Трудно удержать

– Не стоит забывать о том, что только подливает масла в огонь. Поговаривают, что в следующем году Раш должен быть назначен капитаном. Выходит, он увел не только жену Сета, но и его положение в команде. – Бросив взгляд на Раша, Джонни многозначительно присвистывает. – Слышал, там царит полнейший бардак. Парни спорят о том, чью сторону принять, а руководство все ищет способ, как все уладить. Хотя разбираться с личной жизнью игроков не входит в их обязанности.

– Похоже на настоящий хаос, – бормочу я, но припоминаю то, что слышала о Сете. Его считают не слишком хорошим человеком. – Так Раш приехал сюда, чтобы спрятаться, пока все не утихнет?

– Или пока какой-нибудь другой скандал не побудит всех забыть об этом.

– Хм, – протягиваю я, понимая, что мой взгляд снова прикован к Рашу.

– И после этого ты все еще сидишь здесь и пялишься на него?

– Ты просто завидуешь, что я не пялюсь на тебя, – швыряю я в него подставку для стакана. – И фу. Это было бы отвратительно, потому что для меня ты как брат, которого у меня никогда не было.

– Верно, – усмехается Джонни, но поднимает на меня глаза. – И все же, разве мой рассказ о том, что Раш натворил, не побуждает тебя перестать строить глазки?

– Я не строю ему глазки. – Я тлею. Тлею при взгляде на него, потому что даже с такого расстояния меня тянет к нему с невероятной силой. – Так он это сделал? – спрашиваю я.

– Что значит: «Так он это сделал?» – Джонни смотрит на меня так, словно я с ума сошла, раз задаю подобные вопросы. Однако перед его возвращением я покопалась в телефоне и не нашла ни одного поста или статьи, в которой Раш сказал бы что-то, кроме «никаких комментариев».

Зачем я искала? Почему пыталась как-то оправдать его действия? Почему меня это вообще волнует?

Потому что Раш Маккензи не кажется мне таким человеком. Человеком, которому глубоко плевать на урон, который нанесла его интрижка с женой товарища по команде. Мне встречалось немало плохих людей, как и измен в жизни спортсменов, чьи интересы я представляла. Пусть Раш дерзкий и высокомерный, но я не чувствую в нем… той же подлости, с которой уже не раз сталкивалась.

И если говорить начистоту, не думаю, что Джонни позволил бы ему оставаться в своем доме, если бы тоже верил слухам. Это одна из причин, почему мы так крепко дружим.

– Ну кто-нибудь поинтересовался, действительно ли он так поступил? – спрашиваю я. – То есть… да, он держится уверенно и обладает такой улыбкой, которая может очаровать любую, даже поп-звезду, но…

– Уж извини, но я ничего такого не заметил, – закатывает глаза Джонни.

– И ты завидуешь, потому что не можешь купить подобного даже на все деньги, что стопками лежат в этом доме, – подразниваю я.

– Ты та еще заноза в заднице. – Его улыбка становится шире.

– Но ты не хочешь, чтобы я менялась.

– Верно, но даже крошечная часть тебя производит фурор, – подмигивает Джонни. – Вопрос лишь в том, почему я позволил тебе остаться, когда ты так безжалостно издеваешься надо мной?

– Потому что ты меня любишь, – одариваю я старого друга самой широкой улыбкой, на какую только способна.

– Ты права, люблю. Но это как болезнь. – Он наливает еще мерло в пустой стакан. – И чтобы ответить на твой вопрос, я попытался разузнать, но Раш не хочет об этом говорить. Стоит мне только поднять эту тему, как он замолкает. Чтобы не выносить сор из избы, клуб наложил запрет на разглашение.

– Умно, но немного поздновато, учитывая, что их фото красуется на каждом таблоиде, – смеюсь я.

– Предполагаю, они поступили так, когда в команде случилась потасовка, – пожимает плечами Джонни. – Я же собираюсь отнестись с уважением к желанию Раша и оставить его в покое, раз уж весь остальной мир не в состоянии это сделать.

Я, понимая, каково это – быть обвиненной в чем-то из-за недопонимания, поджимаю губы.

– Все же я считаю, что кому-то стоит поговорить с ним начистоту.

– Как насчет того, чтобы это сделал кто-то другой, а не ты? Мне бы хотелось, чтобы между моими гостями царил мир, – приподнимает стакан Джонни. – Кстати о разговорах начистоту, не расскажешь, почему ты здесь? Мы знакомы достаточно давно, чтобы я успел понять – ты появляешься так внезапно, только когда бежишь от чего-то.

