Отмель

– Мы вместе с шестнадцати лет. Начали встречаться еще в старших классах.

Теперь понятно.

Завидую парам, чья привязанность друг к другу сформировалась еще в юности. Они никогда не расстанутся. Но у их отношений есть и обратная сторона: со временем перестаешь замечать, что партнер ведет себя как свинья.

Я не знаю, как и о чем говорить с Ариэллой, а потому начинаю с популярной темы.

– Погода совсем не зимняя.

Ариэлла отпивает шампанского.

– Как правило, мы не остаемся здесь на зиму.

– Куда уезжаете?

К нам несется Кики; ее красное, как свекла, лицо блестит от пота. Когда она пробегает между нами, Ариэлла ее щекочет.

– Да куда угодно. Родители Матео живут в Ливане – иногда навещаем их.

Купер спускается на лужайку, забыв, что должен искать спрятавшуюся сестру. Залезает на шину, свисающую с толстой ветки, и качается на ней, что-то бормоча себе под нос.

– Значит, вы коуч по здоровому образу жизни, – произносит Ариэлла, и это не вопрос. Соседка говорит таким тоном, словно хочет сказать: «Значит, вы преступница». Как будто моя профессия ее пугает, но в то же время вызывает интерес. Ариэлла делает очередной глоток и пристально смотрит на реку, а я слежу за ее взглядом. Белые яхты, словно парящие над рекой воздушные змеи, скользят по водной глади, в которой отражается розовый закат. Идеальный зимний вечер. Ветра нет. Весь день светило солнце. Местные жители отдыхают на берегу, жаря отбивные из ягненка на гриле и играя в мяч под деревьями. Чарльз прав: у нас действительно один из лучших районов в Австралии.

– Я ни разу не была у коуча, – признается Ариэлла.

– Стоит попробовать.

– С вами?

Я пожимаю плечами. Кажется, соседка ждет, что я сама предложу свои услуги.

– Как правило, ко мне обращаются, если возникла проблема. Я нахожусь посередине между суровым психотерапевтом и тренером личностного роста. И по-моему, у вас и без меня все в порядке. – Я отпиваю шампанского, которое пощипывает язык.

Ариэлла наблюдает за мной, и улыбка исчезает из ее карих глаз. На противоположной стороне дороги, нарушая воцарившуюся тишину, громко кричит ребенок. Так громко, словно поранился. Настроение беседы меняется, когда Ариэлла спрашивает:

– Могу я с вами поговорить, даже если у меня нет проблем?

Конечно. – Я улыбаюсь, надеясь ее успокоить и сохранить непринужденность. Похоже, сработало. Ариэлла спускается по каменным ступеням в нижнюю часть сада. Раньше я не соглашалась консультировать знакомых, тем более соседей, когда те обращались ко мне за помощью. Ни для кого не делала исключений. Это барьер, который не следует переступать. И с этической, и с профессиональной точки зрения я просто не хочу нести ответственность за раздачу советов близким людям. Такое не проходит бесследно. Но Ариэлла – та самая женщина в саду, соседка с идеальной жизнью. Мне необходимо выяснить, какие у нее недостатки, проблемы, переживания.

Тогда собственные беды наверняка покажутся мне не такими уж страшными.

