Журнал «Юность» №10/2024

Журнал «Юность» № 10/2024

© С. Красаускас. 1962 г.

Поэзия

Денис Балин

Родился в 1988 году в поселке Мга Ленинградской области, где и живет. Окончил Институт телевидения, бизнеса и дизайна (Невский университет). Автор трех сборников стихов. Лауреат литературных премий «Молодой Петербург» (2015), «Ладога» имени Александра Прокофьева (2018) и «Лицей» имени Александра Пушкина (2022). Победитель первой Всероссийской мастерской «Мир литературы. Новое поколение» (АСПИР, 2022). Стипендиат 22-го Форума молодых писателей России (Фонд СЭИП).

НЕМНОГО ГРУСТНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ ЛЕТЕ НА «Ш»Шепот ветра.Шорох моря.Штора ливня.33Мне так не нравится зимойИдти по улице седойГулять замерзшею водойПод небом полностью седымУже седеющему с нимИ превращаться в снежный дымМне так не нравится онаЗимы холодная странаЗимы холодной белизнаКогда летят мои годаКуда-то мимо в никудаГде остаются навсегдаПрости читатель за тоскуЯ многое еще могуЯ многое еще смогуЯ чувствую внутри одноМне тридцать три и сил полноЕще не слабое звеноЕще дорога далекаЕще печаль моя легкаА за строкой еще строка* * *Как умирают провинциальные автобусы?Они исчезают неожиданно, словно лето,хотя все знают, что это неизбежно (это база).Однажды приходишь на остановку, а тудаприехал совсем не твой транспорт, а другой,еще неведомый. Он такой же потрепанный истарый, словно метафора стабильности, но со своимнабором воспоминаний о нарушениях в расписании,разрушенных судьбах, скандалах между пассажирами,росте тарифов, неожиданных встречах,случайных разговорах,прослушанных плей-листах и прочитанных лонгридах.Он будет ездить по маршруту, пока Подрядчикне отправит на кладбище металлолома, где его демонтируютили распилят на детали и запчастидля промышленного оборудования или будущихдилижансов и омнибусов из двадцать первого века.Но это произойдет не скоро.Поэтому сейчас ты платишь за проезд,занимаешь свободное место, уставившись на дисплейсмартфона, делая вид, что не замечаешь окружающих,и читаешь книгу, а затем выходишь на конечной(или промежуточной)обнуленным.СОНЕТПоэта может судить только читательПоэта может судить только толпаПоэта может судить только судьяПоэта может судить только времяПоэта может судить только редакторПоэта может судить только жюриПоэта может судить только поэтПоэта может судить только критикПоэта может судить только судьбаПоэта может судить только семьяПоэта может судить только историяПоэта может судить только языкПоэта может судить только ГосподьПоэта может судить только поэзия

Александра Малыгина

Поэт, автор пяти книг. Руководитель Совета молодых литераторов по Алтайскому краю. Редактор отдела поэзии журнала «Алтай». Печаталась в журналах «Алтай», «Сибирские огни», «Знамя», «Дружба народов», «Огни Кузбасса», «День и ночь», «Москва», «Наш современник» и др. Член Союза писателей России.

