Мила и Юра

Кухоньки в доме были скромные, если не сказать – крошечные, поэтому стол у Железновых привыкли накрывать в большой комнате. Уж чего, а стряпать Анна Алексеевна действительно умела.

Людмила сладко потянулась:

– Наконец-то, в кои веки, наемся сладкого.

Она, худенькая и невысокая (152 см), последние семь лет жила на жесточайшей диете. Регулярные тренировки позволили ей дорасти до кандидата в мастера спорта по спортивной гимнастике. К своему стыду, как Юра не старался, в школьных соревнованиях никогда не поднимался выше пятого места по подтягиванию, выдыхаясь на одиннадцатом разе. Девочки, обычно отжимались от пола, но Людмиле разрешали соперничать с ребятами. Что характерно: она играючи их побеждала, подтягиваясь больше тридцати раз и было видно – это не предел.

В сентябре 1969 года она решила прекратить тренировки: результаты не росли, большой спорт уже не маячил (поджимал возраст), а тратить попусту время, при отсутствии перспектив, не очень-то и хотелось.

– Юрочка, – потенциальная тёща обратилась к младшему Бревнову – какие у тебя планы на будущее, в смысле профессии?

– Сашка хочет поступать в МИСИ и меня зовёт, а сам я предпочёл бы МИСИС.

– К старшим надо прислушиваться. Я только не поняла в чём разница – названия почти одинаковые. Может профили схожи?

– Нет, что вы, Анна Алексеевна, это совершенно разные вузы. Старший брат решил пойти в инженерно-строительный, а у меня в мыслях Московский институт стали и сплавов.

Тут встряла в разговор Людмила, заявляя с долей иронии:

– В Егорьевске нет сталеплавильного производства. На механическом заводе делают латунь, а на «Комсомольце» чугун льют, да бронзу, «Техоснастка» не в счёт, как и два крошечных – «Металлист» и «Насосный». Другое дело – стройка, там сейчас такая нехватка среднего руководящего звена…

Юра отпарировал, жуя кекс с изюмом:

– Между прочим, наш «заборостроительный» (институт коммунального хозяйства) уже готовит руководящих жуков, а ты сама решила поступать в станкостроительный техникум. Где же логика в твоих словах?

Старшая Железнова выставила вперёд ладонь, как бы притормаживая спор молодежи:

– Ну хватит, довольно, пейте чай. Через год, глядишь, вы уже будите учиться и все станет ясно. Лучше я вам что-нибудь интересное из истории расскажу, а профессии успеете выбрать. Их столько развелось в нынешнее время, голова кругом пойдёт: геологи, орнитологи, спелеологи, археологи, уфологи, прости господи. Есть уж совсем узкие специалисты…

Из прихожей донеслись непонятные звуки. Анна Алексеевна, одним ухом прислушиваясь, продолжила:

– Кого бы привести в пример как совсем узкого специалиста. Вот, скажем, э, э…

– Проктолог, – в большую комнату развязно ввалился зять Федя, – один из самых узких…

За его спиной ворчала Нина:

– Сроду всю малину изгадит.

Федя как ни в чём не бывало продолжил:

– Маманя, готовы ли мои любимые пироги с яблоками? Уж больно по ним соскучился.

Потом было шумное вечернее пиршество. Перед т ем, как убрать со стола грязную посуду, тёща Феди всё-таки ввернула свой небольшой исторический рассказ:

– Вы, как мне кажется, мало знаете о, казалось бы, второстепенных личностях, сыгравших значительную роль в родной истории. Вот, к примеру, выпускницы Смольного института благородных девиц. Сам институт основан по инициативе Ивана Бецкова пятого мая 1764 года. Ему уже исполнилось 205 лет. Сам Бецкой внебрачный сын князя Трубецкого…

– Значит, игриво перебил Федя, – внебрачный сын Бецкова носил бы фамилию Цкой?

