Школа. Никому не говори. Том 6

– Я вся во внимании! – храбро пискнула Люба и быстро схватила его за руку.

– Лет в десять я на ночь в одиночку посмотрел очень жуткий фильмец. Там речь шла про некоего злобного тролля, что каждую ночь выходил из потайного укрытия в стене и пытался убить спящую девочку. А семейный кот изо всех сил гремлину мешал.

– Ой, я тоже смотрела! – всплеснула руками тихоня. – Перепугалась не то слово! Спать боялась! Страхолюд подпольный ночами мне снился! Сомневаться стала я, что это режиссёрские фантазии, да начала приписывать кошмар своей больной черепушке! Если бы ты щас не сказал, что тоже видел эту хрень, то я бы всё списала на своё больное воображение!

– Нет-нет, Люба! Это точно было кино! И меня оно так же перепугало, как и тебя. Я после трясся за здоровье нашего кота и проверял его шкуру каждое утро, нет ли ран или порезов. А ещё вдоль да поперёк исследовал все плинтуса в квартире, и те дыры, что нашёл, позатыкал всякой дрянью в надежде, что злобное чувырло к моей семье не подберётся!

– Слушай, а как тебе удалось не заорать от вида бесноватой куклы под кроватью?

– Говорил же – моргать боялся! Какой там заорать! Проснулись бы родители и долго ругались, что спать им не даю. А им на работу спозаранку топать. Русланка бы разревелась, Арон, возможно, тумака б отвесил! Кто о семье думать будет? Вот я молчал и трясся. Мне малому на хрень невидимую постоянно везло. При тебе кошки хоть раз на пустой проём или угол шипели?

– Не-а.

– При мне – часто. И обязательно мохнатых корёжило, когда я в хате один торчал. Не дай Бог с таким столкнуться! Животное дыбом корчится, орёт, лупетки в пустоту таращит, а ты никого не видишь, но пипец как дрейфишь! Короче, глаза у меня большие не по природе, а от удивительных впечатлений!

Люба, расчувствовавшись, рванула к нему и крепко поцеловала. Юноша не ожидал, но ответил. Оба опустились на одеяло и минут десять занимались только друг другом.

– Везло тебе в детстве на барабашек! И после этих «чудес» вы всей семьей ещё и в дом бабы Ганны заселились! – произнесла Поспелова, когда нацеловалась вдоволь. – Надеюсь, хоть с клятой старухой не сталкивался?

Ибрагимов непроизвольно отвёл взгляд, и она тут же смекнула:

– Видел?!.. Твою ж мать!!!

– Чего кричишь?! – шикнул отличник. – Я не заморачиваюсь. Один раз увидел сморщенную мартышку в зале…

– Как она выглядела?! – перебила нетерпеливая школьница.

– Как-как?!.. Как человек. Серая будто… Дело не в том, что я видел, а в том, что почувствовал. Я топал мимо гостиной к себе в комнату и вдруг понял, что что-то не так. Словно рядом есть нечто глубоко постороннее, даже не человеческое. Башку повернул, а там она. Висит между кресел в воздухе. Бабка не была прозрачной, скорее, тусклой.

– Она что-то говорила?!

– Ничего. Мне показалось, что бывшая хозяйка не в силах вообще была заговорить. Ганна просто смотрела.

– Недовольная?

– Не совсем. Обречённая будто. Словно у неё выхода нет и не будет. Я от шока обернулся назад в надежде увидеть, что не один в этой части дома топчусь, потом снова между кресел глянул – Ганна испарилась. У меня, знаешь, остались не воспоминания, а, скорее, эмоции. Чувства свои я тогда запомнил. Потом на кухне с ней столкнулся. Бабка в углу под потолком висела и опять тупо таращилась, затем исчезла. Жутко, гадко – и всё. Мебель не двигалась, посуда не летала, манатки не пропадали, коты не шипели.

– Кому-нибудь дома рассказывал?

