Наследница бога войны

Светлана Ненашева

Наследница бога войны

 Глава 1. Где мы знакомимся с героями.

Да, всё началось именно в день рождения.  В тот день, который Танька всегда  ненавидела. Она и себе не смогла бы объяснить почему, но ненавидела и точка.

Эта круговерть с генеральной уборкой, потому, что придут гости и тебе будет стыдно за этот срач. Ты же девочка.  Потом мотание по магазинам, где что купить и подешевле, хотя семья в деньгах не нуждалась.  Потом список блюд, который обновлялся каждые полчаса из-за появления или убывания гостей и их предпочтений в еде. И из-за внезапно попавшего в руки  рецепта какого-нибудь необыкновенно вкусного салата.

А в сам означенный день вся семья  и даже папа, если не был на вахте,  готовили с самого раннего утра. И в этом тоже не было необходимости, поскольку они могли бы иметь и повара и горничную. Но в семье не терпели чужих людей, делая исключения только приходящему садовнику.

Так что  моменту торжества любая именинница чувствовала себя лошадью на свадьбе. То есть  шея в цветах,  морда с  улыбкой до ушей,  а задница в мыле. Не в прямом, конечно,  смысле.

Часа за три до начала торжества мама критически оглядывала  сервированный стол и, если всё соответствовало её представлению об идеале, то давалась команда приводить себя в порядок.

И  Танька шла в свою комнату готовить наряд к выходу. А потом в комнату к тетке Маше, дожидаться пока мама освободит ванную. На любом празднике блистать главным бриллиантом, должна была именно она. Все остальные, каратами поменьше, годились лишь оттенять главную драгоценность.

Поэтому,  когда  спустя часа полтора, отдохнув в солевой ванне и   проделав все  косметические процедуры,  мама покидала её и шла в спальню наносить макияж,   Танька  быстро бежала   мыться.  Ведь на очереди были ещё и бабушка и папа и Леська.

Леська  самая младшая в их большой семье.  Ей 6 лет  и она в общем сумасшествии участия  не принимает, находясь под присмотром тети Маши. Даже, когда та занята чисткой огромного количества овощей для праздничного стола.

Больше  тётя помочь ничем не может, так как она инвалид-колясочник. А  Леська, ребёнок тихий и незаметный, предпочитает смотреть мультики, либо рисовать, либо слушать  бесконечные тёткины сказки.  Длинные светлые волосы Леськи   Маша (ну, не могла Танька звать тётей единственного друга, а та была не против) накрутила уже с утра на какие-то тряпочки и потом надо было только их снять и красиво уложить. И переодеть  сестру в новое нарядное платьице. Ангелочек готов.

Мама  тоже была  тонкой белокурой красавицей с огромными голубыми глазами. Вся в Леську.  И своей внешности обе уделяли массу времени. Леська имела  свою косметику лет с трёх, наверно. И когда они вдвоём  появлялись в городе, буквально все сворачивали шеи – настолько очаровательно выглядели мама с дочкой.

А вот Танька   этому дуэту не соответствовала вовсе. Ни по характеру, ни по внешности.  Белокожая, с голубыми глазами,  да. Но  ширококостная,  полноватая, угловатая и неловкая, да ещё и росточка небольшого, и с чёрными, как смоль прямо азиатскими волосами. Потому, что была «вся в отца» и его «семейку».  И бабушка, мать папы и Маша, его сестра и сам он  были небольшого роста  и с явной примесью монгольской крови.

Дед, исконно русский белобрысый богатырь, в своё время долго был директором  градообразующего предприятия. До того самого времени, когда это предприятие развалилось в девяностые.   Потом   снова вставал на ноги, налаживая новый бизнес, потому, что  привык жить хорошо и хотел, чтобы его дети  тоже жили в достатке.

Дети и жили хорошо, правда, до поры до времени.  Уехав в столицу учиться, сын  Эдмунд (в просторечии Эдя) здорово  освоил  лишь тюремную школу, сразу попав в какую-то бригаду.  Нет, не был он заядлым рецидивистом.  Лопухом.  «Бригадиры» его и сдавали при первом удобном случае. Сделав так за дядю три ходки, от «лопушистости» он так и не избавился, но  решив покончить с прошлым, вернулся на родину и начал жизнь новую.

Поскольку  семья в городе числилась совсем не  бедной, а  Эдя в принципе, был  не  плохим,  одна  ушлая деревенская малолетка  быстро  женила его на себе.   Спустя некоторое время появилась Танька, но   погиб  в аварии дед.

