Претендент

…И вот как раз через неделю поступил первый платеж, и ребята накрыли стол в отделе, и пригласили шефа, – пришел опять в пиджаке, но уже окончательно ссутулившийся, – и каждый получил конвертик, внешне обычный, грязно-серенький, в нарисованной маркой «Почта СССР», но зато внутри весьма содержательный, и это опять послужило поводом для размышлений о внешнем и внутреннем, и для тоста, и для другого, а может быть, даже и для третьего. Прошло все весело, как при социализме, и потом еще долго гуляли рассказы, как гуляли ученые мужи на гулянке и потом еще и на прогулке.

А Петр Алексеевич надумал обновить гардероб. Царскую мантию решил пока не приобретать, а вот костюм и туфли, рассудил он, по любому пригодятся, – вполне реальными стали загранкомандировки, сюда скоро будет народ ездить, надо приосаниться.

В здании бывшей музыкальной школы прямо рядом с автовокзалом расположились самые шикарные заведения города: торговый центр, ресторан, видеокабинки – наверняка с какой-нибудь похабщиной, туда все брезговали заходить, но как ни странно, они всегда были заняты, – и штаб самой влиятельной партии в наших краях, Либерально-региональной.

Из торгового центра Петр Алексеевич вышел в новом, почти наваринского пламени костюме, но без искорки, и в новых солидных дорогих ботинках, которым явно не улыбалось общаться с грейдерными транспортными путями среднесибирского городишки. В дорогой красивой коробке им было бы комфортнее. Движение на площади если и не замерло, то явно притормозило, равнение на дверь было безупречным, к счастью, обошлось без наездов и дорожно-транспортных происшествий. Престиж науки среди населения площади резко скакнул вверх. Предпоследней каплей в повороте общественного мнения к рациональной западной цивилизации было то, что Петр Алексеевич пошел не за угол, тропинкой по-над забором и к дому, а вальяжно перешагнул через кособокие перила и открыл дверь ресторана и степенно (но не без некоторого душевного трепета) проследовал внутрь. Куда через пятнадцать минут, сразу после закрытия магазина, впорхнула фарфоровая феечка, мечта и греза всех голливудских фотографов, продавщица Галочка, – должно, забыла объяснить клиенту, как пользоваться обновками. И это был апофеоз торжества, в этот миг самый авторитетный пацан на вокзале твердо решил после армии идти в институт, а не крутить баранку, а потом стать тоже каким-нибудь богатым папиком и пить пиво только с самыми клевыми девахами.

Ресторан сыграл свою изначальную, самую важную – коммуникативную, как сказали бы модные литературные тусовщики, роль. То есть, конечно, герой наш поужинал, и очень даже неплохо, и угостил Галочку, которая поковыряла вилочкой тарелку, но не придала особого значения калориям, а сияла глазками и мило кокетничала с Петром Алексеевичем. Ну, выпили, как водится, но весьма умеренно. Но главное, в ресторане, как это часто бывает, родилось чувство, а может быть не родилось, а только зародилось, в виде обоюдного желания. Оно ощущалось, но почему-то явно не обнаруживалось, и Петр Алексеевич немного стеснялся его выразить, и боялся, что постесняется-таки. А Галочка была попроще, она чувствовала, что нравится дяде, и он ей тоже приглянулся, – глаза такие добрые, и манеры вежливые, и речь как у артиста, гладкая и обволакивающая. Ну не будет же она сама предлагать, – если захочет, пригласит, она ломаться не станет, а может ему просто некуда, или кто их там знает, вроде хоть и не старый еще, а бывает, не могут. Вот этот коммуникативный барьер ресторан и разрушил, уж не знаю, как это получилось, но факт тот, что затемно вышли они под ручку, площадь уже опустела, и завернули-таки за угол, и по-над забором, нащупывая путь твердой модной ногой, волнуясь и не веря в скорое счастье, повел Петр Алексеевич свою диковинную добычу к себе домой, – угощать чаем.

