Зеркало еретиков

Ася Плешкова

Зеркало еретиков

Древние языческие боги, колдовство, волхвы и пугающие жертвоприношения не канули в прошлое, продолжая существовать по сей день. Маги, страшась повторения страшных войн прошлого, скрылись от глаз людей в закрытых мирах, Зазеркальях. Их мир так похож на Явь: они смеются и плачут, любят и ненавидят, прощают и помнят. Но вот уже много веков тайная организация, Изгнанники, ведёт свою войну, мечтая Зазеркалья разрушить и явить магию миру. За любую связь с ними приговор один – смерть.

На фоне старой борьбы разворачиваются судьбы людей и магов: девочки Ани, обладающей пугающим даром видеть прошлое и будущее, её бабушки Эмиры, скрывающей ото всех страшную тайну, молодой сотрудницы Думы Мирославы, в поисках убийц отца сотрудничающей с Изгнанником, и Михаила, мрачного человека с пугающим прошлым, известного в определённых кругах, как наёмника по кличке Упырь. Все они мечтали жить, любить. Но время и судьба распорядились по-своему, закрутив каждого в вихре истории.

Пролог

Дождь лил, как из ведра. Сплошная непроходимая завеса воды, за которой спрятался маленький грязный город. Тяжёлые капли выбивали дробь по карнизам, мешая спать уставшим людям, а грозные раскаты грома заставляли дребезжать стёкла в рассохшихся рамах. Проезжали редкие машины, невольно сбавлявшие ход на лужах, превратившихся в реки, а немногие несчастные пешеходы, наплевав на грязь, спешно прыгали по островкам асфальта домой. Забившись под лавку, тоскливо взирала вокруг промокшая собака. Бредущая мимо кошка не вызвала у неё никакого интереса, даже, когда нагло пристроилась рядом. Прибитые дождём к земле цветы теряли свою красоту, утопая в глине, а выкрашенные голубой краской лебеди из покрышек сейчас понурили свои головы ещё ниже.

– И погода херня. Под стать настроению.

– Ты мне, Аркадь Иваныч, не накуривал бы тут. Вон, топай на улицу!

– Смеёшься что ли, дядь Вань? Утопить решил меня?

– А раз не нравится, так и не кури! Вон я, лет тридцать уже не курю. И ты погляди какой! Мне вот осенью семьдесят восемь будет, а я всё бегаю, да на своих двоих. А вы, молодые, жопы-то свои еле по ступенькам тащите!

– Не куришь, так бухаешь, дядь Вань. Вот ты, как на керосине, и прёшь.

– Иди ты, больно умный. Как дам тебе щас! Не от хорошей жизни запил, всего себя этой стране отдал. На войне с первых дней. В танке горел, мать его! Контузили, ухо-то левое так и не слышит ни хера. Вон они, медали-то, лежат. Да только кому они нужны теперь? Всё просрали. Страну все вместе поднимали, кто в полях, кто на заводах. Я-то сам заводской, пятьдесят лет на станке простоял! А теперь на хуй никто никому не нужен. Знать друг друга никто не желает, все по своим углам разбежались, а кого вообще теперь не найдёшь. Пошли все, бизьнесмены, деньги зарабатывать. Да только ты скажи мне, Аркадь Иваныч, на хера эти деньги? Задницу только вытирать ими. Нет же ни хрена вокруг! Ты погляди, какой город был. Зелёный, красивый, чистенький. А сейчас что? Завод закрыли, все поуехали, зарплаты не платят. Тьфу!

– Блять, дядь Вань, иди ты со своим заводом, и так тошно. Лучше чайку ещё плесни.

