Мария Петровых и Павел Антокольский. Литературно-биографический очерк

Анастасия Головкина

Мария Петровых и Павел Антокольский. Литературно-биографический очерк

ОБ АВТОРЕ

Анастасия Ивановна Головкина – писатель, документалист, внучка Марии Петровых и исследователь ее архива.

Победитель литературных конкурсов, имеет награды, член Российского союза писателей.

I

Работа с личным архивом Марии Петровых позволила нам пролить свет на еще один затененный отрезок ее жизненного пути, где вырисовывается фигура Павла Антокольского, созвучного ей поэта и коллеги по переводческому цеху, с которым она долгое время входила в состав Бюро Секции переводчиков национальных литератур.

Познакомились они в Баку ранней осенью 1947 года на торжествах по случаю 800-летия азербайджанского классика Низами Гянджеви. Даже удивительно, что их личная встреча состоялась так поздно. Ведь они принадлежали к одному литературному кругу. Как и Мария Сергеевна, Павел Григорьевич неплохо знал Пастернака и был дружен с Верой Клавдиевной Звягинцевой. В сферу переводов Петровых с Антокольским тоже пришли примерно в одно время. И, тем не менее, до сентября 1947 года в документах личного архива М. Петровых никаких следов ее общения с П. Антокольским мы не находим.

Изучая хронологию жизни и творчества этих двух поэтов, не устаешь потрясаться обилием пересечений в их биографиях. В юности оба они пробовали свои силы в театре, где развили свою природную способность к перевоплощению.

«Культура Павла Антокольского, – вспоминает С.С. Лесневский, – явилась не только начитанностью, но и кровной памятью родства народов и гениев. Подлинный русский интеллигент, советский патриот, он был в высочайшей степени наделен «чувством как бы круговой поруки всего человечества» (А. Блок). И при этом Антокольский имел потрясающий дар искреннего перевоплощения, способность ощущать себя как бы другим человеком. Артист – вот что хочется сказать о нем прежде всего; во всем он был артист. Сюда относится и непосредственно театральное начало, коренящееся в судьбе Антокольского, в природе его поэтического мирочувствия; и виртуозность мастера, у которого все поет, к чему он ни прикоснется; и колоссальный темперамент, сотрясающий залы и сердца; и обращенность к слушателям, к народу – высокий демократизм романтического театра поэзии» [26:521].

Сходным образом характеризует дарование Марии Петровых ее школьная подруга Маргарита Салова:

«Она воспринимала все тонко, всем своим существом. Относилось ли это к литературе, либо к жизни.

И, наконец, еще ребенком она умела перевоплощаться. Передавать чувства, даже неведомые ей, причем чаще это было не подражание, а творческое предвидение.

Вот все это и сделало ее непревзойденным мастером перевода» [1:6].

Работая над стихотворным произведением, Петровых и Антокольский придирчиво следили за тем, чтобы при восприятии текста на слух не получалось нелепостей и смысловых искажений.

Забавное, но весьма характерное свидетельство обостренного поэтического слуха Антокольского мы находим в мемуарах Марка Соболя:

– «Фунту лиха понимающие цену…» – читаю я строчку.

– Это что за Фунтулиха такая?! – кричит Антокольский [26:353]

С такой же претензией обрушилась однажды Мария Сергеевна на свое собственное творение:

«У меня в книге такая накладка, звуковая накладка! – терзается она в письме к одному из своих давних почитателей. – Когда я заметила, я ахнула. В стихотворении «Давно я не верю надземным широтам…» сказано: «Я верю, душа остается близ тела», получается «блистело». Я, конечно, исправлю, но как я этого не заметила?» [29:75]

На уровне человеческих отношений общей чертой Петровых и Антокольского было искреннее и бескорыстное движение к людям, стремление помочь ближнему, нередко даже в ущерб самому себе.

«Дед дарил многим, – рассказывает внук Антокольского А.Л. Тоом. – Он дарил вещи, книги, идеи и просто деньги. Любил угощать и подвозить на такси. Легко и просто дарил свой труд, щедро правя чужие стихи и переводы. Если в кармане у него лежало несколько сотен рублей, то он ощущал себя сказочно богатым (влияние нищей молодости), и ему хотелось тут же показать, проявить свои финансовые возможности. Идеальным дополнением к прекрасной щедрости была бы проницательность в отношении людей, но ее не было» [26:514].

К аналогичному выводу относительно Марии Сергеевны приходит ее мать, Фаина Александровна Петровых:

«Ты угадала, – пишет она средней дочери Кате в марте 1951 года, – что Марусе очень трудно работать. Откуда еще силы находятся! Спит мало, курит не переставая. Работу свою, перевод для Тильвитиса, кончила всю. И надо бы непременно ей отдохнуть. Но она взяла для кабардинцев перевод. Это непростительно! Когда я ей говорила, зачем взяла опять, она ответила, что «я не могу не работать». Это потому, что она в высшей степени неразумно тратит деньги. Это не ее заработка не хватает, а люди так жестоки, что обирают ее «в долг» без отдачи и без зазрения» [10].