***

Через день – как все в мире подогнано! – явился случай обновить костюмчик. По случаю успешно начатых работ и в связи с днем рождения Аристотеля директор Института устроил прием. Хотя на самом деле представители заказчика – славного нашего олигарха – захотели посмотреть, как идут дела и кем они ведутся. В кабинете директора смонтировали стенды, показали расчетные и запланированные эффекты, довольно придирчиво, как ни странно, гости обсуждали бюджет проекта, и надо сказать, очень толково, а потом как обычно, фуршет. Почти вся отдельская команда сияла блестящими штиблетами, щеголяла в новеньких, с иголочки, костюмах, чувствовали себя неуютно, все время расстегивали – застегивали пуговицы на пиджаках, прятали лишние руки в неудобные карманы и сердились на себя за неловкость.

Но выступили все бойко, на вопросы отвечали дольше, чем положено, и к рюмочке подошли с чувством исполненного долга.

Спонсоры – молодые и  загадочные, как металлические карманные фляжки,  выпили по стопке и уехали на рыбалку, а директор подозвал Петра Алексеевича и после дежурных фраз подвел его к важному тучному человеку с эпически-государственной внешностью, с сединой, в стальном с отливом костюме, сдержанными импозантными манерами, удивительно яркими синими глазами на загорелом лице. Этот холеный господин, оказывается, уже давно лидер демократического движения края.

После знакомства, очередной рюмочки «за успехи сибирской науки», «ведь вот можем, когда захотим», «народ тут у вас крепкий» и прочих обязательных риторических фигур, у него появилось лирическое выражение на лице, он, казалось, сейчас запоет «Оренбургский пуховый платок», но вместо этого отвел Петра Алексеевича в сторонку и сделал ему лестное предложение войти в совет либерально-региональной партии.

– Понимаете, мы должны сплотить все здоровые силы, всех способных, сильных людей, Сибирь богата не камнями, а талантами. Если мы пустим столичных козлов к себе в огород, потом будем локти кусать. Вот науку надо поднимать, сферу культуры, социальные вопросы, сами знаете, запущены. А Вы человек молодой, перспективный, на таких людях можно и в Кремль въехать, и всем хвосты прикрутить, гм-гм – в хорошем, конечно, смысле, – он почувствовал, что сболтнул что-то не то, и нежно, по-партийному, полуобнял Петра Алексеевича за плечи. – Мы надеемся, мы рассчитываем на Вас, Петр Алексеевич, и постараемся со своей стороны быть полезными во всех ваших начинаниях.

– Я, конечно, готов, все, что в моих силах, для науки, да и для города, конечно, Сибирь… – пролепетал Петр Алексеевич, опять чувствуя дрожь огромного фюзеляжа под ногами. Зря выпил, надо было держать ухо востро, но кто же знал…

– Кстати, мое предложение согласовано с губернатором – он о Вас очень высокого мнения, просил меня лично встретиться с Вами, кое о чем посоветоваться. Он ведь известный коллекционер, любитель и покровитель наук и искусств, как раньше выражались. Ну, Вы ведь знаете? – Петр Алексеевич не знал, кивнуть или нет, и вышло как-то по косой, и стало себя стыдно. – Так вот. Ему нужен толковый помощник по социалке, культуре и науке, работа не аппаратная, а скорее экспертная, но прилично оплачиваемая и очень престижная. Возможности огромные – в плане влияния на культуру, социальную сферу, ну всякое такое. – И осторожно, словно боясь сдуть ангела с кончика иглы, добавил: – И в личном плане тоже, разумеется. – И уже легально, как говорят в полный голос после тайного пароля, – Если бы Вы согласились, мы были бы спокойны за этот фланг. А помочь – всегда поможем, и людьми, и средствами, и вообще.

Петр Алексеевич давно не доверял мужчинам с бородами. Особенно с большими, такими стихийно-природными, как у Толстого. В них ему всегда виделась какая-то фальшь, показная простота, слишком мужественное украшение, да мало ли еще какой идеологии гнездилось в этих бородищах. А теперь вот он стал с опаской относится к слишком синим глазам, слишком мягким манерам, слишком правильной речи. Наверное, думал он, все украшения, если о них так заботятся, камуфлируют какие-нибудь уродства, но уже не физического, а морального свойства. Помнилось Петру Алексеевичу, как был у него закадычный друг в первых классах школы – с огромными голубыми глазами и на редкость красивыми длиннющими ресницами.  Петя ему доверил какие-то сокровенные тайны, уже забыл, какие, верил ему как иконе, а тот мальчик рассказывал их всем и насмешливо и презрительно смеялся над Петей. Когда он узнал об этом, для него рухнул мир красоты, доверчивости и открытости, и надолго запомнились эти огромные честные глаза, которым так хотелось верить. Теперь – опять такие же васильковые глаза, абсолютно честные и спокойные, и только маленькие оговорки или оплошности не дают расслабиться и подпасть под гипнотическое обаяние партийца-либерала.