Двое мужчин сидели в маленькой душной сторожке на территории больницы, половина корпусов которой сейчас была заброшена, окна заколочены, а в бывших палатах гулял ветер и текла крыша. Аркадий Иванович, молодой акушер-гинеколог, сидел на продавленной кровати старика, местного сторожа Ивана Петровича, которого все просто и по-отечески звали дядей Ваней. Он докуривал уже не первую сигарету, покрасневшие от дыма глаза начинали слезиться, но за ней всё равно последовала новая. Чиркнув спичкой, врач тяжело вдохнул едкий дым. Дядя Ваня, недовольно пробурчав что-то, только молча налил горячий чай в щербатую кружку и сел рядом.

– Ну ладно тебе, Аркадь Иваныч, что-то ты совсем раскис. Не твоя это вина, все всё видели. Не жилец она была.

– Да знаю я. Только всё равно погано как-то. И главное, понять не могу, почему? Ну что случилось? Просто в один день привезли привидение. А ведь какая бодрая была, здоровая. Чертовщина какая-то.

– Не поминай чертей! Господи, помилуй. – Старик отчаянно начал креститься, словно бы молясь за них двоих.

– Привязался я к ней, дядь Вань. И не идёт теперь никак из головы. На всё готов был, только бы спасти. И не смог.

– Привязался, кхе, как же. Влюбился ты, дурак. Как увидал её, так сразу. Только вокруг всё ходил, ходил. А потом уж и ни к чему было к беременной девке лезть. Только теперь уже ничего не поделаешь. Она там, а ты – здесь. Ты живой, Аркадь Иваныч, что ты изводишь себя? Хорошая была, жалко. И мне ведь жалко! Она, бывало, придёт сюда, покушать несёт мне. И как сядем с ней тут, чаю попьём. Вот как с тобой сейчас. Добрая была. Пожила мало, но значит столько ей и отведено. А нам по-другому жить велено. Он там всё видит, Господь-то наш. Ты знаешь, Аркадь Иваныч, я за свою жизнь стольких схоронил, что и считать не хочу. Всех, с кем на войну шёл, родителей своих, жену с сыном. Один остался. Вот вас теперь сторожу. Эх.

– Ладно, дядь Вань, спасибо тебе, пойду я, посплю. Не могу больше сидеть, вторые сутки на работе.

– Это ты правильно сказал, иди давай, иди. Господи, помилуй тебя.

Резко распахнулась дверь, впустив в тёплую сторожку поток свежего воздуха, пропитанного влагой. Аркадий Иванович спешно зашагал к горевшему огнями корпусу, а дядя Ваня продолжил стоять в дверях, провожая его сочувствующим взглядом. Он-то точно знал, что если любовь настоящая, то жить дальше, как прежде, молодой врач уже не сможет. Похоронив в шестьдесят седьмом году жену и сына, разбившихся на машине, Иван Петрович так и не женился вновь.

Старик стоял долго, словно что-то предчувствуя. Чувство было чужое и неприятное, липкое, вязкое, оседавшее в самом сердце. Он никак не мог понять, что это, и уже собирался уходить, как вдруг заметил кого-то в темноте среди деревьев. Времена были странные и неспокойные, поэтому дядя Ваня протянул руку за дверь, где у него была припрятана монтировка. И только вооружившись ей он, крехтя, заспешил во тьму. Зная, что хулиганов может быть много, старик спрятался за деревьями, рассчитывая застать нарушителей врасплох. Он привык гонять подростков, ищущих приключений, наркоманов, ищущих закладки, бродячих собак, ищущих еду. Но её он встретить не ожидал.

Укрытая ветвями деревьев и зарослями давно не стриженных кустов, перед ним стояла высокая женщина. На вид ей было не больше сорока, хотя собранные в тугой пучок волосы и были абсолютно седыми. Фигуру скрывал тёмный дорожный плащ, чёрные глаза незнакомки опасливо озирались по сторонам, как если бы она была воровкой, несколько прядей выбились из строгой причёски и налипли на мокрое лицо. Женщина что-то старательно закидывала ветками, лишь подкрепляя подозрения старика, как вдруг вся обратилась во внимание, словно кошка. А в следующую секунду чёрные тени начали сползаться к ней со всех сторон, окутывать туманом, пока незнакомка не исчезла вовсе.

