бросать лошадь прямо посреди чертовой дороги, однако не был удостоен ответа.

– Следуй за мной, парень, – окликнул Джаспер племянника через плечо. – Живо!

Генри перебросил поводья мяснику, заметив, как в крохотных глазках того зреет и копится гнев.

– Ой! Ну нельзя же… Эй!

Младший Тюдор торопливо спешился, не собираясь потерять дядю в толпе. Джаспер ушел довольно далеко вперед – размашистая походка и суровое выражение на его лице разгоняли по сторонам ранних торговцев, заполнявших рыночную площадь в Тенби. Как только взошло солнце, они высыпали на площадь отовсюду с блюдами, полными свежевыпеченных хлебов, или корзинами только что пойманной рыбы. Они как будто ощущали, что Джаспер готов пройти сквозь них – или по ним, если они не поторопятся расступиться.

Генри услышал за спиной новые крики, не похожие на голоса торговцев: крики, полные возбуждения, голоса охотников, увидевших его – свою дичь. Юноша пригнул голову и плечи, стараясь убавить себе рост. Он считал, что в толпе им ничего не грозит. В конце концов, на булыжной мостовой не остается следов…

Сердце младшего Тюдора захолонуло от страха, когда он оглянулся и увидел головы людей в кольчугах и панцирях и с обнаженными мечами в руках. Яростные крики и грохот рушащихся прилавков, казалось, раздавались уже совсем рядом. Генри даже представилась чья-то рука, хлопающая его по плечу и останавливающая его. Подросток заставил себя признать, что у них остается неплохой шанс погибнуть как раз в тот момент, когда он начал считать, что им удастся ускользнуть. Но когда твоя жизнь в опасности, времени на желания и фантазии попросту не остается. Генри не мог позволить себе той слабости, присущей беднякам, мечтающим о справедливости, даже поднимаясь на эшафот, даже ощущая грубую удавку на своей шее. Он не позволит себе такой глупости. Их преследовали жестокие, безжалостные люди, и мальчик понимал, что они тысячу раз предпочтут вернуться к графу с бездыханным телом, чем с пустыми руками.

Часто дыша, Генри стремился вперед. Прошлый титул не предоставлял его дяде Джасперу никакой защиты со стороны закона. В качестве обыкновенного человека старший Тюдор мог быть арестован и отдан под пытку любым королевским офицером. Конечно, потом соберется суд, чтобы заслушать его обвинителей, однако, учитывая, что свидетельствовать против него будет граф Герберт, в приговоре можно не сомневаться. Но более вероятно, что дядю Генри зарубят преследователи или же он получит в спину арбалетный болт. Младший Тюдор рысил следом за человеком, незнакомым ему во всем, кроме имени, взвешивая собственные шансы погибнуть вместе со своим спутником. И он решил, что пред самым концом у него все еще остается кое-какая возможность выжить. Настанет такой момент, когда ему представится шанс шагнуть в сторону и раствориться в толпе или даже сдаться одному из стражников графа, знающему его в лицо. К собственному удивлению, Генри обнаружил, что мысль эта очень неприятна ему. И все же он не был готов умереть за совсем незнакомого ему человека, пока существует возможность выжить и начать строить новые планы.

Генри не отрывал глаз от спины дяди, прокладывавшего извилистый путь в толпе. Наконец Джаспер, проходя мимо подмастерья, несшего на плече свиную тушу, толкнул его так сильно, что тот оступился. И когда подручный мясника повернулся, чтобы погрозить кулаком, младший Тюдор зашел ему за спину и звонко шлепнул по свиной ноге. Вознегодовавший ученик мясника начал поворачиваться в другую сторону, но Генри уже проскочил мимо, едва успев заметить, что дядя исчез за дверью аптекарской лавки.

Оказавшись у двери, мальчик помедлил и бросил взгляд на людную улицу. Стражники графа маячили вдалеке. Они были полны решимости продолжать погоню, и Генри показалось, что он слышит их крики. Он чувствовал, что может продолжать эту веселую пляску весь день, однако не имел особого желания выкладываться до изнеможения. Гавань находилась в нескольких сотнях ярдов отсюда – за утесами и рядком лавок у их подножия. А аптека явно представляла собой крысиную нору, из которой не было второго выхода. Люди графа поймают их. Генри глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Возможно, уже пришло время сдаваться. Его ждут основательные побои, однако ему уже случалось переживать их…

Размышления его прервала жилистая рука, протянувшаяся из двери, ухватившая его за ворот и втащившая в недра лавки. Юный Тюдор заворчал, рука его кинулась к поясу, к кинжалу, но тут он ощутил на ней сильные пальцы, а посмотрев вверх, увидел перед собой дядю.