***

Минутах в двадцати от дома, в паре километров от города было у Петра Алексеевича одно заветное местечко, куда он любил приходить один. Ничего особенного, никаких вам Швейцарий, просто любимое место, поваленный ствол с удобной веткой, вид на заречные дали, и игрушечная совсем березка, он помнит ее еще совсем тоненькой, а теперь она уже сравнялась с другими. Подростком он вышел на нее из лесу с полным лукошком грибов и замер в непонятно сладком оцепенении, и простоял до сумерек. Оказалось потом, что его кричали, искали, но он ничего не слышал. На этом месте время отсутствовало, можно было провести час-другой и не заметить, только ноги затекали. И именно здесь, вне времени, чувствовал себя Петр Алексеевич полно и глубоко, чувствовал свою душу, раскрытую и чистую, чувствовал свое тело, родственное вот этому месту, растворенное в пространстве, и пространство, заполнившее его тело, переживал своего рода феноменологическое эпохэ, или состояние медитации, дефраг-ментацию души, – много названий накопилось для такого состояния, но описать его просто невозможно, потому что это абсолютная и прекрасная пустота, из которой человек выходит наполненным, осмысленным и серьезным.

…моя награда в том, что всякий раз,

когда я прихожу напиться к роднику,

я нахожу в нем живую воду,

тоже мучимую жаждой,

И пока я пью ее, она пьет меня.

Просидев там свою очередную вечность, по пути домой, уже в сумерках, Петр Алексеевич твердо понял, что произошла  утечка ин-формации о нем. И теперь он себе больше не принадлежит.

***

Амурные отношения с Галочкой очень скоро переросли в сильнейшую и сладчайшую привязанность, совершенно неожиданной композиции. Невероятно чувственная, видимо, уже порядком погулявшая и опытная любовница, Галочка была с Петром Алексеевичем как бы маленькой – чуть не сказал дочкой, хотя именно так ему порой и казалось. Она была абсолютно и неискоренимо наивна, у нее было какое-то конфетно-детской сознание, не затронутое рефлексией, сомнениями и страстями, она была обнаженно беззащитна, и заменой душевной зрелости ей служила скорлупа внешней грубости. Впервые, видимо, встретив теплое, ласковое и уважительное любовное чувство, она тут же полностью предалась – вместе со своим миленьким внутренним мирком, веселым искренним кокетством, совершенно ненасытным, оргиастическим темпераментом и провинциальной бытовой неприхотливостью, – в руки Петра Алексеевича, а вполне можно сказать, и его сердцу. И ему казалось, что у него появилась маленькая дочка, и когда он вспоминал томные и яростные ласки, которым они предавались сутками подряд, без сна и еды, ему становилось стыдно такой греховной аналогии. Галочка перебралась к нему домой, холостяцкая квартира стала постепенно преображаться, правда, Петру Алексеевичу пришлось несколько раз потихоньку, пока она на работе, выкидывать глянцевые картинки со стен, которые она притащила из своего общежития. А против занавесочек, цветов в горшках, тысячи душистых баночек и флакончиков и прочих магических аксессуаров красоты, он не возражал.

Ибо любовь, которая хочет чего-то другого,

чем раскрытия своих тайн, -

это не любовь, а заброшенная сеть:

и только ненужное попадет в нее.