Тут  же из-за несчастной любви случилось несчастье с Машей.  Практически перед свадьбой она узнала, что  любимый женится лишь на  деньгах,  и изменяет ей с её же подругами. Проплакав несколько дней, однажды она просто не смогла встать на ноги, они не держали, сделавшись в один момент тряпочными.  Врачи  ничем не помогли. Дома она ещё как-то могла передвигаться по стеночке или на ходунках, но  всё же предпочитала коляску.

Железного Феликса, деда, (как его звали в городе) больше не было,  и хороший бизнес  стал лакомым куском для местных акул.    Эдя, конечно, быстро сдулся,  и чуть не  отдал этот самый бизнес  за копейки, лишь бы на него не давили.

Но.  Тут акулам пришлось столкнуться  буквально с мегалодоном в лице хрупкой красавицы  Настеньки, мамы Таньки.  Выскочив замуж в девятом классе она не спешила становиться тетёхой и учёбу не бросила. Свалив новорожденную  Таньку на руки покладистой свекрови, продолжила учёбу и в университете и потом работала аудитором,  хотя могла бы не работать вовсе.

 Так вот. В тот день она пришла в офис мужа, помочь ему с бумагами. Потому как Эдя не разбирался в них совсем, зная, что на это есть умная Настя. Тогда, как в плохом боевике про девяностые к ним и ввалился местный крутой с двумя мордоворотами.  Эдя сразу потерял способность не то, что двигаться, но и мыслить и говорить.

А Настенька только улыбалась, хлопая кукольными ресницами. И продолжая ослепительно  улыбаться,  она прострелила двум  напавшим на них бугаям  по оба колена, а  крутого под дулом заставив прыгать с третьго этажа,  быстро отбила у них аппетит к семейному делу.  И не только у них.

Было потом, правда, и ещё одно покушение, прицельно на Настю. Но она, словно Джеймс Бонд в юбке,  мастерски уходя от погони из ночного города, нечаянно  проводила преследователей  прямо в заброшенный карьер.  Потом  оплатила им похороны и возместила материальный ущерб их семьям.

На суде  она  рыдала от жалости к несостоявшимся убивцам, и все присутствующие сочувствовали именно ей. Слабой женщине, боровшейся за свою жизнь.

Так, что Эдя спокойно передал бизнес в её руки, а сам, чтобы  оставаться в собственных глазах мужиком, поехал на  Север.  Да! Чуть не забыли про бабу Ваню.  Потому, что  звали её Иванна. Не отчество, а имя такое. Вот от бабы Вани и досталась Таньке немалая толика азиатской крови. Такая вот интересная у нашей Таньки родня.

Но, что-то отвлеклись мы от самого главного.  Итак,  вся эта история началась в Танькин четырнадцатый день рождения.

Глава 2. День рождения – грустный праздник.

Да. Так оно и есть.  Как всегда собралось много гостей, в основном мамины подруги, которым в очередной раз ненавязчиво продемонстрировали, что до Сырцовых им как до Китая. Ползком.

Вначале прошла  самая приятная церемония вручения подарков имениннице и её сестре.  Пока девочки  растаскивали коробки и пакеты по своим комнатам,  гостям  предложили шампанское.

Потом все уселись за стол.  Заранее накормленные девочки поклевали салатик и убежали распаковывать подарки. Потом Танька  смылась  к подружкам, отпросившись у бабы Вани.  Всё равно всем теперь было не до неё. А когда уже поздно вечером вернулась,  воняя  термоядерной жвачкой, призванной заглушить запах портвейна в доме было непривычно тихо.

Непривычно потому, что  после праздников  начинались хлопоты в обратном порядке, невзирая на часы и всеобщую усталость. Мама не выносила бардака.

Сегодня же  Танька ещё с порога увидела разорённый стол с прокисающими  блюдами и прислушалась  к звукам в доме.

В ванной  шуршала вода, там кто-то мылся. Девочка прошла по мягкому ковру коридора, открывая двери. Кроме Леськиной. У неё режим и она давно спит.

Ага, папка за компьютером, кивнул ей, едва повернувшись. Гоняет свои танчики в кабинете деда.  Хоть бы квест что ли какой открыл. Дочь не понимала его увлечений тупыми стрелялками.

В комнате Маши тускло горела  прикроватная лампа.  Танька приоткрыла дверь и прокралась к кровати.  Маша читала  с планшета.

