Ведьмина деревня

Танюша, будто поняв, что мама печалится, посмотрела на неё своими ясными глазами, не забыв засунуть палец в рот.

Так и жила Алёна с матерью Тимура: они вместе работали по дому и в огороде, детей растили.

Удивлялась Алёна, как можно жить и не ругаться. Не так было в её родном доме, где все ходили недовольные друг другом и старались уколоть, унизить, попрекнуть совершенной ошибкой и ещё долго корить за неё.

Мать Тимура сразу оговорила правила в её доме, и Алёна старалась им следовать. Не всё ей нравилось, но это было лучше, чем жить одной.

Только один раз девушка сходила в дом, где они жили с Тимуром. И уже на подходе стали накатывать на неё тоска и страх. Тоска по мужу – ведь всё в доме напоминало об их совместной жизни.

«Как я могла здесь жить без него?» – удивлялась Алёна, пакуя свои вещи, чтобы перевезти их в дом свекрови.

Но если тоска была понятна, то страх был необъясним. За окном светило солнышко, в доме было тихо, но чувствовала Алёна, будто наблюдают за ней. Она даже оглядывалась, чувствуя кого-то за спиной. А повернувшись, никого не замечала.

Она как можно быстрее собрала свои вещи и вышла к дочери, спящей в коляске около крыльца. Малышка, к удивлению Алёны, не спала, а с любопытством смотрела по сторонам. Обычно она так вела себя, когда что-то привлекало её внимание. Но во дворе никого не было.

Алёна заперла дом, надеясь, что нескоро вернётся в него, и вместе с коляской пошла по дороге.

Из-за соседней калитки показалась Анька. Она так и жила с родителями, ведь после аварии стала хромать, что вместе со склочным характером совсем лишило её поклонников.

– Что смотришь? – грубо спросила соседка. – Нагуляла ребёнка и радуешься?

Алёна не хотела ввязываться в разговор и зашагала быстрее.

– Молчишь? – не унималась Анька. – Потому что ответить тебе нечего, а ведь я всё видела.

– Что ты видела? – решила спросить Алёны, желая узнать, что скрывает соседка.

– Как к тебе по ночам из леса бегали… – громко ответила Аня, надеясь, что её услышат сидящие в своих дворах соседи.

– Странно, а я вот никого не видела, – спокойно ответила молодая мать. – Зато знаю, что ходила ты к бабке в соседнюю деревню, приворот на Тимура делала: не поэтому ли он пропал?

Алёна тоже говорила громко, зная, что старухи за заборами прислушиваются к происходящему на дороге.

– Никуда я не ходила! – крикнула Аня.

– А бабка сказала, что была ты у неё. И на Тимура она что-то сделала, да мне не сказала, – зло глядя на соперницу, возразила Алёна. – Если из-за тебя Тимур так не вернётся, я не знаю, что тебе сделаю. Ты меня без мужа оставила, ребёнка отца лишила и самому Тимуру жизнь испортила, если вообще не забрала.

Чем больше Алёна говорила, тем больше заводилась. Она давно запретила себе думать о том, как счастливо бы они жили с Тимуром, если он не ушёл в армию. Как носил бы он её на руках, узнав о беременности, как качал ребёнка…

Эти мысли поднимали в душе Алёны жуткую боль, и она с трудом загнала их в самую дальнюю часть своей души. Загнала и плотно закрыла дверь. Ведь чувствовать это было невозможно.

А сейчас, только что столкнувшись в доме с воспоминаниями о любимом муже и увидев ту, кого Алёна винила в помутнении, нашедшем на Тимура, когда он решил уйти в армию, она не сдержала натиск боли, что стучалась в потаённую дверь сердца. Поднятая волна воспоминаний снесла заграждение и вырвалась наружу.

Алёна с ненавистью смотрела на притихшую Аньку. Она винила эту девушку во всех несчастьях, что случились с её семьёй в последнее время.

– Ненавижу тебя! – громко, со злобой кричала молодая мать. – Ты разбила мою семью, из-за тебя я осталась одна! Ненавижу, чтоб ты сгинула!!

И почувствовала, что волна боли, захлёстывающая её изнутри, выливается наружу и окатывает Аньку, топит её, заставляет захлебнуться в слезах Алёны. И соседка на самом деле закашлялась и отступила.

Алёна прокричала ей что-то ещё, уже не разбирая своих слов, и успокоилась, только когда в коляске заплакала Танюша. Алёна вдруг поняла, что на неё смотрят несколько пар глаз.

