Сборник рассказов о любви

Зарина Кочеткова

Сборник рассказов о любви

Глава 1

Влюбилась в доме престарелых

Анна Петровна поправила белоснежную салфетку на прикроватной тумбочке и задумчиво посмотрела на фотографию в старой серебряной рамке. С потускневшего снимка улыбался Михаил – её муж, ушедший пять лет назад. В уголках его глаз прятались смешинки, как тогда, в день их золотой свадьбы. "Всё правильно делаю, Миша?" – прошептала она, осторожно протирая стекло рукавом халата.

– Мама, ну как можно быть такой упрямой? – в дверях показалась дочь, Наталья, с коробками для вещей. – Давай всё-таки останешься?

– А что изменится, Наташа? – Анна Петровна медленно опустилась в кресло-качалку – последний подарок мужа. Потёртый подлокотник хранил тепло их прикосновений.

– Мы с Серёжей всё устроим, будем по очереди приходить. Няню наймём…

– Няню? – Анна Петровна горько усмехнулась. – В восемьдесят лет? Чтобы чужой человек за мной ходил?

– Но пансионат – это же тоже чужие люди!

– Там профессионалы, Наташенька. И другие люди моего возраста. А здесь что? Сидеть целыми днями одной, ждать, пока вы с работы вернётесь?

– Мам, – Наталья присела рядом на корточки, взяла её руки в свои. – Мне кажется, ты просто сдаёшься. После папиной смерти…

– Не надо, – Анна Петровна высвободила руки. – Не начинай.

– Но ты же сама говорила, что одиночество убивает! Помнишь, когда бабушка умерла…

– Вот именно поэтому я и еду. Там хоть общение будет.

– А мы? Мы что, не общение?

– Наташа, – Анна Петровна погладила дочь по волосам, уже тронутым сединой. – Ты прекрасная дочь. Но у тебя своя жизнь. Работа, муж, дети…

– Какие дети, мам? Мне пятьдесят через месяц.

– А для меня всё равно девочка, – улыбнулась Анна Петровна, разглаживая невидимые складки на покрывале. – Помнишь, как ты в пять лет заявила, что выйдешь замуж за соседского кота?

– Мама! – Наталья попыталась улыбнуться, но глаза предательски заблестели. – Ты специально сейчас про кота вспомнила?

– А помнишь, как папа тебе тогда сказал…

– "У каждого своя дорога, даже если это дорога к соседскому коту", – закончили они хором и рассмеялись.

– Вот и у меня сейчас своя дорога, доченька, – Анна Петровна встала, подошла к окну. За стеклом кружились первые снежинки. – Я же не в ссылку еду. Будете навещать.

– Каждые выходные! – Наталья обняла мать сзади, прижалась щекой к плечу. – Обещаю!

– Не надо каждые, – Анна Петровна накрыла её руки своими. – Живите своей жизнью. А я… я просто хочу встретить закат там, где не буду никому в тягость.

– Ты никогда не была в тягость!

– Пока не была. Но годы идут, Наташенька. И лучше решить всё сейчас, самой, чем потом…

Она не договорила, но обе знали продолжение. Обе помнили, как угасала бабушка, как её деменция превратила последние годы в кошмар для всей семьи.

– Ладно, – Наталья выпрямилась, вытерла глаза. – Давай собирать вещи. Только обещай, что если там будет плохо…

– Обещаю, – кивнула Анна Петровна, снова глядя на фотографию мужа. – Знаешь, Миша всегда говорил: "Надо уметь вовремя начать новую главу".

Пансионат "Золотая осень" встретил её запахом свежей выпечки и звуками фортепиано из холла. Кто-то неуверенно наигрывал "Лунную сонату", и каждая неверная нота отзывалась в сердце щемящей тоской по прошлому.

– Это наш Борис Александрович, – пояснила медсестра Люда, помогая разложить вещи. – Бывший преподаватель консерватории. Каждое утро играет. Только вот после инсульта пальцы уже не те…

– Но играет с душой, – заметила другая медсестра, Вера. – Представляете, специально приехал сюда из Петербурга. Говорит, здесь акустика лучше.

– И рояль хороший, – кивнула Люда. – Его сын купил. Навещает каждую неделю.