– Нет, естественно! Зачем, Люба?.. Чтобы младшие перепугались? Или мама с Русланкой занервничали?.. Им вначале и так нехорошо было. Всем в хате было не по себе. Если бы я на головы родных вдобавок свою шизу сгрузил, то самочувствие никому бы не облегчил. Куда бы мы пошли с перепугу? Розе – пять, Соне – четыре. Ярош – совсем кроха. Опять халупу снимать гуртом?!.. Ну уж нет! Я предпочёл засунуть свои глюки куда подальше и молчать в тряпочку. Папа знал, что за дом купил, посвятил Арона. Тот – нас, когда мы уже въехали. Ну и люд добрый страстей нам в уши залить щедро поспешил! Первое время, когда обживаться начали, жильё странно пахло. Ощущения в нём, что ли, были какие-то невнятные. Все чувствовали себя неуютно, некомфортно, плохо. Мама узнала историю хаты позже. Она молчала, но очень переживала, а малые – следом за ней. Чтобы обстановка не нагнеталась, я делал вид, что мне норм, хотя трясся больше всех.

– Чтобы не показать, как страшно?

– Чтобы остальные не боялись, – мягко поправил отличник. – И со временем тревога ушла. Мы обвыкли, привели в порядок махину и зажили припеваючи. Ганну я больше не встречал.

– А среди местных цыган вы поддержку искали?

– На кой?

– Чтобы проще было.

– Мне лично эта поддержка нафиг не нужна! В прошлом за глаза объелся! Нас в таборе называли странными, чужими. Среди русских кто цыганчой обзовёт – за спиной или в лицо. Сэро малой из-за этой неразберихи парился! А я понял, что не там мы – и не здесь. Нигде. Сами по себе.

– Прям как мои, – опрометчиво вдруг выпалила Поспелова и тут же задумалась.

– Вы же кубанские! – удивился Имир.

– Я родилась здесь. Мама – из-под Костромы, вроде. Папа – с Орловщины. От мамы много слышала, как коренное население ненавидит приезжих. Ей в детстве здорово досталось! До сих пор с содроганием вспоминает! Вот и повисли: не приезжие уже, но к местным причислить себя не можем.

– Родители как твои познакомились? – поинтересовался медалист.

– На ж/д.

– Тут? В городе? То есть оба жили здесь?

– Само собой. Папина семья переехала, когда он уже взрослым стал. А маме при переселении едва четыре годика стукнуло. Папе мама понравилась, и он её у жениха увёл.

От услышанного Имир изрядно удивился – в его глазах Григорьевна не походила на супругу, потерявшую голову от спонтанной любви к Василию и вышедшую замуж из искренних чувств.

– Красивая история, – аккуратно заметил молодой человек, стараясь скрыть недоумение.

– Ничего красивого! – отмахнулась Люба. – Мама любила другого. Какого-то дагестанца. Юра этот опоздал на поезд и вовремя приехать не смог. Мама психанула. Тут папа подкатил: «Выйдешь за меня?». Она со злости и согласилась. А развернуть оглобли назад и забрать своё слово позже не смогла. Так и живут! Мама клянёт отца, тот терпит. Ради чего – непонятно!

Поспелова нахмурилась. Брюнет понимающе улыбнулся: теперь всё встало на свои места.

– Зато благодаря их встрече появилась ты. Если бы этот дагестанец и твоя мама сошлись, тебя бы не было. И я бы щас здесь, на крыше, торчал в гордом одиночестве и скучал по большой и светлой любви.

– Ах-ах! Смешной! – развеселилась она и щедро чмокнула его в смуглую щеку. – А твои родители как встретились?

– Банально. Папа маму купил.

– Чего-чего?! – огорошилась девочка.

– Купил, говорю. За деньги, – спокойно пояснил отличник, будто погоду объявил.

– У вас принято невест покупать?

– Вообще родители договариваются о свадьбе отпрысков ещё в их детстве. Отдают за невесту выкуп. А когда жениху с невестой стукает лет по двенадцать-тринадцать, играют свадьбу.

– Получается, всё решают родители?

