Дитя порока, музыкант… Сольный альбом в прозе

– Я ж предлагал тебе…

– Что предлагал? Втроём по съемным углам? Короче, ладно. Ничего кроме ругани у нас не получится. Просто подумай – сильно ты был дееспособным, вообще по жизни?

– Угу. Подумаю. Ты куда сейчас?

– Здесь остаюсь. С Александром встречаемся.

Вот как. И соусник ему в подарок, очевидно. Не, ну всё правильно.

– С Александром – это да… Ну, я пошёл.

– Автобус в той стороне.

Всё правильно, да. Если у тебя нет машины – езди на автобусе. Принципиально. Никто тебя не обязан возить везде. Могут у людей и свои дела быть. Александр, например. Македонский. Пришёл, увидел, отымел. Надо же, никогда не было интересно, а тут вдруг стало. Какой ты, Александр? Саня, Санёк, высокий, низкий, богатый, бедный… Нет, понятно что богатый, но кто-то одевается в стиле «кич», а кто-то скромно. А ты как? Забавно… Вот так люди находятся в разных слоях жизни, и слои эти не смешиваются, и будет идти навстречу и не узнаешь в жизни. Кто? Вот этот? С цветами должен быть? Да ну, давно уже встречаются, какие цветы… А может быть этот? Или этот?..

Тьфу, пропасть. Увидел вдруг… как это. Со стороны. Идёт такой, муж бывший. Маньячелло. Кто здесь, выйти из сумрака!.. Деб-бил…

– …был он немолод и помят,

Характер толком не изучен,

Но коль не пропил свой наряд,

То в целом, видно, был везучим…

Кто это? Кто читал?..

– Анохин!

Юлька опять. Оп-ля, это я круг дал, получается? А думал – на автобус иду. Во даю.

– Да?..

– Про гараж позвоню на днях. Или напишу. Давай, пока.

– Пока.

Трек 3 Агутин «Половина сердца»

– Что, ночуешь здесь?

Складываю свой мокрый зонт. Отвернув в сторону, зонт-автомат, брызги летят. В угол.

– Нет.

Сосредоточен. Кирилл. И вот этот юнец меня заменит, да? М-да… А не идёт ему. Сосредоточенность. Как и большинству молодых. Даже когда, как сейчас, гоняет какую-то партию на своём басу. Роскошном светло-желтом, решил не размениваться, сразу премиум купить. Не, так-то правильно… Наушник в одном ухе. Сосредоточенность… нет, не идет. Морщина будет. Поперек лба.

– Из всего многообразия инструментов, – кладу свой чехол на стул, – предпочитаете творения товарища Фендера? Или просто длинную мензуру?

Руки замёрзли, пойдём-ка мы к стойке. Где уже хлопочет рачительная хозяйка, в преддверии трудового вечера. Знаком показать ей – плесни… Лариса наливает в коньячный бокал грамм сто минералки.

– Пожалте, сударь, – подает с полупоклоном.

С явным удовольствием вдохнув аромат содержимого, опрокидываю бокал. Погрев в руке. Ах-х… Пантомима почти. Готовый цирковой номер.

– Это не «фендер». Это «джи-эль».

Кирилл… вот что, интересно, можно так гонять сосредоточенно? То, что на поверхности… ну так. Так себе партия. Нет, в электричестве-то будут и жирность, и вес, понятно. Но вот в сухом остатке…

– Трудно сказать, – благодарно улыбнуться Ларисе, плеснувшей еще, и улыбнуться, причём, с легкой степенью ужаленности. Кому этот театр одного актера? – могли бы спросить случайные зрители. Но нету их, к счастью. Случайных.

– Я говорю, трудно сказать, был ли Лео Фендер настолько неуживчив или просто попал в лапы дельцов от музыки. Но к середине примерно жизни он уже потерял права на две торговые марки – «мьюзикмен» и, собственно, «фендер». Вот представьте, юноша, ваша собственная фамилия – раз! – и уже вам не принадлежит. Почему-то. Да.

И даже разговорчивость первого стопаря вполне настоящая у меня. Умею, таки да.