Три месяца назад

Мамаши в детском саду обвиняют тех, кто оставляет мужа ради другого. Мои клиентки, посещающие групповую терапию, критикуют матерей-одиночек. В дружеском кругу осуждают эгоисток, которые бросают отца своих детей. Разведенная мать – женщина, разрушившая семью, – способна разгневать целую толпу женатиков. За ужином собирается меньше мужей, что нарушает соотношение полов за столом. Кому захочется, чтобы рядом с их несчастными мужьями оказалась чья-то бывшая жена. Это золотое правило любой дружбы семейных пар. Появление свежей разведенки запускает цепочку непрошеных мыслей: «Я счастлива? Мы счастливы? Мы счастливы, правда? Трахаемся раз в месяц, но ведь это считается нормальным, да? А кто вообще определяет норму? Газеты? „Секс в большом городе“? Нормально – это то, что приемлемо для нас. Я сделала ему минет на день рождения, куда уж больше, верно? В конце концов, у нас дети. И мы женаты давным-давно. Все знают: после того как произнесены клятвы и на свет появилось чадо, секс отходит на второй план. Он ведь тоже это понимает, не так ли? Хотя в последнее время в его взгляде что-то не заметно вожделения. Точно так же он смотрит и на свою мать, которую мы навещаем по воскресеньям. Неужели он видит во мне только кухарку? Нет, мы счастливы. Ведь так?»

А эти мысли, в свою очередь, запускают карусель вполне осознанной женской травли, постепенно обрастающей мифами: «Она шлюха. Нет, ходят слухи, что он тот еще ханжа. Говорят, в постели она фантазировала о его лучшем друге. Так или иначе, точно шлюха. Бросила мужа ради другого, когда сыну было всего два года. Причем ее новый хахаль богат, из зажиточной семьи, а его мать охренеть как ее ненавидит. Наверняка она охотница за деньгами, аферистка. Шлюха и аферистка. Нельзя подпускать к ней наших мужей. Впрочем, они на нее и не посмотрят. Мы ведь счастливы. Но она же хищница. Наверняка положила глаз на моего благоверного».

Если женщина, вылетевшая из семейного гнезда, страдает, значит, ее настигла карма: надо было оставаться с мужем и просто смириться с неудачным браком. Если она все-таки заводит новые отношения, то наверняка только ради секса, а на самого партнера ей плевать. Его никогда не пригласят на вечеринку, даже под угрозой тендерного перекоса за столом.

Я это понимаю, а потому стараюсь, чтобы со мной ничего подобного не случилось. Вот почему я смирилась со своим браком. Как, впрочем, и большинство людей.

Не каждый союз рождается из любви или желания быть вместе. Наш, можно сказать, был браком по расчету. Я вышла за Чарльза, только чтобы завести ребенка, а то и не одного. Все, чего я хотела от жизни, – полный дом детей, которых я воспитаю совсем не так, как воспитывали меня. Я мечтала заново прожить с малышами детство и заменить свои воспоминания и опыт теми, которые достанутся им. Мы будем вместе смеяться, восхищаться воркованием голубей, ревом мотоцикла, огромными колесами трактора, блестками на пачке балерины. Будем любоваться облаками, находя в них фигуры зверей, и читать книжки, пока нас не свалит сон. Мне хотелось вновь обрести внутреннего ребенка. Забыть о равнодушии собственной матери, стереть его мочалкой, смыть мыльной водой и закрасить цветной краской. А Чарльз был всего лишь инструментом для достижения этой цели. Я использовала его, чтобы родить детей, и, как только они у нас появились, больше в нем не нуждалась.

Мне повезло: мужу тоже было на меня плевать. Он, в свою очередь, хотел создать иллюзию совершенства, иллюзию счастья. Хотел жену, которой сможет хвастаться. Дом, о котором будет с пеной у рта рассказывать знакомым. Он жаждал общественного признания, и я ему в этом помогла. А большего и не требовалось.

Я никогда толком не знала Чарльза. Не знала, какие книги оказали на него влияние в юности, почему он решил стать военным, как научился заменять проколотую шину, где мечтает побывать и когда планирует уйти в отставку. Нет, я знала лишь, что он предпочитает стейк средней прожарки, обязательно с грибным соусом, кофе с двумя ложками сахара, сигарету с утра, и как он складывает носки.