Черт. Вот почему так сложно иметь дело с человеком, который знает тебя лучше, чем ты сама.

Мы встречаемся взглядами поверх костра, и я рассказываю Джонни все, что произошло за последние двадцать четыре часа, – о конференции, Финне, моем разговоре с Чейз, а затем и с Деккер. Все.

– Ты же знаешь, что семья тебя любит, верно? – наконец спрашивает Джонни после долгого молчания, во время которого он сверлит меня задумчивым взглядом.

– Они могут любить меня так сильно, как только захотят, но от этого не становится легче. Как и не легче воспринимать, что они или другие думают обо мне.

– Эта история не так проста, да? – подталкивает Джонни.

Тихо чертыхнувшись, я слегка улыбаюсь. Как он догадался? Как так получилось, что он заставляет меня признаться в том, в чем я не хочу признаваться даже самой себе?

Мой протяжный вздох разрывает тишину, пока я думаю о двух важных клиентах, которых упустила за последние месяцы. Клиентах, которые, как я полагала, были у меня в кармане, но, видимо, я не дала им что-то, в чем они нуждались. Клиентах, о деталях взаимодействия с которыми я не рассказала ни сестрам, ни отцу, потому что это стало бы еще более печальным исходом, чем то, что они сорвались с крючка.

– Так ты взбунтовалась и прилетела сюда, чтобы взяться за работу и доказать, что ты совсем не такая.

– В общих чертах, – пожимаю я плечами. – Чтобы доказать это не только себе, но и им.

– Не думала, что тебе кажется, будто они говорят, что ты не справляешься со своей работой, но на самом деле они так не думают?

Вот почему я приехала сюда. Джонни всегда понимает меня как никто другой. Он не давит, но говорит все прямо, а в данный момент мне это и нужно.

– Слишком много совпадений, чтобы думать иначе.

– Говорит женщина, которая во всем ищет скрытый смысл, – замечает он, за что получает от меня суровый взгляд. – Я понимаю, к чему ты клонишь и почему хочешь провернуть эти тайные делишки в попытке доказать свою точку зрения. Но тебе следует знать, что многие любят тебя, потому что ты – идеальное соотношение ума и красоты. Шли к черту таких придурков, как Сандерсон, который заставляет тебя сомневаться в себе. Нам ты нравишься такой, какая ты есть.

– Проще сказать, чем сделать. Особенно, когда вместо того, чтобы вернуться домой, я сбежала к другу и теперь сомневаюсь, не оказались ли они правы, не почивала ли я на лаврах в последнее время.

– Вопрос лишь в том, почему ты на них почивала.

Я уже открываю рот, но снова закрываю его, так и не найдя, что ответить. Потому что мне скучно? Потому что я не могу усидеть на месте? Потому что в последнее время чувствовала, что за этим скрывается нечто большее, но не была уверена, что именно? Возможно, вместо того чтобы всегда оставаться частью семьи Кинкейд, мне хотелось стать более независимой… Стать собой?

Не то чтобы мне не нравится быть частью семьи. Мы безумно любим друг друга (когда не ссоримся), но я всегда отождествляла себя с ними. С бизнесом.

С королевой красоты.

С третьей дочерью из четырех.

Я откидываю голову на спинку стула и на мгновение прикрываю глаза. Как объяснить это все человеку, который ничего бы так не хотел, как стать членом такой семьи, как моя?

Джонни Стэнс – прекрасный пример того, как родители откупаются от сына, потому что слишком заняты тем, чтобы строить свою империю и наслаждаться своим богатством.

– Куда ты сбежала? – спрашивает Джонни.

– Никуда. Я здесь. Просто наслаждаюсь тем, что ты позволяешь мне быть собой.

– Ты же знаешь, что можешь оставаться здесь сколько пожелаешь.

– Спасибо, – бормочу я и поворачиваю голову так, чтобы снова взглянуть на дом. Раш, положив руки на столешницу, просматривает что-то на ноутбуке. Темно-серые спортивные штаны с логотипом футбольного клуба «Ливерпуль» низко свисают с его бедер, а рядом стоит уже наполовину выпитый зеленый смузи, который он приготовил несколько минут назад.

– И ты снова пялишься, – замечает Джонни.