– Только не лезь ко мне с грязными ногами. Иди мойся сначала.  Что за запах? Ты что валидол ела?

– Нет, жвачка такая. От кариеса спасаюсь. А где все? Мы что, убираться сегодня не будем?

– Вместо такой жвачки  лучше щётку зубную сжевать. А убирать с утра будем. У всех голова разболелась. Иди, иди, мойся. Потом придёшь.

– Не, я наверно сразу спать, тоже головка бо-бо.

Танька показала тётке  длинный язык с мятым шариком жвачки и отправилась к бабушке.   Та и впрямь лежала  на кровати  с белой тряпкой на голове, освещаемая только голубым светом фонаря за оградой.  На тихое Танькино: -«Ба..», не откликнулась.

 Значит, в ванной мама.  Танька вернулась к ванной,  в мутно-белой полоске стекла на  двери отражалось темное пятно  у зеркала. Значит, скоро выйдет.

Танька сходила к себе за бельём и столкнулась с матерью в коридоре.

– Пришла?

– Да я час  уж как  пришла.  Жду, когда ванна освободится.  Давно пора вторую поставить, как у всех нормальных людей.

– Не графиня. И подождать можешь. Стой, чем это от тебя так воняет? Ты что пила что ли?

Но Танька уже проскочила в спасительную ванную где были и щётки и пасты и ополаскиватели. И заперла за собой дверь.  А ещё под бельём у неё был завёрнут в салфетку бутерброд с копчёной колбасой. Так, что от запаха и следа не останется. Впервой, что ли?

А среди ночи у неё невыносимо заболела голова. Так, что пришлось вставать за таблеткой. Таблетки лежали в верхнем  шкафчике на кухне от глупенькой ещё Леськи подальше,  и на каждой упаковке чёрным маркером и  печатными буквами для папы и бабушки было написано «от поноса», «от запора», «от горла» и т.д.

 Танька нашла ту, на которой  была  надпись «от головы» и,  морщась от горечи, проглотила.  Выпив с таблеткой целый стакан ледяного компота,  почувствовала до кучи озноб и бегом понеслась в тёплую постель под одеяло.

 Голова так и не прошла.  До таблетки она пыталась применять особую технику изгнания боли, которой  с детства учила её баба Ваня, но в этот раз  не помогло.  Чтоб я ещё хоть раз пила это палёное дерьмо! В следующий раз лучше самогонку.  Девчонки не дуры, все пили самогонку, и только  одну Таньку  отвращал её запах.

Так и морщась от боли, не заметила, как уснула.  Утром  встала поздно. Дома снова было тихо.  Только с кухни доносились звуки присутствия там человека.  Странно, сегодня воскресенье, никто никуда не собирался вроде. Но дома были только бабушка и тётя.

Маша  вынимала и ставила на стол последнюю посуду из посудомойки. Бабушка  раскладывала её по шкафам.

– Что будешь? Яичницу или сосиски сварить? – бабуля, проходя мимо, чмокнула Таньку в макушку, и погладила  плечо.

– Хочу чего-нибудь такого… –   Танька положила подбородок на ладошки и мечтательно воздела глаза к потолку.

– Ясно. Будешь со мной салат с перцем? –  Маша прикрыла дверцу машины и подрулила к холодильнику.

– А то! Машка, ты настоящий друг. Помидоры порезать?

– Не надо, вчерашних много осталось.  На вот, делай всё сама. А я чайник поставлю. Тебе чай, кофе или сразу к танцам?  Торт надо доедать срочно…

– А родители где?

– Нам не докладали.

– Ма-а-ш,  а сервелатик есть?

– Вроде есть. Будешь?  Тут и рыбка хорошая есть ещё.

Троица уже почти закончила послеполуденный завтрак, когда вернулись родители с Леськой. Мама не поворачивая головы в сторону кухни быстро раздела  девочку, скинула с себя  тонкую дублёночку и  быстрым шагом  ушла в спальню.  Папа ещё долго не заходил с улицы.

Только к вечеру, когда Танька  почти закончила с уроками  к ней в комнату  пришли сразу оба родителя.  Первой начала разговор мать, а отец молча стоял, подпирая закрытую дверь и старательно рассматривал узор на ковре под ногами.

 Танька ушам своим не верила. Сидела на стуле прямая как  готовая порваться  донельзя натянутая струна.  Вот. И до неё дошло. Что они все,  с ума посходили, что ли?  Что это за мода такая разводиться?  В классе через одного родители или в разводе или как кошка с собакой живут. И только дурочка Танька думала, что у них-то в семье всё хорошо.