Секс, необходимый для появления детей, оказался быстрым, неуклюжим, неприятным и продлился не более трех минут. Я испытала разочарование – прежде всего потому, что, увидев Чарльза без рубашки, сочла его довольно привлекательным. Но в первую брачную ночь я сразу поняла, что никогда не испытаю удовольствия от секса с мужем и этого не изменить. Чарльз оказался ханжой, потребовал выключить свет и не издал ни звука. В ту самую ночь мы зачали Кики.

Но даже если бы мы крепко любили друг друга, возможно ли полноценно узнать другого человека? Мне известно, что Чарльз страдает от посттравматического стрессового расстройства, но никогда не расскажет мне о его причинах. Это недуг, в котором он ни за что не сознается. Еще он очень серьезен, но иногда возвращается домой в четыре утра, пропахший пивом и чужим парфюмом. Только в такие дни он позволяет себе расслабиться. Думаю, он трахает шлюх, и мне плевать. Я слышу, как муж хихикает себе под нос, а на следующий день, когда похмелье проходит, снова становится самим собой, серьезным и мрачным, и сторонится нас с детьми.

Вот так началось неведение, и мы стали избегать друг друга. Старались не встречаться взглядами, не сталкиваться на кухне, наняли Джорджию, чтобы нарушить воцарившуюся в доме тишину, а вечером, по очереди приняв душ, быстро запрыгивали в постель в кромешной тьме. Сон превратился в спектакль: каждый притворялся, будто размеренно дышит и даже бормочет в полудреме, лишь бы избежать разговоров и близости. Я считала, что мне повезло, если Чарльз засыпал раньше меня. Если я засыпала раньше него – тоже.

Но у нас были дети, а остальное не имело значения. Дети стали моим утешением, живительным бальзамом для беспризорной души.

Сейчас

Бывает, неспешно проезжаешь мимо ужасной аварии и ловишь взглядом человеческие останки, чей-то кровоточащий висок, потрясенного водителя, зажатого между рулем и сиденьем. Или в пабе ссорится сидящая рядом парочка, и женщина прямо у тебя на глазах выплескивает спутнику в лицо бокал пива. Но сейчас совсем другое дело. Желание ринуться к соседям, растолкать полицейских и увидеть Ариэллу целой и невредимой почти невыносимо, как зуд подсохшей болячки. Я просто обязана убедиться, что все в порядке. Чутье подсказывает, что моя соседка, клиентка, подруга попала в беду. Эти три типа взаимоотношений связывают нас пуповиной доверия. Я все знаю о ней.

Думала, что знаю.

Джорджия подходит к окну с пульверизатором; от ее волос исходит едва уловимый аромат базилика: домработница только что готовила овощи для рагу, нарезая их идеальными кубиками. Она похожа на уютный поношенный плед – такая же мягкая и теплая. Когда от нее пахнет едой, я будто снова становлюсь маленькой восьмилетней девочкой, помогающей бабушке приготовить ужин. И сейчас мне хочется прижаться к Джорджии, пока я наблюдаю, как к соседнему дому плавно подъезжают очередные полицейские автомобили без опознавательных знаков, из которых выходят мужчины в строгих костюмах, серьезные и сосредоточенные. Боже, дела и впрямь плохи.

– Скорее, Джорджия. Подай мне смартфон, – требую я, щелкая пальцами в сторону кабинета.

Домработница вразвалочку выходит, бормоча, что наверняка речь об ограблении или вроде того, а мое дыхание затуманивает оконное стекло, вырываясь из груди маленькими облачками, которые то испаряются, то проявляются вновь. Я вижу столпившихся на тротуаре зевак, мамаш, толкающих перед собой коляски, прохожих со стаканами кофе. Но ведь тут им не мыльная опера. Так и подмывает постучать в окно и прогнать любопытных прочь. Контраст между этими людьми, которые попивают кофе, сунув свободную руку в карман, и моей соседкой, чей дом буквально нашпигован копами, раздирает душу, выводит из себя.

Джорджия возвращается со смартфоном:

– Вот, миссис Дрей.