– Господи, Матерь Божья, помилуй нас, грешных, – дядя Ваня, стоя за деревом, отчаянно крестился, будто это могло спасти его, стереть из памяти увиденное. «Ведьма, ей Богу, ведьма!» – без устали повторял он про себя. И хотелось ему убедить себя, что ничего не было, что то лишь видение, ночной бред. Но разум дяди Вани был ясен, слезящиеся стариковские глаза видели хорошо, а прохладные капли дождя на коже напоминали, что всё увиденное – не сон. И, хоть страх и сковал всё его нутро, старческое любопытство было сильнее. Поэтому он, озираясь, заковылял к скрывавшим что-то веткам. Сначала осторожно пошевелил их монтировкой, но, не добившись успеха, начал раскапывать тайник рьяно, позабыв и о страхе, и об осторожности. Достигнув же цели, старик в ужасе отшатнулся и повалился на землю. Перед ним стояла самая настоящая деревянная ступа, вся изрезанная замысловатыми символами, а к боку её была аккуратно пристроена видавшая виды метла.

Бросив монтировку, дядя Ваня бежал в свою сторожку, забыв о больных коленях, всегда беспокоивших его в дождь. Оказавшись внутри и заперев дверь на два хлипких засова, напуганный старик упал на колени перед несколькими потемневшими иконами, не переставая читать все известные ему молитвы. А в свете лампады в грязном зеркале виднелась его в миг поседевшая голова.

***

Шаги отдавались гулким эхом в пустых, пахнущих хлоркой коридорах. Назойливо гудели лампы, а за дверями палат раздавались кашель и храп. Больница спала.

Женщина бежала по лестницам и коридорам, скрытым ночным полумраком, освещавшимся лишь тусклыми ночными светильниками. Ей казалось невероятным, что она может заплутать в этом жалком лабиринте, но время шло, а она всё никак не могла найти нужные двери. Одна из них распахнулась так неожиданно, что чуть не отбросила её к стене напротив. Медсёстры, выбежавшие оттуда, о чём-то быстро и нервно спорили, не обратив на неё ни малейшего внимания. Конечно же. Это дома она была грозной Хранительницей, лидером и строгим учителем. Здесь же, среди этих облупившихся стен, она стала невидимкой. Поэтому, она с лёгкостью скользнула внутрь.

Незнакомка сразу поняла, что нашла её. Воздух вокруг вибрировал, собирался густыми облаками и оседал на пол. Потоки высвободившейся Энергии ползли по стенам, желая найти новое пристанище. Они, словно теневые призраки, скребли длинными когтями краску и раскрывали беззубые рты в немом крике. Их слепые лица не выражали ни гнева, ни страха, лишь упирались в стены, как новорождённые котята. При взгляде на них, её сердце словно пропустило удар, стало падать вниз. То, что предстало её глазам, могло означать лишь одно. Она опоздала. Её девочка, так отчаянно, но бессмысленно боровшаяся все эти месяцы, ушла к предкам, а её силы, вырванные убийственным наговором, сейчас метались по больничному полу, не ведая, что им теперь делать.

Медленно опустившись на колени, она протянула к ней руки. Энергия, почувствовав её, потянулась навстречу, хватая худые бледные запястья женщины, оставляя на них глубокие порезы. Она вскрикнула, но не отпрянула, когда сквозь эти раны тени стали просачиваться в её собственное тело. Приток силы туманил и без того запутавшийся разум, но боль отрезвляла. Слёзы катились по щекам, и осознание случившегося стало понемногу приходить.