– Не исключено, только я прошу не перебивать. К слову, цель создания учебного заведения звучала так: дать государству образованных женщин, хороших матерей, полезных членов семьи и общества. Платья выпускниц шили из кисеи, так ткань называлась, потому и прозывались они кисейными барышнями. Девочки поступали туда не старше шестилетнего возраста, и родители давали расписку, что ни под каким предлогом не будут требовать их назад в течении двенадцати лет. Последний выпуск состоялся уже при временном правительстве в 1917 году. Из ранних выпусков прославилась больше других личная шпионка царя Александра 1 Доротея Бенкендорф, она же Дарья. Её поначалу пытались выдать замуж за любимца императора Алексея Аракчеева, но кандидат был с гневом отвергнут. Другой претендент – граф Христофор Ливен её устроил, и Дарья стала женой дипломата. Она сумела охмурить австрийского канцлера Меттерниха и французского премьер-министра Француа Гизо. Читала и говорила на четырёх языках. А вот для русского искусства и поэзии особую роль сыграли две другие выпускницы смольного института. Елена Денисьева стала настоящей музой для Тютчева, пусть не совсем законной, но именно благодаря ей появились мировые шедевры лирики. А вот ещё одна знаменитая личность – Екатерина Керн, дочь той самой, Анны Керн, юношеской любви самого Пушкина. Девушка окончила учёбу с отличием, а через три года вернулась в институт, став классной дамой. В смольном служил тогда муж сестры композитора Михаила Глинки. Будучи в гостях у сестры, он и познакомился с Екатериной Ермолаевной Керн. Они влюбились друг в друга, хотя разница в возрасте составляла 14 лет; разумеется, композитор был старше. Дочь Анны Керн стала для Михаила Ивановича источником вдохновения. Ей он посвятил «Вальс-фантазию», ряд известных и не очень романсов. К сожалению, они расстались. Керн, потерявшая всякую надежду, вышла замуж за юриста Михаила Шокальского, родила сына и через десять лет осталась вдовой, посвятив себя воспитанию ребёнка. Средств к существованию не было до такой степени, что на еду приходилось зарабатывать в качестве гувернантки. В эти тяжелые годы ей помогал выжить только сын Пушкина – Григорий Александрович. Сынок оправдал надежды матери – он стал президентом Русского географического общества, а ещё Юлий Шокольский был академиком Академии наук СССР.

Нина принялась собирать посуду. Анна Алексеевна немного помолчала в задумчивости и, прежде чем помочь старшей дочери, тихо произнесла:

– Много страстей и тайн хранило это официозное, парадное заведение.

Федя всё-таки не утерпел:

– Согласитесь, чувствуется, кто создал институт благородных девиц. К чему прикоснулась грешная рука, то грехом и поросло. Получается смольный институт благородных девиц, из того, что он декларировал, сумел дать лишь полезных членов общества…

Замысел Людмилы удался. Она легко уболтала Юру на поездку с ночевкой в Зайцево на шестое и седьмое января нового 1970-го года.

Пока взрослые члены семьи увлеченно спорили, девушка пошла провожать одноклассника. Воровато оглядываясь по сторонам, она неожиданно чмокнула Юру в щёку. Он застыл на месте, как статуя, слегка растерянный, а Людмила, лукаво на него взглянув, вытянулась на носках и поцеловала его в губы. Этот секундный поцелуй, почти невинный, оказался для него первым.

Зима выдалась на редкость снежной. Новый год встречали в приподнятом настроении, а чуть раньше, в школе, отметили предновогодний вечер-бал для старших классов. Младшеклассники и среднеклассники 28-го декабря собираются на утренники с дедом морозом, конкурсами, попрыгушками и прочими детск5ими развлечениями, а восьмому, девятому и десятому классу устраивали почти взрослые вечера.