Я провожу пальцем по экрану и случайно открываю сообщения вместо контактов. В голове каша, никак не могу сосредоточиться. Добравшись до списка номеров, впадаю в ступор. Словно забыла собрать Купу обед в школу. Или надеть трусы. Забавно, как в момент стресса мозг порой отказывается строить простейшие логические цепочки. По всему телу проносится волна тревоги, ноги наливаются свинцом, готовясь к побегу. Ведь я все знаю. Думала, что знаю.

Джорджия недоуменно моргает и указывает пульверизатором на экран:

– Найдите ее имя в списке, миссис Дрей.

Мозг Джорджии функционирует исправно. Потому что она не напугана. Мы с Ариэллой должны были встретиться в саду через пятнадцать минут. Теперь она все знает, а рассказала ей Трейси. Но о чем? О Матео? Его бизнесе? Или о том, что случилось в ту ночь, когда Трейси исчезла из клуба? Я понятия не имею, что именно подруга хотела мне сообщить, будь оно хорошим или плохим, и горло у меня перехватывает.

Листая контакты, я останавливаюсь на номере домашнего телефона соседей. Ариэлла. Впервые услышав ее имя, я тотчас вспомнила о моей любимой принцессе, русалочке Ариэль. Такое нежное, женственное, волшебное имя. Идеально подходит моей идеальной соседке.

Джорджия возвращается к окну, ставит пульверизатор на подоконник и описывает происходящее внизу тоном футбольного комментатора:

– Смотрите-ка, еще полицейские. А вот и скорая. Слишком много зевак.

Гудки длятся целую вечность, и вдруг голос Ариэллы – легкий, веселый, праздничный, как у принцессы, – сообщает, что сейчас их с Матео нет дома, но они обязательно перезвонят мне позже. Я снова набираю номер и, когда трубку наконец снимают, замираю, набрав полные легкие воздуха.

– Слушаю. – Безапелляционный тон. Мужской голос. Заранее осуждающий. Обвиняющий. Это один из них. Коп. Я сбрасываю звонок.

Три месяца назад

Перед тем как Ариэлла приходит ко мне «поговорить», я стараюсь придать кухне как можно более уютный вид. Ванильные свечи и белые розы в невысокой вазе. Холодный кувшин воды со льдом и лимоном. Заварочный чайник на подносе с шоколадным печеньем и колотым сахаром. Сливки для кофе, соевое, миндальное и обезжиренное молоко – пусть выбирает по вкусу. Работает радио, но я его выключаю, услышав назойливую рекламу холодильников за полцены, явно диссонирующую с атмосферой безмятежности, которую я пытаюсь создать. Вместо этого ставлю фоновую музыку – не ту, что играет в забегаловках, а в стиле лаундж, какую можно услышать в шикарном винном баре. Водружаю на столик блюдо с ломтиками бананового хлеба, сдобренного маслом. Открываю двери на террасу, впуская в кухню легкий речной бриз, который приносит с собой отдаленный гул лодочных моторов.

Все должно выглядеть идеально, чтобы сгладить несовершенство клиента. Такая же атмосфера царит и в моей рабочей студии: тщательный контроль температуры воздуха в помещении; плюшевые подушки, которые клиенты могут тискать, мять и обхватывать руками; пледы, тапочки и салфетки, но только не эвкалиптовые, а с ароматом кондиционера для белья, навевающим ассоциации с домашней стиркой, мамой и детством. Когда Ариэлла звонит в дверь и Джорджия идет ей открывать, я делаю глубокий вдох и задерживаю дыхание секунд на десять, не зная, чего ожидать. И с чего это я так разнервничалась? Наверное, хочу, чтобы Ариэлла подумала, будто у меня всё под контролем. Ведь каждый хочет, чтобы о нем так думали.

