Ладанка с Шехонь-реки

Татьяна Разумова

Ладанка с Шехонь-реки

1. Попал…

Там, за берёзками тощими, небо шире и звёзды ярче. Шёл, шёл Гришаня да вышел из леса. Доковылял. Полчаса по полю до Никольских загород.

Ох, и попал он. Те же ломтики луны в тихих лужицах. Те же белые пятна цветущего багульника. Та же борода с валуна свисает. Изо мха, лишайников, кустарничков гонобобеля, из махоньких бутонов брусники. Того же самого валуна, у кромки болота.

И рубаху-то Гришаня наизнанку переиначивал. Сапоги поменял. Левый, большой – на правую ногу. Правый, маленький – на левую. Как услышал лай собак из Никольского – снова поменял их местами. Блуждать-то негде. А попал в обход.

Беды начались, как он вышел из дому в девять вечера, не перекрестившись. Рыжий, косой, хромой… Всё одно, на селе не верят, что не знается писарь купеческий с нечистой силой.

В девять да в полночь со двора колдуны выходят, коих бесы замучили. Не делать им невмоготу, а делать во вред крещёному люду не хотят. Боятся, что огребут до срока. Вот и делают они не по имени, а на ветер. Тут уж, если забулдыга пьяный или пришлец неместный вылезет куда, не перекрестившись – сам кузнец своему несчастию.

Вечером вчера Гришаня был трезв. Лба ещё не расшиб. Время знал, только-только в гостиной часы пробили. Но выходил из купеческого дома поспешно. Торопился сильно. Да ещё примеривался, как со второго этажа не разбиться. Руки заняты сапогами, портками, прочей одёжей. Внизу – помнил – крапива.

Спешил-то Гришаня напрасно. Всплески вёсел у пристани, кои они с Аннушкой приняли за возвращение хозяина с торгов, не были лодкой её мужа. Как ему Аннушка перепуганная во след прошептала, спать Гришаня уковылял на сеновал. К своему уголку за печкой, всё одно, со двора не подойдёшь – людно сейчас в сенях и на кухне. Попадёшься на глаза Мане-стряпухе, или двум богомольцам – старому с малым, или гостю-псаломщику, или пришлому солдату. Псаломщику Феде и гостям-богомольцам Гришаня бы ещё отвечал, честно им в глаза глядя, как он только что, при них, выходил в хлев. А солдат Игнат Тимофеевич, по пути из отпуска загостившийся, больно бывалым парню казался. Может, солдату тому и Красная Смерть – кума?

Спать на сеновале беспокойно и зябко. Съёжившись, Гришаня прислушивался к звукам из дома. Часы в гостиной едва полночь пробили – перекрестился ли, когда во двор выбегал? – в доме купеческом поднялся шум, за занавесками заметались огни. В кухне Гришаня налетел на голосящую стряпуху Маню, распластался на полу и едва не оглох от истошного вопля псаломщика:

– Вяжите рыжего!

Гришаня рванул в сени. Левая нога – что длиннее, чем правая – предательски волоклась по полу. Косой глаз промахнулся с размером зазора от сапога до дверного косяка.

– Вот он, вот он – тать, матушка Анна Лексеевна!

Извернувшись в лапах псаломщика-обвинителя, Гришаня обратился к Аннушке. Бледная, белее кружева ночного чепца, купчиха вцепилась в ручной фонарь. Огонёк бился о стёкла, выдавая метанием, как сильно барыня дрожит.

– Что за переполох посередь ночи? – строго, по-хозяйски, вопросил Гришаня.

– Обокрали нас, – всхлипнула девка Маня.

А Гришаня с облегчением выдохнул. Псаломщик, улучив мгновение, на кое парень размяк, попытался втемяшить его будкой в пол. Только новость о краже придала столько сил, что парень едва не скинул мучителя. Разузнай кто про его любовь к Аннушке, так домашние бы и соседи прибили Гришаню, притопили бы в ближайшей трясине. Уберегли бы баловницу от позора.

– Меня и дома не было, – орал Гришаня. – Что, как на душегуба, накинулись?

– А не надо тебе, ироду, в доме бывать, чтобы краденое увозить, – надрывался псаломщик.

– Что украли-то, Маня? – кричал Гришаня.