Юра с самого начала не очень веселился, а задумчиво вглядывался в лица развлекающейся молодёжи. Иные уже успели злоупотребить портвейном в туалете, а пара великовозрастных балбесов, которым шёл девятнадцатый год (они по два раза оставались в одном классе), набрались весьма изрядно, вплоть до изгнания с новогоднего бала. Они мёрзли за закрытыми дверями школы и время от времени предпринимали настойчивые попытки проникнуть внутрь помещения. На страже дверей, сменяя друг друга, стояли уборщица тётя Вера, морщинистая и решительная старушка крепкого сложения и физрук Сергей Андреевич. Тем не менее, когда часовые отвлекались, этим олухам, по прозвищам Бес и Ряха трижды удалось прорваться на мероприятие. Дошло до того, что завуч пригрозила вызвать милицию. Злодеи нехотя ретировались.

Юра два раза танцевал медленный танец с соседкой и отметил с удивлением, что Людмила прижимается к нему несколько теснее приличия. Улучив момент, он ушёл незамеченным из суматохи веселья на старинную деревянную лестницу ведущую наверх и задумчиво уселся на верхнюю ступеньку первого пролёта. Из фойе доносилась музыка, девичий визг и смех. На лестнице было темновато и хорошо размышлялось. На площадке второго этажа едва различалась дверь кабинета немецкого языка и стенды на стене.

Людмила обнаружила его минут через пятнадцать, догадавшись, куда он мог исчезнуть. Плохо видящая, после яркого света фойе, она поднималась, осторожно нащупывая ногами ступени. На полпути одноклассница различила силуэт сидящего Юры и, подойдя, осторожно опустилась рядом с ним.

С минуту помолчали. Она взяла его левую ладонь в обе свои и спросила полушепотом:

– Ты чего? Скучно там, да?

– Нет, совсем не скучно. Просто я задумался.

– О нас?

– Вообще задумался, о нас в том числе. Представь себе, через каких-то полгода нас здесь уже не будет.

– Ну и что? Мы будем в других местах, может получше этого.

– Ты не поняла. Нас никогда уже тут не будет.

Я только сейчас задумался о времени. Грустно, никогда больше школьная жизнь не повторится.

Людмила отпустила его руку и своей правой рукой легонько погладила его по голове:

– Будет ещё лучше. Я уверена. Мы такие молодые, у нас всё ещё впереди.

Теперь он взял, с некоторой боязливостью, её руку, только что гладившую его не слишком густую шевелюру скромной длинны:

– Люд, я тоже верю в хорошее будущее, но нельзя же забывать замечательное прошлое.

Она легонько засмеялась:

– Какой же ты ребёнок в душе. Встань. Дай я тебя поцелую, чтобы исполнились наши желания.

Людмила поднялась на площадку пролёта, а Юра встал на верхнюю ступеньку, и они как бы сравнялись в росте. Парень целоваться ещё не умел, потому был ошеломлён и обескуражен страстным поцелуем соседки.

Уборщица тётя Вера, направляясь под лестницу за шваброй и веником, чтобы убрать разбитый фужер с лимонадом и двумя опрокинутыми на пол кусками торта «Сказка», заметила лобызающуюся парочку, подслеповато прищурилась, но не поняла, кто они такие, и поспешила доложить завучу – Нине Васильевне. Та не замедлила явиться. Медленным шагом, но властно уверенным, педагогически-административная дама приблизилась к почти взрослым ученикам. Они уже не целовались, а только держались за руки. Непреклонная строгость послышалась в словах завуча:

– Прекратите немедленно! Только ЧП мне ещё не хватало! Вы – дети педагогов! Стыдитесь!

Людмила пришла в себя первой:

– В чём дело, Нина Васильевна? Мы ничего такого не делаем. Просто разговариваем.

Завуч подбочинилась:

– Знаем мы такие разговоры. Между прочим, как вам известно, девочка одной из наших школ родила, а она на пять лет вас младше.