– В хороших цыганских семьях – да. Но мой папа намного старше мамы. И он маму купил у её отца в прямом смысле этого слова. Когда мама была чуть младше нас.

– Чего-то не очень звучит! – поморщилась Люба. – Вас всех это не парит?

– Об этом знаем только я и Сэро, – пояснил Имир. – Родители скрывают.

– Как же вы узнали?

– Сюда летом после переезда прикатила родная тётка, мамина старшая сестра со своими отпрысками. Я и Сэро залезли вон на тот орех шутки ради! Дурачились, в прятки всей детворой играли. Мама и тётка лузали горох за сараем да былое обсуждали. А мы, получается, случайно с высоты подслушали, что дадо маму у её родного батьки, нашего деда, за долги выкупил.

Имир прикрыл глаза. Былая сцена вылезла в памяти в деталях, словно произошла вчера, а не четыре года назад. Каждое слово запомнилось ему. Но главным образом – обиженный тон тётки, упрекавшей его маму: «Вышла замуж удачно и катаешься за Алмазом как сыр в масле! Хотя слыла дура дурой! Если б дадо не был размазнёй и дураком, то Алмаз купил бы меня, старшую, как положено! А тебя взяли торгом, будто свинью на базаре! Не по-человечески! На твоём месте, Лала, должна быть я. В огромном доме, при деньгах, с детьми подле любящего мужа. Не по чину, сестра, ты прыгнула! И деньги от Алмаза впрок не пошли – дадо всё пропил-проиграл. Жизнь накажет тебя, что без очереди влезла – вот увидишь!»

– Романтикой история попахивает, – прокомментировала Люба.

– Ага, пиратской! – с иронией рассмеялся Ибрагимов. – Сути мы не знаем, но папа маму очень любит. И она – его. Ни я, ни брат толком не видели, чтобы родители бранились со зла. Спорят иногда, и всё. Мама слушается отца. Тихо, мирно. Сэро расспрашивал, но взрослые болтают про знакомство через компанию. От прямых вопросов уходят. Я маму спалил на путанице в деталях. Что ж, мы сделали выводы и больше не лезем. Я спокойно отношусь к этой истории. Сэро – тоже, хотя, когда на дереве услыхал правду, с неделю угрюмо молчал могилой.

– Он, кстати, когда возвращаться думает?

– На следующей неделе. Арон по телефону заявил, что брательник ему пипец как надоел! Шутит, конечно. Сэро на шее никогда ни у кого не сидел и сидеть не будет.

Поспелова мило улыбнулась и снова потянулась за поцелуями. Небо почти потухло, погружая город в теплоту августовской ночи.

Глава 3.

«Я тебя совсем не знаю, – повторяла школьница, словно зачарованная. – Совсем… Блин, Имир! Никогда не замечала в тебе этой изнанки! Казалось, что ты как скала. Неприступный. Хрен залезешь. А если и залезешь, то фиг слезешь! Но теперь понимаю, что не знакома с тобой совершенно».

Мысли заняты были не только отличником. Люба много размышляла, но всё никак не могла понять, почему её папа принял чужого ребёнка. Почему простил маму. Почему семейный альбом забит фотографиями, на которых добрый, ласковый Василий Михайлович нежно обнимает крошечную ляльку. Отдельно тихоня разглядывала фотки, на которых усопшая сестрёнка была запечатлена перед смертью: изувеченное личико, глаз вытек, а веко уродливо сползло вбок жутким каскадом из кожи. Вокруг поражённой глазницы вздулась, посинела и превратилась в отвратительное месиво из тканей раковая опухоль. Сестра страдала от дикой боли, от невыносимых для двухлетней крохи мук.

«За что тебе это, малышка?.. Зачем такая судьба?» – задумалась девушка, и сердце её снова заныло. Она закрыла старый альбом, больше напоминавший толстенный древний фолиант, чем место для хранения фото. Бархатная ткань цвета шоколада за десятилетия не засалилась и не затёрлась. Картон, плотный, крепкий, не подумал погнуться или расклеиться. «Да уж! Качество так качество!»