Увлечённый обвинениями, псаломщик не успел помешать обернуться к стряпухе.

– Жемчуг индийский да ленты алые, – ныла Маня, – из липового сундучка.

– Сундук унесли? – уточнил Гришаня.

– Сундук цел, – всхлипнула стряпуха. – Пуст он. Я давеча котов в подпол пустила, мышей пошугать – Тишу да Стёпу с Мурзиком. А ночью просыпаемся мы от грохота. Коты лаз себе отыскали под хозяйский кабинет. Сундук пустой по полу волокают.

Гришаня оцепенел. Псаломщик улучил момент приложить парня будкой об пол. Но Гришаня и лба не почуял – он припоминал, где спрятал вчера в одежде веточку разрыв-травы, и не мог ли потерять её во время бегства из спальни.

– Вам бы, Манечка, кошек привечать, – вступил в беседу пришлый солдат Игнат Тимофеевич. – Оне бы скорее мышей у вас прибрали. Кот – скотинка ленивая. Разве станет кот мышей ловить?

– Уймись, служивый! Не твоего ума печаль, – рявкнул на солдата псаломщик.

Гришаня сумел приподняться и встать на колени. Псаломщик, опомнившись, заломил ему руки за спину.

– У сундучка липового замок хитрый, англицкий. А вход на подпольный склад из хозяйского кабинета, – морщась, выговорил Гришаня. – Если бы кто из своих на купеческое добро покусился, всяко проще ему вынести сундук наверх, на воле опустошить да при оказии возвратить на место.

– Это ежели от бесстыдства ум не потерять, – вступил в беседу старый богомолец, дед Кузьмич.

– Если бы тати всё по-учёному делали, так ни единого бы из них не вязали, – закивал богомолец малый – внучок Ванюша.

– Страх от бесстыдства не теряется, – торопливо рассудил Гришаня. – Пока час, другой, третий в тёмном подполе с замком проваландаешься, звуков разных набоишься, всяко к свету решишься добычу нести.

– Да откуда же ты, рыжий тать окосевший, знаешь, каково это в подполе над сундуком от страха трястись? – распалился псаломщик.

– От того, что учёный я, – с вызовом ответил Гришаня, – три класса церковно-приходской школы, с отличием.

2. Подозреваемый

Когда крики на кухне утихли, сделалось слышно, как у печки – с той стороны, где полочка с крынками – стрекочет сверчок.

– Гости дальше кухни и людской не проходили, – Маня нервно крутила на палец тощенькую косичку.

– Отчего это вы, Манечка, так в псаломщике и в богомольцах уверены? – спросил Игнат Тимофеевич. – Не оттого ли, что люди божие?

– Полы я в покоях намыла, тряпку у порога расстелила, – отвечала Маня. – Не загваздал её никто, не сбил. Следочки лишь барыни. Чёрненькие, от маленьких каблучков её туфелек.

– Нужно окна осмотреть, – предложил Гришаня. – Не влезал ли кто со стороны реки? Всплески я около девяти слышал. Лодка шла. Думал ещё, хозяин возвращается.

– Что же ты, пёс хромой, думал, будто бы Матвей Палыч прибыл, а встречать его не шёл? – закричал псаломщик.

– Есть за мной такая вина, – не стал спорить Гришаня. – Я ведь решил, что как увидит меня Матвей Палыч, так за описи усадит. А не увидит – не вспомнит. Сдались ему с дороги описи товаров, когда в спаленку подымись, а там – перины пуховые и барыня драгоценнейшая – матушка Анна Лексеевна. Обиды от меня ни на копейку. Никто же до Петрова поста хозяина не ждал.

– Я, пока трубку в сенях курил, тоже расслышал всплески, – подтвердил пришлый солдат Игнат Тимофеевич. – Лодка ли шла, рыба ли играла? Лодке бы почаще вёслами бить…

Гришаня обернулся к барыне. Вечером она первая услыхала всплески у пристани. Вызмеилась из-под Гришани, ткнула в бок холодными ногами, зашипела про мужа. Забоялась теперь, бедняжечка, выдать себя румянцем либо неладным ответом.

На лавке остался стоять керосиновый фонарь с замирающим фитильком. Не уследил Гришаня, когда Аннушка вышла в покои.