– Неужели ты не мог не замирать перед этой дверью с открытым ртом, а, парень? – проговорил Джаспер; он покраснел и часто дышал, но улыбался, хоть и криво, и глаза его были веселыми. – Пошли.

Ощущая на руке ладонь дяди, Генри, неловко ступая, миновал ряды стеклянных посудин и бутылок, выстроившихся по обеим сторонам прохода. Полки были настолько заставлены всяким товаром, что и прохода, собственно, почти не было, и старший Тюдор то и дело отклонялся от прямого пути, чтобы попасть к прилавку. В помещении изрядно воняло уксусом или какой-то еще не менее едкой субстанцией. Генри старательно зажимал нос, стараясь не чихнуть, и вполуха прислушивался к голосам погони. Дядя заговорил с аптекарем, и юноша посмотрел на них.

– Мастер Амброз? – спросил Джаспер. – Доброго вам дня и Господнего благословения. Вы не забыли меня? Еще помните мое имя?

– Полагаю, что помню, милорд, – ответил аптекарь без особой радости на лице. Невысокий человек этот был лыс как коленка; его бледную, в веснушках кожу выбелили годы, проведенные вдали от солнца, под крышей лавок. Он немного напоминал одну из тех странных рыбин, глазевших из закупоренных пробками банок, стоявших на верхних полках. Когда старик улыбнулся, Генри заметил, что у него очень короткие зубы, превратившиеся в пеньки, едва выступавшие над деснами.

– А это мой племянник, Амброз. Пожалуй, я был немного младше его, когда в последний раз заглядывал в твою лавку, – продолжал старший Тюдор, и Генри со стариком обменялись напряженными взглядами. Этого хватило, чтобы осторожность аптекаря всплыла на поверхность.

– Э… новый граф, как говорят, – мстительный молокосос, милорд, – проговорил старик, скривившись так, будто ему в рот попало что-то невозможно кислое. – Если меня обвинят в укрывательстве человека, объявленного вне закона, то отберут все – жизнь, лавку, все прочее имущество… Мне очень жаль, милорд. Я хорошо знал вашего отца и понимаю, что он хотел бы, чтобы я помог его сыну, но…

Многословие аптекаря вывело Джаспера из себя:

– Мастер Амброз, я ничего не прошу у вас, кроме того, чтобы вы посмотрели в другую сторону, когда мы воспользуемся вашей дверью в подземный ход.

Испуганный старик наморщил бледный лоб.

– Но эта странная дверь заколочена почти двадцать лет, – проговорил он, потирая рукой лицо, на котором начинали проступать капельки пота.

– Пусть так. Мастер Амброз, меня преследуют. Эти люди перекроют все подходы к гавани. Только так я смогу пройти мимо них к кораблю, который ждет меня. Вы не услышите больше обо мне, если только не возникнет возможность вознаградить вас за молчание. А теперь прошу вас отойти в сторону.

Шаркнув ногами, аптекарь сделал шаг в сторону и чуть поклонился Джасперу, когда тот приподнял подвешенную на петлях крышку прилавка и рванулся вперед, поманив за собой Генри.

– Занимайтесь своим делом, мастер Амброз. Меня здесь не было. – Старший Тюдор зашагал между штабелями деревянных ящиков и мешков, ожидавших своего часа. На ходу он прихватил с собой полоску железа, которой можно было воспользоваться как рычагом, и теперь вертел ее в руке.

Лавка оказалась удивительно длинной. Оштукатуренный потолок над головой беглецов сменился грубым камнем, как будто помещение было вырублено в скале. Поспешая за дядей, Генри кивнул в такт своим мыслям. Он слышал о том, что контрабандисты в Тенби пользуются подземными ходами. Да и старик явно не был удивлен просьбой.

Наконец Джаспер оказался пред дощатой ветхой стенкой, преградившей им путь. Оба вздрогнули и примерзли к месту, когда из лавки до них донеслись громкие голоса.