***

Из сладких объятий Галочки Петр Алексеевич не без сожаления, но и не без некоторого облегчения,  отправлялся на работу. Не будь гранта, утонуть бы ему совсем в пучине любовных струй. Дела продвигались весело, застоявшаяся конюшня грызла удила, коллеги смотрелись за вновь прибывшими компьютерами вполне убедительно, перестали врываться среди ночи друг к другу в квартиры с криками «знаешь, что я нашел в Интернете?..», или с плачем – «у меня ничего не получается, что надо нажимать…?» Вместе со своим старинным приятелем и коллегой он уже начал прикидывать отчет по первому этапу экспериментов, не без тайной мысли расширить дело, включить в проект несколько тем по приложению их разработок «в народном хозяйстве», как раньше говорили, – они смогли бы тогда перейти на самофинансирование, загрузить другие отделы… Но к ужасу и полному недоумению Петра Алексеевича они получили по электронной почте ответ от «куратора» со стороны Заказчика, что отчетов по гранту, даже самих результатов от них никто не ждет, Заказчик перепрофилировал свою инвестиционную деятельность, ни о каком расширении дела и речи не может идти, но все средства в полном объеме остаются тем не менее за отделом… Кстати, почему г. Маронов до сих пор не дал заявок на загранкомандировки, ведь в смете расходов предусмотрены такие возможности… Пожелания дальнейших успехов сопровождались каким-то ловким оборотом, из которого следовало, что лучше было бы оставить спонсоров  в покое, у них и так три арбуза в двух руках.

***

Обескураживающе плавно складывалась и политическая карьера Петра Алексеевича. Он думал, что работа в партии потребует от него каких-то новых талантов, что он наконец-то получит возможность повлиять на жизнь людей – и своих знакомых, коллег и горожан, и вообще, тех, кто остро нуждался в работе, в жилье, просто в куске хлеба, лечении, – да мало чего людям надо… Ему уже приходили в голову разные реформы, либо просто идеи, которые он лелеял как алхимики, наверное, дрожали над своими рецептами создания философского камня. Но в совете партии никаких особых движений не наблюдалось, все, с кем он заговаривал о каких-то делах, чтобы его послушали, почитали его тезисы, или организовали бы какие-нибудь экспертные советы, ну, выделить самое главное, самое нужное и начать распутывать узлы, – обещали специально встретиться, вот только надо собрать того-то и того-то, а он сейчас в отъезде, и тогда, конечно, обязательно… При этом партия располагала значительными средствами, довольно активно рекламировала себя и по радио, в и газетах, и в Интернете, и кстати, очень неплохие статьи и выступления все время печатались от имени, или под именем, того или иного партийного бонзы. Получалось, что над именем, усмехался про себя Петр Алексеевич, потому что видимая часть айсберга загадочно жила своей отдельной жизнью от нижней. Как устроена жизнь самой партии, как работал Совет, в который он был приглашен, понять было трудно, хотя время от времени члены совета собирались на выездные сессии, как это называлось, на дачу или в тайгу на заимку, к кому-нибудь из местных тузов. Как-то раз, когда отказываться стало просто неудобно, поехал на тусовку и наш герой.

Демократический лидер пригласил всех поиграть в городки на даче. Там собрались видные деятели партии и, как потом выяснилось, авторитетной братвы. Открытие не то, чтобы неожиданное, наоборот, Петру Алексеевичу стало давно уже понятно, что большая часть жизни и городка, и страны в целом, ушла куда-то в тенечек, и политическая жизнь тоже ведь не на нудистском пляже делается. Ему было очень даже интересно из безопасного, как ему казалось, места посмотреть на людей, о которых либо слышал неправдоподобные байки, либо смотрел правдоподобные телесериалы. Но никаких особых эмоций по поводу каких-то особых людей он не испытал – совершенно обычные люди, только язык, пожалуй, корпоративно-матерный, но в партийных кругах матерщина тоже считалась признаком расположения, даже женщины позволяли себе щегольнуть своей раскованностью. Те же ритуальные удовольствия – банька, выпивка, соленые анекдоты, смотри, мы такие же люди, нечего нас бояться, заходи, гостем будешь, и даже не просто гостем, а примем в тусовку, будешь наш… А потом и открытым текстом предложили наконец определиться, к нему присматривались, конкретный мужик, и голова на плечах, послушай, в политику лезть нечего, все политики – голубые, в чужие карманы норовят нос засунуть (простите мне эти печатные эквиваленты. – Автор), а в бизнес – милости просим, поддержат, помогут, дело верное, бери пока масть прет. Будешь очень богатым человеком, но будь нашим богатым человеком.  Перед отъездом – а многие оставались ночевать, Петру Алексеевичу дали машину, – к нему подошел тренер по городкам, красавец типично сибирской породы, атлет с румяными щеками, буйной русой шевелюрой и предложил обращаться запросто в случае наездов. Буквально парой слов перекинулись, а сразу видно, какой обаятельный, открытый, надежный парень – в полудреме улыбался Петр Алексеевич, убаюканный мягкими кожаными сидениями и нежным шумом мощного мотора.