– Так вот последние инструменты его мастерской носили имя «джи-эль», по первым буквам Джордж и Лео. Фуллертон и Фендер, соответственно. Специалисты считают их вершиной гитаростроения данного мастера. Интересно?

– Да, – всё так же сосредоточен.

Нихрена вам не интересно.

– Да-с. Ну… сделал попсу?

– Что-то сделал.

– Покажи. Если не секрет.

И показал. В смысле, играть начал. Просто партию баса без, собственно, песни. Ну как бы так выразиться…

– Знаете, юноша, – бесцеремонен я, конечно, есть, есть, – как басистов в группе называли? Недогитарист.

Достаю из чехла инструмент. Комбарь включить попутно, лампочка уютно засветилась.

– Потому как, – блочок радио включить, за спину на ремень. – Потому как долбит всю жизнь эти дын-дыдын…

Показываю «дыдын».

– …и тихо ненавидит их всех. В гитаристы лицом не вышел…

Показываю, как не вышел лицом.

– …а чтобы группа играла с упором на бас-гитару, таких по пальцам перечесть. Одной руки. Ты чего играешь, вообще?

Кирилл с телефона на блютуз-колонку, небольшую черную, отправляет сигнал. И колонка оживает голосом Агутина. «Половину сердца оставлю с тобою…»

– Угу, – чуть трогаю струну, прогрелся комбик мой. – Я ж попсу тебе предлагал. Помахровее чтобы так. Какая ж это попса?

– А я эту выбрал.

– И задачу себе в разы усложнил. Агутин очень хороший аранжировщик. Ты на этом… своём этапе жизненном не то что достать, даже приблизиться к нему не сможешь. Уж извини.

– Ничего.

– А песню почему эту? Ну взял бы хоть «Летний дождь», там видно раздрай в человеке. Думаешь, кто-то у нас разделит радость Леонида и Анжелики? От счастливого бракосочетания их? Ну человека два, может. Остальные скажут – а-а, да… У них всё путём. Не то что у меня, блин.

– Да? И что?

– А хотя ладно. Он там тоже… расставание предчувствует типа. Половину сердца оставлять собрался. Почему-то. И белым альбатросом корабль унесёт его. Ну… изобрази.

«…где ты, где ты, где ты? Вероломное время, ни минутки, наверно…»

Плавно подхватывает с поворота, молодой наш, ведёт за минусовкой. Точнее, с ней. Ну… грамотно довольно, и уважение к оригиналу есть. Заходит так… хорошо заходит. Только вот…

– Стоп-стоп, – щелчком бью по струне. – Ты вообще чего хочешь? Ну вот партией своей что ты хочешь сказать?

– Она должна органично вливаться. Это ж бас. Разве не так?

Ишь ты. «Органично вливаться…», слова какие. Весомые, не то что умные даже.

– Органично вливается родной басист Агутинский. Гораздо органичнее тебя. А тебе бы надо, – а и так вот, агрессивно даже сыграем, – перетащить всё одеяло на себя. Вот так, вот так… Леонид в своей Москве тебя один хрен не услышит. Можешь не бояться сделать ему больно. Любые финты можешь заворачивать…

Скачками тоже можно. «…заберу кусочек улыбки и взгляда…»

– …и вот так, вот так! Твоя задача – что? Здесь и сейчас дымоходы им продуть. Чтобы песня была с упором на бас. Как у «Перцев» в лучшие годы…

Пишем-пишем кренделя по грифу, замыслова-атые… И наша партия сольная уже, баса партия. И меняется ещё от куплета к куплету.

– Ты сам должен… Самого должно так вштыривать… чтобы духовых передавить в проигрыше! Чтоб силы уже не берёг! И вот так, и так вот… И могут вены полопаться в середине песни. И соратники чувствуют твои…

Мистическим образом в левом углу бара высвечивается полупрозрачный силуэт гитариста.

– …вон гитара слева вваливает.

Такой же полупрозрачный у стойки возникает барабанщик.