– Люба! – донесся зов Александры Григорьевны со двора. – Иди кушать!

«Мля!» – скривилась тихоня. Со дня подслушанной ссоры она любыми способами старалась не пересекаться с родительницей в отчем доме. Если увильнуть от прямого контакта не получалось, подросток не знала, куда спрятать взгляд, чтобы не посмотреть ненароком Александре в лицо.

– Я не хочу есть! – выкрикнула школьница в форточку. – Потом приду, когда проголодаюсь!

– Остынет же! – расстроилась мать. – Да и вдвоём веселее, чем одной! Ну же, иди ко мне! Я соскучилась, доченька! Чайку вместе попьём! Не бросай меня одну!

Скрепя сердце старшеклассница спустилась во двор. В начале июня папа вынес стол и поставил под небольшим навесом рядом со входом в летнюю кухню. Сейчас на столе дымились две тарелки, полные свежесваренной ухи. Порезанный свежий хлеб неаккуратно уложили на пластиковом подносе. Салат из домашних помидоров и огурцов, заправленный ароматным подсолнечным маслом, призывал поскорее приступить к трапезе.

Александра редко готовила. Но если и готовила, то пропадала на кухне по полдня, стараясь сварганить нечто невероятное. Женщина обижалась, если кто из домашних не хотел есть или плохо ел приготовленное. К сожалению, кулинарного таланта у неё не было, и нередко хороший и годами проверенный рецепт превращался в испорченное блюдо.

Дочь заглянула в содержимое тарелок и поняла, что мама опять принялась за эксперименты и бахнула в уху зимний салат. Круги консервированных овощей плавали в жирном ярко-жёлтом супе.

«Интересно, какой ещё сюрприз ждёт меня в юшке, кроме несчастных зелёных помидоров? – Люба вздохнула. – Надеюсь, орехов, как в прошлый раз, не накидала».

– Вот и хорошо, что ты вышла! – обрадовалась хозяйка. – Всё мне не сидеть одной! Совсем книжек зачиталась! То где-то пропадаешь, то у Шурика возле магнитофона околачиваешься сутки напролёт. Чужой становишься, доченька! Не узнаю тебя совсем.

Люба, едва опустившись за стол, растерянно подняла на неё глаза. Шура, сидевшая напротив, смотрела на подростка с такой невероятной тоской, что у той от жалости засвербело под ложечкой.

– Да я же всё время рядом, мама! Ты чего?!.. Что-то на работе случилось?

– Да нет, всё так же. Всё те же рожи. Гадят за спиной, сплетни разносят, помоями поливают!

– Внимания на них не обращай! – посоветовала дочка.

– Да стараюсь! Сколько живу, столько от грязи и отмываюсь, – товарный кассир нахмурилась и, будто защищаясь, прикрыла рукой рот.

– Может, – осторожно продолжила тихоня, – стоит воздать каждому сплетнику по заслугам? Скандал устроить? Заявление в милицию написать?

Старшая Поспелова горько рассмеялась.

– Глупая ты ещё, Люба! Молодая! Разве каждому рот закроешь?!

– А что, терпеть что ли?!

– Поживёшь с моё, узнаешь! Когда я получила должность ревизора и высокая зарплата позволила быстро строить наш дом, многие в станице, кто знали меня, моих родных, Василия, показали себя с другой стороны. Думаешь, каждый, кто сплетни любит больше, чем в баню ходить, открыто своё нутро выставил?.. Нет, золотце! Если бы ты знала, сколько я за годы работы получила на свою шею анонимок!.. Калякали начальнику, в партию, в милицию, подкидывали втихомолку в почтовый ящик!

– И что писали?

– Разное… Ничего хорошего. Совсем ничего. Что я воровка. Что взятки беру. Приезжала проверка. Ничего не находила и уезжала. Потом новые анонимки – ещё злее! Некоторых доносчиков я в лицо знала.

– И кто это был?

– Да, например, мужик один. Степан. Живой ещё, по-моему. Лет на пятнадцать Василя старше. Сейчас, вроде, один доживает… Бросила его и жена, и дети, и внуки.