Юра возразил:

– Но это совершенно другой случай.

– Случай, он и есть случай, а выговор с занесением я схлопотать из-за вас не хочу. Учтите, родителям будет доложено.

Людмила и ухом не повела, а Юра растерянно пролепетал:

– Нина Васильевна, да у меня в мыслях ничего подобного не было.

– У тебя, может и не было, а вот…

Девушка дерзко перебила завуча:

– За своей Порькой Иудовой больше смотрите!

Тут необходимо пояснительное отступление.

Дело в том, что эта Порька, персонаж третьестепенный и случайный в данном произведении, является персонажем едва ли не трагичным для раннего и среднего социализма. На самом деле она носила довольно гордое имя Поревола, что означало победа революции и являлась единоутробной сестрой Нины Васильевны. Тысячи людей потом мучались от вздорных имён, щедро и бездумно раздаваемых «передовыми» родителями. Сколько тогда разгуливало по просторам страны Виленов, Вилей, Октябрин, Ноябрин, Догнатов, Перегнатов и прочих большевин…

Родитель Нины Васильевны погиб в 1942 году, в начале лета, под Харьковом, когда Тимошенко тупо угробил сотни тысяч солдат в самонадеянном наступлении, закончившимся разгромом его армий и выходом немцев к Волге и Сталинграду.

Мать Нины горевала и бедствовала до 1944 -го года, пока не встретила направленного в Егорьевск кудрявого черноволосого красавца Илью (так он представился). Он занимался пропагандой и агитацией, входил в еврейский антифашистский комитет, занимался помощью фронту и, главное, не был женат. Мало того, что мать Нины Васильевны вышла за него замуж, новообразованная семья въехала в элитный сталинский дом, в двушку с высоченными потолками, кухней, ванной и прочими редкими в те времена удобствами. Илья, правда, оказался по паспорту Иудой Яковлевичем Грюнфельдом, но данный факт большого огорчения не принёс, тем более что супруга продолжала именовать его Ильёй.

Ровно за месяц до дня Победы родилась девочка. Мать решила назвать её Полиной, но поддалась на настойчивые просьбы мужа, относящемуся с величайшим пиететом ко временам октябрьскогог переворота и приходу во все органы власти его соплеменников. Вот так появилась в Егорьевске Поревола Иудовна Грюнфельд.

Сам Иуда Яковлевич и после войны занимался кипучей деятельностью. Постоянно писал доклады, речи, какие-то программные конспекты, ездил на совещания в Москву. Жена не особо вникала в его хлопоты, занятая детьми и, честно сказать, не особо далёкая умом. Она равнодушно выслушивала монологи мужа о необходимости создания отдельной еврейской республики, желательно, в Крыму. Но времена менялись. Сталин решил показать «богоизбранному» народу его место и многие яркие витии и деятели из евреев исчезли с трибун, а иные вообще ушли в небытие, например – Михоэлс.

Иуда Яковлевич благополучно дотянул до 1951 года, когда подгребли и его. Говорили, что сам Рюмин держал на контроле дело папы Пореволы.

По настоятельной рекомендации карательных органов, жена открестилась от главы семейства и переписала себя и младшую дочь на довоенную фамилию Севостьяновы. Об Иуде Яковлевиче больше ничего не известно. Даже если он выжил, то в Егорьевске с тех пор не появлялся.

Года через полтора, когда арестовали Берию, а шоковое состояние от смерти Сталина постепенно улетучилось, мать и старшая дочь Нина перестали опускать глаза перед соседями. Что касается самой Пореволы, то она, по малолетству, никакого чувства вины не испытывала и подрастала способной, но своевольной девочкой. Порькой Иудовой её прозвал известный не только в Егорьевске будущий сказочник Эдик Успенский. Он всерьёз дружил со старшей дочерью Ниной, когда они жили в соседних квартирах в Фубрах.