– …а барабанщика так прёт, что звукач только успевает убавлять… подзвучку…

«…половину неба закрою рукою…»

– …и вот на ноте, – каскадными ходами по грифу вниз, вниз, – на какой-то ноте ужас сладкий возникает – сдохнешь ведь! Не выдержать ведь! И зал чувствует! Он не хочет… смерти твоей… Но и хочет! И хочет, получается…

Резко перестаю. Растворяются с эхом барабанщик и гитарист.

– Таких концертов мало в жизни, – смотрю в угол, нет там никого. – Один-два.

– Но то ведь концерт…

Кто это здесь ещё?

– Я говорю – то концерт, – Кирилл уже флегматичен. А казалось тоже прёт его. Казалось, да.

– И что?

– А это играть сегодня, и завтра, и послезавтра. Смысл всё сегодня растрачивать?

– Да. Смысла вообще нет. А ты почему, кстати, в басисты пошёл?

Но не слушает наш молодой. Важнее своё сказать.

– И потом… Вот вы из одной песни тут концерт делаете. А им надо фон просто. Ну что, не так что ли? Чтобы ненавязчиво и приятно, это ж ресторан. Они покупают ужин, свет, обстановку. И бонусом – немного музыки.

– Я что спросил-то. Бас… Инструмент маньяков и психопатов. Людей с глубоко скрытой… творческой индивидуальностью.

– Но это… – Кирилл щелкает пальцами, – это же правила игры! Пришел сюда – сумей продать музыку свою. А чтоб купили, надо правила соблюдать. Бас – это ритм-секция. Каждая песня – не стадионный концерт. Должна быть удобна для восприятия здесь именно. Ну… слушабельна.

– А ты молодец, – я удивлён прямо. – Просто так и не скажешь… как тонко политику сечёшь.

– Да чего тут тонкого.

– Нет, ну как… Мало уметь играть, надо ещё и маркетинговую составляющую закладывать. И лучше сразу. В фундамент самый, так ведь?

– Что-то во всём этом подвох какой-то опять…

И ведь бесхитростен наш второй молодой басист. Бес-хит-рос-тен. Вот ведь что. Ладно бы мутил что-то… свою игру. Так нет ведь. Ну нет.

– Расскажу тебе… Уж извини, история из разряда «вот в наше время, бывало». Но… я коротко. Как-то делегировали меня в питерский рок-клуб от нашего аула. А надо сказать вам, повсюду тогда рок играли. Период такой исторический. Рок-клуб был даже в Душанбе. Знаешь, где это?

– Узбекистан?

– Ну… рядом там, за углом. Неважно. Приехал, корочку показал, «мы одной крови», всё как положено. Провели на концерт сразу, удачно попал. Во Дворце Молодежи было, почти все команды играли их. Включая Гребенщикова и Цоя. Захожу, ну сейчас, думаю. Вдохну настоящего рока. А звук – говно… Как раз «Телевизор» со сцены что-то вещал, они любили про политику задвинуть. Так мало, что говно, почти после каждой группы усилок какой-нибудь горел. Звукачи вешались, они их всей кучей нацепляли там… Да-с, к чему я всё это. Когда звук говно, начинаешь сравнивать идеи. И вот тут меня постигло главное разочарование.

Диссонирующий на двух струнах интервал.

– Потому как… лучше. Наша идея лучше. Она кондовая, понятно, косая и горбатая вся. А у них как раз вот на слушателя заточено. Слушабельно, как ты говоришь. Профессионально. И Цой тогда, кстати, не был великим и ужасным, испытывал сильное влияние Duran Duran.

Быстрый пассаж вверх по грифу.

– А если на слушателя – это компромиссы некоторые. Прикрытые самоиронией, например, как у Гребенщикова. Единственный похож на нас Башлачев был. Но он такой отщепенец у них… вроде юродивого ходил. Все уважают, но и боятся. И не любят особо. А другие, довольно много их, вообще не сильно верили в то, что пели. Просто социальщина окупалась тогда…

– Вы горите!

Блин! Думаю, что спину так печёт… Радио-блок мой! Дитя али-экспресса, блин!..

– Ай-й!.. – горячий.