– Да хватит уж её проклинать, – сказала одна из деревенских женщин, оказавшаяся рядом с девушками, – она уже своё получила, – говорившая кивнула на хромоту Аньки.

Алёна хотела что-то ответить, но вдруг испугалась той истерике, что случилась с ней. Никогда раньше она не позволяла себе такого. И схватив коляску, быстро пошла прочь.

На следующий день Алёна не находила себе места. Было у неё предчувствие, что недоброе что-то произойдёт. Ходила она из угла в угол, качая ребёнка, а мысли всё далеко были.

О Тимуре думала, скоро уже год, как не виделись, и весточки ни одной от мужа не было. И начальники его молчали – где парни служивые? Когда их из плена освободят? И осталось ли, кого освобождать… Ничего не отвечали ей.

От этой мысли на глаза Алёны навернулись слёзы. Запрещала она себе думать плохое, но время-то идёт, сердце ноет, дочка без отца растёт. И болью отзываются мысли о муже.

Когда они с Анькой собачились на дороге, тогда впервые за долгое время позволила себе Алёна выплеснуть боль. И так получилось, что вылила она её на виновницу, как она думала, всего произошедшего: Аньку-соседку.

И казалось Алёне, будто что-то плохое она вчера сделала. Хотя у них в деревне женщины и не так собачились, проклятьями друг другу сыпали. И ничего из этого не было.

Но нехорошо было у Алёны на сердце. Помнила она ту волну, что со дна души поднялась да на ненавистную соседку вылилась. Казалась Алёне эта волна осязаемой, тягучей, будто потрогать её можно.

– Глупость какая! – остановила сама себя девушка, разумом понимая, что потрогать обиду невозможно.

В ближайшие дни ничего с соперницей не произошло, и Алёна успокоилась.

А потом стали неприятности на Аньку сыпаться: местный магазин, в котором она работала, большую недостачу показал, а на неё повесили. А кого ещё обвинять, если не продавца? Две зарплаты у неё удержали, да ещё должна осталась.

Хорошо, что родители не бросили – кормят, поят, пока Аня долг отрабатывает. Но хозяин сказал:

– Как все деньги мне выплатишь – и вон отсюда, мне воровки не нужны! А раньше уйдёшь, не поздоровится.

Молчит Аня, губы поджала, работает пока. Знает за собой грешки – привешивала порой товар, разницу себе брала. Но так, чтобы минус у магазина не должен был оказаться.

А потом совсем неприятности одолели: то голову у неё мутит так, что цифры на кассе в глазах путаются, то руки немеют, и сил под вечер совсем нет. Фельдшер на это одно говорит:

– Замуж тебе надо и детей. Тогда не будет времени на голову внимания обращать: с утра до ночи крутиться будешь, как все крутятся, и хворь некогда разводить.

Послушала её Аня да домой пошла. Замуж её никто не брал, да и не думала она, что ещё больше забот прибавят ей сил. Но родители тоже одолевали.

– Сидишь на нашей шее, даже мужика себе найти не можешь, – говорила мать. – В кого ты такая? Я в твоём возрасте и за дитём смотрела, и в колхозе работала, и свою корову содержала. А ты в кого такая слабая! Придёшь с работы и лежишь весь вечер. А работа у тебя что, тяжёлая? Хлеб да макароны продать.

Аня в ответ огрызалась, но видела в словах матери правоту: сил у неё становилось всё меньше, а куда они уходили – не знала.

В один субботний день у них во дворе баня сгорела: вроде и старая была, и котёл давно прохудился, но чтобы загореться… Даже залить не успели – вспыхнула как спичка и потухла. А Аня как раз должна была идти мыться, но не успела, с кровати было не встать.

Испугалась тогда девушка, решила к бабке в соседнюю деревню сходить, что приворот ей на Тимура делала. Если она колдунья, то, может, и в этом разбирается.

А бабка, как Аню увидела, взашей из дома выгнала.

– Забудь ко мне дорогу! – говорит – да так шипит, будто укусит сейчас. – Навлекла ты на меня бед со своим Тимуром, не знаю, как выкрутиться.

– Вы же помочь обещали, говорили, что на них с Алёной рассорку поставите, а потом приворот Тимуру ко мне сделаете – и будет он по мне сохнуть.

– Так не знала я, что Алёна из этих, – бабка страшно сузила глаза, – да и сам Тимур непростой, раз на него приворот так подействовал.

Испугалась Аня того, что услышала.