* * *Нас в семь утра вели на казнь —сверкало жало,на безымянном (нет, не кровь)вся жизнь дрожала,и вверх по трубочке теклаи замирала,и мне от взгляда одноговсе было ало.И я, царевной обратясь,теряла силу,меня в палату волшебствопереносило.Не поцелуй, но нашатырь(не так красиво)будил, но свет во мне горелнеугасимый.Я представляла, что окно —в старинной башне,что под окном живет дракон,большой и страшный,что мчит царевич молодой(не сыщешь краше),чтоб вызволить из этих стенцаревну Сашу.Но в посещения часы,что были редки,спешили мама и сестрак больничной клетке,чтоб про уколы слушать вновьи про таблетки,несли воды и сухарейдля милой детки.После десятков процедурчего бояться?Хотелось верить, что за больнам всем воздастся.И каждый вечер у окнамне раз за разомлуна казалась золотымдраконьим глазом.* * *Луной посеребренная река —купальской ночи красная строка,никак русалки бледная рукавплела мне в косу белую кувшинку?Что значит этот сахарный цветок?Во мне любовь ютится с ноготок,не дать бы ей окрепнуть, но ростокее упрям и тянет сок из сердца.А вдруг ты любишь красные цветы,что всходят из сердечной темноты,из невозможности, из боли, ломоты,Дождись, когда распустятся, и срежь их.* * *Господи, я завяжу с алкоголем,Выучу семь языков,Займусь йогой и разобью пару клумбна общей придомовой территории.Я буду вовремя оплачивать счетаза коммунальные услуги,и все свои заработкибуду пускатьисключительнона благотворительность.Просто пообещай,что больше никтоникогдане умрет.

Светлана Блохина

Родилась в 1990 году в Торжке, живет и работает в Твери. Поэт, филолог, член Союза российских писателей. Лауреат конкурса «Зеленый листок», дипломант III Всероссийской поэтической премии имени Андрея Дементьева, Гран-при фестиваля «Открытая сцена», финалист IX Международного молодежного фестиваля-конкурса поэзии и поэтических переводов «Берега дружбы» имени Л. Ю. Севера.

* * *Мальчиков рожать – страшно.Девочек рожать – тоже.В мире, где одна кашаНа дорожной городской роже.В мире, где в глазах дажеОтражаются тени – не люди.Мальчиков рожать – страшно,Их же убивать будут…Девочек рожать – больно.Больно лишь от их боли.Девочки кладут в землюИ потом хоронят с собою.Снег летает, падает метко,Остается льдом на ресницах.Снег – источник ложного светаИ белесой смерти в глазницах.Бесконечно на словах правыЛюди, взгляды, речи и мысли,А на деле все мы так малыВ том, что получилось родиться.И хранить себя не умеем,Ни себя, ни детей, ни планету.Мальчиков рожать – страшно.А иного выхода – нету.* * *Да сколько ни говори,Каждый камень летает мимо.Сложно задеть того,У кого даже речь пуста.Люди идут к СтенеНе за тем,чтобы быть гонимы,Каждый желает жить,Но не так, но, увы,не так.И по страницамбольюРастекается ложь и зависть.(Что-то там на осеннем,Третий месяц в календаре.)Как там нам завещали?«Будь покорен до смерти,Авель».Да только мы никогда ведьНе слушаем матерей.

Анна Хвастушкина

Родилась в 1992 году в Республике Казахстан. Живет в Оренбурге. Публиковалась в журналах «Юность», «Гостиный дворъ», альманахе «Образ», поэтическом альманахе «45-я параллель». Автор сборника «Свитер наизнанку» и книги «Вольные путешествия». Член Союза российских писателей.