– Зачем же он гадости строчил?

– Да вот и не знаю.

– А ты бы прямо спросила!

– В том-то и дело, что не сразу вычислила я его. Он мужик хитрый, подлый, в лицо улыбался. А за глаза письма отсылал с жалобами, кляузами, дрянью всякой. Даже отцу пакости говорил!

Люба отогнала жадных мух от хлеба и салата.

– Что им двигало?

– Бог его знает! Не было гаду покоя. Чего только в анонимках не было! Что я шлюха, что сношаюсь на станциях, которые проверяю, не только с начальниками, а даже с кочегарами! Мол, ни одной ширинкой зассанной не брезгую! Бомжи и те меня раком ставят! Что весь наш дом, вся моя одежда насквозь пропахла <…>

– Чем-чем?! – переспросила дочь, не поняв странного слова, которое произнесли в конце.

– Так якобы секс пахнет. – Александра Григорьевна слово «секс» произносила не через «э», а через «е», а согласные делала мягкими, что придавало ему весьма идиотское звучание. – Когда муж и жена позанимаются «этим», так потом всё пахнуть будет: жильё, мебель, одежда, воздух. А если с чужим потаскаешься, так ещё резче вонь стоит!

– Фу, бяка! – Люба мгновенно вспыхнула маковым цветом, тут же подумав о себе и Имире. – И не стыдно было ему похабщину писать?!

Старшая Поспелова пожала плечами. Уха, остывая, начала покрываться плёнкой жира.

– А к папе придурок зачем подкатывал?! – разозлилась девочка.

– Семью хотел нашу разрушить. Чтобы Василь меня бросил. Анонимки-то результата не возымели! Когда я с командировок приезжала, отец письмеца подкинутые показывал. Я читала и слезами обливалась. А что Степан напрямую к нему на работе подходил, узнала после смерти Леночки моей.

– Папа не хотел тебя расстраивать? – запереживала школьница.

– Конечно! Берёг как мог. Ему в лицо говорили, что я дочку нагуляла, что он приблудыша растит. А Василь в ответ улыбался и говорил: «Чей бы бычок не прыгал, а телятко наше!». Мужики плевались: «Тьфу, дурак!»

– А он что?

– А он опять улыбался: «Да дурак, что поделать! Какой уродился».

– Крепкие у папы нервы! – задумалась раздосадованная дочь. – В морду бы за такое дать… Слушай, мам!

– Да?

– Все эти уроды, получается, на тебя наговорили?

– Ну конечно, Люба! Завидовали, что из грязи в князи я прыгнула! Что бывшая голодранка в деньгах купаться начала, положение высокое заняла!

Тихоня не раз слышала, сколько дерьма Шуре пришлось от людей хлебнуть. Об анонимках, кляузах и наговорах девочка знала и раньше и всегда горой вставала за обиженную маму, злилась на завистливых, нехороших, подлых двуногих. Но только сейчас ей пришло на ум задать вопрос:

– То есть ты на самом деле никогда папе не изменяла?

Александра вспыхнула и накренилась вперёд так, что верхние полы домашнего халата искупались в тарелке с ухой. Глаза её увеличились вдвое и вылезли из орбит. Выцветшие брови подпрыгнули чуть ли не на середину лба. Лицо приняло выражение, которое говорило только об одном – защищаться она будет до победного конца.

– Никогда, слышишь?!.. Никогда!!! Врали всё злые языки, врали! Как ты могла подумать?!

– Даже и не думала, – оторопела школьница, испугавшись, потому что привыкла – от мамы в таком состоянии можно ожидать чего угодно, но уж точно не хорошего. – Просто спросила…

– Я тридцать лет с твоим отцом прожила! Вас с братом вырастила! Всю жизнь Василю отдала! Дом построила! Чего ему не заступиться было?!.. Зарабатывала больше, чем он! В чём я виновата? В том, что Леночка моя умерла? Нет моей вины! Врачи уронили! Лечить не умеют, бездари! Крохоборы! Они…

– Мама, забудь! Всё позади! Всё хорошо! Давай уху есть?.. А то стынет. Ты же старалась!