Выдернуть шнур быстро, не хватало гитару спалить ещё…

Свет гаснет вдруг. Нормально!.. Загорается конусом. В середине зала. В конусе – человек в костюме старорежимного конферансье. Чопорно поклонившись, с апломбом начинает:

– Дитя порока, музыкант,

Однажды выпив отчего-то,

Нёс благородный свой талант

Тому, кому купить охота.

Был он немолод и помят,

Характер толком не изучен,

Но коль не пропил свой наряд,

То в целом, видно, был везучим.

И вдруг навстречу – господин

С лица неясными чертами,

Тот, что с пеленок до седин

Всегда и слева рядом с нами…

Скорчив значительную гримасу, конферансье умолкает. Тут очень кстати загорается общий свет, и он вообще растворяется в воздухе. Вместе со всей значительностью.

Кирилл что-то наигрывает, я у стойки цежу минералку, злосчастный блок валяется на полу. Испуская миазмы горелого пластика.

– Ф-фу, чем навоняли так? – Лариска пришла.

– Да вот… сгорела хренотень одна.

– Какая ещё хренотень?

– Ну какая разница? Ну сгорела… Всё равно же не знаешь.

– У тебя или у него?

Вот настойчивая девушка, а?

– У меня. Это потому, что надо не с китайского интернета покупать, а всё самое дорогое и лучшее. Да, юноша? Как вон инструмент у вас…

– Угу.

– Вот что я предлагаю, коллега, – ставлю бутылку. – Поверим наш спор практикой. Первое отделение – ваше. Куда угодно вставляете свою партию к Агутину. На своём дорогом басу, даже несколько раз можете. А во втором отделении – я свою, на дешёвом. И какой будет эффект. Проверим.

– Ну давайте.

Не радует что-то. Меня согласие его. Блок воняющий в ведро выбросить…

– Эй-эй, не думай даже, – девушка-бармен. – Вонь такая! Иди вон сразу в бак…

Ладно. Пойду сразу в бак. Хоть и дождь.

– А вы знали, что черные дыры поют? – оборачиваюсь от входа.

– И чего? – уже в телефоне Лариса.

– Представьте. Ударные волны в окружающем раскаленном газе. Они, правда, на пятьдесят восемь октав ниже «до» первой. Но если транспонировать в слышимое, такое жутковатое пение получается. Вот для кого оно? Куда ты его монетизируешь? А?

Кирилл, не поднимая головы, продолжает играть.

– И куда? – Лариса из телефона.

– М-да, куда. «Тот, что с пеленок до седин всегда и слева…»

Трек 4 Шнур «Давай Газу»

Синий зал. Ну может, задумывался как голубой, но приятнее так. Синий. Есть ещё серый, такие же кресла, столы, пахнет так же, но стены другие. Серо-бежевые. Да, и картинки на стенах. Другие тоже. Здесь вот есть «Кот-электрик», например. Шерсть дыбом, взгляд удивлённый и лампочка слева. Справа вопрос. «А всё ли мы правильно сделали по бланку переключений?» Друг-электрик сказал. Кот-электрик. Раньше в другом зале висел, кстати. Теперь здесь все три, но те два не очень… выразительные. Влюбленный и зелёный – нет, а вот кот-электрик – хорошо.

– Тебе три взяла. С крошкой, – Ксюша ставит две креманки на стол.

– Молодец.

Садится и начинает сразу. Терзать свой пломбир немилосердно. Как ела на бегу всегда, так и… Дети вырастают, привычки остаются.

– Угу. Я помню. Из поедания мороженого надо делать культ, – с набитым ртом у неё звучит «хут».

– Да. Желательно.

– Никогда не умела, – вытирается салфеткой. Ужасно милый жест. Может ли Степан, или как там зовут последнего избранника, оценить всю прелесть? Как глаза становятся одновременно серьёзными и лукавыми. Видит ли? А понимает?

– Чего? – оторвалась от второго шарика, смотрит. Ксеня-Ксения, взрослый ребёнок мой.

– Да нет. Рад, что приехала.