Где-то скрипнули старые дверные петли, послышались торопливые шаги, переходящие в бег. В конце коридора показался светловолосый молодой парень. Его красивое лицо было абсолютно потерянным, не выражавшим никаких эмоций. Он спешил убраться из этого места, но совсем не понимал, что вообще он тут делает. Он прошёл мимо, не взглянув ни на тени, ни на неё. Она всё также была невидимкой для него. А Энергия была невидима для всех, кроме неё.

Проследив взглядом туда, откуда парень пришёл, она поняла, что ей тоже туда надо. С каждым шагом тяжесть магии в воздухе становилась всё ощутимее. Проклятие, ждавшее своего часа столько месяцев, сделало своё дело.

Сквозь приоткрытые двери в конце длинного коридора лился яркий свет операционной. Почему она всё ещё там? Почему её не отнесли туда, где никто бы не смог её потревожить? Сколько прошло времени? И как этот мерзавец пробрался сюда? Она бесшумно шла навстречу своей неизбежной боли, хотя всё внутри неё кричало, рвалось на части. Чужая Энергия жгла запястья, оставляя на них красные волдыри, кровь из порезов капала на выщербленный бетонный пол. Сердце, пару минут назад готовое остановиться, сейчас отбивало бешеный ритм, вырываясь из груди. Кровь прилила к лицу, а слёзы высохли. Теперь наполняло не отчаяние, а животный страх неизвестности и неизбежности.

Она была там. Теперь, когда убийственное проклятье покинуло её тело, она выглядела прекрасно, словно в её жизни никогда не было этих изнуряющих месяцев. Белая кожа была гладкой и сейчас напоминала фарфор. Тёмные волосы блестели в свете яркой операционной лампы. Глаза больше не были обрамлены чёрными пугающими тенями, а из-под болезненно прозрачной кожи не пробивались чёрные вены. Теперь её дочь просто уснула. Навсегда.

Она сделала шаг навстречу. Потом другой. Скрипнули закрывшиеся следом двери. Тишина окутала её, давя изнутри, вибрируя во всём теле. Боги, где же все? Врачи, друзья. Почему она здесь одна? Кто-нибудь, заберите её отсюда. Заберите меня отсюда. Уведите, унесите. Помогите.

Кто-нибудь.

Хоть кто-то.

И она просто рухнула на пол.

– Прости меня, – слова сошли с побледневших губ чуть слышно, окрасившись солёным привкусом немых слёз на щеках, но эхом отразились от кафельных стен. И теперь звучали снова и снова, жаждя быть услышанными. – Я… я так спешила. Хотя бы на миг, всего миг увидеть тебя снова. Живую. Прости, мама не успела. Но я так хотела… Ты ещё здесь, я знаю. Знаю, что предки уже зовут тебя, но, пожалуйста, подожди ещё минуту. Мне так много надо было тебе сказать. Как сильно я тебя люблю. Знаю, ты не веришь, но это так. Мама всегда тебя любила. И будет любить. И я клянусь также сильно любить твоего ребёнка. Боги свидетели, так и будет. Всё, что было упущено, я верну. Всю ту любовь, что ты не получила от меня, подарю ему. Аня, я отдам жизнь за твоего ребёнка. И найду того, кто лишил его матери.

Она поняла, что крепко сжимает холодные пальцы мёртвой дочери. Воздух становился всё легче. Магия уходила. А вместе с ней, уходила и Аня.

– Что вы здесь делаете?!

Она резко обернулась. В дверях операционной стоял молодой мужчина в белом больничном халате. Тёмные волосы взмокли от дождя и взъерошены ветром. Глаза покраснели, а запах сигаретного дыма был почти физически ощутим. Она резко вскочила на ноги, от чего в глазах на доли секунды потемнело, и, грубо оттолкнув его, выбежала в коридор.