Анна Петровна прислушалась к мелодии, пытаясь уловить в неровном ритме отголоски былого мастерства. Когда-то и она училась музыке, подавала надежды. Но война спутала все планы – пришлось бросить музыкальную школу ради медицинского. "Сейчас нужны не пианисты, а хирурги", – сказала тогда мама. И она послушалась. Всю жизнь проработала хирургом, спасала людей, а теперь вот сама нуждается в присмотре.

– А вы не думали вернуться к музыке? – спросила вдруг Люда, заметив, как её пальцы невольно отбивают такт по подлокотнику кресла.

– В моём возрасте? – Анна Петровна грустно усмехнулась. – Поздно уже.

– Знаете, что Борис Александрович говорит? – Люда понизила голос до заговорщического шёпота. – "Для музыки нет возраста. Как и для любви".

– Ох, молодёжь… – покачала головой Анна Петровна, но щёки её чуть порозовели.

Вечером, сидя в общей гостиной с книгой, она украдкой наблюдала за обитателями пансионата. Особенно заинтересовал её седой мужчина с аккуратной бородкой – тот самый пианист. Он сидел у окна, делая пометки в нотной тетради. Что-то благородное было в его осанке, в движениях рук, даже в том, как он хмурился, вглядываясь в ноты.

– Простите, – вдруг сказал он, подняв голову. – Вы так внимательно смотрите… У меня что-то не так с галстуком?

– Нет-нет, что вы! – она смутилась как девочка. – Я просто… задумалась. Давно не слышала живой музыки.

– Боюсь, моё исполнение сейчас больше похоже на издевательство над Бетховеном, – он горько усмехнулся, подняв правую руку. Пальцы заметно дрожали.

– Зато с чувством, – возразила она. – Знаете, технику можно восстановить, а вот душу в музыку не каждый вложить может.

Его глаза удивлённо блеснули: – Вы разбираетесь в музыке?

– Когда-то училась… – она запнулась. – Очень давно.

– Тогда позвольте исправить ваше долгое музыкальное одиночество, – он галантно поклонился и направился к инструменту.

Воспоминания нахлынули волной: вот она, семнадцатилетняя, берёт первые аккорды на старом пианино. Вот Миша дарит ей билеты в консерваторию на их первую годовщину. "Ты должна вернуться к музыке, Анюта," – говорил он. Вот дочка учится играть "Собачий вальс", а она украдкой смахивает слезы, понимая – не сбылось, не вернулась…

– Не составите компанию? – Борис Александрович похлопал по месту рядом на банкетке. – Может, сыграем в четыре руки? Мои правая и ваша левая как раз составят одного приличного пианиста.

– Что вы, я всё забыла давно… – она невольно спрятала руки в складках платья.

– Музыку нельзя забыть, – он мягко улыбнулся, и от этой улыбки морщинки в уголках его глаз сложились в лучики. – Она живёт в сердце. Как и всё настоящее.

Три месяца пролетели как один день. Каждое утро начиналось с музыки – теперь они играли в четыре руки, его дрожащие пальцы и её неуверенные касания складывались в удивительную гармонию. После завтрака гуляли по парку, где облетающие листья кружились в своём прощальном вальсе.

– Знаете, Анна Петровна, – говорил Борис Александрович, когда они сидели на их любимой скамейке, – я всю жизнь учил других музыке, но только сейчас по-настоящему понял её язык.

– Как это? – она поправила шаль на плечах.

– Раньше я гнался за совершенством техники. А теперь… – он посмотрел на свои дрожащие руки. – Теперь я слышу музыку в шелесте листьев, в стуке дождя по карнизу, в вашем смехе…

По вечерам они сидели в библиотеке. Он рассказывал о своих учениках – вундеркиндах и двоечниках, о гастролях и конкурсах. Она – о сложных операциях, о спасённых жизнях, о минутах отчаяния и торжества.

– А помните того мальчика, с аппендицитом? – спросила как-то Анна Петровна. – Который очнулся и первым делом спросил про свою скрипку?

– Конечно! Это же был мой лучший ученик, Гриша Левитан. Сейчас в Карнеги-холле выступает…

– Надо же, – она покачала головой. – Какой мир маленький…

Однажды вечером он пригласил её в зимний сад. Сквозь стеклянный купол виднелись первые звёзды.

– Анна Петровна, – сказал он, протягивая ей нотную тетрадь. – Я написал это для вас.

Её руки дрогнули, когда она открыла первую страницу. "Вальс поздней любви" – гласило название, выведенное его характерным, чуть дрожащим почерком.