– Чего тут ехать-то? Полчаса на машине…

– Ну потом же ещё через колючку пролезть надо. Написала б пораньше, я бы пропуск сделал.

– Да фигня. В спонтанности наша сила, – прикончила шарик. Два укуса – готово. – Ну расскажи.

– О чём?

– Ну как. О чём думаешь-рефлексируешь. Без сомнений нет жизни. Так же?

Вот умеют они… сразу по существу. Детки.

– Ха-ха… Ну так-сразу-то… А вообще, нет. Есть одна тема. Точнее, песня. Высоцкого, «Человек за бортом». «Я пожалел, что обречён шагать по суше. Значит, мне не ждать подмоги. Никто меня не бросится спасать, и не объявит шлюпочной тревоги». – Никто насмерть в тебя вцепляться не будет. Это простым языком если.

– А Высоцкого все любили. И залюбили насмерть. Ты хочешь так?

– Так и я ни в кого не вцепляюсь тоже, вот что! Этот бухать начал без просыха – брошу, того семья-быт… задолбали…

– Ты хотел сказать – задрочили. Извини.

– …расстанусь тоже. А для себя, для спокойствия своего скажу – ну я же не обещал. Никому ничего сразу не обещал.

– А мне?

Колонка над дверью, вторая в том зале. Поёт что-то… как вот если б диджей полюбил индастриэл. Десять лет назад была та же музыка. Колонка фирмы Aiwa, такой уж и фирмы нет.

– Тебе обещал. Но ты сама расстанешься, и это объективный процесс. Что в этом городе будет ещё? А в крае? Ничего и никогда.

– Ну вот тебе и ответ. Даже те, кому обещал, покинут тебя. Что ж про остальных говорить. Ты мороженое-то ешь.

Да. Права. Надо есть мороженое, а то проскочит ту золотую середину, когда талое, но мороженое ещё. И станет невзбитым молочным коктейлем. Тёплым и противным.

– Давно хотела спросить. А что здесь раньше было? До кафе-мороженого?

– Ну ты спросила… Попробуй вспомни. Какой-нибудь магазин… Во, вспомнил, надо же. Молочный, а напротив, где кабак-латино сейчас – продуктовый. «Никольский», кажется. Или он потом уже «Никольским» стал?.. Но магазин точно.

– Вот смотри. Люди забегали, покупали молоко там, продукты и уходили. А чего в магазине задерживаться? Ну так ведь?

– Так.

– А сейчас – вид красивый в окне. Вход в парк… Имени кого?

Окно, три цветка – фикус, кактус и пропеллеры красные. Трёхлопастные. За окном – ворота в парк культуры и отдыха. Мамаши с колясками плывут медленно. По талому снегу.

– Кирова. Ты должна бы помнить.

– Вот, блин, я запоминала – куда меня на санках маленькую возят! О чём я? Да, вот мы сидим, любуемся – красиво. Ротонды эти… хотя нет, ротонды круглые. Ну всё равно красиво же! Я уже как гость могу оценить. Хотя и не так практично, как магазины. Магазинов много, у нас в крае вон на любой вкус и цвет. А красоты мало. Так что стало лучше сейчас. Чем было.

И в кого мудрая такая? В Надюху, не иначе. Первая жена тоже всегда умная была шибко. А хотя нет, не были мы тогда умными. Советское воспитание… Причём, на развале уже страны, и сами себе казались жутко прогрессивными. Читай – оппозиционными. А оказалось – впитали самое главное оттуда – деньги зло, умрём за идеалы.

– Ты-то как? Степан… так, кажется?

– Расстались. Он дурак.

– Жалко. В смысле, не Степана, а что… так всё. Ведь человеку трудно одному…

– …когда враги сожгли родную хату. Помню.

Да. Башлачёва мы любили. Таки да.

– Ладно, – стоим уже такси ждём до КП. – В следующий раз напиши всё-таки. Чтобы пропуск… И машину на КП не бросать.

– Да кому нужна тележка моя… Пока.