* * *

Ариэлла заходит в сопровождении высокого крепкого мужчины, замурованного в темный костюм. На нем солнцезащитные очки, которые он не снимает даже после того, как переступает порог моего дома. Я представляюсь, мужчина кивает, а соседка нервно хихикает:

– Матео считает, что мне нужен сопровождающий.

Сопровождающий. Телохранитель. Охранник. В жизни такого не видела. После этого поддерживать нормальный разговор становится сложно.

Разливается чай, отражение люстры в чашке кружится в вихре пузырьков. Кольцо у нее крупнее моего. Кожа более молодая и увлаженная. Здоровые натуральные ногти, покрытые перламутровым шеллаком. Мы смотрим друг другу в глаза.

– Спасибо, – говорит Ариэлла.

Я не знаю, какого ответа она ожидает, и делаю глоток чая с перечной мятой. В чашке очень удобно прятать лицо. Позади меня за обеденным столом сидит телохранитель, уставившись в смартфон. Может, предложить ему чаю? В жизни не чувствовала себя настолько неловко. Похоже, Ариэлла это замечает и переключает мое внимание на банановый хлеб. Восхищается, какой он нежный и воздушный. Просит поделиться рецептом. Мой взгляд медленно возвращается к гостье.

– Угощайтесь. – Я подвигаю к ней банановый хлеб, она приподнимает плечи и берет ломтик. Откусывает кусочек с довольным мычанием. Ее телохранитель слушает и ждет. Очки у него большие, совсем черные и серьезные, они полностью скрывают глаза. Он хорошо играет свою роль. Ни улыбки, ни словечка; ходячее оружие. Я слегка ерзаю на барном стуле. По-моему, охранники нужны только звездам, членам королевской семьи и миллиардерам.

– Чем занимается Матео? Мне немного неловко, что в тот вечер Чарльз постоянно говорил о себе и Матео так и не удалось рассказать о своей работе.

Ариэлла откашливается, явно без малейшей необходимости.

– Всем понемногу. В основном бизнесом.

– Каким?

Быстрый взгляд через плечо на телохранителя, который, как мне кажется, отвлекся от смартфона.

– Мой муж владеет несколькими ночными клубами и барами.

– Ух ты, здорово. Какими именно?

Едва не поперхнувшись, она роняет изо рта кусочек хлеба, который приземляется на столешницу. Ариэлла смахивает его, прожевывает остальное и отвечает только после того, как проглотила:

– Вы вряд ли о них слышали.

Я смеюсь.

– Ну не знаю. В свое время я была не прочь покутить. Где они находятся?

Она смахивает с лица воображаемую прядь волос.

– В Кингс-Кросс[2].

– Вот как.

– Своего рода мужские клубы.

Фраза «своего рода» имеет совершенно недвусмысленное значение, и тут явно опущено определение «стрип». Признаваться мне в этом она, конечно, не хочет, считая слишком унизительным. Я делаю очередной большой глоток, обжигая себе язык. Потрясена я лишь потому, что это открытие стало для меня полной неожиданностью. Соседка совсем не похожа на владелицу стрип-клуба. Интересно, зачем им с мужем столько охранников? Впервые постучавшись в их дом, я заметила водителя, двух шныряющих по саду громил, которые все время говорили по телефону, и еще одного в холле. А теперь еще и этот? Личный телохранитель. Может, Матео не простой бизнесмен? Денег у них, видимо, хоть отбавляй. Даже не представляю, сколько должен зарабатывать владелец клуба, чтобы позволить себе персональную охрану. Телохранитель кашляет в кулак, и Ариэлла быстро моргает. Это что, предупреждение? Сигнал? Стоит ему кашлянуть, как она замолкает?

– А вы? – спрашиваю я, взяв ломтик бананового хлеба. Пульс у меня немного учащается. – Чем занимаетесь вы?

Она пожимает плечом и опускает взгляд в свою тарелку.

– В общем-то, ничем. Надеюсь стать матерью.