Мелькают двери, лестницы. Глаза застилали слёзы. Нечем дышать. Ей хотелось поскорее оказаться на улице. Здесь дождь превратился в ливень, стоявший перед ней непроглядной стеной. Всё смешалось. Вода, слёзы, кровь, шум падающей воды, удары её собственного сердца. Она бежала вперёд, не понимая, куда же именно ей теперь идти. В итоге, она просто повалилась на колени во мраке деревьев и закричала.

Но её никто не слышал. Она осталась одна.

Убитая горем женщина не видела, как чёрный автомобиль охотника бесшумно скрылся в ночи.

Глава 1

Она чувствовала жар. Он шёл от сотен и тысяч горящих людей. Казалось, им нет конца. Они безмолвно шли мимо, протягивая к ней свои обугленные ладони. Треснувшие от жара губы что-то шептали, но она не могла разобрать ни слова. Всё её нутро заполнял нескончаемый гул взрывов. Потоки земли, деревья и мёртвые тела взлетали в небо, заслоняя собой хмурое февральское солнце. Слепые глаза смотрели на неё своими бельмами. Но глаз и не было вовсе. Лишь бездонные чёрные дыры взирали на неё. Они обвиняли её.

Так не должно быть.

Это всё её вина.

Она взглянула на свои руки, чувствуя, как они наливаются тяжестью. Её пальцы, ладони, запястья были покрыты грязью и кровью. Попытавшись стереть их, она с ужасом поняла, что вместе с ними с ладоней слезает и её собственная кожа. Опалённая кожа.

Она начала кричать. Но не услышала собственного крика. Всё её нутро горело огнём, но она не могла пошевелиться. А осуждающие её мертвецы подходили всё ближе. Сейчас они просто разорвут её на части.

Но боли не последовало.

Она просто проснулась.

Вокруг была её комната, скрытая полумраком раннего весеннего утра. Рассветные лучи проникали сквозь плотно задёрнутые темные шторы, высвечивая тонкую золотую линию на полу.

Сон уже забылся. Как и всегда.

Откинув в сторону одеяло, она поняла, как сильно вспотела. Похоже, майский день обещал быть жарким. Опустив ноги на пушистый ковёр и зарывшись в него пальцами ног, она с удовольствием потянулась, при этом сладко зевнув. Не спеша собираться в школу, она ещё какое-то время сидела так, наблюдая, как пылинки кружатся в свете утреннего солнца.

Ей нравилось просыпаться раньше остальных. Ничто не могло сравниться с той безмятежностью, что давало рассветное утро. Тишину в доме нарушали лишь стрелки часов в гостиной и та предательски скрипевшая половица на седьмой сверху ступеньке лестницы. Поэтому, спускаясь вниз, она ловко перепрыгнула её, приземлившись босыми ногами сразу аж на десятую ступень.

В гостиной, конечно же, никого не было. Просторная комната была залита светом, лившемся внутрь сквозь высокие окна, занимавшие половину стены. Уродливые старинные часы с боем, подаренные дедом на годовщину свадьбы родителей, показывали половину шестого. Ещё целый час она будет наслаждаться одиночеством.

Быстренько забежав в ванную, она умылась и переоделась и, натянув удобные тряпочные туфли, выбежала на улицу.

Здесь уже всё полнилось красками. На лазурно голубом небе не было ни единого облака. Слепящие глаза солнечные лучи приятно согревали кожу, а лёгкий весенний ветер наполнил лёгкие воздухом. Она подставила лицо свету, зажмурилась, и улыбка, полная блаженства, расползлась по её лицу. Аромат хвои, принесенный со стороны леса, защекотал ноздри. Где-то кричали птицы. Покачиваясь, заскрипели стволы полувековых сосен, высившихся за забором.

Но в остальном, её окружала тишина.

Именно в такие часы мир принадлежал ей. Только ей. Каждой клеточкой тела она ощущала ту свободу, что была вокруг. Никто не смел её остановить, ведь это утро тоже принадлежит ей. Как и ветер, ерошивший её волосы, и солнце, уже припекавшее голые руки, и небо, бывшее сегодня особенно приветливым, кусты сирени вдоль их невысокого забора, хвойный лес, высившийся дальше.

