Хрустальный дом

– Зачем ты говоришь так сложно? – спрашивал ее Кевин.

Она смотрела снисходительно:

– Язык меняется, язык уже почти везде стал новым, не надо этого бояться.

Самым сложным в Кевине была камера, и он надеялся на нее. Ну и на Барбару, конечно. Она умела радоваться. Она могла позвать друзей в шесть вечера и устроить чудесный ужин с вином и лазаньей. Она могла вытащить Кевина в горы. Или найти фильм из программы женского кино в подвальном кинотеатре, мимо которого он ходил годами и принимал за тухлый стрип-клуб. Ее работающая, как реостат, башка не мешала ей быть спонтанной. Это было удобно: оставалось просто следовать.

Сначала Барбара пиарила благотворительную историю для азиатских женщин, потом поработала в банке, навсегда возненавидев корпоративный фашизм. Отныне так и говорила: «Он (она) работает в системе корпоративного фашизма». Она все время двигалась. Меняла работы, приятелей, цели прогулок. Потом попала в фонд, занимающийся развитием современного танца. Работа ее мечты. После четырех лет на работе мечты ее перекупил теперешний фонд. В их жизни появился пол из венге, агрессивно плоский телевизор со слишком ярким изображением и лабрадор Никки. А Кевин продолжал дрейфовать.

Старшая сестра Барбары Нина – они были из старой бостонской семьи, где уважали европейские имена, – называла Кевина амортизатором. «Ты идеальный амортизатор для атомного реактора». Нина и Барбара знали русский (русские со стороны одной прабабки), польский (со стороны другой) и голландский. Их мама была наполовину голландкой по фамилии Рувенаар. Поэтому Барбара оставила за собой фамилию матери – Барбара Рувенаар, а не Паркер, по отцу.

Отец Кевина держал велосипедную мастерскую, пил – спасибо, что умеренно, мог бы и сильнее, – а по выходным водил Кевина в тир. В его семье мало знали про Европу.

Вернувшись из кафе, Кевин полез в гугл-карты и долго елозил мышью по Эстонии. Он нашел и рассмотрел Таллин, затем высмотрел Кясму.

Потом – как-то само собой получилось – открыл билетный сайт-агрегатор, выбрал и оплатил поездку в Таллин на десять дней. С чего-то же надо было начинать новую жизнь. Эстония для этой цели подходила не хуже, как, впрочем, и не лучше, чем любая другая страна. Вообще-то, они с Барбарой как раз собирались в Россию, затем в Стокгольм, Венецию и Лиссабон. Для этого ему пришлось даже получать российскую визу с помощью секретаря Барбариного фонда – сам бы он не справился. Это Барбара придумала тематическое путешествие: турне по городам у воды. В Бостоне вроде как тоже воды хватало. «Но не так, – утверждала она. – После Венеции и Лиссабона невозможно жить по-прежнему. Ты будешь всегда искать глазами воду». «Я и так ее ищу», – отвечал он. «Не спорь, – говорила она, – когда увидишь, поймешь».

Когда она командовала, он раздражался и восхищался одновременно. Вместить две противоположные эмоции было сложно, и, вероятно, от этого Кевин начал толстеть. На прошлый Новый год она подарила ему абонемент в спортзал – камерный, с деревянными полами и свежими соками, входящими в стоимость посещений. Барбара всегда была щедрой.

Таллин тоже оказался городом у воды. Маленьким и снежным. Удивительно, сколько телодвижений надо было проделать, чтобы сидеть сейчас на Ратушной площади в кофейне, почти такой же, как дома, на Гарвард-сквер. Люди здесь, в Таллине, были красивыми и молчаливыми. Официанты даже не пытались завести разговор.

В самолете Кевин рассматривал облака. Это было замечательно. По-эстонски pilv, как подсказывал гугл-переводчик. На середине пути он понял, что не заказал гостиницу. Пришлось заняться этим прямо в аэропорту.

Кевин погулял по городу и съездил на обзорную экскурсию на маленьком автобусе. Фотографировал, пил кофе. Надо было придумать новый проект. В голове художника должны быть тысячи идей. Его голове и душе должно быть тесно от идей. И жизни не может хватить на их воплощение. Но у него идей не было. Город оказался почти игрушечным. Так прошло два дня. Темнело рано.

В путеводителе было написано, что Кясму – место отдыха творческой интеллигенции, жемчужина природы и культуры, одна из самых красивых эстонских прибрежных деревень, с романтическими ледниковыми валунами, что бы это ни значило.

Девушка с ресепшена отеля объяснила, где найти автобус на север. Сама она там не была. Она приехала в Таллин два года назад из Москвы. Когда-то, когда Кевин только мечтал стать «настоящим фотографом» и работал продавцом в круглосуточном книжном, он знал одну русскую. Они случайно познакомились в кампусе, даже ездили один раз на океан. Она была странной, та русская, все время говорила о муже – какой он умный у нее и замечательный. Кажется, муж учился по какой-то международной программе. В памяти Кевина та девушка осталась белым пятном, подсвеченным по контуру солнцем и водяными брызгами. Он не мог ее забыть и не мог толком вспомнить.

