Сказки бурого болота. Часть 3. Сумеречное зрение

        То ли от потрясения, то ли от неожиданной активности у Доротеи начались схватки. Она запаниковала, так как знала, что младенец лежит неправильно и муж этим очень обеспокоен. Схватки продолжались, все усиливаясь, почти без перерыва, а Элайи  еще не было. Пожилая мать и жена хозяина ничего не смогли поделать. И когда врач вошел в комнату, обе заплаканные женщины молились о только что отошедшей на небеса роженице и так и не увидевшем свет ребенке.

        Элайя упал на колени перед телом мертвой жены и затих. Боль была настолько невыносимой, что не хватало слез. На бледных остывающих щеках любимой все еще блестели бисеринки пота, но лицо уже приобрело умиротворенное и благоговейно спокойное выражение, подобающее встрече с Всевышним.

       Вдруг под рукой что-то толкнулось. Элайя вздрогнул и прижался ухом к твердому животу Дори. Еле слышно и часто-часто в нем все еще билось маленькое сердечко, которое уже не могло получить от матери никакой помощи. Не помня себя, бледный до синевы, взлохмаченный, в коричневой корке чужой запекшейся крови, страшный, как сам сатана, врач ринулся к столу с остатками обеда.

        Схватив нож, на глазах онемевших от ужаса  женщин он очень быстро и четко сделал длинный поперечный разрез на большом животе. С глухим стуком на пол рухнула без чувств молодая трактирщица, а ее шустрая свекровь, громыхая деревянными башмаками, ринулась на кухню за водой и полотенцами. Через час обе бедные женщины, как заводные, метались между умирающими жертвами бандитов, их маленьким сыном и слабо дышащим новорожденным.

       Элайя уже зашил чрево любимой суровыми нитками, обмыл тело от крови и пота, переодел в единственное, очень красивое, оставшееся от прошлой жизни платье, которое Доротея  так берегла, чтобы предстать в нем перед родителями супруга.

       Робкое утреннее солнце, словно нехотя, осветило скорбную сцену прощания в маленькой комнатке  на втором этаже трактира. А к обеду, вернувшись с кладбища, люди услышали  громкий требовательный плач голодного младенца. Ещё через несколько дней слабо держащийся на ногах маркиз де Шопре слезно благодарил чудесного врача, вырвавшего и его, и  жену из лап самой смерти. Не в силах пока путешествовать самостоятельно, он послал за помощью в свое поместье сына трактирщика и теперь умолял Элайю дождаться его, дабы отблагодарить  хоть деньгами. Но оставаться в этом поселке ещё какое то время было выше сил несчастного вдовца.

       С утра оба мужчины навестили унылый сельский погост, где рядом возвышались два холмика комковатой глинистой земли. По велению и щедрой оплате маркиза за столь короткое время были подготовлены плиты, на одной из которых  выгравировали имя Филипп де Шопре, на второй – Доротея Арманьяни-Скалигер. Даты рождения с разницей около трех лет, а дата смерти одна. В ту страшную ночь врач уже не застал в живых юного маркиза, тот до последнего мужественно сражался с головорезами, защищая  раненую мать.

        Может быть, Элайя оказался очень самонадеянным, спеша покинуть негостеприимный поселок, но тогда ему показалось, что дочка достаточно окрепла для дальнейшего пути.

       Почти без гроша в кармане, с небольшим детским приданым, собранным сердобольными женщинами, и запасом еды Элайя отправился домой, оставив в здешней земле половину души. Однако, дорога с младенцем на руках стала не в пример труднее, и вскоре врач пожалел, что не послушался маркиза и трактирщика. Хорошо, что  совершенно случайно вспомнил о младшем брате отца, дяде Жозефе, жившем в Сент-Этьене, где  он оказался холодной осенней ночью.

        Так, по воле случая, дом дяди навсегда стал домом и для него. Дядя помог выходить маленькую Герти, но Элайя заметил, что при взгляде на ребенка старик постоянно хмурится. Только намного позже молодой и менее опытный врач понял то, что с первого взгляда было ясно его дяде – мозг девочки явно пострадал от недостатка питания и кислорода в чреве мертвой матери.