– Верните всё, как было! – просит. – Худо мне от всего этого. Я вам даже плату принесла – последнее отдаю.

Развернула она платочек – а там колечко золотое, от бабушки её оставшееся, лежит. Глянула колдунья, но головой покачала.

– Ничего уже не сделать, – сказала она. – Всё, что я делала, тебе с тройной силой вернулось. Сильна Алёна, сама не знает, как. Она тебе такого пожелала, что мне в жизни не снять.

– Я так и знала, что ведьма она, – зло сказала Аня, – ну я ей покажу.

– Ничего ты не покажешь, – рассмеялась бабка. – Недолго тебе ещё по земле ходить.

– Да что вы говорите! – окончательно разозлилась Анька и, развернувшись, пошла прочь.

По дороге домой ей было душно. Она сняла куртку, потом расстегнула рубашку, но это не помогало. Дышать становилось всё тяжелее, и, как назло, никто в сторону её деревни не ехал.

Еле идёт Аня: ноги заплетаются, голова болит, грудь не может вздох сделать – такая резь по груди, что и дышать страшно.

Присела она у дерева, переждать решила. Вспомнила, как почувствовала темноту, на неё спускающуюся, когда с Алёной на дороге ругалась. Будто окутала её та темнота и не выпускала. Сдавливала всё тело, пропитывала каждую клеточку, будто закрылись ей все дороги после этого.

Хотела девушка подняться и дальше пойти, а сил нет. Так и нашли её на следующий день уже окоченевшую.

Лила тогда мать слёзы, а дочь не вернёшь. И поползли по деревне слухи, что это Алёна Аню сгубила. Вспоминали ей проклятья ей на дороге да все слова преувеличивали. И смотрели косо.

Алёна, когда узнала новости про Аню, места себе не находила: ведь помнила, с какой злобой пожелала сопернице плохого.

«Но ведь и она не святая, – успокаивала себя Алёна, – в семью нашу влезла, на Тимура приворот сделала, обо мне слухи распустила».

От этих мыслей становилось спокойнее, но всё равно чувствовала Алёна дрожь внутри, будто что-то произойти должно. Зябко ей становилось от этого даже в тёплом доме. И одна мысль о Тимуре ей покоя не давала, всё в голове крутилась, а ответа на неё не было.

«Если на него приворот поставили, почему он в армию ушёл, а не к сопернице побежал?»

Никак это в голове Алёны не укладывалось, картина стройная не получалась.

Хотелось ей верить, что нет никакого колдовства, что придумала она всё. Но бабка в соседней деревне была настоящей, и такой страх в её глазах был, когда на Алёну смотрела, что не забыть его. И про Тимура она странные вещи говорила…

Так и жила Алёна в неведении, а свекровь на неё поглядывала. Ни в чём не винила, из дома не выгоняла, но стала на расстоянии держаться.

А сплетницы деревенские быстро вести подхватили да понесли. Начали шушукаться, ведьмой девушку называть, отца её вспоминать, да на старый дом, где Алёна с Тимуром раньше жила, кивать.

Но как подходила молодая мать к ним ближе, узнать про папу хотела, да про бабку Тимура, чей дом им достался. Так замолкали старухи, губы поджимали и холодом взглядов девушку окатывали. Ничего от них Алёна не добилась.

А потом неожиданно вернулся отец Тимура. Свекровь уже и не думала его увидеть. Плакала по ночам, что одна с детьми осталась, что уже вся деревня шепчется, что бросил он её да молодую на родине завёл.

А муж написал ей всего пару раз. О приезде не сообщил. Просто приехал, по-хозяйски вошёл в дом да еды потребовал. Жена к нему подходит, не верит, что вернулся. А он её наскоро обнял да за стол сел.

– Мужа-то кормить будешь? – спрашивает. – Или голодом морить намерена?

Засуетилась женщина, накрыла ему всё самое лучшее, что детям готовила. Села напротив – смотрит, не насмотрится. Брошенкой нехорошо было жить, под насмешливыми взглядами ходить, а теперь она опять жена мужняя.

Рассказал отец Тимура, как добрался до отчего дома, который его отец молодым покинул. Да и дома там нет. Землю родную нашёл, а на ней развалины. Потом родных своих искал, соседи помогли, вспомнили, кто здесь жил и куда семья уехала.

Родные ему не очень обрадовались, думали, с потребой какой к ним пришёл. А когда узнали, что землю родную повидать хотел, то приютили, историй разных рассказали. Про отца его спрашивали: остались у того несколько братьев на родине, а у них сыновья. Один из них как две капли похож на него самого.