– Разве можно меня винить? – смеюсь я. – Господи, только посмотри на него. Он же само совершенство.

– Если тебе по вкусу мрачные негодяи, чье место хотел бы занять любой другой футболист и в чьи трусы мечтает залезть каждая женщина.

– В общих чертах, – пожимаю я плечами и смеюсь, как будто это само собой разумеется.

– Как я уже сказал, Лен, ты ему не нужна.

– И что это, черт возьми, значит? – интересуюсь я, радостная, что мы сменили тему и снова можем придать беседе игривый тон.

– А то, что прямо сейчас он, похоже, должен найти опору… остепениться. Ты же не любишь привязываться, предпочитаешь веселиться, а веселье Раша тут же привлечет внимание прессы. Ты умеешь быть бунтаркой, а он свое отбунтовал, раз оказался здесь. Черт, да бунт – его второе имя. – Джонни загибает пальцы по мере того, как перечисляет каждый пункт. – И ты никогда не стесняешься делать то, чего делать не следует.

– Что мне следует сделать – так это заняться им, – мурлычу я, когда Раш закидывает руки за голову, отчего спортивные штаны сползают еще ниже.

– Господи, Леннокс, ты что, серьезно?

Я лишь пожимаю плечами и улыбаюсь, как кошка, которая только что слопала канарейку.

– Ты не можешь винить меня за честность.

Глава 7. Леннокс

– Что значит, это твоя уборная? – спрашиваю я и чувствую себя нелепо, смотря на Раша, который все в тех же низко сидящих на бедрах штанах опирается одной рукой о дверной проем. Он пахнет мылом, цитрусами и грехом… Неужели необходимо пахнуть настолько соблазнительно?

– Нет, я сказал, что мне нужно в уборную. А это ванная, и она моя. Я пользовался ею с того момента, как приехал. Все, что ты сложила в ящик, – указывает он свободной рукой на туалетные принадлежности, которые я только что убрала, – принадлежит мне.

Что-то в том, что он стоит здесь – может, я хочу, чтобы он заметил меня после того, как весь вечер был замкнут, – заставляет меня подшучивать над ним, спорить, делать что угодно, лишь бы ослабить сексуальное напряжение, возникшее между нами.

– И к чему ты клонишь? – мило улыбаюсь я своему отражению в зеркале и плотнее запахиваю халат.

– В этом доме полно других ванных комнат, – замечает Раш.

– Прекрасно, тогда ты без труда найдешь ту, что тебе подходит. В этой идеальное освещение, чтобы наносить макияж, – объясняю я, а после, скрестив руки на груди, поворачиваюсь к Рашу лицом. Даже сейчас я поражена его видом – линией подбородка, полнотой губ и густыми ресницами, обрамляющими кристально-зеленые глаза. Он восхитителен в самом мужественном смысле этого слова.

– Жаль, что тебе придется обойтись без этого, ведь эта ванная мне идеально подходит, – возвращает он мне точно такую же кошачью улыбку. – Я первым ее занял.

Раз уж он решил пойти таким путем…

– Попу поднял, место потерял.

– Серьезно? – смеется он и проводит ладонью по волосам, чтобы убрать их с лица. – Да ты нечто.

– Мне такое уже говорили, – смотрю я на Раша, наклонив голову. Воцарившееся молчание так и побуждает меня задать вопрос, который совсем не соответствует игривому тону нашей беседы. – Почему ты приехал сюда?

– К Джонни? – Меня не удивляет то, что он заменяет вопрос на более удобный. – Похоже, по той же причине, что и ты. Мне нужно было место, где меня не станут судить, а Джонни как раз из таких людей. А прекрасный вид и бассейн стали приятным дополнением.

Я, удивленная и впечатленная правдивостью его ответа, лишь киваю. В мыслях всплывает разговор с Джонни.

И все же, разве мой рассказ о том, что Раш натворил, не побуждает тебя перестать строить глазки?

Нет.

На самом деле в этом даже есть особая привлекательность. Желать того, от кого любой советует держаться подальше. Как и любой бунт, этот – заманчивый и волнующий.

В ожидании моего ответа Раш приподнимает брови, но, думаю, возникшего между нами напряжения и так достаточно. Я знаю, что он тоже это чувствует: его нельзя отрицать, и ни один из нас не хочет, чтобы оно рассеялось или исчезло.