Уехала. Блин, не спросил, как на работе даже. А что спрашивать, ну расскажет ребёнок как в садике дела. – Леня стукнул Свету, а Ярик падает в ложные обмороки, чтобы всех напугать. Ну забавно. Но и только. И так и не сказал: «Маме привет». Не смог заставить себя. И не позвал домой даже… ну так она ж торопится вечно! Да и чего ей дома у меня…

А из нашего окна… Из любой точки города лес виден. Тайга, прореженная сильно за столько-то лет. Но тайга. Раньше понятно – маскировка от врага. Будто враг дурак и на самолётах не летает. Но и вообще интересно. На старой фотке – строится театр по образцу ленинградских, с колоннами и барельефами, а вокруг голо всё, только-только пни скорчевали. И та самая тайга на заднем плане. Примат духа над материей, ага. А сейчас как в Индии будет – затерянные в джунглях города, археологам радость. Только радиоактивные ещё.

Что-то не весело как-то. Мне. Невесело. К людям, к людям надо от мыслей этих всех…

Определенно, хочет что-то показать. Молодое наше дарование. Ишь, с каким хитрым видом пришел. Нарочито медленно кофр открываем… Кстати, мне б тоже такой надо, жесткий. Чтобы и в самолет, и в поезд, и… Ага, на гастроли в Копенгаген. Ну-с, юноша, жгите! Или как там у вас в интернетах пишут…

– Я тут это… Сделал кое-что.

– Да ну? – ну давай, давай уже. Запрягай, поехали.

– Не знаю, правда, как…

– Ну так покажи и узнаешь.

– Ну… сейчас.

Ага, колонку свою сразу достал. Чтобы как с Агутиным не пролететь. Проиграл ведь, между прочим, пари тогда. Ну молодец, прогресс налицо.

– Сейчас… вот.

Включает на телефоне, и… Только сегодня у нас на арене – группировка «Ленинград»! Еще и петь не начали, а почерк выдает. Ну что, достойный выбор… И как его аранжировать будем? Хм-м, однако… Ну нет, не джаз, конечно. Стилизация под. Сложновато для г-на Шнурова, пожалуй. Но можно ведь и отрешиться от Сергея Владимировича. Не, когда запоет не сильно-то отрешишься. «…водкой смочив ротовую полость…» Мог ведь когда-то, а? Мо-ог… Сергей-то наш. А хорошо, слушайте. Приджазовано, шагающий бас такой, но не джаз. Ну-к, куда в куплете выйдем? А-иэх-х, куда ж без слэпа нам!.. «…давай джазу! Давай газу!..» Но тоже хорошо. И вписывается, вписывается в песню, вот что главное. В энергетику разухабистую того еще, до-денежного Шнура заходит. Прям заходит. Хорошо, но что-то напоминает нам… Что-то, что-то…

– Чей зеленый «раум» стоит? Под соснами прямо. Во двор не въехать.

Мужик с улицы зашел, из постоянных. Вопрошает громко. А чего вопрошать, нету же у нас таких.

– Теперь есть, – бармен Гера кивает на молодое дарование.

А Кирюха и не слышит. Так и сыпет – поп, хаммер, «мертвая»… Как глухарь на току, точно. И у глухаря этого не только гитара тысяч за семьдесят старыми, но и машина ещё. Охренеть.

– Кирилл, – выключить колонку его, иначе не остановишь.

Озирается. Вынырнул из своего джаза-неджаза. Давай, возвращайся. Обратно в мир.

– Так у тебя машина есть?

– Есть.

– Зеленый «раум»?

– Скорее бело-зеленый.

– А зачем тебе машина?

– Удобно. Это удобно.

– Так ты, может, запаркуешься так, чтобы и всем удобно было, не только тебе?

Ага, глазами зыркает. Значит, точно раскорячился прямо под соснами. Кто бы сомневался.

– Если им неудобно, можно в соседнем дворе поставить.

– А ты был там, в соседнем дворе? Там тоже как шпроты в банке…

– Не вижу, чем я мог бы помочь здесь.

И спокоен ведь, зараза, вот что! Спокоен ка как три удава, блин. Выбешивает… Ну понятно же, что недавно машина, нихрена не умеет ни водить, ни парковаться, а самомнение уже… Выше крыши самомнение! Куда тебе!