Времени почти не оставалось. Старший из беглецов воткнул железку в щель между досками и навалился на нее, отдирая доски от гвоздей. Затем потянул оторванную часть перегородки на себя… и деревяшки развалились в его руке, подняв облако пыли… Дохнуло холодком, к которому примешивался запах плесени.

Открывшийся пред Тюдорами туннель зиял чернотой, а стенки его поросли скользкой на ощупь гнилью. Джаспер, не колеблясь, нырнул в темноту. Генри хватило времени, чтобы услышать за спиной крик: «Вон там! Сзади!», прежде чем он сорвался с места, дыша так часто, что у него закружилась голова. Время сдаваться еще не наступило, и спасение уже маячило впереди. Дядя его бежал вперед вслепую, не сворачивая, – сотню ярдов, затем другую, третью, как если б он был уверен в том, что они не могут наткнуться на поворот или на какую-нибудь преграду. Генри с трудом держался у него за спиной, хотя ужас наделял его ноги крыльями. Только б не отстать! Его дядя бежал, чтобы спасти свою жизнь, и не мог позволить себе расслабленности.

Первый поворот возник впереди так внезапно, что Джаспер врезался в грубый камень, лишивший его дыхания и заставивший вскрикнуть от боли. Генри услышал, как дядя прошипел под нос какие-то слова, а потом они снова двинулись по проходу, уже в такой темноте, что не видно было собственных рук, протянутых вперед и ощупывавших воздух.

Джаспер шел, негромко считая и ведя пальцами по стене, пока та не исчезла. Звуки погони постепенно стихли, а когда беглецы повернули еще раз, их буквально придавило безмолвие. Генри ощутил какой-то покой – здесь ничто не отвлекало его. Было прохладно и тихо, пахло камнем и глиной – это было место, лишенное жизни, лишенное звука… может быть, место смерти, но вместе с тем и покоя. Подросток улыбнулся в уединении, создаваемом тьмой, внезапно ощутив полное довольство собой. Его дядя к этому времени уже основательно запыхался, но все шел вперед, бормоча какие-то числа, и наконец Генри заметил какие-то серые линии в царившей впереди черноте. Впереди забрезжил свет, и Джаспер снова перешел на бег. В конце концов перед ними оказалась крошечная дверца, растрескавшаяся и заросшая папоротником и ежевикой. Она была заложена на засов, и старший Тюдор без малейших колебаний поднял его и настежь распахнул дверь.

Солнечный свет ослепил их. Если б в этот момент их поджидал выставленный возле двери караул, обоих беглецов похватали бы, словно цыплят. Тем не менее врагов рядом не оказалось, и Генри с удивлением уставился на галечный пляж. Дверь находилась в глубине узкой расселины в одном из окружавших гавань утесов, и ее было трудно заметить со стороны воды. Посреди гавани покачивалось на якорях с полдюжины судов. Под крики чаек над головой юноша и его дядя подобрались к краю скалы и осторожно посмотрели в сторону причала.

По нему расхаживали стражники: четверо, в ливреях дома Гербертов. Они были настороже и при оружии, однако больше посматривали на ведущую к городу дорогу. Генри ощутил на себе взгляд Джаспера и, посмотрев в глаза дяди, увидел в них веселье и облегчение.

– Видишь ту лодку? – проговорил старший Тюдор. – С вымпелом, на котором вышит олень-рогач? Это моя. Она доставит нас на тот вон славный корабль со шкафутом. Понятно?

Он дождался, пока племянник кивнет, и хлопнул его по плечу:

– А теперь вот что. Ты, наверное, уже заметил, что у двоих из них за плечами арбалеты. Так что бежать к лодке бессмысленно – они подойдут поближе и всадят в наши спины по болту, прежде чем гребцы спустят весла на воду. Значит, нам придется идти медленно, прогуливаться, может быть по одному. Понятно?

– А откуда этот олень? – спросил Генри, заметив, что его дядя удивленно нахмурился, бросив новый взгляд на стражника, прохаживавшегося едва ли не в паре сотен ярдов от них.

– Это старый рогач, парень. Я, как и мой брат, твой отец, родился в Хартфордшире, стране оленей. Так пошли же!

Джаспер подтолкнул племянника вперед, однако тот остался на месте и с упрямым видом переспросил:

– Олень?

– Это герб графства! Ну и небольшая шутка к тому же, потому что на меня всю жизнь охотятся, как на оленя. Как и сейчас – на тот случай, если ты об этом забыл. – Дядя еще раз подтолкнул племянника.