Так что мы стоим в тесном пространстве, буквально в нескольких дюймах друг от друга. В моей голове вертится множество вопросов, которые я не решаюсь задать: «Как долго ты собираешься тут оставаться? Какие у тебя планы?» И навязчивее остальных тот, который я уже задавала Джонни: «Так ты это сделал?»

Раш не обязан отвечать. Черт, он едва меня знает, и все же мы стоим здесь, пока мой разум блуждает, а тело жаждет его.

Мне так и хочется протянуть руку и дотронуться до него. До его челюсти. Волос. Руки. До чего угодно, лишь бы установить контакт, что довольно странно, ведь я не из тактильных.

Но я воздерживаюсь от порыва, поскольку то немногое, что мне о нем известно, подсказывает мне отступить. Интуиция говорит мне, что этот мужчина станет разрушением – для моих чувств, моего статус-кво и моего сердца, которое не привыкло к сантиментам.

– Что мы делаем, Леннокс? – голосом не громче шепота спрашивает Раш.

Я приоткрываю губы, чтобы ответить, и вижу, как он смотрит на них прежде, чем снова взглянуть мне в глаза.

– Ведем переговоры, – бормочу я, так же как он уклоняясь от прямого ответа.

Гостевая ванная довольно большая, но, когда в нее входит Раш, возникает ощущение, будто из помещения выкачали кислород. И этот мужчина – все, чем я могу дышать.

– Вот как ты это называешь? – уточняет он, подходя еще на один шаг ближе. – Переговоры?

Как я уже сказал, Лен, ты ему не нужна.

– Да. Мы вели переговоры. И я выиграла. – Я одариваю его победоносной и слишком наигранной улыбкой. – И теперь нам нужно решить, какой ванной ты будешь пользоваться, раз уж эту заняла я.

– Не уверен, что мы друг друга поняли. Я не уступлю тебе эту уборную, – на губах Раша появляется мальчишеская улыбка, будто его забавляет то, как неправильно [6] я употребляю британские слова. Лучше бы этой улыбке, как и этому очарованию, исчезнуть. Не хватало найти что-то еще, что привлекает меня в Раше Маккензи.

– Ты уступил. Я все слышала.

– Не сказав ни слова? – смеется он.

– Ага, – киваю я. – Я умею читать мысли.

– Устраивайся поудобнее, – низко и соблазнительно усмехается он и подходит ближе, отчего у меня по спине бегут мурашки.

– Тебе стоит поработать над навыками ведения переговоров, Маккензи, – дразню я.

– Как и тебе, – отзывается Раш. Я вскрикиваю, когда его штаны оказываются на полу, и он переступает через них.

– Что ты делаешь…

– Кажется, теперь мы делим одну ванную, так что – мы встречаемся взглядом в зеркале – не стоит удивляться, что я хочу принять душ. Ты ведь сказала, что читаешь мысли.

Я смеюсь, запрокинув голову. Честно говоря, ничего другого я сделать просто не в состоянии. К тому же это менее противоречиво, чем пожирать взглядом его великолепное тело.

– Рада за тебя, – заявляю я, решительно кивая. – Валяй, принимай душ.

– И приму.

– На будущее, меня не так легко шокировать.

– Принято к сведению. Хотя я всего лишь ориентировался на то, что хочу принять душ, а ты в моей ванной. – Он едва сдерживает улыбку. – Впечатлена?

– Чтобы меня впечатлить, требуется нечто большее.

– Знаю. Судя по твоим навыкам вести переговоры, ты еще не отошла от увиденного у бассейна.

– Ой, да ладно, – закатываю я глаза, когда он включает воду и заходит в душевую кабину.

– Не волнуйся, дорогая. Я и сам еще не отошел от твоего бикини.

Я вскидываю голову, чтобы встретиться с ним взглядом сквозь запотевшее стекло, и получаю в ответ сногсшибательную улыбку.

Я могу лишь качать головой, стараясь не обращать внимания на его слова, пока выхожу из ванной, пересекаю коридор, возвращаюсь в комнату и прислоняюсь спиной к двери.

Прикрыв глаза и улыбаясь, я раз за разом мысленно проигрываю наш разговор. Раш умеет дразнить и флиртовать, и у меня проблемы, раз уж я делаю такие выводы, поговорив с ним лишь дважды.

Последние несколько дней сильно ударили по моему эго и самооценке. Разве плохо, что благодаря Рашу я чувствую себя немного лучше? Неужели это еще хуже, чем то, что я работала без остановки несколько месяцев подряд и совсем не заботилась о себе?