– Борис Александрович…

– Подождите, – он взял её руки в свои. – Сначала послушайте.

Они подошли к роялю. Его пальцы, обычно неуверенные, вдруг обрели былую силу. Мелодия полилась – нежная, чуть грустная, но полная надежды.

– Выходите за меня замуж, Анна Петровна.

Последний аккорд ещё звучал в воздухе, когда она почувствовала, как краска заливает щёки: – Что вы такое говорите? В нашем-то возрасте… Это же…

– А что возраст? – он повернулся к ней, глаза его блестели. – Разве сердце стареет? Разве музыка становится менее прекрасной оттого, что написана не вчера?

– Борис Александрович, но это безумие! – она встала, отошла к окну. – Что люди скажут? Что дети подумают? У меня внуки уже…

– А мы их спрашивали, когда молодыми были? – он подошёл сзади, осторожно коснулся её плеча. – Помните, что вы сказали в день нашего знакомства? "С чувством важнее, чем с техникой".

– Тогда было другое… – она посмотрела на фотографию Миши, которую всегда носила с собой. С потускневшего снимка муж смотрел всё так же понимающе. – Я не могу… Это предательство…

– Не вините себя за то, что ваше сердце открылось вновь, Анна Петровна, – произнёс он с глубокой убеждённостью. – За долгие годы жизни я понял одну важную истину: пока человек способен чувствовать, он по-настоящему жив. И каждое новое чувство – словно ещё одна струна в симфонии жизни, она не заглушает прежние звуки, а обогащает общее звучание.

За окном медленно опускались снежинки, освещённые уличными фонарями. Откуда-то из соседних комнат доносились приглушённые звуки радиопередачи.

– Мне нужно всё обдумать, – едва слышно произнесла она. – Дайте мне время.

Спустя семь дней Анна Петровна разбирала старые снимки, сидя у себя.

С них улыбался Миша – молодой и седой, весёлый и усталый, но всегда родной. Вот их первое фото после свадьбы: она в белом платье, которое шила мама, он в отцовском костюме. Вот они с новорождённой Наташей. Первый день в школе, выпускной, свадьба дочери…

В дверь тихонько постучали.

– Анна Петровна? К вам дочь приехала, – сообщила медсестра Люда.

– Почему ты трубку не берёшь? – встревоженно воскликнула Наталья, распахивая дверь. – Я с утра звоню тебе… Фразу она оборвала на полуслове, заметив россыпь фотоснимков на постели.

– Присядь, доченька, – Анна Петровна похлопала по месту рядом. – Нам нужно поговорить.

– Что-то случилось? Ты заболела?

– Нет, – она улыбнулась. – Наоборот. Я, кажется, снова начала жить.

– Не понимаю…

– Помнишь, что папа всегда говорил? "Живи полной жизнью, Анюта. Не оглядывайся".

– Мам… – Наталья нахмурилась. – Ты о чём?

– Борис Александрович сделал мне предложение.

В комнате повисла тишина, прерываемая только звуками фортепиано из холла – там играли "Лунную сонату".

– Ты согласилась? – наконец спросила дочь.

– Пока нет. Хотела сначала с тобой поговорить.

– А ты… ты хочешь согласиться?

Анна Петровна подошла к окну. Во дворе пансионата облетали последние листья, но на клумбах ещё цвели упрямые осенние астры.

– Знаешь, Наташа, я думала, что моя осень уже закончилась. Что остались только воспоминания. А оказалось…

– Что, мам?

– Что сердце не стареет, – она обернулась к дочери, и та удивилась, какими молодыми вдруг стали мамины глаза. – Что любовь может прийти в любом возрасте. И что это не предательство памяти отца, а… продолжение жизни.

Наталья встала, обняла мать: – Знаешь, я помню, как папа говорил перед смертью: "Береги маму, но не дай ей закрыться от жизни".

– Правда? – Анна Петровна прижала дочь к себе. – Он так сказал?

– Да. И ещё добавил: "Она у нас слишком молодая душой, чтобы жить только прошлым".

Они обе рассмеялись сквозь слёзы. За окном мелодия сменилась – теперь играли что-то незнакомое, светлое.

– Это его новое произведение, – пояснила Анна Петровна. – Он каждый день добавляет по несколько тактов. Говорит, это история нашей встречи.

– Мам, – Наталья вытерла глаза, – а ты счастлива?