РАЗГОВОРУважаемые пассажиры!Во избежание террористических актовФиксируйте фактыО забытых в салоне вещах.Сообщаю.Найдены: полпачки кефира,Тетрадь школьная 48 листов,Обрывки дорожных снов,Мечты о мире для мира(Растоптаны кирзовым башмаком),Намокший сухой кормИ пластмассовые якоря.Кто потерял?Уважаемые пассажиры!Во избежание физических травм,душевных ран и любых ранДержитесь за поручни.Избегайте испорченных,Соблюдайте заповеди,Высыпайтесь, завтракайте,Покупайте квартиры.Уважаемые пассажиры!Оплачивайте налогиИ обратный проезд.Для удобства в дорогеУпростили процесс.У нас можно бесконтактно,Бесхитростно и беспечно.И главное:Не дотягивайте до конечной.Прислонясь к табличке «Не прислоняться».Забываю в салоне:Волю случая,Веру в лучшее,Запах твоих ладоней.В час пятнадцатьСольюсь с толпой.Поезд идет в депо.НАЦИОНАЛЬНОСТЬ: КОЧЕВНИКБоги играют в куклы, куклы играют в игры.Карточный домик прочен, с мебелью и людьми.Глобус большой и круглый, Бобу непросто выбрать.Бобу приснилось ночью: глобус – всего лишь миф.Утро стучится в окна: манит кусочком неба.Бобби рисует горы ластиком на полях.Небо в окне промокло. Бобби берет учебник,Ровно обводит контур подписи «вся Земля».Бобби большой ученый. Он изучает Север.Носит в кармане компас, любит сверять часы.Ластик покрылся черным. В небе напротив – серость.«Север» – торговый комплекс. Бобби любим и сыт.Ночью приснился глобус. Стерлись до недр вершины.Еле заметный контур куклы чертили вновь.Гулко шептали Бобу: «Боги за всех решили!»Бобби проснулся мокрый. Бобу – не все равно.Страны, дороги, горы, пыльные автострады.Паспорт и два билета греются на груди.Утром на солнце сорок, трансфер без пересадок.В окна кирпичных клеток Боб с высоты глядит.

Проза

Ирина Банах

Живет в Гродно (Беларусь). Прозаик, литературовед, кандидат филологических наук. Выпускница литературных школ CWS и Band, мастерских Ольги Славниковой и Екатерины Оаро. Публиковалась в электронном журнале «Пашня».

Улыбка Будды

– Да замордачь ты его уже, Кать! Мордочку дорисуй. А то непонятно, кто это: заяц, кот, собака? Ладно, пусть енот. Про полоски у глаз не забудь, как на картинке.

– И что ревем? Испортила лист? Так это ж прекрасно, Машуль! Иногда накосячить нужно, чтоб вышла конфетка. А давай мы его еще больше испортим. Плавную линию проведем – от сих до сих – и закруглим. Добавим брызг. Пальчиками: пстрык, пстрык! Вот. Дальше сама, я в тебя верю!

– Тени погуще, погуще клади, Егор. Не жалей, делай объем. Добавь здесь и здесь. Чем ярче свет, тем гуще тень – такое правило.

Алина окинула взглядом небольшую студию: дети были при деле, работали сосредоточенно, на редкость молча. Тренькнул телефон, и выскочила напоминалка: «улыбка будды». Алина подошла к окну. Сквозь стекло, покрытое слюдяными чешуйками от дождя и снега, протискивалось утро – приглушенное, февральское. Ахроматическое: что-то среднее между светом и тенью.

Отражение в окне смотрело на нее льдинками рыбьих глаз. И внутри такая же серость и сырость, без падений в бездну и вдохновений. К своим тридцати четырем Алина не обзавелась ни мужем, ни ребенком, ни персональной выставкой, на худой конец. Ни богу свечка, ни черту кочерга – никому и ничто. Рыбье, рабье.

Алина закрыла глаза, расслабила мышцы лица, будто солдат – колени по команде «вольно», и представила, как губы растягиваются в едва заметной улыбке. В улыбке Будды. Про это упражнение – противоядие от уныния – она узнала на каком-то психологическом сайте, сулившем выравнивание эмоционального фона до полного штиля. Пара секунд – и тело откликнется, «дуновение ветерка радости» коснется губ. Принимать три раза в день вместо антидепрессантов: утром, днем и вечером.

Тишину вспорол звонкий голос:

– Алинюрьевна, вот, смотрите!

Ветерок развеялся, так и не добравшись до места назначения. Алина обернулась:

– Ух ты, какая веселая мордаха получилась! Всем енотам енот.

Кареглазая девочка лет пяти снимала рисунок с мольберта:

– Я назову его Женькой, мы будем вместе посуду мыть.

Рядом Машуля в джинсовом сарафане размазывала по щекам белые пятна гуаши.