– Ну что ж, это прекрасно. – Я не говорю ей, что снова беременна. Срок всего восемь недель, но я уже знаю, что рождение этого ребенка будет иметь колоссальные последствия, которые я пока не готова принять.

Губы Ариэллы сжимаются в плотную тонкую линию. Она задирает подбородок и косится на меня, затем вздыхает.

– Я пытаюсь уговорить Матео завести детей.

Вот почему она здесь. Хочет ребенка, а муж отказывается. Теперь понятно, какую проблему соседка собиралась со мной обсудить, хотя тут я вряд ли помогу. Становиться родителем или нет – личное дело каждого, и я не представляю, как заставить Матео изменить решение. Я уже собираюсь сказать об этом, но тут Ариэлла встает и стряхивает крошки с джинсов.

– Можно воспользоваться вашей ванной?

– Пройдите вон через ту дверь и дальше по коридору. Третья дверь слева.

Охранник тоже встает и топает следом за Ариэллой. Оставшись одна, я качаю головой. Ну и ну. Ходит за ней по пятам. Можно подумать, в ванной притаился киллер, который только и ждет, чтобы устранить Ариэллу. И как ей удается сохранять самообладание, когда каждый ее шаг контролируется службой безопасности? Интересно, телохранитель всегда рядом? В магазинах, на встречах с друзьями, семейных обедах. Впрочем, если королевские особы привыкают к такому, то и она могла привыкнуть. Но все же странно. Явный перебор. Необходимость спокойно принимать присутствие телохранителя, грубо вторгшегося на мою кухню, сбивает с толку. Воздух кажется спертым, удушливым. Банановый хлеб оставляет жгучий привкус на языке. Я отодвигаю тарелку в сторону и вдруг кое-что замечаю.

Под блюдом с банановым хлебом спрятан крошечный сложенный листок бумаги, размером не больше ногтя на большом пальце. Я бросаю взгляд на дверь, через которую они оба вышли, и нервно сглатываю. Это Ариэлла оставила бумажку? Я абсолютно уверена, что раньше ее тут не было. Я ведь опрыскала столешницу чистящим средством буквально за пару минут до того, как гостья с охранником позвонили в дверь. Пульс снова учащается, глаза настороженно смотрят на дверь. Может, это старый чек, завалявшийся ценник или просто мусор. Но отчего так бешено стучит сердце? Я облизываю верхнюю губу, разворачиваю бумажку и понимаю, что никакой это не чек и не ценник. Это записка, выведенная от руки крошечными синими буквами. А в ней – сообщение, от которого у меня захватывает дух.

Они всегда начеку. Не спрашивайте о моем муже. Беременность – единственная тема, которую нам позволят обсуждать. Мне нужна Ваша помощь, Эмма.

А.

Я снова и снова прокручиваю в голове текст, пытаясь найти подвох или другой смысл. Может, это шутка? Нет. Упоминание телохранителей с явным намеком на угрозу («Они всегда начеку»), просьба не спрашивать о Матео… Ей нужна моя помощь. О боже, Ариэлле нужна моя помощь, а я даже не знаю, какая именно. Да и как я ей помогу, если они всегда начеку? Скатав бумажку в маленький шарик, я прячу ее в карман шорт и дрожащими руками завариваю чай. Спокойно. Возьми себя в руки. Нельзя позволить охраннику заметить перемену в моем настроении. Они ведь как ищейки, постоянно настороже, держат ухо востро. Я кладу еще одну ложку заварки в чайник и ставлю воду на огонь. Когда откроется дверь, нужно сделать вид, будто ничего не произошло. Я сменю тему и спрошу Ариэллу о Бонди-Бич и ее прежнем доме. А когда гости уйдут, все обдумаю и решу, как действовать. Если, конечно, вообще захочу ввязываться. Только один человек знает, что делать. Это Джек. Я спрошу Джека.