Иногда в проявлении щедрости наши герои доходили до полного безрассудства.

«Антокольский был необыкновенно добр и отзывчив, – вспоминает С.Е. Голованивский, – но в своей доброте подчас удивительно наивен. Когда у него были деньги, он не думал о том, что они ему понадобятся и завтра, и раздавал их направо и налево, получая при этом огромное удовольствие.

Как-то в гардеробе одного министерства, куда мы пришли по какому-то делу, я заметил, что, получая пальто, он вместо обычной мелочи сунул швейцару довольно крупную купюру. Когда мы вышли на улицу, я сказал ему, что это неприлично – так поступать нельзя.

– А мне не жалко! – воскликнул он.

– Но ведь швейцар подумает, что у тебя деньги ворованные!

– Почему?! – искренне удивился Павел.

– Да потому, что человек, честно получающий зарплату, не в состоянии давать столько швейцару.

– Неужели подумает? – поразился он. И, минуту помолчав, согласился: – А ведь ты прав. Подумает, что вор, это еще куда ни шло. А то ведь еще и за дурака примет!» [26:238 – 339].

Похожий случай вышел у Марии Сергеевны с домработницей, которая приглашена была для помощи по дому, а превратилась едва ли не в еще одного иждивенца на хрупких плечах добросердечной хозяйки.

«А домработница ест и за себя, и за нее, – с возмущением пишет Кате Фаина Александровна в сентябре 1947 года. – Маруся с ней ненормально деликатна: работы почти не требует, а угощает, как самую дорогую гостью. Сама говорит, что она, наверное, считает меня неумной. Только это, ради Бога, между нами, слышишь, Катюша?! Это очень важно» [10].

В духовной сфере человеколюбие Петровых и Антокольского проявлялось в заботе о молодых и начинающих талантах.

«Ему постоянно нужны были все новые и новые увлечения, – пишет об Антокольском Л.А. Озеров, – он был занят все новыми и все более молодыми поэтами. Он входил в быстрый контакт с молодыми. И позволял им делать с собой и своим временем что угодно. Звонить в любое время суток. Заглядывать в его дневник. Брать на дом книги. Просить или требовать рекомендации, рецензии, предисловия. Он быстро забывал неурядицы и неблагодарность. И продолжал раздаривать свое внимание и свое время» [26:182].

Не менее внимательна по отношению к коллегам была и Мария Петровых. Разница лишь в том, что Антокольский был наделен мощнейшим энергетическим зарядом, много отдавал, но и много успевал, а Мария Сергеевна страдала от нехватки жизненной энергии; Антокольский щедро сбрасывал излишки, а Петровых отдавала последние ресурсы, кровно необходимые ей самой.

«Мария Сергеевна себя растрачивает, – сокрушался Наум Гребнев. – Ей дали на рецензию мой перевод. Она указала все неудавшиеся места, предложила свои варианты. Сидела десять дней, а надо было работать два часа. <…> Г. Регистан сегодня, редактируя книгу К. Кулиева, потратил на это три часа (мы сидели вместе, до этого он книгу не читал). Бедная Мария Сергеевна тратит на такую же работу несколько месяцев» [29:51].

Объем внутренних ресурсов у Петровых и Антокольского был совершенно разным, но душевный порыв одинаков – помочь нуждающемуся.

На протяжении всей жизни Петровых и Антокольского волновали размышления о предназначении поэта и цене истины в литературном труде, о смерти и преодолении времени.

В момент первой встречи осенью 1947 года Петровых и Антокольский переживали годовщину невосполнимой утраты. Ровно пять лет назад Мария Сергеевна узнала о гибели мужа, а Павел Григорьевич получил похоронку на сына. И в преодолении горя оба они прошли похожий путь.

Вернувшись из Чистополя в Москву осенью 1942 года, Мария Сергеевна впала в глухое оцепенение: все кругом напоминало ей о Виталии. В эвакуацию она уезжала в надежде на скорую встречу с мужем, а обратно вернулась вдовой. Благодаря участию Пастернака и Фадеева трудовая жизнь ее была более или менее устроена: она заключила договор на перевод книги литовской поэтессы Саломеи Нерис. Но душевное состояние Марии Сергеевны с каждым месяцем ухудшалось. В 1943 – 1945 годах она написала цикл стихов с мотивами личной утраты и как поэт замолчала надолго. Никакой радости не приносит ей больше и столь увлекавшая ее прежде литературная жизнь. Через силу она поддерживает общение с друзьями и коллегами, ходит на творческие вечера, но между ней и внешним миром как будто образовалась непрошибаемая стена. Только со старшей сестрой Катей Маруся по-прежнему открыта, но уже много лет их разделяют большие расстояния. Выйдя замуж за физика Виктора Викторовича Чердынцева, Екатерина Сергеевна живет там, куда его направляют по службе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.