– Что там у тебя? Покажи. Хомяк не получился, зато одуванчик отпадный. Точь-в-точь Егор, только белый и пушистый. Классно же вышло! – Алина протянула ей влажную салфетку.

Машуля посмотрела исподлобья на Алину, на облако каштановых Егоровых волос и улыбнулась сквозь слезы. Курчавое облако качнулось в знак согласия и рассмеялось.

– У твоей собаки выросла грива, Егор? Внезапно.

– Не-е, я передумал. Лошадь лучше. Ее можно морковкой кормить. Нам бабушка с дачи привезла. Целый мешок – мешище!

– А почему малиновая?

– Потому что красиво.

И не поспоришь ведь.

В дверь просунулись две головы – нетерпеливые родители спешили разобрать своих чад. Алина им кивнула и принялась собирать краски, бумагу, мольберты.

Сама она уже давно не рисовала, только учебное. С той самой поры, когда вместе со вчерашними однокурсниками организовали коллективную выставку в арт-галерее – одну на троих. Алина собрала тогда всех своих картинных лошадей: дневных и ночных, каурых и чалых, на выпасе и в галопе. Пока обдумывали идею, было много смеха, кагора, юношеских амбиций. Но на презентацию заявился известный критик и проехался катком по каждому участнику. Выстрелил по голубям из всех пушек сразу. Больше всего досталось Алине – и за неактуалочку, и за цветовую какофонию, и за незнание лошадиной биомеханики. Лупанул со злостью, ни одного пера на крыльях не оставил.

– Не биомеханика важна – правда жеста. Ты мне всегда это говорил. – Посреди отцовской мастерской, пропахшей акриловыми красками, дешевым кофе и едким сигаретным дымом, Алина размахивала мысленными кулаками, все возвращаясь и возвращаясь к разгромной рецензии.

– Я и сейчас на этом настаиваю. – Отец глубоко затянулся белым «Кентом». – В твоих картинах эта правда есть. Я ее чувствую. Вижу. – Он выпустил дым в распахнутое арочное окно, за которым зеленели макушки кленов. – Помнишь Жерико, «Скачки в Эпсоне»? К его лошадям тоже вопросики имеются.

– Пап, за что?! Что я ему сделала? – Алина разрыдалась. Она так долго несла эти слезы, что уже не могла сдержать себя.

– Ничего. Просто ты другая, вот за это. – Отец затушил бычок и поставил пепельницу на подоконник. – Привыкай: не всегда по шерстке. Камнепад – это тоже часть пути.

Отец был известным художником, имел персональную мастерскую в одной из бывших водонапорных башен. Но родители никогда не были женаты, разбежались через год после рождения Алины, и счастья носить отцовскую фамилию ей не выпало.

– Я же кисть после этого не смогу держать! – раскисала еще больше Алина.

– Ничего, мастихин возьмешь, – то ли серьезно, то ли в шутку заметил отец.

Он оттолкнулся от подоконника, подошел к мольберту. Вгляделся в невидимые стороннему взгляду очертания и начал наносить линии, мазок за мазком. Под кистью постепенно проявлялся городской пейзаж: двухэтажный дом, арка, мансарда, дверной проем. Казалось, отец забыл о недавнем разговоре – растворился в картине, стал одновременно и домом с мансардой, и геранью в кукольном окошке, и ветром, который запутался в невесомых занавесках.

Опершись о ребра батареи, Алина наблюдала за выверенными движениями. В детстве ей отец казался волшебником, этаким Оле-Лукойе, который из спринцовки брызгает молочной струйкой на картину, и фигурки внутри начинают дышать, двигаться, проживать свою кукольную судьбу. Теперь же – где-то в подреберье – вскипала, пузырилась обида. Как он может рисовать, ерничать, когда у нее такая беда?! Слезы с новой силой подкатили к горлу, и Алина судорожно всхлипнула.