Она оглянулась на дом. Окна в спальне родителей были зашторены, они ещё спали. Тогда она быстро побежала к задней калитке двора. Деревянная дверца была заперта, но, приподняв один из камней, которыми была выложена дорожка, она достала ключ. Дверь легко скрипнула и выпустила её.

Пробежав столько, сколько требовалось, чтобы черепичная крыша дома скрылась из вида за стволами деревьев, она остановилась и прислушалась. Всё здесь звучало иначе. Каждый шаг она делала осторожно, стараясь не нарушить идиллию этого мира. Её мира, придуманного, чтобы сбегать, прятаться. Она знала здесь каждое дерево, каждый овраг или балку. Знала, что если пробежит ещё немного, то перед ней окажется лесное озеро. Такое чистое, что, стоя на стволе поваленного дерева, склонившегося над ним, можно рассмотреть камни, лежавшие на дне, черный ил, белый песок.

Ноги сами понесли её вперёд, но на пол пути она остановилась. Знала, что не успеет вернуться. Знала, что отец будет ругаться, а мама будет спорить с ним, заступаясь. Знала, что они опять поссорятся. Знала, что опять из-за неё.

Поэтому просто пошла обратно.

С каждым шагом, её прекрасный мир всё больше растворялся. Покрывался рябью и вконец терялся за ещё одним днём, который надо просто пережить. А что будет завтра? Новый день. Возможно, лучше, чем этот.

***

– Смотри, шизичка идёт.

Девочки мерзко захихикали, тыча в неё пальцами. Что ж, она уже привыкла. Бывало и похуже.

Она прошла мимо них, смотря прямо перед собой. Щёки не вспыхнули от обиды, как это бывало раньше. Она давно научилась не обращать внимание на такие мелочи, как глупые оскорбления, толчки и косые взгляды. Такое очень быстро надоедает. И тогда одноклассники либо переставали ей интересоваться, предпочитая делать вид, что она просто не существует, либо переходили на новый уровень, подкидывая ей в тетради жвачки, наливая сок в портфель, пачкая мелом одежду. Но такие выходки она больше не терпела.

В этом году ей исполнится десять. Но взрослеть пришлось рано и быстро. Как только одноклассники начинали замечать, что она отличается от них, они сначала задавали вопросы. Глупые, абсурдные. Про болезни, про родителей. Тогда она не понимала, что не всё и не всем можно рассказать. Что их интерес вызван не желанием понять её, помочь, подружиться, а всего лишь любопытством и жаждой стать первым, кто расскажет остальным причины её странности. Некоторые пытались сочувствовать, думали, что она смертельно больна. Другие начинали подшучивать. Сначала безобидно, иногда даже забавно. Она и правда сначала смеялась вместе с ними! Потом шутки становились всё настырнее, злее. Она всё ещё пыталась улыбаться, но уже сквозь силу. Потом уже не смеялся никто.

Хорошие моменты жизни, весёлые и интересные, забываются быстро, перекрываемые новыми. Если бы также было и с плохими.

Она помнила тот день слишком хорошо. Тогда это случилось с ней в туалете для девочек. Она упала и, больно ударившись головой о кафель, потеряла сознание. Неизвестно, сколько времени она так пролежала, но, когда пришла в себя, было темно. Слишком темно. Она не могла различить ничего даже на расстоянии вытянутой руки. Голова безумно сильно болела, а проведя по виску трясущимися руками, она почувствовала корочку спёкшейся крови. Ноги затекли от долгого лежания в неудобной позе, и она попыталась их вытянуть. Они во что-то уперлись, а затем это что-то начало падать на неё. Вёдра, тряпки, швабры. Она лежала на полу чулана, где хранили свои вещи уборщицы. Дверь была закрыта, поэтому так темно. С трудом встав на ноги, сдержав прилив тошноты, она вышла. За окном была ночь.