– Но не смог я там долго, – говорил мужчина жене. – Думал, что там моя земля, раз предки мои жили. А теперь понял, что земля моя здесь, где вырос я. Кормила она меня, растила, тебя мне дала, а теперь детей наших носит. Вот и вернулся. Не могу я на чужбине, здесь мой дом.

Слушала его жена и не знала, то ли радоваться, что вернулся, то ли печалиться, что не к ней он приехал, а по родным местам затосковал. Но не стала об этом думать – муж рядом, и хорошо. С ним всё лучше, чем без него.

Невестке мужчина не обрадовался. Но прогонять сразу не стал. А как послушал, что в деревне про неё говорят, сказал жене:

– Мало мне было твоей матери, как все на неё наговаривали, даже выгнать из деревни хотели. И на тебя потом косо смотрели, хорошо – позабылось всё. И у Алёны отец тоже «из этих», – он многозначительно поднял брови, – не просто так они с Тимуром сошлись. С детства ведь неразлучны. В нём твоя кровь играет, в ней – отцовская. Из всех деревни только друг на друга и смотрели всю жизнь.

Мать Тимура молчала, видя правоту в словах мужа.

– Ты как хочешь, а девка пусть отдельно живёт, – закончил муж. – Таким, как она, привычно это.

Женщина согласно кивнула и пошла говорить Алёне, что пора той в свой дом возвращаться.

– Я тебе говорила, что могу тебя принять только до возвращения мужа, – сказала она невестке. – Он здесь хозяин, как велит, так и делаю.

Алёна слушала её, еле сдерживая слёзы. Возвращаться в старый дом, мимо которого ей теперь даже ходить было страшно, ей совсем не хотелось. Но и деваться было некуда – дочь ма́лёнькая, образование не закончено. Куда она из деревни уедет? Кто её на работу возьмёт…

– Позвольте мне привести тот дом в порядок, – попросила она, – помыть, проветрить – как я туда с ребёнком вернусь?

– Хорошо, неделя у тебя есть. А больше муж не позволит, – согласилась свекровь. – Скажи спасибо, что деньги тебе давать разрешает. А то на что бы ты жила? А я тебе с огорода всё давать продолжу, ведь дитя твоё – нам родное.

И пошла Алёна собираться в свой старый дом.

Глава 8. Снова в старом доме

В первый день Алёна с трудом добралась до крыльца своего дома. Весна хоть и вступила в свои права, но весь двор был зава́лен талым снегом, в котором девушка проваливалась. Последний раз она была здесь поздней осенью, после родов, когда собирала вещи для переезда к свекрови.

Почистила Алёна дорожку к своему дому, зашла внутрь – и таким холодом на неё повеяло, будто за зиму мороз каждую доску пропитал, всё внутри заледенил.

Даже печь разгораться не хотела, не брал огонь сырые дрова. Сколько газет Алёна извела, а всё без толку. Решила на завтра вернуться с сухими дровами из дома свёкров.

Так несколько дней ходила она, протапливала дом, пыль убирала, гарь от печи да посуды отмывала.

Наконец запаслась продуктами из погреба родителей Тимура и съехала от них с дочкой.

Первую ночь совсем не спала. Хоть в доме было жарко натоплено, но сырость не хотела покидать эти стены. Казалось Алёне, что матрас весь мокрый. Хорошо, что дочка спала в перевезённой кроватке под сухим одеялом, за неё девушка не беспокоилась, а сама переодевалась несколько раз за ночь, так как бельё становилось сырым.

А в темноте комнаты ей мерещилось какое-то движение, будто шаркает кто по полу, посуду в шкафу двигает, смотрит на неё глазами большими.

Поднималась Алёна на кровати, осматривалась, да ничего не видела. Даже лампу включённой оставила, чтобы меньше бояться. Но как в сон проваливалась – сразу звуки появлялись.

Утром проснулась вся измотанная, восхода солнышка еле дождалась. А дочь, наоборот, прекрасно выспалась, будто легче ей здесь было, чем в доме у бабушки. Танюшка была радостная, улыбчивая, ручки к матери тянула. Отлегло у Алёны от сердца.

– Ради тебя я всё выдержу, со всем справлюсь, – сказала она дочери.