Кевин выписался из гостиницы, снова совершил круг по центру Таллина и в четыре первым сел на междугородний автобус. К половине пятого Кевин был в салоне по-прежнему один. Автобус тронулся. За окном мелькал снег. Он падал не отвесно и не наискосок, а под каким-то нетипичным углом градусов в двадцать. Кевин приник к путеводителю, который чуть что норовил захлопнуться. Все фото были летними. Зелень, камни, вода, низкая квадратная часовня. Надо было принять предложение Джеффа и погостить у них на Кейп-Коде. У них там был огромный ветхий домина, доставшийся Джеффу от бабки. Джефф вообще не понимал, как ему везло. Он все ворчал, что его жена Нэтали не дает ему жить спокойно, что вечно ей что-то надо, и Кевин этого не понимал. Нэтали была классной, она занималась дрессировкой собак, а в свободное время работала в гончарной мастерской и раз в неделю дежурила в приюте для бездомных. Кевину всегда нравилась активность Барбары. Он ею гордился. А Джефф про Нэтали ворчал. Но они жили вместе уже восемнадцать лет, и Кевин знал, что они не расстанутся.

Автобус выгрузил его на остановке посреди заснеженной аллеи. Когда автобус скрылся, Кевин понял, что не знает обратного расписания.

Он пошел туда, где, как ему казалось, должен быть центр деревни-жемчужины Кясму. Быстро темнело. Людей не наблюдалось. Из вещей у него были только рюкзак и штатив. Руки замерзли. Уши тоже.

Наконец показались низкие строения. Минут через двадцать он вышел на площадь. Трехэтажное здание с надписью «Отель» выглядело нежилым. Все остальное – ему под стать. Фонари освещали снег, где-то сбоку вдали, по-видимому, была вода залива. Кевин замер. Он смутно представлял себе что-то типа лыжного курорта с уютно работающими барами, а это было чужое, мертвое и сонное место. Противно заныли колени.

Он раскрыл путеводитель и подсветил его фонариком смартфона, заряда в котором осталось вполовину. В качестве заведений питания там значились ресторан отеля «Кясму» – здания-мертвеца, перед которым он сейчас стоял, – ресторан «Эстонская роза» по некоему адресу, который ничего ему не говорил, и бар «У воды». Кевин решил найти сначала воду, а потом бар или «Розу» – Кясму не могла быть большой.

Свободную от штатива руку он сунул в карман и побрел по единственной асфальтированной дороге. Здесь не было ясных направлений. В нескольких частных домах горели окна. Проехал грузовик с фургоном. Минут за семь Кевин достиг воды. Мимо него прошел парень, похожий на привидение. Бара не было, ресторана тоже не наблюдалось. Изо рта вырвалось облачко пара.

Кевин развернулся и зашагал назад. Были бы силы, вероятно, стоило бы вернуться к остановке, где его высадил автобус, и ждать обратного рейса. Половина девятого вечера. Темень. Вот Джефф четко полагал путешествия пустой тратой нервной энергии. Теперь Кевин его понимал.

На Новый год Барбара подарила ему ту самую льняную рубашку цвета какао. Они обсуждали предстоящее турне по европейским водам. Барбара предложила ему выучить несколько слов на русском, шведском и итальянском. Потом сказала, что Кевину нужен новый агент. И что едут они главным образом ради него – что он застоялся и должен открыться новым энергиям. Вероятно, она была права. Он пытался повторить успех выставки с парусником и сделал проект «Девяносто три груши» с картинками разных груш, лежащих на молочном фоне раковины в его мастерской. Затем «Четыре месяца закатов». Некоторые закаты были потрясающие, карточки расходились, но все же этого было мало.

Если до начала весны не будет продаж, придется идти работать. Барбара предложила поговорить с друзьями и устроить его в библиотеку частного художественного музея, не крупного, но уважаемого: «Приятное место среди людей своего круга». Действительно, лучше, чем снова в официанты или продавцом в книжный, – он и так занимался этим долгие годы. Кевин радовался, что у него есть Барбара. Кем бы он без нее был. Вот только занимались любовью они все реже.

Кевин вконец задубел. Телефон садился. Вокруг искрился открыточный равнодушный снег. Он вдруг понял весь ужас своего положения: голод, холод, ночь. Он вновь топтался на площади у мертвого отеля без малейшего понимания, как можно исправить положение. Когда из-за угла здания показалась пожилая женщина, он ринулся к ней, не успев подумать об условностях:

– Я турист. Мне нужен отель. Где у вас можно поесть и переночевать?

Женщина не остановилась и даже не посмотрела в его сторону, просто покачала головой на ходу. Ее суровое лицо не выражало ни симпатии, ни антипатии. Ему пришлось остановить ее за руку:

– Замерзаю.

Кевин обхватил себя за плечи и стал демонстративно притопывать. Уронил штатив, поднял.

– Где у вас можно поесть и поспать? – Все это он изобразил пантомимой.