       В  доме дяди  Элайя вскоре стал не только полезен, но и незаменим. Старик с удовольствием видел в нем свое и брата продолжение. Тягу к медицине они унаследовали от деда, друга знаменитого Мишеля Нострадамуса. У Элайи был тот же пытливый ум исследователя и фанатичная самоотверженность врача. Не чурался он и алхимии. Старик пока не рассказал ему о хранящемся в секретной комнате в подвале обширном архиве уникальных записей деда и провидца.

        После известия о смерти брата ему удалось тайными путями пробраться в особняк, где все это хранилось, и вывезти рукописи и кое-какие ценности семьи. Не мог он допустить, чтобы записи попали в руки невежд, таких, как жадный градоначальник и его приспешники. Пусть удовольствуются домом. Сам он не стал предъявлять права на родовое гнездо, оставив псам их кость.

        А в последнее время все больше раздумывал, можно ли доверить племяннику бесценный кладезь знаний, достоин ли он? Или пусть манускрипты и дневники ждут своего часа, как повелит Господь. То, что он до сего времени видел в племяннике,  радовало, но осилит ли его неискушенный современный ум совершенно бредовые, фантастические идеи и древние науки исчезнувших цивилизаций? Сам старик, начав изучать записи, понял, что не готов, и давно забыл дорогу в тайную библиотеку.

       Элайя успешно вел прием, готовил отличные лекарства и по славе почти превзошел дядю. Многие его  методы были новы и страшили старика, но Элайя в борьбе с хворями применял весь опыт, накопленный во время путешествий по Азии и Востоку. Кроме этой основной работы, он много времени проводил в лаборатории, мечтая изготовить лекарство для подрастающей дочери.

        Природа брала свое, и к пяти годам девочка приобрела черты любимой Дори. Но она почти не разговаривала и целыми днями могла сидеть в одной позе там, где усадят. Не знала, что надо умыться, посетить туалет, поесть. При этом ее взгляд вовсе не был пустым, а лицо не имело признаков скудоумия. И отец не терял надежды. Габриэль и Бригитта любили малышку и, хотя она и не была ласковой и не имела поведения, обычного для ребенка ее возраста, они охотно возились с ней, как с живой куклой. Самую большую и светлую комнату в доме обставили с дворцовой роскошью, наряжали девочку красиво и дорого, причесывали прекрасные локоны.

        Но она ничего этого не замечала, так и обитая в своем мире. Дядя, никогда не имевший собственных детей и не умевший с ними обращаться, тем не менее, много времени проводил в комнате Гертруды. Однажды Элайя застал такую картину: Жозеф сидел в кресле, держа толстую книгу, а девочка, пристроившаяся у него на коленях, тоненьким пальчиком тыкала в страницу и слабым, неуверенным голоском тянула буквы. Элайя тогда долго наблюдал за ними из-за угла и впервые за долгие годы плакал от горя и счастья.

       К осени девочка умела писать, читать, то есть, вместо пустого сидения, глядя в одну точку, она теперь тщательно проговаривала слова из книг, хотя вряд ли понимала, о чем идет речь. В остальном ничего пока не изменилось, свою комнату она не покидала, ни с кем не общалась. Но старик, постепенно  удалившись от практики, все больше времени проводил с ней. Девочка каким-то неведомым чутьем узнавала, когда он входил в комнату, и поворачивала голову на его шаги. К другим никаких  эмоций не проявляла.

       Однажды к рождественскому обеду за спиной усевшегося за стол Элайи послышались странные звуки – тяжелые шаркающие шаги Жозефа перемежались частым легким топотком. Элайя, замерев, не смел повернуться, но видел на лицах сидящих напротив Бригитты и Габриэля выражение бескрайнего удивления. Старик уселся на свое место, и на колени к нему тут же вскарабкалась Гертруда. По-прежнему не замечая никого вокруг, она вопросительно подняла глаза на старика, и тот ободряюще улыбнулся.

        Девочка сложила ладошки и стала тихо читать молитву, опустив глазки в стол. Закончив, снова дождалась команды и взяла в руки хлеб. Онемевшая Бригитта не сразу сообразила положить в тарелку хозяина мясо. Получив от девочки первую в жизни улыбку, женщина в слезах убежала в кухню, и все услышали всхлипы, перебиваемые сумбурной молитвенной речью. Двое мужчин за столом молча роняли слезы, а старый врач с победоносным выражением лица помогал ребенку справиться с косточкой. Закончив есть, девочка потянулась за кружкой и выпила воды, потом, поцеловав дедушку в нос, спрыгнула с колен и выжидающе стояла возле стола.