– Шум был в саду, – продолжал солдат. – Я вышел разведать. Сад обошёл, пристань. Ни единой лодки на воде. А луна встала над лесом, заря догорает – вдаль отличная видимость.

– Окна смотреть идём? – спросил Гришаня.

– Идём, – прорычал псаломщик. – Только я сперва тебе, ироду, руки свяжу. Чтобы ты, рыжий чёрт, из окошка в реку не сиганул. Давно у нас ваше племя в срубах не палили. Подержи-ка татя, служивый!

Маня опасливо поднесла верёвку. Гришаня покорно подставил руки. Лишняя борьба могла стоить веточки разрыв-травы. Псаломщик счёл бы её отмычкой к англицкому замку. Если бы узнал синие цветочки. А кабы и не узнал? Что отвечать? Девке нёс? Какой? Не любили девки косого, хромого и рыжего.

– Я так думаю, кто на лодке плыл, тот и жемчуга увёз, – обратился Гришаня к солдату.

– Верно мыслишь, – поддержал его богомолец старый, дед Кузьмич.

– Я жемчуга те хорошо знаю, – продолжил Гришаня. – Сам их считал и описывал. Приметные они. Гладкие, крупные. Есть там розовые, есть огромные – с голубиное яйцо. Потому ворюга наш бывалым и дерзким выходит. В дом с оконцами светлыми, с гостями неспящими пробрался. Во тьме подпола замок отворил. Сокровище унёс. В нашей-то губернии да в окрестных оно живо, поди, на след наведёт.

– Вылитый солдат! – ахнул богомолец малый, внучок Ванюша.

– Ты, Ваня, ври, да не завирайся, – влепил подзатыльник внуку дед Кузьмич.

– Это не я! – закричал Ваня. – Это рыжий! Это он говорит, что бывалый. Солдат, значит. Из дому выходил – мог и в палисадник зайти. Возвращается к царю из отпуска – далеко идёт за окрестные губернии.

– Вот те крест! Не брал ничего и в покои не заходил, – затараторил Игнат Тимофеевич.

– А откуда бы он, Ваня, узнал о том, что в липовом сундучке хранится? – перебил солдата Гришаня. – Если бы тать не за жемчугом в покои шёл, то вещиц ему ценных и поверх кабинетного подпола дополна. По кривому же рассуждению твоему, Ваня, это ты на подозрение напрашиваешься. Идёшь недалече, да богомолье большое. Изо всяких губерний странники будут. Найдёшь, кому сбыть. Про порядки в доме от псаломщика мог узнать. Он тут частый гость. Акафисты ли с ним читал? Али злоумышлял под шумок?

– Ох, давно ваше племя бесовское в срубах не жгли, – зарычал псаломщик.

– Акафисты он с дедом читал, – оправдался Ванюша. – Я с устатку сапоги скинул и на лавке уснул, под тулупчиком.

– Вот тебе и раз! – всплеснула руками Маня. – Сапожки-то скинул, потому и не наследил на тряпочке.

– Тоже неверно, – рассудил Гришаня. – Ваня англицкого замка отродясь не видал. Как же ему с ним во тьме подпольной совладать?

– Ты на кого грешишь? – спросил солдат Игнат Тимофеевич.

– Черти, что ли, жемчуга на болото утащили? – зарычал псаломщик. – Сам Базай их на Кудыкину гору унёс?

Знаменитый разбойник Базай сошёл бы Гришане за прохожего, обронившего, якобы, веточку разрыв-травы.

– Две недели назад, – отвечал парень, – видели Базая на Шехони. Там на берегу кони помещичьи паслись, а он на барке мимо берега плыл. Крикнул Базай табуну, свистнул. На вещёрском, говорят, наречии. Кони сами в воду сошли и Шехонь переплыли. Продал он тех коней в Княжич-городке. А потом…

Гришаня перевёл дух. На какой реке селяне могли видеть барку Базая, следовало врать осторожно. Богомольцы, псаломщик и пришлый солдат куда лучше Гришани знали, что бают по деревням.

– Любит народ про Базая сказки рассказывать, – оборвал Гришаню псаломщик. – Им бы и коней, и жемчуга, всё на свете на Базая свалить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.