Отец вынырнул из картины, словно ловец жемчуга из морской бездны, подмигнул:

– Эй, хватит уже нюни разводить! И ты доверишь свой талант какому-то столичному хлыщу?! Как там у Пушкина? Так пусть толпа колеблет твой треножник. Ты сам свой высший суд. Ты царь, живи один… Что-то такое.

– А я не хочу одна. – Алина подняла на него перекошенное обидой лицо. – Я хочу… Я хочу, чтобы ты заступился.

Отец отбросил кисть и посмотрел ей прямо в глаза:

– Хочешь, чтобы тебя взяли на ручки и пронесли в рай? Так вот этого не будет, дорогая. Ты сама должна пробиться.

Алина как будто впервые увидела и эти карие, с омбре в черноту, глаза, и оголенную лысину, и седеющую бороду, собранную зажимом в жидкую косицу, и пестрядь фенечек вокруг жилистых запястий – постаревший Джек Воробей. Человек без рода и племени.

– Мне бы твою броню. – Голос ее дрожал. – Теперь я понимаю, почему мама не смогла с тобой. Ты эгоист, пальцем не пошевелишь, чтобы помочь. Ну и черт с тобой!

Алина выскочила из мастерской, хлопнула тяжелой дверью, едва не улетев в проем винтовой лестницы. С тех пор она с отцом, можно считать, не общалась. Так, пару раз случайно пересеклись в городе, отец приглашал в мастерскую, звал посидеть в кафе, но Алина всякий раз уходила от разговора. Тогда это ей казалось логичным. Сегодня – жестоким. До боли, до мышечного спазма в горле. Броня берегла отца от критики, от близких, от жизни, но от болезни и смерти не уберегла. Отец умер больше трех месяцев назад от коронавируса, и этот факт обойти уже невозможно.

Потом она не раз прокручивала тот разговор в мастерской, сожалея о несостоявшихся встречах и несказанных словах, обвиняя себя в черствости, негибкости, высокомерии и бог весть каких грехах, которые рушат и без того хрупкие мосты между людьми. А вчера позвонили из Союза художников, попросили забрать из мастерской отцовские вещи: помещение хотят отдать кому-то другому – не пустовать же государственным метрам.

До мастерских Алина добежала быстро, минут за десять. На бело-сером фоне февральского неба отчетливо выделялись две широкие восьмигранные башни – Северная и Южная, называемые в народе Касей и Басей. Как будто цветные карандаши – розовый и персиковый – воткнули в землю острыми носами среди унылых пятиэтажек. Было в этих башнях что-то восточное: то ли форма, напоминающая индийскую ступу, то ли арочные окна с пилястрами, то ли кружевные пояса карнизов по краю.

Мастерская отца находилась в Северной башне. По скрипучим ступеням Алина поднялась наверх. Третий этаж, а по ощущениям – почти небо. «Зато звезды светят ярче и дураки не слышны», – кажется, так говорил отец. За деревянной дверью – круглая комната, выбеленные стены с высокими потолками и картины – повсюду картины. Если ловить дзен, то только здесь.

Над столом, заваленным кистями, мастихинами, тюбиками и баночками красок – первозданный хаос! – она заметила карандашный рисунок, сделанный неумелой детской рукой. Малиновая лошадь скачет по небу, ее пышная грива топорщится одежной щеткой. По нижнему и верхнему краю листа, будто в зеркальном отражении, тянутся поезда многоэтажек. В нижнем углу отцовской рукой сделана пометка: «Алина, 5,5 лет». Ее рисунок! Странно, она никогда не видела его здесь. Может, отец повесил уже после ссоры? Теперь не узнать.