И стали они дом заново обживать, у сырости отвоёвывать. А как весна за окном расцвела, прогрелись наконец стены, просохли матрасы, и жить стало лучше. Будто и не было зимы снежной, родов трудных. Словно так и жили они с дочерью в этих стенах – сначала в одном теле, теперь в двух.

Смотрела Алёна на радующегося жизни ребёнка, на природу оживающую и о себе думала.

– Когда же моё сердце оживёт? – шептала она себе под нос. – Когда милый вернётся и к груди прижмёт? Увидит ли Танюшка отца родного, или так и суждено нам с ней одним век коротать?

Так и не было вестей от Тимура, уже больше года о нём ничего неизвестно. Жила Алёна одна, никого в гости не звала и сама ни к кому, кроме свёкров, не ходила.

Деревенские сплетницы продолжали смотреть на Алёну с укором, но вместе с тем в их глазах чувствовался страх. Не трогали они девушку, но и не помогали.

А Алёне некогда было о них думать. Оставшись одна в доме, поняла, насколько легче было вдвоём со свекровью справляться. Теперь Алёна и печь сама топила, и воду носила, и еду готовила, и за ребёнком следила.

А дочка, как ползать начала, всё норовила подальше заползти, к горячему да острому прикоснуться. Несколько раз в самый последний момент Алёна её от беды спасала.

Тяжело жилось им без Тимура, продукты его родители давали. Немного, правда, но чтобы голодными не быть, хватало, а денег совсем не было.

Научилась тогда Алёна и хлеб печь, и одежду перешивать из той, что свекровь от младших детей отдавала. Но жить так было невмоготу.

Устроилась она уборщицей в магазин, где Аня раньше работала. Привезёт с собой дочку в коляске, укачает на улице, а сама убираться идёт. Хозяин ей потом за работу копеечку заплатит да круп просроченных отдаст.

Однажды заболела продавец, говорит он Алёне:

– Замени её, а я тебе заплачу.

– Да мне ребёнка деть некуда, – отвечает девушка.

Деревня у них маленькая, до детского сада ехать в соседний посёлок надо. Да и страшно свою кровиночку чужим людям отдавать. После пропажи мужа поселился в сердце Алёны страх, что пропадёт Танюшка.

Сны ей снились, что выходит дочка из дома, а дверь сама за ней закрывается, и идёт Танюшка по лесной дороге, по которой Алёна когда-то плутала. Да всё дальше от дома удаляется, бежит за ней мать, кричит, а девчушка как не слышит.

Всё вперёд идёт, сморит на кого-то, улыбается, руки протягивает. Алёна за ней быстрей бежит, а навстречу ей ветки – по лицу стегают, ноги заплетают. Всё дальше Танюшка, всё больше скрывают её деревья. Теряет Алёна дочь из виду, кричит, зовёт девочку, а всё без толку. Так и возвращается домой одна.

Просыпалась тогда Алёна в холодном поту, подходила к мирно спящей дочери. Гладила её волосы, смотрела на лицо сонное, тревожный стук своего сердца пыталась умерить. Не могла она ребёнка после таких снов далеко отдать.

Пришлось к свекрови идти, просить, чтоб присмотрела, пока она работает. Согласилась та, только просила забирать не поздно.

Алёнка и рада. Стала в магазине подрабатывать, сначала продавца замещала, а когда та после болезни вернулась, хозяин Алёну не отпустил.

– Вижу, смышлёная ты, шустро соображаешь: оставайся, будешь товар считать да документы вести, я тебя научу. Мне одному тяжело уже.

Согласилась Алёна, и стало ей полегче жить. Деньги хоть какие-то появились да продукты перепадать стали: то коробка с сыпучим товаром порвётся, то срок подойдёт, она за полцены брала. Мечтала ещё образование закончить, да пока не получалось.

Так и жила, Тимура ждала, надежду с каждым днём теряя.

В один из дней, крутясь по дому в редкий выходной, заметила Алёна, что дочь держит книгу старую: где её нашла, непонятно. Не видела таких Алёна в своём доме. Пыль от страниц во все стороны поднимается, а сами страницы такие серые от старости, что и не видно на них почти ничего.

Посмотрела Алёна внимательнее, а страницы-то исписаны мелким почерком. Вроде на родном языке написано, но не всё понятно. Символов странных много, рисунков. Начала листать Алёна книгу, расчихалась. И вдруг почувствовала, что дышать тяжело, глаза ей будто пеленой заволокло, и всё поплыло…

– Ааааа… маааа, – слышался Алёне сквозь пелену голос дочери.