Двери открываются, и Ариэлла комментирует абстрактную картину, висящую на стене, – уродливое произведение искусства, которое выбрал Чарльз. Ариэлла упоминает быстрые мазки красного, приглушенный синий. Говорит, что похоже на огонь в океане, «если такое возможно».

Телохранитель возвращается на прежнее место и снова утыкается в смартфон, а Ариэлла поворачивается ко мне и многозначительно на меня смотрит. Я едва заметно киваю, она меня понимает и прикрывает веки то ли с облегчением, то ли с болью, а может, боится заплакать. Запивая всплеск эмоций чаем, я даже предположить боюсь, какие чувства сейчас испытывает моя соседка. Но готова поспорить, что она прекрасно умеет маскироваться. И теперь, раз уж я решилась ей помочь, мне тоже придется освоить это искусство.

Сейчас

Я словно выхожу на сцену к зрителям: столпившимся на улице зевакам, соседям и мамашам, которые катают перед собой коляски, поглядывают на меня и шепчутся с подругами по телефону, прикрыв рот рукой. Ничего подобного на нашей улице не случалось. Директор крупной компании каждый вечер приводит в дом новую женщину? Да. Личный водитель выгружает из автомобиля пьяную знаменитость? Бывает. Но не такое. Даже владельцы скользящих по реке лодок того и гляди пришвартуются у нашей набережной, поблескивая биноклями. Интересно, скоро ли новость просочится в прессу?

На мне потрепанные кожаные ботинки, мятый свитер и драные штаны. Я всегда так выгляжу до десяти утра. Могу себе позволить, будучи на пятом месяце беременности. Когда ждешь ребенка, целых девять месяцев разрешается жить в свое удовольствие. Удивительно, что комплексы, связанные с внешностью, мелькают в голове даже сейчас, несмотря на хаос, царящий в доме соседей.

Джорджия остается дома, но подсматривает за мной из окна; я чувствую на себе ее неотрывный взгляд, когда спускаюсь с крыльца и иду по дорожке, ведущей к воротам Ариэллы. Я просто обязана убедиться в том, что ей ничего не угрожает. Моей соседке, клиентке, подруге. В горле застревает ком, когда я вижу женщину, которая стоит у входа, скрестив руки на груди: натянутое выражение лица, строго зачесанные назад волосы. Детектив в штатском? Мужчина в защитном костюме криминалиста протягивает ей полицейскую ленту, чтобы опечатать дом. Из скорой выскакивают санитары, толкая перед собой тележки с медицинским оборудованием. И тут я понимаю: о чем бы ни хотела поведать мне Ариэлла, кто-то явно позаботился, чтобы я ничего не узнала.

Три месяца назад

Приглашение в дом Ариэллы и Матео приходит на следующий день после того, как мы поговорили и она при помощи записки рассказала мне о своих проблемах. Перспектива посетить ее тюрьму и весь вечер делать вид, будто я наслаждаюсь ужином и не догадываюсь, насколько уязвима Ариэлла, вызывает у меня страшную головную боль, которая длится весь день и никак не отступит. Ведь я даже не уверена, что соседке угрожает опасность. Я не знаю ровным счетом ничего. И еще не успела позвонить Джеку, а Чарльз – последний человек, которого я стала бы просить о помощи.

Во-первых, как мне теперь общаться с Ариэллой? Обмениваться записками, как в старших классах? Надо бы обратиться в полицию, но, что бы ни происходило за закрытыми дверями наших соседей, наверняка Матео хватит ресурсов, чтобы сохранить тайну. Да и как отреагируют копы? И что я вообще им скажу? Мол, соседка оставила мне записку, в которой просит о помощи?

Если позвать Ариэллу на прогулку вдоль реки, Матео заподозрит, что его жена хочет поговорить наедине. Возможно, если мы с ней будем часто встречаться, а Матео узнает нас получше, рано или поздно телохранитель перестанет таскаться за нами по пятам, и я наконец смогу докопаться до истины.