 Чему она там тогда кивала она и  не помнила даже.  Или не хотела вспоминать, даже по прошествии  некоторого времени, когда, наконец,  всё утряслось.  А  пока  утрясалось они занимались переездом.  Почему они, а не мама с Леськой, она не задумывалась. Пусть взрослые сами разбираются во взрослых  проблемах. У неё и своих хватает.

И начались они сразу же по прибытии  в Н-ск.  Первый шок она испытала от расстояния, на которое они удалялись от родного дома. Второй от  одного вида той местности, где ей предстояло теперь жить.  И третий  от родного дома бабы Вани.  Так они, стоя перед ним, и рыдали. Баба Ваня от счастья, а Танька от отчаяния.

Потом подъехал  на  машине   папа, выгрузил коляску, усадил в неё сияющую Машу и, прямо по глубокому снегу, буксуя и хохоча, как ненормальный, сразу покатил с ней к огромному  деревянному монстру с заколоченными окнами.  Они с Машкой  очень любили этот дом, куда их детьми отправляли на каникулы к деду с бабкой.

Танька их глупых восторгов  не разделяла.  И  дом видела всего пару раз на старых фотографиях.

Мрачный серый ноябрьский полдень  тоже не располагал к веселью.  Внутренности   этого дома   после  их просторного  светлого  городского особнячка тем более не вдохновляли.

Папа и бабушка  таскали из машин вещи, Маша, как угорелая носилась по пыльным пустым комнатам на своей коляске, и только Танька, как прибитая,  сидела на широкой лавке возле ледяной  белой печи,  тупо взирая на этот кошмар, и всё ещё надеясь проснуться.

В эту ночь они спали, кто где упал. Прямо в одежде.  Потому, что обе  печи, хоть и затопили сразу,  но настывший за годы дом, толком не прогрелся даже к утру.  Перекусили дорожными запасами  и снова принялись отмывать  комнаты и раскладывать вещи.  Папа  где-то всё время пропадал, налаживая то воду,  то газ, то ещё что-то. С газом ничего не получалось, поэтому вызвали газовиков а еду варили и грели на срочно купленной плитке и в новой микроволновке.

К вечеру следующего дня  более или менее обустроились, и впервые за четыре  дня Танька  нормально помылась в старой баньке из тазика и улеглась в нормальную постель в своей новой  комнате. Слово нормально  следовало бы взять в ковычки, но Танька понимала, что так, как было раньше,  не будет уже никогда. Придётся привыкать к тому, что есть.

А  потом она пошла в новую школу.  Документы туда заранее относил отец, а сегодня Танька, в сопровождении  самого директора и завуча предстала перед классом.

При знакомстве с классом директор представил её настоящим именем Танаис. Раздались смешки и откуда-то с задней парты пробасило:

– Короче, теперь Танькой будешь.

Танька  не смогла удержаться от улыбки и тоже прыснула в кулак.  Не сморщилась, не состроила недовольную мину,  а засмеялась. Контакт был установлен.

Но что и раньше для всех она была Танькой, решила не говорить.  Дома её звали Тана. И ей самой это имя очень нравилось. Не как у всех.  Но прочее окружение вопреки её желанию и на прежнем месте жительства  переиначило  в Таньку.  Типа, не фиг выделяться.

Оглядевшись, она с облегчением  отметила сплошь брюнетистые, как и у неё самой,  шевелюры и разной степени раскосости глаза  новых одноклассников.  Почти все столы были заняты, но кое-где сидели по одному.

– Иванов, Танаис  сядет с тобой.

– На фиг!? Мне и одному неплохо! Пусть  к  Зябкиной вон садится. У ней тоже свободно. – Басок с задней парты  выдал пару высоких нот.

– Нет уж,  у неё всё в порядке с оценками. А вот тебя Тана, может быть, немного подтянет. И в смысле дисциплины тоже.

– Это вряд ли, Тамара Михайловна. Я неисправим.

– Ну, вот и посмотрим, правда? А теперь, детка, ступай за последнюю парту  к Коле Иванову,  и продолжим урок.

Танька, немного сморщившись от нового приступа головной боли,  прошла между рядами и поставила рюкзак у последнего стола, на котором на сцепленных в замок руках  покоилась  кудлатая голова худенького  подростка.