– Знаешь, я думала, что в моём возрасте уже нельзя… стыдно… А теперь понимаю – счастье не имеет возраста.

Она подошла к тумбочке, взяла фотографию мужа: – Знаешь, Миша, ты всегда хотел, чтобы я была счастлива. Всегда говорил: "Живи полной жизнью, Анюта". Я помню. И я живу.

Бережно поцеловав фотографию, она поставила её на место – теперь не как символ прощания, а как благословение.

– Пойдём, – она взяла дочь за руку. – Познакомлю тебя с Борисом Александровичем. Заодно и спросим…

– О чём?

– Сможет ли он сыграть на свадьбе свой фирменный вальс.

Они вышли в холл. Борис Александрович сидел за роялем, его пальцы летали над клавишами увереннее, чем обычно.

– Борис Александрович, – окликнула Анна Петровна.

Он обернулся, и все слова вдруг стали лишними – в его глазах она увидела отражение собственной надежды, той, что не имеет возраста. Той, что делает восемьдесят лет всего лишь началом новой главы.

Глава 2

Последний подарок

Снег падал крупными хлопьями, укрывая промёрзшие улицы белым одеялом. Я прижался к стене дома, пытаясь найти хоть немного тепла. Мои лапы онемели от холода, а шерсть давно перестала согревать. Звуки города доносились как сквозь вату – шум машин, обрывки разговоров прохожих, скрип снега под ногами.

– Ах, малыш! – внезапно чьи-то нежные ладони подняли меня. – Что же привело тебя сюда?

Взглянув вверх, я встретился с взглядом юной особы – её волосы отливали коричневым, а в мягких глазах цвета тёмного шоколада светилось сочувствие. Аромат, исходящий от неё, напоминал свежую выпечку со специями.

– Нет, Мария, только не говори, что ты опять собираешься притащить домой очередного бездомного кота, – раздался резкий голос её подруги.

– Посмотри на него, Лена! Он же замёрзнет насмерть.

– У тебя уже была кошка в детстве. Помнишь, чем это закончилось? Три месяца рыданий и обещаний больше никогда не заводить животных.

– Это другое. Я теперь взрослая.

– Взрослая? – Лена фыркнула. – Ты до сих пор плачешь над каждым бездомным котёнком. Что будет, когда этот состарится и умрёт?

– Замолчи! – в голосе Марии зазвенели слёзы. – Ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь. Ты не можешь спасти их всех.

– Но я могу спасти хотя бы его.

Через неделю в квартире Марии

– Мурзик, прекрати точить когти о диван! – Мария всплеснула руками. – Уже третью накидку покупаю.

Я виновато прижал уши, но продолжил своё занятие. Мне нравился этот диван.

– Упрямый, совсем как я, – вздохнула она, садясь рядом. – Знаешь, Лена говорит, что я совершаю ошибку. Может, она права?

Я запрыгнул к ней на колени, утыкаясь носом в ладонь. Мария улыбнулась сквозь слёзы: – Ну и пусть говорят что хотят. Ты теперь мой.

Пятнадцать лет спустя

Солнечный луч скользнул по подоконнику, где я любил дремать после обеда. За эти годы квартира наполнилась новыми запахами и звуками. Появился Андрей – высокий мужчина с громким смехом и добрыми руками, от которого пахло кожей и древесиной.

– Папа, почему мама так волнуется, когда Мурзик чихает? – спросил как-то маленький Миша.

– Понимаешь, сынок, – Андрей задумчиво почесал мой подбородок, – когда-то Мурзик был очень болен. Мама тогда места себе не находила. Мы думали, что потеряем его…

– А сейчас?

– А сейчас он наш семейный ангел-хранитель. Правда, старый и ворчливый, – усмехнулся Андрей.

Я наблюдал, как рос Миша, как делал первые шаги, держась за мой хвост. Как учился говорить, называя меня "Мурр" вместо "Мурзик".

– Мама, а почему Мурзик всегда спит на твоём свитере? – спросил Миша однажды вечером.

– Потому что это тот самый свитер, в который я его завернула, когда нашла, – улыбнулась Мария, поглаживая меня по голове. – Знаешь, тогда все говорили, что я совершаю ошибку…

– И что?

– А я совершила чудо, – она поцеловала меня в нос. – Каждый день с ним – это маленькое чудо.

Сегодня я чувствую, что пришло время. Мои лапы уже не такие проворные, а прыжки не такие высокие. Но я должен сделать ещё одно дело.