Но Алине вдруг вспомнилось, как отец водил ее по воскресеньям в мастерскую – другую (этой, башенной, еще не было). Как лепил из пластилина тигров, слонов, орангутанов, а она просила простую лошадку – с копытцами и гривой. Вспомнилась и первая поездка на ипподром, где отец показал ей живую лошадь – вороного мерина по кличке Граф. Тот смешно фыркал и качал головой, будто заранее со всем соглашался. А она смеялась от счастья, протягивала ему морковку, и Граф брал осторожно, самыми кончиками шелковых губ.

Алина почувствовала зудение в пальцах – давно забытое ощущение. На полке она нашла акварельные краски, кисти, закрепила на мольберте лист. Она рисовала город: костел с трубящими ангелами на шпилях, каменную церковь на высоком берегу, убеленные снегом деревья и домики с черепичными крышами, уютными балконами, мансардами. Среди них – и ее дом. Вон тот, с арочным входом во двор. В одном окне кареглазая девочка с енотом моют посуду: енот полощет, девочка вытирает. По соседству – другая девочка в джинсовом сарафане дует на одуванчик, а это не одуванчик вовсе, а белый пушистый кот. Возле третьего окна машет морковкой кудрявый мальчик, глядя в ночное небо. Ее окно выше, возле него тоже кто-то стоит – разглядеть невозможно.

Алина ныряет в арку, толкает подъездную дверь, бежит по лестнице. Еще одна дверь, яркий свет, белая комната. На столе дымится кофе, лежит начатая пачка «Кента». У окна – отец, ждет ее. И она говорит с ним, говорит обо всем на свете, оба улыбаются – тепло, искренне.

А над башнями вихрятся слюдяные чешуйки, большие и маленькие, – снег вперемешку со звездами. Огромный – в полнеба – акварельный конь несется над городом. Ветер треплет малиновую гриву, вплетая в нее жемчужный полумесяц. Где-то в другом мире тренькает забытый в сумке телефон, напоминая о чем-то важном, но Алина этого не слышит.

Кристина Гептинг

Родилась в 1989 году в Великом Новгороде. Лауреатка премии «Лицей», тексты номинировались на «Национальный бестселлер», «НОС», Премию имени Исаака Бабеля. Публиковалась в издательствах «Эксмо», «МИФ», «Самокат». Работает в школе писательского мастерства Band.

Радиомама

– Так. Ну, во-первых, тебе уже за тридцать, и пора перестать стесняться. Даже не стесняться – не то слово, хватит уже переживать на тему «А что обо мне подумают?». Ничего не подумают. Всем все равно, – настраивается в ней радио внутреннего голоса.

– Ну зачем обязательно на виду у всех? В девять утра? Почему не сесть вечером дома, спокойно, в одиночестве, – спорит соседняя радиостанция, эдакий внутренний голос номер два.

– Дома?! Серьезно? А когда у тебя дома спокойно-то было? В котором часу он спать ложится? То-то же. Поэтому когда, как не сейчас, где, как не здесь: витражные окна, лирическая музыка, ты наливаешь бокал игристого. Или тебе приносят коктейль… – убеждает первое радио. Все, надоело слушать мысли. То доброе радио включается, то злое, это почти невыносимо. Она толкает тяжелую прозрачную дверь и садится за свободный столик. Впрочем, в девять утра все столики свободные. Но она располагается в самом в темном уголке.

Официант летит мимо – кажется, он и не знает, что в зале кто-то есть, и даже вздрагивает, когда слышит:

– «Лимончелло-тоник» будьте добры.

– Хочу вас предупредить, что это алкогольный коктейль, – вскидывает брови официант.

Хорошо хоть не посмотрел как бы между прочим на часы – девять утра же. Она бы со стыда сдохла.

– Да что в этом такого, – продолжает внутреннее радио, которое доброе. – Там алкоголя-то градусов семь…

– Но все равно, с самого утра… – сомневается злое радио. – Одно дело вечером бокальчик выпить. Или хоть за обедом. Но не сейчас же.

– А психолог сказала, что надо радовать себя, – возражает доброе радио.