– Умница, Гертруда. Что еще ты забыла сделать?

       Девочка обошла стул деда сзади и подошла к отцу. Улыбнулась, обеими ручками притянула его за шею и ткнулась носом в заросшую щеку. Потом сделала реверанс и снова посмотрела на старика.

– Все правильно, девочка. Ступай к себе, почитай. Я скоро приду, – и, как ни в чем не бывало, принялся за еду. – Что сидите, все же стынет. Бригитта, где ты там?

Глава 6

Напасть

САПОЖОК. НАШИ ДНИ

       Мишка проснулся от холода. Ничего не понимая, разглядывал хмурое серое небо через выбитые местами закопченные стеклоблоки. В бок впилось что-то острое. Просовывая к больному месту руку, удивился, что она подгребает целую кучу мусора. Вытащил обломок кирпича, повертел в руках, отбросил. Закрыл глаза. Снова открыл. Темные стены никуда не исчезли. Мишка сел и, обхватив себя за замерзшие плечи, огляделся.

        Огромное пустое помещение типа ангара или гаража. Бетонные плиты стен терялись под массивными балками высокого потолка. С одной стороны большой открытый проем – когда-то там были ворота. Теперь одна их створка валялась на полу, а вторая болталась на единственной петле, нещадно громыхая гнилыми деревяшками. В голове гудело, и очень хотелось пить. Парень поднялся, и его тут же шатнуло в сторону. Едва не упав, влетел в стену. Удар немного отрезвил.

        Домой добрался на автопилоте, звонил-звонил. Никого. Пришлось перелезать через забор, ключей почему-то не было. Ввалился в дом через заднюю дверь, открыто – значит, мама  где-то рядом, скорее всего у сестры. В ванной стащил с себя грязную толстовку и сильно пропотевшую футболку. Светлые джинсы были уделаны так, будто месяц работал в них на стройке. Мысли ворочались с большим трудом, думать не было ни желания, ни сил.

        Долго, чуть ли не до крови тер себя мочалкой и несколько раз мыл голову. На щеках неприятно щекоталась отросшая щетина, побрился. Кипяток из лейки не единожды менял на ледяной, до мурашек, душ. Наконец, почувствовав себя человеком, побрел на кухню. Поставил чайник. Открыл холодильник. На дверке каталось с десяток яиц. Стоял одинокий открытый пакет молока и масленка. Что-то не похоже на маму. Когда чайник засвистел, Мишка уже наготовил себе десяток бутербродов – печеньки, масло, печеньки. Понюхал молоко, вроде, не старое. Долил в кофе и сел ужинать.

       Первым в кухню заглянул отец и тут же вышел. В коридоре послышался шум, затем влетела мама и повисла на шее. Едва подостывший кофе от неожиданности Мишка вылил себе на колени. В дверях показался Вовка, постоял немного, подпирая косяк, а потом, прищурившись, подлетел к брату и отвесил хороший подзатыльник. Этого Мишка стерпеть уже не мог. Завязалась потасовка. Надя взвизгнула и отскочила в сторону. Шмелев растащил детей в стороны и встал между ними.

– Па, он первый начал. Че я ему сделал? По башке – бац, думает, ему все можно? – Вовка, сопя, снова ринулся в бой, отец еле справился.

– Надя, оттащи этого воробья драчливого куда-нибудь.

– Не надо. Сам уйду. А вы нянчитесь тут со своим сокровищем. Донянчились уже. Видал вон он всех нас.

       Надя затолкала Вовку в его комнату и вернулась на кухню. Мишка вытирал голые коленки мокрым полотенцем.

– Блин, ведь только что помылся. Мам, он первый полез. Ты же все видела. Да?

– Урод, ты где неделю шлялся? Мы тебя уже похоронили, – проорал из коридора брат. Мишка плюхнулся на табуретку.

– Ма, чего это он говорит? – Надюша, вся в слезах, улыбалась.

– Володь, да ладно тебе. Главное, он тут, с нами. Все остальное уже не важно. Совсем не важно.

– Так, мам подождите. Что он несет? Какую неделю? Ну да, я немного задержался, наверно, и перепачкался. Но я все объясню. – Мишка растерянно переводил взгляд с родителей на брата.

– Да что такое стряслось?

       Отец хмуро смотрел в темнеющее окно.

– Миш, ты же должен понимать, когда восемь дней от человека ни ответа, ни привета, как мы должны себя чувствовать?