Под заботой о себе я подразумеваю возможность получить то, что хочу. И черт меня дери, я хочу Раша.

У меня возникло ощущение, что и Раш не из тех, кто стал бы медлить. Он берет и требует, а если ты за ним не поспеваешь, переходит к новой цели.

В этом есть особый вызов, притяжение.

Почему меня так привлекают спортсмены? Сильные руки, мощные тела, надменность человека, который знает, что хорош в своем деле, преданность профессии… Для меня они словно криптонит.

– Господи, – шепчу я и заправляю прядь волос за ухо.

Раш может стать ужасной ошибкой. Ужасной, великолепной ошибкой, способной принести невероятное удовольствие. Это стало ясно после одного дня, но все веселье в том, что я уже знаю, что совершу эту ошибку.

И совсем об этом не жалею.

Я женщина, которая получает желаемое, ничего не стыдясь и не страшась… И я хочу Раша Маккензи.

Глава 8. Раш

Одиннадцать лет назад

В животе у меня урчит так громко, что этот звук заглушает стучащую в ушах кровь.

Веди себя как обычно, Раш. Медленно осмотри продукты, полистай журналы, как будто пустой желудок не проедает внутри тебя дыру. Не думай о печенье, которым набил карманы, или о банане, что спрятал за поясом штанов и прикрыл курткой.

Я снова чувствую головокружение. Оно настолько сильное и неумолимое, что я вынужден схватиться за край стеллажа, лишь бы не потерять сознание.

Прошло уже двадцать четыре часа (думаю так, хотя точно не помню) с тех пор, как я доел остатки протеинового батончика, которым поделился со мной товарищ по команде. После этого у меня было две трехчасовые тренировки, во время которых я делал все возможное, чтобы показать высокие навыки, которые от меня ожидали.

Те самые навыки, которые, я молюсь, избавят меня от этого кошмара.

Потому что я близок, так близок к тому, чтобы выиграть единственную стипендию, каждый год предлагаемую Ливерпульской академией.

Не просто стипендию, а шанс все изменить. Благодаря этому я не только окажусь на шаг ближе к тому, чтобы играть в Премьер-лиге, но и получу жилье и деньги на еду. Немного, но куда больше того, что есть у меня сейчас.

Тогда я смог бы перестать притворяться, что одна из квартир на Крестфолл-лейн принадлежит мне. Люди видят, как я направляюсь туда, но не замечают парня в футбольной форме, что заворачивает на расположенную позади аллею. Ни у кого не вызывает подозрений заброшенный почтовый ящик, в котором иногда оставляют письма для мистера Маккензи. Никто не догадывается, что это я повесил замок на маленький сарайчик за домом. Что я нашел место, чтобы спрятаться от дождя. В сарае стоит раковина, в которой я могу умыться и постирать одежду.

Благодаря этому я способен притворяться обычным подростком в городке Кебри: ходить в школу, проводить каждую свободную минуту на поле и втайне ото всех выпивать пинту пива.

Но мне необходимо это делать. Только так мои мечты смогут осуществиться. Только так у меня появится шанс.

Либо играть в профессиональный футбол… либо ничего.

Никому не было дела до того, что Моди Маккензи умерла от рака. Еще меньше всех интересовало, что стало с ее пятнадцатилетним сыном.

– Простите, молодой человек, – я вздрагиваю, когда ко мне обращается маленькая старушка: она стоит у меня за спиной и внимательно смотрит на меня большими, как у совы, глазами. – Могу я взять это? – указывает она на пачку лапши прямо передо мной.

Это возвращает меня к реальности. К мукам голода, к мышцам, что болят после тренировки. К надежде, окрашенной отчаянием. К стремлению сохранить все в тайне. Потому что, если не выберусь отсюда, я упаду в обморок, и тогда найдут еду, которую я пытался украсть.

Тогда придет конец всему: мечтам, возможности сбежать.

Всему.

Я пришел в этот магазин не просто так. Только здесь меня еще не поймали. Только здесь кассиры не ходят за мной по пятам, чтобы удостовериться, не прикарманил ли я что-то.

– Да, – коротко киваю я. – Простите, я просто…

– Задумался о предстоящей игре? – спрашивает она и указывает на мою спортивную форму футбольного клуба «Ливерпуль». – У «Манчестер Юнайтед» нет шансов.