Сразу после городков, буквально на следующий день, Петра Алексеевича пригласил губернатор, остановившийся в их городке на несколько дней. За ним на циклопическом джипе заехал вальяжный либералов атаман, на даче все было вылизано до блеска, никакого намека на вчерашнюю выездную сессию, все сдержанно, в высшей степени прилично и даже скучновато. Только сегодня Петр Алексеевич обратил внимание, что в туалетных комнатах везде висят цветные водопады. Незамысловатая аллегория, хмыкнул Петр Алексеевич, прямо места для человека, плотно откушавшего демьяновой ушицы.

 Губернатор – Петр Алексеевич сразу окрестил его мысленно либералиссимусом – оказался человеком и впрямь незаурядным. Сначала поражал его взгляд – глаза как будто с двойным фокусом, одним смотрят на тебя, а другим – далеко за собеседника, за ситуацию разговора и даже за мелкие будничные покровы, прямо в туманную даль будущего. Возраст определить было тоже затруднительно, видно, что не юнец, что на седых висках, обветренных руках, дубленой коже, – осадок многих и очень непростых лет, но пожилым назвать тоже язык не повернется, сто очков даст любому молодому, – чистые и широкие движения, легкая походка, искренний заразительный смех, словом, ясно, что у него все впереди, потенциал неисчерпаемый. Разговор сразу приобрел деловой характер, никаких дежурных разминочных фраз, было видно, что губернатор одновременно говорит и думает, и прерываться на пошлые глупости не привык.

– Петр Алексеевич, я уже наслышан о Вашей гражданской позиции, прекрасно понимаю Ваше отношение к деятельности нашей родной либеральной партии, но Вы должны понять и нас, практиков. Партия нужна как инструмент политической работы в период выборов, а в антрактах о ней просто не должны забывать. Люди должны чувствовать ее легкое дыхание. Но по возможности, поменьше инициативы и рацпредложений. Понимаете, сейчас в обществе нет конструктивной идеи, нет общего мифа, за который люди готовы друг другу головы ломать. Был коммунизм, да весь вышел. Вот и партия у них деградирует. А жаль, вокруг нее простроилась неплохая государственная инфраструктура, погубили ее просто бездари и фанфароны. Мельчают идеи, мельчают и движения. Либерализм – великая идея, мощный миф, он держался дольше коммунизма, но для наших ребят он как был средством заработка – причем, заметьте, личного, – так и остался.  А пока нет глобальной идеи, партии ведут мелкотравчатый образ жизни, кусаются, возятся, – и слава богу, не стравливают массы людей друг с другом. Это хорошо, что народ смотрит и посмеивается, плохо, когда он начнет зубами скрипеть.

Петру Алексеевичу не раз приходилось слышать циничные разговоры, но так просто, без обиняков, и так убедительно ему о политике никто не говорил.

– Управление – дело тонкое, всем «обчеством» можно только напортачить. Другое дело – административные рычаги. Вот поэтому мне очень хотелось бы, чтобы Вы помогли мне в практической работе. Честно скажу, народу в Сибири много, а людей – нужных, способных, позитивно мотивированных, не так уж просто найти. Прошу Вас, подумайте. Поначалу вообще ничего конкретного делать не придется, надо присмотреться, может быть Вам покажется, что дело у меня поставлено не так, как надо, или информация искажается, или люди недорабатывают, – стесняться не надо, Вы будете общаться только со мной, и мне все это очень важно знать. Никаких церемоний и протоколов, экспертиза – это точное знание. А в перспективе нам надо отладить механизм социальной политики в крае, – практически никто пока этого не умеет. Есть, правда, столичные пиарщики, которые обещают каждому к обеду кусочек жареной Луны, но им важнее всего хапнуть гонорар и – хвост трубой. Они уже по Сибири прошлись, но, слава богу, не задержались. Понимаете, мы очень наивны как менеджеры и как социальные инженеры, нам кажется, что все само собой наладится и станет шоколадным. А само по себе все становится, как Вы понимаете, – ну, не к столу разговор. Мое предложение остается в силе, подумайте, я буду снабжать Вас всей необходимой информацией, так что Вы можете не покидать вашего миленького гнездышка, – знает! А впрочем, все знают, подумал Петр Алексеевич, хотя кольнуло неприятно. – Я Вам оставлю не просто свой телефон, а телефон на колесах – Вы машину не водите? Тогда вместе с водителем, у нас это положено, не сопротивляйтесь, если хотите, могу даже зачислить Вас в штат, чтобы все было в соответствии…

Возле огромного джипа предводителя либералов-регионалов стояла скромная серая «Волга», возле нее с  невозмутимым достоинством водителя персоналки прохаживался молодой удалец в белой рубашке и галстуке.