– Какие восемь дней, па? Вы чего?

– Он, сучонок, еще спрашивает! Мам, я к Вале. А то убью этого урода. – Вовка хлопнул дверью.

– Миша. Тебя искали восемь дней. Где ты был?

– Да какие восемь дней? – и уже гораздо тише. – Так это что, правда?

– А ты думаешь, такими вещами шутят?

       Заплаканная тетка чуть не снесла вешалку в коридоре, еле вписавшись в поворот, и теперь всхлипывала на шее племянника. Совински топтался в дверях. Отец поманил его в сад, на лавочке сидел злой Вовка.

– Ну чего ты злишься, сын? Все же хорошо. Сам нашелся, сам пришел. Мало ли, что бывает.

       Вовку прямо приподняло со скамьи, но Совински усадил его обратно.

– Знаешь, за то время, что я знаю его, у меня сложилось определенное впечатление о твоем брате. Здесь, по-моему, не так все просто. Я имею в виду, он не просто загулял.

– Ты думаешь о том же, о чем я?

– Думаю, да. Скорее всего, наркотики.

– Но как же?

– А как это вообще бывает. Сам-то что говорит?

– Удивлен сильно. Как будто не понимает, о чем идет речь.

– Что и требовалось доказать. Па, говорил тебе, этот друг его, Седов, он же явно на чем-то сидит.

– Хорошо, давайте не будем пороть горячку. Надо во всем разобраться. Вов, позвони своим, что нашелся.

– Да позвонил уже. Пойду я к Кате, ладно? И так целую неделю не виделись.

– Иди, иди, только осторожнее, пожалуйста. И с братом больше не ссорься, я тебя прошу. Вы же взрослые люди.

       Проходя по коридору, Вовка сделал вид, что не замечает идущего навстречу Мишку, и больно двинул его плечом. Мишка отлетел к многострадальной вешалке, но смолчал. Вышел в сад.

– Пап, дядь Володь, простите меня, но я правда ничего не понимаю.

– Разберемся, сынок…

Глава 7

Соседка

САПОЖОК. НАШИ ДНИ

       Жизнь в новом старом доме потихоньку налаживалась. Во всяком случае, так казалось Ренате. Она часами возилась в  столетнем  хламе, впрочем, это всегда было ее любимым занятием.

       В первую же ночевку Оскар не смог уснуть, потому что под шкафом  шумно скреблась мышь. Утром взбешенный мужчина в одиночку отодвинул дубовую громадину от стены и едва не задохнулся от вековой пыли. В самом углу плинтуса была прогрызена дыра, через которую ночная гостья свободно посещала спальню.

        Оскар выругался и открыл окно, чуть не выломав при этом трухлявую раму. У него не было ни малейшего желания здесь оставаться, вот только матери тут и вправду стало гораздо лучше. Иногда даже казалось, что страшный диагноз просто ошибка, а рак, поедающий ее организм, вовсе исчез. Она вновь стала энергичной, резкой, носилась по дому, как молодая. Вот только на традиционную вечернюю пробежку сил всё равно не оставалось.

       Оскар смотрел, как серые клубы медленно вытягивались в распахнутое окно, и старался удержаться от желания расколотить все вокруг. Из соседнего двора раздался шум, там явно переругивались. Оскар встал на цыпочки у окна и увидел удивительную картину. На дорожке стояла белая коза в бейсболке, темных очках любимой модели Сильвестра Сталлоне и курила.

        Хотя нет, это был всего лишь окурок, коза пожевала его губами, потом он исчез в ее пасти. Животное со смаком его прожевало и потянулось бородатой мордой к высокому растению с большими шапками огненно-красных цветов. Из дома выскочила девушка, схватила козу за ошейник и потянула в сад.

– Вот, Бэлла, зараза такая, опять мне из-за тебя досталось. Отец, конечно, сам виноват, что свои бычки везде бросает. А ты-то не забывай, что капля никотина убивает лошадь. Ты – в пять раз меньше, слопаешь еще пару, и тю-тю. И даже шашлык тогда из тебя не сделаешь.

       Коза внимательно слушала, пока девушка привязывала веревку к врытому в землю колу. Хозяйка сняла с козы бейсболку и очки, отвесив щелбан по лбу, водрузила на себя и пошла к дому.  Длинная, ногастая, с белесыми бровями и ресницами, с выгоревшими почти до белизны волосами. Оскар невольно улыбнулся – вся злость испарилась. Эта смешная девчонка общалась с козой, как с человеком –  в том обществе, где вращался он, этого бы не поняли.