Единственно, что не удалось с точностью узнать автору, были Нина Севостьянова и Эдуард Успенский ровесниками или, как утверждали некоторые старожилы, уже ушедшие в иной мир, она была на год младше кавалера, хотя окончили школу одновременно. Но этот штришок настолько мелкий, ни на что не влияющий, о котором следует забыть.

Будущий сказочник регулярно навещал семью Севостьяновых, благо расстояние между прежним и новым их жильём не превышало двухсот метров. Младшая сестра взяла в привычку подглядывать за Ниной и Эдиком, не давая им возможности уединиться для объятий и поцелуев. Старшая сестра возмущённо шипела:

– Пореволька! Перестань «греть уши» и подсматривать. Не будь сволочью!

Успенскому такие повадки скоро надоели, и он отметил с сарказмом:

– Какая она Пореволька, она Порька – Иудова дочь.

Слово дочь из прозвища как-то быстро исчезло, а осталась Порька Иудова. Она рано загуляла. В четырнадцать лет уже строила глазки курсантам училища ГВФ, благо оно располагалось в шаговой доступности. Дальше пошло по нарастающей. Не то страшно, что Поревола никому не отказывала, худо становилось, когда не оказывалось желающих. К пятидесятилетию революции, она уже дурила во всю мощь развязной женской бесстыдности. Случалось, выбегала нагишом на улицу, недвусмысленно предлагая бесплатные услуги, особенно, после подпития. Её в таких случаях вязали и волокли обратно в квартиру. Нина Васильевна к тому времени вышла замуж за библиотекаря и физкультурника по совместительству Володю. Ему-то чаще всего и приходилось усмирять буйную свояченицу.

Поревола не была изначально глупой. Её интеллект привлекал внимание местных полукриминальных элементов и они, люди с деньгами, даже гордились её обществом. Со временем они охладели к излишне экзальтированной сексуальной подруге. Потом её стали избегать и некоторые милицейские чины, также замеченные в связи с Иудовной.

На описываемый момент ей шёл двадцать пятый год и, с лёгкой руки Эдуарда Успенского, все звали разгульную даму Порькой Иудовой. Порька четырежды выходила замуж, но больше двух месяцев супружеской жизни не выдерживала. Сестра мучалась с ней, будучи не последним человеком в городе и отчаянно пыталась как-то выправить положение. Никакие педагогически-воспитательные усилия толка не возымели. Нина Васильевна донельзя намаялась с мерзавкой, иной раз, измученная сестричкой, впадала в состояние эмоционального срыва. Более восьми лет нервотрёпки не лучшим образом отразились на психике педагогини. Порька начала чудить после выноса теля Сталина из мавзолея, а годы между полётом Терешковой, до гибели космонавта Комарова, её популярность достигла апогея. После событий «Пражской весны» на неё уже смотрели, как на бросовый товар…

Когда Людмила выпали ла в лицо завучу неосторожную фразу, она мало задумывалась о последствиях. Для Нины Васильевны же, слова старшеклассницы были равносильны пощёчине. Спустя полгода месть вылилась в неполучении серебряных медалей как Людмилой, так и Юрой.

Но несколько забежал вперёд. Следует рассказать, как рассорились Нина Васильевна и Эдуард Успенский. Студентка педвуза Нина Севостьянова относилась с великим скепсисом к литературным потугам будущего сказочника. Она твердила с упрямством, достойным лучшего применения:

– Эдик, если уж писать, то о Ленине. Тема неисчерпаемая, бери пример с Мариэтты Шагинян и других серьёзных авторов и, на ближайшие пять-десять лет работой обеспечен. Зачем сочинять какие-то дурацкие сказки, которые никому не интересны?

Острословец отвечал со смехом:

– Значит, дурацкие сказки о Ленине сочинять можно, и читатели жаждут их заполучить?

– Никакие это не сказки, слегка романтизированные истории…

– Хорошо. Дай мне лист бумаги и авторучку. А я тебе слегка приукрашенную историю о вожде напишу. Ты её сохрани на память.