– На первое время, для знакомства с делами, уважаемый Петр Алексеевич, посмотрите, пожалуйста, вот эту папку, – как раз о социальных потребностях сибирских городков науки, тут и академия, и отраслевая наука, и высокие технологии, а вот здесь – предложения японцев и китайцев, хотят нам помочь хорошо жить. Соблазн есть, деньги сулят немалые, но надо думать, как бы последнюю елку не отдать за их ширпотреб.

Прежде чем соглашаться, принимать бумаги и обещать с ними поработать, Петр Алексеевич решил спросить все-таки, – а у кого же, как не у губернатора, без его ведома, похоже, ни одна муха на бутерброд не сядет, – за что такое внимание к его персоне, чем он обязан? Что все это значит, наконец? Губернатор даже не дал договорить, не дал вылететь ненужным словам:

– В свое время, дорогой Петр Алексеевич, в свое время, все узнаете, не будем друг друга обманывать, но кое-что нам с Вами предстоит уточнить, не так ли? И Вам, и мне. Пока пусть все остается на своих местах, можете на меня полностью положиться. У нас с Вами много общих интересов, так что давайте попробуем вместе поработать.

***

На обратном пути познакомились с «ординарцем», как, смеясь, представился ему шофер. Родом из пригородной деревеньки, отслужил, работал старателем, женился в нашем городке, а теперь вот сам живет – точнее ездит, – с губернатором. Доволен новым назначением, теперь хоть будет дома бывать, миловаться с молодой женой и перевоспитывать сынишку – три года на руках у жены и тещи, от баб ничего хорошего не научишься. Губернатор может вызвать Петра Алексеевича на связь в любую минуту, поэтому он будет следовать с рацией, стало быть, с машиной, как тень, – и любые прихоти – на рыбалку, за грибами, на рынок – или с коллегами куда – теперь задачи не Ваши, Петр Алексеевич, а мои.

Ловко, только и подумал Петр Алексеевич, теперь от него не отвяжешься. Плотно они меня взяли, – в штат? В партию? Грант свалился? Как бы не так, мой дорогой, тебя просто пытаются контролировать.  Интересно, как соотносятся их затраты и моя рыночная стоимость? Боже, а вдруг и Галочка…? Нет, это уже слишком. Еще немного, и меня скоро спеленают, как малое дитя, и все, наверное, чтобы лишить свободы – и выбора, и действий, и главное,  – противодействий. Говорят, что душат как раз подушками, да и в нашем августейшем семействе… впрочем, кто прошлое помянет, тому глаз вон. А глаза нам нужны.

***

По дороге домой Петр Алексеевич увидел вдали знакомую фигуру – только этого ему не хватало, бывшая жена стоит у подъезда. Неужели захочет опять выяснять отношения, узнала, поди, про Галочку, чего ей надо? Но, увидев ее опухшее от слез глаза, понял, что дело серьезное. Сын?

Точно, так и чувствовал, что-то с сыном. Бывшая жена в слезах и в ужасе – с мольбой подумать об их сыне, ей кто-то грозит, она ничего не понимает.

– Перестань делать это! Что бы это ни было, у меня больше никого нет, ведь это твой сын, хочешь ему зла?

– А что именно, чего хотели, кто это был?

– Просто кто-то, подошли на улице и сказали, что если папаня будет дергаться, плохо будет всем. – А кто, чего, зачем и почему, не знает и она. – Слушай, Петр, это не может быть бывший дружок твоей новой пассии, может, тебе из-за нее хотят отомстить? Я смотрю, у тебя в квартире чистота, цветочки, может быть из-за нее? Ты можешь выяснить, поговори с ней, или если хочешь, я могу, – нет, не волнуйся, просто поговорю, что сын-то твой при чем?