        Отошел от окна, присел на кровать. 7 утра, еще очень рано. Он успеет приготовить завтрак до того, как откроются  магазины. Единственное, чего не захотела терпеть мама в этом доме, была  старая сантехника и ему предстоял нешуточный ремонт. Оскар усмехнулся, по-хорошему, этот дом надо просто снести бульдозером, вздохнул и побрел в ванную.

        Потом две недели в доме было полно чужих людей. Шел полный ремонт ванной и кухни, косметический в комнатах. Рената сорвала голос, оберегая раритеты от слишком старательно все моющих и чистящих женщин, присланных клининговой компанией. Оскар не скупился на оплату, но очень торопил. Ему, как и матери, были физически необходимы покой и тишина.  За это время они оба так настрадались от царившего вокруг хаоса, что первую ночь в полной тишине спали без задних ног.

        Оскар, впервые ночевавший в своей обновленной комнате, проснулся от шума за окном. Новые стеклопакеты не спасали от остервенелого собачьего лая и кошачьего визга. Он уже знал, что у соседей есть собака по имени Рекс, пес породы столбовой дворянин. Существо в общем спокойное и не желающее лишний раз открывать пасть. Бравого охранника он изображал только в присутствии хозяев. А сейчас  во весь свой немаленький рост почти дотягивался до разделявшего участки заборчика, на котором, ощетинившись и выгнув спинку, пытался спастись худенький грязный котенок.

        Бедняге некуда было деться, деревьев рядом не видать, а спрыгнуть по другую сторону забора он не догадывался, видимо, от испуга и метался по узкому верху тесин, оглашая криком всю округу. Оскар сам не знал, почему распахнул окно и спрыгнул в сад. Ор на мгновение затих. Бедный мяука  решил, что потерял последний путь к спасению. Оскар схватил его за шкирку и держал на весу, разглядывая. В этот момент из окна соседей высунулась взлохмаченная  сонная блондинка.

– Рекс, зараза. Чего разгавкался! – вышла и увела собаку за дом, где, видимо, привязала, так как вернулась одна. Оскар стоял с котенком в руках, девушка заметила его.

– Ой, здравствуйте. Они вас тоже разбудили? Простите, пожалуйста. Я подкармливаю этого котенка, он приблудный. А собаку отпускаем на ночь побегать по двору. Давайте его сюда, я сейчас принесу ему что-нибудь.

– Здравствуйте. А если он ничейный, можно я возьму его себе? У нас тут мыши. Меня зовут Оскар.

– А я Оля, но все зовут меня Леля. Так что, зовите, как вам больше нравится. А котенка, пожалуйста, забирайте, я буду очень  рада. Жалко его, а у нас уже есть два своих лодыря.

– Вот и отлично. А кто он, мальчик или девочка?

– Не знаю, я не брала его в руки, вдруг больной. А я смотрю, вы основательно здесь потрудились. Вы тут жить будете? Или так, на лето?

– Будем жить постоянно. Надеюсь, не помешаем.

– Да вы что? Мы так расстроились, когда бабу Катю забрали. Пустой дом рядом – это же так неприятно. Так что, мы очень даже «за». Живите на здоровье. У нас здесь хорошо, тихо. Извините, я пойду, мне на работу надо собираться.

       А Оскару ничего не оставалось, как лезть обратно в окно, из которого так опрометчиво выпрыгнул.

        Едва войдя на  кухню, Рената увидела на диванчике худющее и дрожащее мокрое существо рыжего цвета. Оно жалобно мяукало и пыталось вылизывать шерстку. В дверях показался сын с феном в руках.

– Мама, добро утро. Я не успел его высушить, мы только что искупались. Сейчас, сейчас.

– Оскар, кошек нельзя сушить феном, она же испугается. Сама высохнет, тепло же. Что это вообще такое? Я разве говорила, что нам нужно завести кошку?

– Мама, это кот. Смотри, какой красивый. Мы назовем его Лев, и он будет защищать нас от мышей.

        Дама поморщилась.

– Надеюсь, ты понимаешь, что все хлопоты, связанные с его воспитанием, тебе придется взять на себя. Я не желаю возиться с этим рассадником блох, глистов и аллергии. Завтрак сегодня приготовлю сама. Унеси это, пожалуйста, отсюда. – И принялась раздраженно греметь посудой.