Бумага и ручка были предоставлены, а будущий «папа» Чебурашки набросал короткий стишок, поставил дату и расписался. Текст гласил:

Гулял по Профсоюзной, у моста,

Картавый Ленин, с мелкой шавкой, без хвоста.

Лист был немедленно сожжён Ниной, не вынесшей глумления над великой личностью. Более того, текст я слышал в трёх вариантах. Судя по всему, сама Нина его не запомнила, а потом, переходя из уст в уста, он исказился ещё больше. Смысл все три варианта содержали один, но разными темпоритмами и немного корявенько порифмованы они были. Успенский наверняка написал оригинал хорошо, поэтому, чтобы не позорить знаменитого земляка, каюсь, подправил дворово-уличный вариант, сохраняя дух оригинала.

Молодые люди вскоре расстались. Другие поколения не поймут, но в те годы подобное двустишие расценивалось как крупное политическое преступление, а при Сталине вообще могли расстрелять.

В пересказе Людмилы прозвучала фраза (это произошло лет сорок спустя после описываемых событий), что Эдуард, дескать, пожалел о собственном озорном экспромте. Я же склоняюсь к другому мнению: скорее пожалела. Ни на Васильевна об утраченном листке.

Теперь о Пореволе. Её жизнь резко изменилась к концу необычайно жаркого лета 1972 года. Казалось, произошло рутинное мероприятие: Порька Иудова в очередной, пятый раз вышла замуж. Жених лимитчик, деревенский парень из глубинки Среднего Поволжья, завербованный на хлопчатобумажный комбинат «Вождь пролетариата», был настолько потрясён её умственными способностями, а дурой она не была, что решил немедленно жениться на ней, будучи не в курсе сумасбродных выходок невесты. Она всё-таки закончила музыкальную школу по классу фортепиано, находящуюся в сотне метров от дома, в самом начале Профсоюзной улицы. Молодого человека просто потрясло, что Поревола легко отличает Фредерика Шопена от Ференца Листа и Имре Кальмана, а Легара от Леонкавала. Да и симпатичная она была в конце концов, даже интенсивная эксплуатация не успела испортить её соблазнительной фигуры. На предложение о браке она согласилась с условием: после свадьбы они уезжают на родину жениха. Тот пытался отговорить, мол, живёт он в деревне и другой работы, как в совхозе, никакой нет. Но она твёрдо сказала: «Плевать».

Последний раз я видел Пореволу в 1977 году, когда она, солидная, хорошо одетая женщина навещала сестру и престарелую мать. Я как раз пришёл в гости к сыну Нины Васильевны, с которым мы вместе занимались в спортивной школе у одного тренера. Тогда у Пореволы имелось уже четверо детей. В начале восьмидесятых она родила пятого ребёнка, как сообщил её племянник. В 1999 году её уже не было в живых. Племянник о причине смерти не распространялся, а я не спрашивал – в те поганые времена, по разным причинам, столько народа отошло в мир иной… Интересоваться смертью едва знакомого человека я посчитал неприличным.

… Собирались ехать в Зайцево где-то около часа дня, но Юра очень долго прокопался, отличаясь несобранностью, зля соседку. Людмиле достаточно было минимума времени для подготовки к любому мероприятию, что странно для женского пола, зато полезно для жизни. Она, давно одетая, кипя от негодования и перегрева, минут двадцать стояла в прихожей, подгоняя кавалера:

– Может ты надеешься, что автобусы ходят в деревню как метро в Москве?

Тот причитал в ответ по бабьи:

– Сейчас, я уже почти…

И продолжал суетливо носиться по квартире.

Даже Анне Ивановне стало неудобно за сына:

– Юра, ты уже полтора часа без толку шныряешь по комнатам. Спокойно оденься и иди, как в магазин. Ты же видишь: Мила заждалась.