Глава 3. Кадавр

Ночью   снова заломило поясницу. Пришлось встать и подбросить в печь побольше дров.  Из  открытой дверки утихающий огонь получил больше воздуха, и сразу выросшие языки пламени  крепко  обхватили и начали жадно облизывать  гладкую кору тонких берёзовых полешек.

Колчак  не проснулся. Только неловко поскрёб лапами по полу,  поворачивая к теплу другой бок.  Коротко вздохнув-всхлипнув, снова отбыл в собачью нирвану.

 Как всегда, дверку он сразу не закрыл, а немного погрел длинные узловатые пальцы.  Пальцы пока не ныли, значит, и поясница разошлась не к погоде,  а от сырости.  Слишком   задержался нынче в лесу,  унты отсырели и почти не грели. Дом сильно выстудило за день, вышел то до свету.

Пока растопил печь и готовил нехитрый ужин не раздевался. Переобулся только в сухое, чтобы ноги согрелись.  Старый  тулуп на волчьем меху  расстегнул, но не снимал,  опасался, что прохватит взмокшую спину.

Когда бульон немного покипел,  половину отлил  в полуведёрный чугунок Колчака, накрошил туда  темного хлеба и отковырял подмороженный   кусок пшенной каши на сале  с луком. Собакин всё это время  возился с сырой замороженной  кабанятиной,  а теплую похлёбку любил на десерт.

Ещё пока шёл к дому,  почувствовал, что проголодался изрядно. Зря  наверно отказался перекусить у  старухи.   Да и сил потрачено было много на переход. Пусть и не очень далеко, да снег настоящий  только-только лёг, мягкий совсем, идти тяжело. Тем более груз такой тащить. Не молод уж.  Вот болячки и вылазят потихоньку.

Когда утром шёл, Сырцов дом  высился на фоне чернильно- предрассветного неба   острой черной скалой, раскалывающей  надвое Млечный Путь.  Как всегда, много-много уже лет.

Только теперь  снег перед ним был  истоптан и изъезжен.  Красивое  белое покрывало было безжалостно   испорчено.  А  дом весело  брызгал  на улицу  уютным желтым светом  всех  своих окон.   Приехал   кто-то?  Жить будут? Или так, проведать?

Его одолевали двоякие чувства. С одной стороны, соседи – это хорошо.   С некоторых пор он жалел, что у него нет ни с кем из посёлка не просто дружеских, но даже добрых отношений.

Не сложилось. Несколько лет  обитал он в  старом  доме Сырцовых,  с милостивого разрешения  главы администрации посёлка.  В посёлке было мало работы. Молодые мужики разъезжались по заработкам.  Те, кто постарше перебивались небольшими доходами бюджетников, огородами да лесом-озером.  В лесники согласился пойти только Кадавр.

Хлопотная должность и не денежная. Вот  на радостях, что хоть кто-то согласился, глава и расщедрился. Чужим имуществом.  Знал, что  ругаться-судиться не с кем будет.

Сырцовы  выстроили себе большой дом рядом с родительским,  только пожили в нём мало.  Сначала родители умерли, а потом и сами убрались.  Дом считай лет двадцать пять пустым стоял. Никто на него не зарился. Слишком большой – не натопишься. Да и расположение подкачало.

Галкин конец находился прямо у кромки леса, довольно далеко от  других улиц посёлка, скучковавшихся  возле  магазина, школы и больнички. Да ещё через  узкий, но глубокий овражек, хотя и сделал  Кадавр,  наконец,  там   мостик.

Этот мостик позволял сэкономить кучу времени от обхода за километр в одну сторону, и кучу сил, если бы вздумалось  совершить спуск-подъём по его заросшим высоченной травой крутым склонам.

С другой, он привык быть один. Вся прошлая жизнь  лишь промелькнула, как кадры  кино. Мимо. Мимо него. И это ставшее привычным для него самого жуткое прозвище было итогом той, мимолётной жизни.  Где были и друзья и враги и семья.

Кадавр  тоже  ужинал   мясной похлёбкой с накрошенным в неё  хлебом, который его бабушка называла мочёнками. Любил так с детства. Ел из большой алюминиевой миски, стоявшей  на коленях. И, если бы не облезшая деревянная ложка с обкусанными краями,  то, наверное,  немногое бы отличало его от Колчака.

А  тот,  словно почувствовав его мысли, оторвался от миски и вскинул на хозяина сверкающий серо-зелёный взгляд.

– Ешь, ешь, доедай, дружище. Я вот думаю, как мы с тобой похожи, однако. Ты не совсем собака, я не совсем человек.