– Это уж точно, – бормочу я, а потом коротко улыбаюсь и поспешно выхожу из магазина, опустив голову и обхватив себя руками, чтобы защититься от вечернего холода.

Как только я отхожу достаточно далеко от здания, срываю с банана кожуру и тут же начинаю поглощать его. У меня болит и урчит в животе. Съев половину, я разрываю упаковку печенья с неистовством, которое способен понять только тот, кто по-настоящему голоден.

Тебе хочется замедлиться, оставить немного на потом, но в голове лишь желание утихомирить чувство голода. Тебе лишь хочется, чтобы он на время отступил, потому что у тебя нет шансов пережить еще одну тренировку на пустой желудок.

Как стать лучше других, когда ты голоден?

Как долго ты еще будешь способен держаться?

С бананом в одной руке и печеньем в другой я огибаю угол и сталкиваюсь с кем-то.

Мы оба вскрикиваем от удивления, но я еще и из-за того, что роняю еду на землю. Оставшийся кусок банана, сломавшись, прокатывается по грязи, а печенье выскакивает из упаковки. Я так занят оплакиванием еды, что мне требуется секунда, чтобы поднять глаза и увидеть Рори, моего товарища по команде, а рядом – его отца.

Или полицейского с устрашающим взглядом, который подошел ко мне с блестящими наручниками в руках.

– Опять? – спрашивает он, пока я чувствую подкатывающие слезы унижения. Одно дело снова попасться на воровстве, и совсем другое – сделать это прямо на глазах у Рори и его богатого отца Арчибальда Мэтисона.

– Я… эм… – заикаюсь я. – Я ничего не делал. Все на земле. Так что вам не доказать, что это я.

– В чем дело, офицер? – спрашивает мистер Мэтисон.

Рори время от времени упоминает об отце во время тренировок, но я так нервничаю, что не могу вспомнить, чем именно он занимается. Мне точно известно, что этот мужчина обладает достаточным влиянием, чтобы одним словом лишить меня шансов попасть в академию.

Всех шансов.

– Этот мальчишка, – начинает полицейский, схватив меня за руку, – известен тем, что ворует в магазинах в округе. – Повернувшись, он тянет меня за собой. – Поехали в участок. Я не могу спустить тебе это с рук, так как владелец выдвинул обвинения. Раньше он игнорировал твои проделки, но теперь хочет преподать тебе урок. – Он снова тянет меня за руку. – Пойдем. Ты же знаешь, как это делается.

– Нет! – Это слово – сдавленный крик, полный паники. – Я не могу. Идет последняя неделя отборочных. Мне нужно тренироваться. Иначе у меня не получится…

– Он не сделал ничего плохого, офицер, – раздается баритон мистера Мэтисона, из-за чего и я, и служитель закона поворачиваем в его сторону головы. – Это Рори виноват. – Он кладет руки на плечи сына и подталкивает его вперед.

Думаю, на лице Рори отражаются все те же эмоции, что и на моем, – шок, неверие и растерянность, – но я испытываю и кое-что еще: нерешительность.

Зачем мистеру Мэтисону делать подобное? Зачем предлагать сыну взять вину на себя? Зачем богачу заступаться за такого, как я?

– Сэр, – обращается полицейский, притягивающий меня к месту, где на земле все еще валяются банан и печенье, – мы оба знаем, что ваш сын подобного не совершал.

Мистер Мэтисон издает протяжный и низкий смешок.

– Зато я знаю. – Он делает шаг вперед, пока Рори в замешательстве таращится на него широко раскрытыми глазами. – Вижу, как легко их перепутать. Украсть мог любой одетый в такую же форму, такого же роста и с такими же волосами, но, уверяю вас, это сделал Рори. Вообще-то, я как раз отчитывал его. Объяснял, что любые действия несут за собой последствия, и тут, словно в подтверждение сказанного, к нам подошли вы.

Полицейский переводит взгляд с мистера Мэтисона на меня и обратно и уже не так крепко сжимает мою руку.

– Но, папа…

– Чепуха, Рори. Мы оба знаем, что Раш не обязан брать на себя вину за твои ошибки. – И он снова подталкивает сына вперед. – Давай же. Пришло время столкнуться с последствиями своих действий. Следуй за офицером.

– Но как же школьная поездка? Как же…

– Ерунда. Мы, Мэтисоны, отвечаем за свои ошибки.