Тихоня зачерпнула ложкой суп и поднесла ко рту. Из-за добавленного соленья юшка острила, но вкус это отнюдь не портило. Наоборот, добавляло пикантную нотку.

– Вкусно? – робко поинтересовалась мать.

– Вкусно! – безапелляционно отозвалась дочь.

Девочка одолела всю тарелку и наложила в пустую тару салат. Небрежно порезанные овощи не вызывали желания их есть. Да и старшеклассница к ним гастрономической любви не питала. Она больше предпочитала макать хлебный мякиш в густое пахучее масло, смешанное с чесноком, свежим луком да соком помидоров и огурцов. Едва посуда опустела, Люба наметила было смыться из-за стола, как мама разговорилась снова.

– За меня Толик заступался. Только благодаря ему Сергей и заткнулся!

Анатолий, старший брат Шуры и заодно отец двоюродной сестры Лены, часто выступал в маминых рассказах одним из главных фигурантов наравне с упомянутым Сергеем, старшим братом Василия.

– Сергею я сразу не по душе пришлась, едва порог их хибары переступила, – погрузилась вновь в болезненные воспоминания мама. – Постоянно мне кости клял, как напьётся! А пил Сергей безбожно, пока окончательно с катушек не слетел!

Тихоня опустила взгляд в подол. Дядю Сережу нашли мёртвым в огороде, там его тело пролежало несколько дней. По оценке медиков, пожилой мужчина умер в алкогольном опьянении. То ли сердце остановилось, то ли задохнулся. Девочка хорошо запомнила, как заплакал Василий Михайлович, узнав о кончине старшего брата, – из пятерых детей в семье, переживших войну, остался в живых теперь лишь он один.

– Напьётся, завалится к нам во двор и давай орать соседям на радость: шлюха, свиное отродье, подстилка собачья!

– Почему папа его не останавливал?

– Да останавливал! И разговаривал не раз. А тому до фени! Зальёт бельмесы и давай клясть меня во всю лужёную глотку! Пришёл Анатолий с первой женой на чай, сидим отдыхаем. Темно на улице. А тут пьяный Серёга во двор вломился и орёт: «Где ты, шмара подколодная?! Обезьяна дырявая?!»

– Ужас! Он хоть извинялся, когда трезвел?

– Да щас!.. Анатоль услышал и говорит: «Это ещё что такое?! Что он себе позволяет?!» Встал из-за стола, вышел в темноту. Мы лишь услышали вопль Сергея, когда Толик ему тумаков навесил и строго-настрого произнёс: «Ещё раз на сестру хоть слово скажешь, пощады не жди!» С тех пор Серёжа как в рот воды набрал. Пьян – не пьян, а молчит. Вот так!

– Как хорошо получилось! Хотя вы с дядей Толей всегда были как кошка с собакой.

– Ой, не говори! В детстве дрались до крови! Били друг друга так, что искры летели! А сколько раз брат подставлял меня? Или наговаривал? Счёту нет! Помню, мама, бабушка твоя, ушла спозаранку в колхоз, а мне да Толику наказала по хате уйму дел переделать. Толик, хитрец, едва мать за дверь, смылся с пацанами на речку купаться, и хозяйство повисло на мне. Малая тогда я была, годков десяти. Ну я весь день с огородом, готовкой да животиной провозилась, а под вечер, управившись, взяла полотенце и побежала на Ерик ополоснуться. Мать усталая возвращается с полей – меня дома нет. Только Анатолий, подлец. «А где Шурка?!» – «А Шурка, мама, с самого утреца купаться на реку убежала! Один я на хозяйстве остался, всю работу на себе тянул!» Я, довольная да чистая, порог переступаю, а мать с калитки как давай лозиной хлестать! Ничего не понимаю, мечусь по двору, реву от боли, а мама бьёт и бьёт, хлещет и хлещет! Отметелила так, что долго раны зализывать пришлось. Ни сидеть, ни лежать не могла!