Колчак  внимательно оглядел друга, втянул носом воздух.  Нет, грибами сегодня не пахло.  И чего это с ним?  Чего хандрит опять? Огромное животное сделало пару шагов и просунуло испачканный  похлёбкой нос  прямо под миску, в ложбинку, образованную сложенными вместе ногами. И вздохнуло.  Совсем по человечески.

Кадавр  отложил в сторону ложку, но миску с собачьего носа снимать не стал.  Запустил шершавую пятерню в  густую шерсть мощного загривка и заскреб  там пальцами, иногда собирая в тугой вал  шкуру Колчака.  Этот ритуал   был любим ими обоими.

Хозяин  не часто баловал  пса ласками.  Внешний  вид  мужчины полностью соответствовал его поведению.  Огромного роста, мощный, но не жирный. с походкой и повадками пантеры.  Заросший  чёрными, с серебристой проседью волосами, от макушки до пят, он напоминал, скорее  волка-оборотня, какими их любят изображать на картинках-фентези.

Лицо с классически правильными чертами в свое время запросто могло бы  составить конкуренцию  приторно-красивым  турецким  актерам, но  теперь носило  на себе  суровую печать  трудного жизненного опыта.  Некогда лучистые,  желтые в крапинку  глаза с  небольшим прищуром, сводившие с ума так много дам, уже много лет  смотрели как-бы сквозь туманную завесу прожитых лет.

Бывший балагур и весельчак  за день мог не произнести ни слова.  Тем более  лучший друг понимал его без слов. Волкособ Колчак.  Тоже черное с проседью чудовище. А если он вставал на задние лапы, то равнялся с хозяином  ростом. И кличку такую не зря имел. Умным был, хитрым, смелым и очень жестоким.

Так и жили эти два чудовища-полуволка  в маленьком домике  за оврагом. А теперь у них появились соседи. Наверное, потому  Старая Нянька   и пообещала ему скорую и полную перемену жизни. Не от соседей ли?

За жильё он совсем не волновался. Прогонят – уйдёт к Няньке. Обоим лучше будет.  Старая совсем плоха стала. Еле скрипит. К себе звал – не идёт.  Если честно, надеялся,  что хоть в самые холода-метели  не придется  таскаться к ней на болотА.

До самой ночи просидел он так с Колчаком, задумавшись.  А потом перелез на топчан и уснул, не раздеваясь. Колчак свалился на половик между столом и печью.

                *            *             *

      Пальцы от  тепла печи приятно  млели, в избе стало  казаться жарковато. Кадавр, сидя на топчане, скинул  свитер  и взялся за пояс штанов, собираясь стащить и  их, и улечься под одеяло в трусах и майке, как  что-то снаружи отвлекло его.

В это время Колчак  поднял оба уха и  открыл глаза но более не шелохнулся.  Небольшая  передняя комната обычного пятистенка освещалась только  тремя дырочками в дверце печи да  полной луной за  лохматыми верхушками сосен.  Единственное окно  выходило прямо к приступкам и позволяло обозреть  всю площадь до самых деревьев.

  На улице никого не было.  Калитка изгороди  закрыта, а внутренний двор так вообще на засовах – медведь не сломает. Но  тревожное чувство    не покидало обоих жильцов до самого утра.

А утром за ним пришли…

Глава 4. Неведомое

Когда  уроки закончились,  никто расходиться не спешил.  В полутёмном тупичке  возле   мальчишечьей мастерской знакомство с новенькой продолжилось   в неформальной обстановке.  Места на подоконнике всем не хватило, кто-то подпирал стену, кто-то висел на перилах, кто-то  переминался с ноги на ногу.

Напряжение отпустило Таньку полностью почти сразу после  представления классу.  Она не увидела искривлённых в снисходительной усмешке губ,  оценивающих  прищуров, недовольных мин.

Открытые  глаза, в которых не читалось ничего, кроме любопытства  и обычный ребячий гомон.  А сейчас она подверглась перекрёстному допросу одноклассников.  Кто такая, откуда, почему в принципе в посёлке было известно.

Это не город, здесь все на виду. Но требовалась, так сказать, расширенная версия. И Танька решила  ничего не утаивать.  По мере диалога не могла не отметить  ни зависти, ни злорадства ребят. С удовольствием подумала, что это хорошее отличие от  её бывших городских друзей.

  Компанию разогнала уборщица.   К этому времени на улице совсем стемнело.   Папа был сегодня в областном центре, и Таньку  встречала в холле баба Ваня.