В тот день, девочки, видевшие, как она потеряла сознание, решили, что будет очень смешно спрятать её в чулане и никому ничего не сказать. А когда её мама в слезах бегала по школе, пытаясь найти дочь, они уже испугались говорить правду. В то время, как девочка очнулась, в её доме сидел следователь из милиции, оперативники допрашивали учителей, одноклассников, охрану, а волонтёры прочесывали город.

Всё закончилось тем, что девочек исключили, их семьи поставили на учёт в милиции. А она сама первый раз поменяла школу.

Потом ещё раз. И ещё.

Сейчас она заканчивала третий класс. В своей пятой школе.

Она прошла в конец класса и, громко стукнув портфелем по парте, начала готовиться к уроку. В углу замазкой было нацарапано свежее «ебанутая». Как оригинально! Тем более, слово почти терялось среди многочисленных вырезанных по дереву ругательств и членов. Но её немного успокаивала мысль о том, что большая часть художеств здесь появилась ещё до её прихода. Видимо, последняя парта подталкивает к искусству.

Звенит звонок. Пожилая грузная учительница медленно проходит в класс и, поздоровавшись по-английски, начинает урок.

– Привет. – Она не обращает никакого внимания на тихий мальчишеский голос, продолжая записывать что-то в тетради. Ведь обращаются точно не к ней. – Аня, привет.

Вот теперь она замирает. Повернув голову, девочка встретилась взглядом с новеньким мальчишкой, сидевшим за соседней партой. Он был очень худым, с пепельными волосами. А его уши были такими большими, что майское солнце светило сквозь них, окрашивая их в красный цвет. Девочка непроизвольно усмехнулась.

– Чего ты смеёшься? – он выглядел растерянным и смущённым. Краска быстро прилила к его лицу, от чего мальчишка налился цветом, как спелая свёкла. Почему-то, это развеселило ещё больше. Улыбка стала шире.

– Знаешь, ты выбрал не самого лучшего человека для знакомства. Может, ты пока не заметил, но я не очень популярна в классе.

– Мм, – просто протянул он.

Вот и поговорили.

Дальше урок прошёл, как обычно. И все остальные уроки тоже. Да и вообще весь день обещал быть таким же, как всегда.

Последним было рисование. Погода на улице стояла невероятно жаркая, и Александра Сергеевна, молодая беременная учительница, вот-вот готовившаяся уйти в декрет, явно не была настроена что-то сегодня делать. Она дала ребятам задание нарисовать хоть что-то в течение урока, а сама читала книгу, обмахиваясь пёстрым веером.

Аня рисовала просто ужасно, но всё равно старалась. Она решила изобразить свой лес и озеро. Выходило мало похоже, но внутри неё разливалось тепло. Четверть уже заканчивалась, скоро наступят летние каникулы. И тогда все дни будут принадлежать ей. Прогулки весь день с самого раннего утра. Они с родителями будут ездить на речку, а дедушка обязательно возьмёт её на рыбалку. Может, даже бабушка Эмира приедет из Питера. Она так редко появлялась в Липовске, но Аня знала, что каждый её приезд только ради неё. И дни напролёт они будут гулять и рассказывать друг другу самые разные истории, случившиеся за то время, пока они не виделись.

Эмира была её настоящей бабушкой. Мамой её умершей мамы. Аню Воронову-старшую девочка никогда не знала, та умерла при родах. Вика была ей мачехой, но у Ани никогда и в мыслях не было так её назвать. Несмотря на всю их непохожесть, она стала для неё самым родным человеком. Намного ближе отца. Иногда девочка даже задумывалась, а не ошибка ли это? Может, взрослые всё перепутали и на самом деле именно Антон не был ей родным, а вот Вика была? Но Аня отмахивалась от этой глупой мысли.