Малышка теребила её руки, ползала вокруг, прижималась к ней своим личиком.

Алёна открыла глаза. Она лежала на полу, рядом с книгой, что листала ранее. С тревогой посмотрев на Танюшку, увидела, что с той всё в порядке.

– Доченька, – прошептала она, прижимая ребёнка к себе.

Но девочка уже успокоилась и норовила отползти, очень её книга интересовала. Перебирала, гладила она старые страницы своими маленькими пальчиками.

– Где ты её нашла? – задумчиво проговорила Алёна, поднимаясь с пола.

В голове всё ещё стучало, перед глазами был туман; сколько времени она была без сознания, девушка не знала.

И откуда дочь достала книгу, не понимала. Вроде она сама весь дом убрала, матрасы подняла, на чердак только не лазила, но и ребёнок туда залезть не мог.

Не найдя объяснения этому, Алёна взяла книгу в руки. И её вновь пеленой накрыло, глаза замутились. Стряхнула с себя девушка поволоку и страницы листать начала. А пальцы под ними так и горят. Браслет на руке её внимание привлекает, вся кисть под ним чешется.

– Что за книга странная, никогда таких не видела, – произнесла Алёна.

Переплёт кожаный, со странными знаками, вырезанными сверху, страницы истлевшие. Некоторые уже разваливаться начали. А на них слова написаны, в стихи сложенные, и символы разные нарисованы.

Положила Алёна книгу на полку, в другой раз полистать собралась. Хотела дальше делами заниматься, а мысли всё к книжке возвращаются. Нет, нет, а глянет на неё Алёна, мимо пройдёт – прикоснётся.

Вечером, когда Танюшку уложила, захотелось Алёне свечу зажечь да страницы старые полистать. Такой интерес проснулся, что сна ни в одном глазу, хоть и на работу завтра.

Рассматривает Алёна книгу, слова в ней разобрать пытается. Заметила, что некоторые буквы в словах заменены на незнакомые символы. Когда она эти символы запомнила, то смысл понимать начала. Так почти до рассвета и просидела.

И весь день на работе только о старинной книге думала. Не отпускало её прочитанное, манили к себе страницы ветхие, незнакомым почерком написанные.

А говорилось в книге о травах разных, когда собирать, как заготавливать, какую травку с чем смешивать и как ими болезнь лечить.

Вспомнила Алёна, что принесла ей женщина с браслетом на руке травяной сбор в больницу. И быстро тогда девушка на поправку пошла. А что в том сборе было – не сказала. Соседки по палате спрашивали, попить просили, а Алёна не давала.

– Не для вас принесено, – говорила им.

Женщины обижались, а Алёна как чувствовала, что не надо другим передавать то, что для неё сделано.

И сейчас, читая книгу, понимала, почему так себя вела. Написано в ней было, что «ежели хворь сильная, силы все из человека забирает, то обычный сбор не поможет. Надо особый делать».

И дальше сказано как: «почувствуй болящего, прикоснись к нему своей душой, ощути его немощь да потребу, и на этом чувстве травы смешивай. Руки сами к нужному мешочку потянутся. Смешай всё, как чувствуешь, и болящему дай. Пусть заваривает и пьёт. Но никому другому сбор этот не даёт: иному он вреден будет. А сама, как закончишь на чужую хворь смотреть да травы мешать, про себя не забудь: руки от локтя колодезной водой омой, полынь подожги да вокруг себя три раза обнеси».

Закрыла Алёна книгу, задумалась. Никогда раньше о таком не читала. Но каждая строчка в её сердце отзывалась. И от этого неведомое чувство в ней поднималось. Будто всё, что её окружало раньше, и не такое на самом деле. Будто есть знания, о которых многим неведомо.

А тот, кто владеет ими, иначе мир видит. Но на него другие люди косо смотрят.

Вспомнила Алёна бабку, к которой в соседнюю деревню ходила. Её ведь все ведьмой считали, а она тоже травами лечила. И у них в деревне такая бабка была, да померла, когда ещё Алёна маленькой была. Не любили её в деревне, дом тот так заброшенный и стоит.

«Боятся люди тех, кто больше них знает, – подумала она, на книгу поглядывая. – Небылицы всякие про них сочиняют. А что тут такого – травки смешать? Они вот везде растут, каждый может собрать да заварить».

Только решила так, как книга под её рукой будто шевельнулась.

«Не каждый так может», – прозвучали в голове Алёны слова.

Девушка одёрнула руку от книги и с удивлением посмотрела на неё.