– Помнишь, сказала, подумайте, что вас радует, что восстанавливает ваши силы. Вы так много делаете для своего ребенка: возите его к специалистам, занимаетесь с ним дома, сопровождаете его в быту, и только вы знаете, как это сложно.

– Да что уж прям сложного, – отмахивается злое радио. – Многим еще труднее. Ну да, речь плохо понимает, поведение хромает, истерит, спит неважно. Зато кое-что говорит? Да, говорит: просит попить, на ручки, поиграть даже просит. Многие о таком и не мечтают даже с семилетками, а ему и четырех еще нет. В глаза смотрит, на имя отзывается… Даже части тела знает. И пазлы собирает. Не зря мама тебе что вчера по скайпу сказала? «Никакой он не аутист!» Нет, понятно, что диагноз у него есть. Но все не так плохо, как у многих. К тому же вряд ли психолог имела в виду, что тебе неплохо бы нажраться. Еще раз повторю – тебе грех жаловаться.

– Я не жалуюсь! – орет доброе радио. – Я просто хочу выпить этот чертов коктейль. Да, в девять утра. И пошло все к черту.

– Хорошо, – наконец сдается злое радио. – Но тебе через два часа забирать его с занятий. Как ты его пойдешь забирать опьяневшая? Ну ладно, может, с этого коктейля тебя и не развезет, но будет же пахнуть. Что о тебе подумают?

Все, это конец, это конец. Сердце прыгает, как мяч под ладонью баскетболиста. Вдохнуть она уже не может, значит, скоро следующий этап: затошнит, откуда-то снизу к горлу подступит горечь. Когда она несколько месяцев назад поняла, что у нее панические атаки, то прочитала в «Википедии»: Гиппократ называл их «разлитием черной желчи». Как же точно, поразилась она тогда. Именно это она и ощущает.

Неловко затолкав себя в туалет, умывшись и глотнув воды с осадком из-под крана, она понимает, что внутри все почти успокоилось. Теперь бы полежать. Никакого коктейля уже не хочется. Да и право злое радио: как же быть с запахом?.. Но и уйти неловко – заказ-то уже сделан.

– Ваш «Лимончелло-тоник», – улыбается официант. – Что-нибудь еще? Приятного ве… Приятного дня!

Коктейль напомнил желтые круглые конфетки из детства – как там они назывались, «Лимончик»? Вкусные были. Интересно, сейчас они продаются? Что-то она их с девяностых и не видела. Может, купить? Жаль, сын не оценит: он ест примерно пять продуктов и не пробует ничего нового, даже конфет…

– Пей быстрее, надо еще в магазин зайти! – зудит злое радио.

– Зачем в магазин? – удивляется доброе радио.

– Купишь жвачку, – безапелляционно рекомендует злое радио. – Еще можно дезодорант. Какой-нибудь дешевый – «Фа» или «Дуру». Они пахнут за километр, дай бог, никто не заметил твое «Лимончелло». И ведь не вкусно тебе! На хрена деньги тратила?

– Конечно, с тобой никакого удовольствия, – обижается доброе радио. – Ты же все всегда портишь. И всегда я у тебя плохая, и все будет плохо, и всего недостаточно, и вообще, остается только умереть.

– Да ты и сама знаешь, что я права! Хуже жить можно, но почти некуда… Хотя тебе грех жаловаться, конечно. Да ты пей, пей быстрее! А то опоздаешь…

Не опоздала, пришлось даже ждать, энергично пережевывая жвачку и принюхиваясь к своему дыханию. Черт, сумка маленькая, и дезодорант с кричащим ароматом «Бали» (интересно, как они поняли, что на Бали пахнет именно так?) положить некуда…

Кордебалет Большого театра, как она называла юных клиентов развивающего центра, наконец начал выходить к родителям в коридор. На цыпочках, взмахивая руками, артистично рыча, пища и вскрикивая…