– А ничего, что это клиенты? – даже меняю всегдашний ироничный тон. – Ты не отворачивайся, послушай, – на чуть более раздраженный. – Ну ты ж за монетизацию у нас? Так вот – ты живешь с их денег. И если их не будет, ну не захотят люди парковаться в соседнем квартале, чтоб тебя такого одарённого послушать… Так вот, тебя не будет тоже.

Вот понимает же, что не прав. Но. Сидит пыхтит и никуда не идет. Жертва некоммуникабельности.

– Чей зеленый «раум»?

Ещё кто-то с улицы вошёл. Ба, дак это ж босс новый у нас. Ну-ка, ну-ка…

– Да не знаем вот, – снова всегдашним ироничным тоном. – Террористы наверное. Надо бы в ФСБ позвонить.

– Это мой, – и не сказать, чтобы с боссом приветливее был. Мальчик наш.

– Кириллос, привет. Переставь, пожалуйста. Я там место у баков видел. Ну не проехать вообще.

Молча отложил инструмент. – Кириллыч-то. Так же молча встал и вышел. Значит, работодателя своего ты слушаешь. А на остальных плевал с высокой крыши. Паразит…

И Кирилл вышел. Под звездное уже небо, рано вечереет и холодно. Просто сел в свой «раум», а точнее не свой, материнский. Подумал мимоходом, что у матери пройдут экзамены в музыкалке, и она уедет на всё лето опять. Зарабатывать на учёбу ему. Есть места, где можно заработать саксом. В ресторане, подумать только… И до этого надо бы освоить хоть самые простые маршруты по городу. Самому. Пока есть кому подсказать. Потом просто завёл и переставил машину к бакам, не обманул Михей, точно место есть. Всё просто. Ну… в нашем мире и на наш взгляд. А какие сложные структурные связи при этом нарушились, между вот этими холодными звездами и нами, например. И каким процессам был дан старт от перераспределения общей массы машин во дворе… Сие нам не ведомо, как один герой говорил. У нас всё просто. Заглушил машину, вернулся в подвал и продолжил играть с того места, где остановился. «…давай… тыкы-джь… газу, давай… тыкы-тыкы-джь… джазу…»

– Эй, маэстро, – прерываю. – Вы гениальны, конечно, спору нет. Одно «но».

Беру инструмент и заряжаю. Одна партия своя, без минуса, до безобразия простая. На «довесках», и понятно, что основная мелодия как раз в этих окнах, где бас молчит. А вот… вот шагающий пошел. Но коротенько, и слэпом накрыло, щелчками по «мертвым» нотам. Что-то разухабистое за кадром прячется, что-то непристо-ойное…

– Но. Вот это когда-то сделал Анатолий Крупнов, – обрываю на середине фразы. – На песню Владимира Высоцкого «Что случилось в Африке». Песня хорошая, но упор – на содержание, как и везде почти у Высоцкого. А Крупнов вот такую оригинальную форму… Ничего не напоминает?

– А кто это – Крупнов?

– Да, действительно – кто? Кто мы все в этом мире?.. Предположим, что просто басист. Был такой басист. Ну ты оценил? Вещь-то? Ну круче сама по себе?

– Да не знаю…

– В смысле «не знаю»? Что, Шнуров лучше?

– Нет, и Шнуров не очень мне.

– Погоди, погоди… А зачем ты его тогда делаешь? Делаешь зачем?

– Ну… – молодое дарование чуть смущается. – У этой целевой аудитории будет спрос. На это именно.

А может и не смущается. Может, просто не всем свои взгляды высказывает.

– …прикинь! – это я уже бармену. – Вот нихренашеньки же не знают – и не хотят, главное! Человек, играющий на басу, не знает Крупнова. Охренеть! Зато целевую аудиторию прорубает на раз – здесь прокатит «Ленинград». Здесь и для кассирш из «пятерочки». Они, правда, еще Михайлова почитают. Станислава, не Александра. Так слабай им Стаса! Михайлова, ага…