– Мурзик, ты куда собрался? – Мария встревоженно смотрит на меня у двери. – На улице снег…

Я мягко мурлычу, прощаясь. Она всегда понимала меня без слов.

Я нашёл его вчера – маленького чёрного котёнка, такого же, каким был когда-то сам. Осторожно беру его за шкирку и несу к нашему подъезду. Оставляю у двери, зная, что Мария скоро выйдет на работу.

– Мурзик! – слышу я её отдаляющийся голос. – Вернись!

Медленно иду прочь, чувствуя, как падает снег – такой же, как в тот день, когда началась моя счастливая жизнь. Я прожил её хорошо. И теперь могу уйти спокойно, оставив после себя новую историю любви.

Глава 3

Ресторанная любовь

Закатное солнце заливало витрины ресторана "Евгений" расплавленным золотом, создавая вокруг здания в центре Москвы особую, почти магическую ауру. Внутри витал пьянящий аромат свежеиспеченного хлеба и прованских трав, смешиваясь с приглушенными разговорами гостей и мелодичным звоном хрустальных бокалов. Кухня гудела как растревоженный улей – лязг металла, шипение масла на раскаленных сковородах, отрывистые команды поваров.

Евгений стоял у плиты, его руки двигались с отточенной грацией дирижера симфонического оркестра. Темные волосы выбивались из-под идеально белого поварского колпака, а в карих глазах читалась одержимость перфекциониста. На накрахмаленном фартуке красовалась золотая брошь в виде половника – единственное наследство бабушки, научившей его не просто готовить, а вкладывать душу в каждое блюдо.

"Бабушка," – пронеслось в его голове, – "что бы ты сказала, увидев меня сейчас?" Но он тут же отогнал эту мысль, как назойливую муху.

– Где чертов соус для столика шесть? – крикнул он, оглядывая кухню. – Вы все здесь спите?

– Уже готов, шеф! – отозвался молодой повар, торопливо подавая тарелку.

– Это что? – Евгений брезгливо взглянул на блюдо. – Ты называешь это соусом? Это помои!

– Но шеф, я сделал точно по вашему рецепту…

– Значит, у тебя руки не из того места! – он отшвырнул тарелку в мойку. – Переделать!

– Мария, черт возьми, столик четыре ждет уже десять минут! – рявкнул он, швырнув полотенце на стол. – Ты что, не понимаешь, что репутация ресторана строится годами, а рушится за минуты?

Мария, сжав губы, попыталась объясниться:

– Евгений Андреевич, там правда сложная ситуация. Гость утверждает, что вино испорчено, требует сомелье…

– Меня не интересуют твои оправдания! – перебил он, резко развернувшись к ней. – Не можешь справиться – ищи другую работу. У меня очередь из желающих здесь работать.

– Евгений Андреевич, – вмешался су-шеф Игорь, – может, стоит просто…

– Тебя не спрашивали! – отрезал Евгений. – Занимайся своим делом!

– Да что вы о себе возомнили? – вдруг вспыхнула Мария, ее серые глаза заблестели. – Думаете, если у вас успешный ресторан, можно обращаться с людьми как с мусором? Вы же сами когда-то начинали с нуля, помните?

– Не забывайся! – Евгений шагнул к ней, поправляя золотую брошь дрожащими от гнева пальцами. В голове промелькнуло воспоминание – бабушкина кухня, запах ванильных булочек, её теплые руки, показывающие, как правильно замешивать тесто. "Главное, Женечка, готовить с любовью…" Он яростно тряхнул головой, прогоняя непрошеное воспоминание. – Ты всего лишь официантка. Твоё дело – молча выполнять свою работу.

– А ваше дело – помнить, что вы тоже человек, – тихо ответила она, глядя ему прямо в глаза. – И что успех может быть таким же горьким, как пережаренный соус. Вы так боитесь потерять свои звезды, что теряете себя.

Евгений почувствовал, как внутри что-то дрогнуло от этих слов. На мгновение в глазах Марии он увидел отражение того самого мальчишки, который когда-то мечтал просто готовить для людей. Но гордость и страх показаться слабым взяли верх:

– Вон с кухни. И можешь не возвращаться.

– Как скажете, – Мария развернулась к выходу, но у двери остановилась. В её глазах блеснули слезы. – Знаете, ваша бабушка говорила мне, что главный секрет вкусной еды – это любовь к людям, для которых готовишь. Жаль, что вы забыли об этом. Она бы очень огорчилась.