– Бабушка хоть потом-то тебя выслушала?

– Нет. Толик же старший. Ему поверили.

– Это нечестно!

– Ну что поделать! Мама работала в колхозе как проклятая, мы её в доме толком и не видели. Придёт с сумерками, упадёт на лавку от усталости. Всё в хате лежало на нас, детях. Прохлопаешь гусей загнать с луга, или куры в чужой огород забегут, или корову до рассвета не подоишь – есть нечего будет, все труды насмарку. Некогда ей было нянчиться с нами или воспитывать. Выжить надо было. Не потопаешь – не полопаешь. Тут, доченька, не до обид. Кто не работает, тот не ест.

Школьница встала из-за стола, взяла тарелки свою и матери и понесла мыть.

– Куда же ты торопишься?! Чего вскочила?! Поговори ещё со мной. Чаю давай попьём!

– Успеем, мама! Спасибо за обед. Пойди поспи, отдыхай побольше. Тебе завтра на ж/д возвращаться.

***

«Если мама не гуляла, то почему её оскорблял каждый встречный-поперечный?.. Не мне судить, но людей злых действительно полно! – В уме выплыли физиономии одноклассников, и Люба сурово нахмурилась. – Брат сказал правду? Или вонючим болтунам на слово поверил?»

Она припомнила, как Григорьевна посоветовала ей охомутать подставного Ганжу, чтобы замужем как в масле сыр кататься, а за спиной супруга завести любовника и нарожать от него детей. Школьнице моментом поплохело.

– Чай горячий, осторожно! – громко предупредил Коробкин, внося поднос. – Смотри не обожгись! Конфеты, кстати, классные. С утра купил. Чего такая серьёзная?

– Мелочи! Что за конфеты?.. М-м, вкусняшка!

Люба с удовольствием облизала пальцы, испачканные в шоколаде. Денис улыбнулся. Их потайная дружба до сих пор не выплыла из-за кулис. Совместные посиделки, душевные разговоры, покатушки на моцике по просторам Кубани, посещения могил на старом кладбище. Теперь вместо Овчинникова тихоня ходила к Дену как к себе домой.

Неделю назад правдами и неправдами она улизнула от Имира и смылась с Коробкиным в Красный лес. Подростки проторчали там до наступления сумерек, понаблюдали за косулями, послушали пение птиц и с удовольствием проболтали обо всём, что взбрело в их юные головы.

Школьница недоумевала, почему про Дениса и его отношение к девушкам ходят гадкие слухи. Она внимательно слушала подруг, впитывала как губка каждое слово – и оправдывала шатена. Люба искренне считала, что это трудности Наты, если она не может взять быка за рога и прямо предъявить парню прекратить использовать её как средство для утех. Что Ленка сама виновата в том, что Ден гуляет направо и налево и относится к ней без должного уважения. Что можно ценить Коробкина хотя бы за щедрость. И вообще, почему столько нытья? В конце концов, с Любой он так отвратительно себя не ведёт. Значит, причина не в нём.

«Может, я особенная?» – Девушка улыбнулась.

Когда Ден привёз её в Краснодар на Всесвятское кладбище, восторгу тихони не было предела. Они лазили без конца меж старых надгробий, покрытых мхом статуй, разглядывали стёршиеся от времени надписи и удивлялись пугающему, но всё же благодатному покою места, буквально спрятавшемуся от городской суеты в вековых дремучих зарослях.

Любе казалось, что Денис её понимает лучше, чем остальные. Недоверчивость, заносчивость и тревога постепенно сменялись на привязанность и почтение. Коробкин в её глазах больше не был бесстыжим криминальным элементом, что при знакомстве одним только взглядом залез ей в нижнее, а после здорово распустил руки. Он же мальчик! Просто не удержался. Бывает. На самом деле он не такой. Другой. Проще говоря, Люба расслабилась и стала искренне доверять Коробкину, принимая его за настоящего друга и идеального парня.