Глава 8

Посвящение

1611 г. СЕНТ-ЭТЬЕН

     Рождество прошло, как в радужном тумане. Вечером Элайя истово молился в своей комнате, когда туда вошел Жозеф. Молодой врач, как был на коленях, так и пополз к дяде. Обняв его ноги, покрыл их поцелуями.

– Угомонись, сынок. Позволь, я присяду. Да, мы с девочкой достигли больших успехов, что и решили сегодня продемонстрировать всем вам. Но вы не должны обманываться, ее мозг по-прежнему наполовину мертв. А то, что ты видел, не более, чем «дрессировка». Как у бродячих артистов со зверями. Нет, нет, погоди отчаиваться. Такой, как все, она , конечно, никогда не станет, ей постоянно будет необходима помощь со стороны  в житейских  делах. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы хоть немного приспособить ее к окружающей действительности. К сожалению, времени на это остается не так много. Да, да, мой друг, я болен и вряд ли доживу до следующего Рождества. Но я пришел сейчас поговорить о другом. Долгие годы я наблюдал за тобой и пришел к выводу, что из всей нашей семьи, пожалуй, только тебе суждено получить тайные знания, волей судьбы оказавшиеся в моих руках. Сам я почувствовал, что слаб умом и недостоин познать их, но в тебе вижу продолжение твоего деда и его сподвижников. Поэтому ничего не говори сейчас и идем со мной.

       Старик медленно поднялся и взял со стола лампу. Идя по коридору, мужчины слышали, как Бригитта весело щебечет в комнате Гертруды, иногда ей односложно отвечает тонкий детский голосок. На кухне, возле остывающей плиты, грелась собака. Жозеф вошел в темную прихожую, ведущую во двор, кладовую, угольный склад и винный погреб. Толкнул толстую дубовую дверь погреба и подкрутил фитиль лампы, так как многолетняя тьма тут же поглотила робкий огонек. Из запасов вина в обширном помещении мало что оставалось – пара небольших бочонков да десяток облепленных пылью и паутиной бутылок, вот и все. Сам хозяин любил молодое кислое вино, как он говорил, живое, а гостей здесь никогда не принимали.

       Пустые стеллажи Жозеф приспособил под хранение различных минералов и соли. Элайя удивился, чего он здесь не видел? Иногда по несколько раз в день приходилось спускаться сюда за тем или иным веществом для изготовления лекарств или проведения опытов. Но возле винного стеллажа старик поднял палец, приказав внимательно смотреть, и передал лампу племяннику. Сам обеими руками уперся в дубовые столбы и с силой надавил на них всем телом. Почти бесшумно стеллаж вместе с частью стены  въехал в стену, образовав с одной стороны проход. Забрав лампу, Жозеф сделал знак следовать за собой. Проход почти сразу резко поворачивал влево и полого уходил вниз. С потолка свисали клоки заплесневелой паутины, и однажды прямо на лицо Элайе упало большое скользко-холодное насекомое с множеством быстро перебирающих лапок, спугнутое  невиданным чудом –   неярким светом лампы. Мужчина судорожно смахнул его и передернулся, а Жозеф уже поднимался по каменным ступеням. Вскоре взору открылась сплошная темная кирпичная стена. Тупик? Старик нагнулся, светя лампой, поближе к кладке и высветил какой-то  еле заметный орнамент на кирпиче  почти в самом низу, надавил на него, утопив всю ладонь внутрь стены, но больше ничего не произошло. Минуту постояв на лестнице и удовлетворенно хмыкнув на какой-то тихий скользящий звук, сделал знак осторожно идти обратно. У самого подножия лестницы, где они прошли всего пару минут назад, теперь зиял широкий черный провал. Жозеф оторвал кусок льняного платка и поджег его от лампы. А потом бросил в колодец. Долго и бесшумно летел он, ничего не освещая, и скрылся из глаз уж совсем крошечной искоркой. У обоих по телу пробежал холодок, а потом старик, поставив лампу на ступеньку, считал кирпичи сбоку на стене. Показал Элайе третий снизу над третьей ступенькой и четвертый над четвертой с другой стороны. Присев на корточки, одновременно вдавил оба кирпича внутрь кладки. И тут тупиковая стена со страшным скрежетом давно не смазанного механизма отошла в сторону, открыв очередной темный зев.