Кухня замерла. В звенящей тишине было слышно только шипение масла на плите и далекий гул голосов из зала. Евгений стоял, вцепившись побелевшими пальцами в край стола, чувствуя, как бабушкина брошь словно обжигает грудь.

Мария замерла в дверях кухни, сжимая папку с отчетами до побелевших костяшек. Её русые волосы, обычно собранные в аккуратный пучок, растрепались после очередной двенадцатичасовой смены. В больших серых глазах застыла усталость вперемешку с обидой.

– Евгений Андреевич, – она шагнула вперед, расправив плечи, – нам нужно поговорить о графике работы персонала.

– О чем тут говорить? – он даже не обернулся, продолжая колдовать над соусом. – Работаем, пока есть гости.

– Но люди выгорают! Марина уже вторую неделю с температурой…

– Значит, слабая, – отрезал он. – Найдем другую.

– Вы же не всегда были таким, – в голосе Марии зазвенела сталь. – Помните, как два месяца назад мы открывались?

Евгений на мгновение застыл. Перед глазами промелькнула картина: пустой зал, пахнущий свежей краской, нераспакованные коробки с посудой в углу, и они вдвоем, полные надежд и планов.

– Зачем ворошить прошлое? – процедил он сквозь зубы.

– Затем, что тогда вы были человеком, а не машиной по зарабатыванию денег! – Мария швырнула папку на стол. – Тогда вы говорили о команде, о семье, о мечте!

– Два месяца назад, – он резко развернулся, – я был наивным идиотом, который думал, что можно построить бизнес на сказках о дружбе! Знаешь, сколько у меня кредитов? Знаешь, что будет, если мы хоть раз оступимся?

– А знаете, что будет, если продолжите относиться к людям как к расходному материалу? – она подошла ближе. – Помните, как сидели в пустом зале, вложив последние сбережения в ремонт?

– Помню, как ты сомневалась во мне, – хмыкнул он. – "Может, стоит начать с чего-то поменьше?" – передразнил он её голос.

– Я не сомневалась! – воскликнула Мария. – Я боялась за вас! За человека, который готов был рискнуть всем ради мечты!

– И оказалась права, – горько усмехнулся он. – Без жесткой руки все развалится в момент.

Ресторан действительно процветал. Столики бронировались на полгода вперед, критики захлебывались от восторга, расхваливая авторскую кухню молодого шефа. Но Мария видела, какой ценой давался этот успех – и дело было не только в деньгах.

– Евгений Андреевич, – она понизила голос, – к вам журналист из "Гурмэ". Ждет уже сорок минут.

– Пусть подождет еще, – бросил он, любуясь своим отражением в начищенной до блеска кастрюле. – Я занят.

– Но вы сами назначили время! – не выдержала она. – И это восьмой журналист, которого вы динамите за месяц! Думаете, ваша репутация…

– Моя репутация, – он с грохотом опустил половник, – это мои три звезды и полная посадка на полгода вперед! А твое дело – работать молча, а не учить меня вести бизнес!

– Тогда, может, уволите меня? – тихо спросила она. – Раз уж я настолько бесполезна?

Он замер, чувствуя, как от её слов что-то болезненно сжалось внутри.

– Я сказал – пусть журналист подождет, – процедил он сквозь зубы, отворачиваясь к плите.

Вечером того же дня воздух на кухне вдруг стал густым и тяжелым. Евгений принюхался – от плиты тянуло горьким запахом горящего масла.

– Что за… – он резко обернулся и увидел, как из-под вытяжки вырываются первые язычки пламени. – Всем немедленно покинуть кухню!

– Шеф, огнетушитель! – крикнул кто-то из поваров.

– Бесполезно, – процедил Евгений, наблюдая, как огонь с жадностью пожирает деревянные панели. – Уходите!

Мария ворвалась в кухню, задыхаясь от дыма: – Евгений Андреевич! Пожарные уже едут, но гости…

– Эвакуируй зал! – он закашлялся, пытаясь пробиться к плите. – Немедленно!

– А вы? – её глаза расширились от ужаса.

– Выполняй! – рявкнул он, срывая со стены огнетушитель.

Дым становился все гуще. Сквозь его пелену Евгений видел, как пламя перекинулось на потолок. Треск горящего дерева смешивался с воем сигнализации и криками персонала.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.