– Ну мам, я не знаю, что надеть. Ой, я ещё не причесался…

Людмила вздохнула с иронией:

– А вчера ты забыл взять расческу в руки?

– Вчера я был причесан.

Раздраженная Людмила повернулась к двери6

– Ты что, на бал собираешься? Мы в деревню едем, там твоего лоска не оценят. Видишь, я в спортивном костюме и куртке. Этого достаточно. Даю минуту и ухожу, иначе мы никуда не попадём.

На полпути к остановке «Обувная фабрика», кавалер хлопнул себя по лбу:

– Ой, лыжи забыл! Я сейчас.

– Стой, не дёргайся. Ты же не на лыжах колядовать пойдёшь.

Уже подошли к остановке. Юра задёргался вновь:

– Люда, две минуты, я сбегаю моментом.

– Что, палки лажные забыл, или газеты старые?

– Деньги я забыл…

На парня смотреть было жалко.

Она оценивающе посмотрела на спутника:

– Да уж. Коль родился недотепой, недотепой и умрешь. Я заплачу, потом отдашь.

На остановке «Кузьминки» они сошли уже в три часа дня. Солнце сильно клонилось к горизонту. Светлого времени суток оставалось чуть больше часа. Хорошо с ними в стареньком «Лиазе» ехал Вася Куракин – добрый увалень из Зайцево. Он был повыше Юры, учился на тракториста в ПТУ деревни Старое – бывшем сельскохозяйственном техникуме. Сейчас он отдыхал на зимних каникулах, а в город ездил посмотреть в кинотеатре «Экран» фильм «Бриллиантовая рука».

Вася уверенно высказал:

– Идти через Кузьминки – дохлый номер, до ночи не доберёмся, там полностью перемело тропинку метровым слоем, потопаем через Колычёво.

Людмила неуверенно пожала плечами:

– Это точно? Может уже натоптали?

– Точнее некуда. Я каждый день на Старое ездил, пока каникулы не пришли. Ещё две недели назад только одна тропинка осталась через лес и кладбище, даже на Перспективную улицу ходят не по прямой, а через Парковую, сворачивая у дома Курдюковых и Таракана.

Дорога оказалась не такой уж долгой, как представляли себе Люда и Юра. Через пятнадцать минут трое бодрых пешеходов пересекли Парковую улицу в конце и по школьному переулку добрались до пилорамы, кузнецы и бани психоневрологического интерната. Оставался какой-то километр по накатанной дороге.

На высоком Зайцевком берегу речки Щеленки добротный дом Куракиных царил над пространством и бросался в глаза ещё издали. Флегматичный Вася быстро согласился поучаствовать в колядках.

На дело пошли вшестером. Старшая сестра Васи Куракина поддержать компанию отказалась – в свои двадцать лет она, готовясь выйти замуж за михалёвского тракториста, считала недостойным для себя участвовать в молодёжных проказах. Младшую сестру Куракину, семилетнюю Таньку не взяли из-за сопливого возраста. Она закапризничала, кинулась в рёв и засучила ногами, дёргаясь в детской истерике, но после пары хороших шлепков, скрылась на печке и затихла.

В итоге собралась следующая компания: две Людмилы, Вася Куракин, Юра, пухленький кудрявый Сашка – родной брат второй Людмилы и деревенский дурачок Женька Боцман. За что его звали Боцман, совершенно непонятно. Он был здоровенный малый, без признаков дебильности на лице, но и недостаточно умный, чтобы жить самостоятельно, имел низкий голос и чуть заикался. Начали с двух зайцевских домов. Сначала посетили дом Герасимовых, потом заглянули к Буяновым. И там и там их угостили самогонкой, а у Буяновых удалось разжиться пирогами с яйцами, капустой и яблоками. Мороз к вечеру поджал. Небо, сверкающее бесчисленными звёздами, светило леденящим светом.