Байки старого зимовья

У бригадира день рождения. Работали на Прокурорском ключе, мост латали. Бригадир выставил. Посидели, как положено. Нет, сначала работу сделали. Да там и делов было, двумя пальцами высморкаться. В вахтовке ехали с песняками. Надо бы было мне с мужиками в тайгу зарулить, так нет, как приличный муж с работы домой.

– Заявился, зятек … .

Завела короста от самого порога. Мы на Прокурорском ключе еще только по стаканам разливали, а теща уже унюхала, что зятек выпивает. Какое ей дело, не на ее же кровные пью . Нет, надо нарисоваться. С трезвым, стерва не связывается, а над выпившим можно и поглумиться. Выпивший в России всегда виноват. Менты разбираться не будут; сколько, с кем, по какому поводу. Вернее, не захотят, зная сволочной характер моей тещи. Весь кайф паскуда, обломала. Я с ней вначале по-хорошему.

–Теща, вы говорят, в школе хорошо учились?

– Да не чета, тебе придурку.

– Вот , вот старая, географию хорошо знаете. Так и идите. Идите вы …, или пока не заблудитесь.

Крошку то я один раз и навсегда отучил руками махать, а эта, дура дурой – когтями мне в рожу. Не спорю, может быть и не рассчитал маленько, но уж очень хотелось приложиться. Вытрезвителя мне все равно уже было не миновать. Так я и приложился – один раз за себя, второй раз за тестя. От себя от души, а от тестя лишку было. Ноги то у нее больные и падала вроде на мягкое место, да какое там мягкое место, кости аж звякнули, но толи я ей шею свернул, толи она головой болезной ударилась. Лежит головенка набок, бледная, не дышит. Все, убил тещу, а ведь посадят как за человека. Перед глазами ключ Прокурорский в зеленых кущах, вода хрустальная на перекатах, в конце струи хариус играет, мошку бьет. Гори изба пропадом. Схватил ружье, набросал в рюкзак, что под руку попалось и к мотоциклу. Гнал, пока бензин был в баке. В зимовье только очухался. Почухался, стал думать, как жить дальше. Припасов на первое время хватит. Хлеба маловато, так сухари в зимовье есть. Да и раньше – не то, что нонче, зимовья не зорили. В любом припасов месяц живи. Вот и зажил я. А ночи все длиннее. В курточке по утряни озноб прошибает. Волей неволей пришлось выходить на трассу. А че, тормознул КРАЗ. С водилой перетолковал. Он думал меня куда подвезти надо. А я объяснил ему, что бичевать не хочу, а люди надоели, вот решил в тайге пожить. Посмотрел он на меня с подозрением, но лишнего не спрашивал. Договорились; я ему рыбы соленной, мясо, брусники, он мне соль, фуфайку, шапку.

– Договорились?

– Договорились. Через три дня я обратно. На этом же месте.

– Здорово. Я уже заждался, думал восвояси уходить.

– А, «будь проклят, тот час, когда я сел за баранку этого пылесоса». Резина старая, три раза переобувался. Дорога вдрызг, на Пуп едва поднялся. Парил, как паровоз. Этот примус на запчасти давно пора. Механик обещал КАМАЗ, так я столько не пью, что бы его другом быть.

Притоптывая ногами, разминая затекшую спину, спешил выговориться уставший от дороги, очумевший от жары и гула мотора водила.

– Закуривай.

Последние бычки я выпотрошил на зимовье недели полторы назад. От пары затяжек голова закружилась, затошнило.

–Запей.

Водила успел у моего костерка сгоношить пикничок. Наломал колбасы. Достал из берестяного туеса и ободрал крупного хариуса. Водка заманчиво булькала из бутылки в стакан.

– Держи. Знатный посол.

Он вкусно закусывал хариусом, стягивая крепкими зубами жирную спинку от головы к хвосту.

–Давай. За знакомство.

Зубы, привыкшие к сухарям, аж кляцнули. Больно мягок и вкусен хлеб пекут в Большой Ихтыми. Вроде, что такое поллитра на двух мужиков? С непривычки Шурика подразвезло и он поведал Петру свою историю.

Обмен совершили к обоюдному удовольствию. Договорились о новой встрече. КРАЗ натужно ревя, попылил по трассе на юг, а я также натужно пыхтя поволок тяжелый рюкзак вдоль ключа в гору.

Так и повелось. Натуральный обмен был выгоден обоим, возможно Петру чуть больше, мне деваться некуда – зима на носу. Нужна обувка, порох есть, так пыжи кончились. А главное Петр передавал все новости. Тещу похоронили, крошка она и есть крошка, какому петуху не лень, тот и клюнет. Я же во всесоюзном розыске, местным ментам не досуг искать. В стране бардак. Новое мышленье – полная бессмыслица. Зарплату тысячными купюрами выдают, но бутылка полтысячи стоит. Что-то еще мне заливал про ваучеры, про чеки, что в банках денег нет. А мне до лампочки.

Горела тайга в Приамурье. Осенний ветер нес сизую гарь, вместе с ней кочевало с юга на север зверье. Соболя кормились на поселковские помойках, медведи дрались за берлоги, как люди из-за квартир. Кому горе, а кому радость несказанная. Я добывал, Петро сбывал. Товарный обмен. Что сколько стоит давно запутался. Как у чукчей соболь шел за литр водки и блок сигарет, правда, плюс полмешка закуски. Сохатина и сокжои, зайцы и белки кочевали из тайги в объемном кузове КРАЗа. Затем КрАЗ сменился КАМАЗом, аппетиты у Петра возросли.

–Не вздумай на трассу высовываться к другим. Менты взбесились. Бардак в стране и как всегда амнистия за амнистией. Урок развелось, как собак нерезаных. Места освободились, так они теперь за самую малость по пределу дают. Сиди и не рыпайся. Упекут, куда Макар телят не гонял по полной программе.

– А куда мне было рыпаться. Зимовье новое скатал. Неказистое получилось, но теплое, да и весна не за горами. Так и встретил ее красу. А лето сам говоришь короткое. Лето короткое – дни длинные. Набрел на ключик, а в нем таракашки. Тяжелые. В охотку, вспомнил, как дед меня учил золотишко мыть. Только Петру про него ни слова. Тот меня по осени оглоушил известием про путч. «В Москве танки по Белому дому стреляют, президента захватили. Революция.» А ну их всех с этой революцией. Еще зиму я перезимовал. А по весне Петька запропал. Неделю караулил его на трассе. Потом тормознул другую машину. Сожгли Петра вместе с машиной. Кто? За что? Мутный, оказывается, мужик был. Это все – по словам водителя. Посидели покурили. Он дальше покатил, а я к себе в берлогу. И до того муторно от жизни такой стало. Невтерпеж. Как сохатый в гон готов землю копытами рыть, рога об сосны сбивать. Можно убежать от суда, от людей. От суда божьего, от себя куда убежишь? По ночам то жена, то теща убиенная снятся. Обе к себе манят; одна телом сдобным, да лаской жаркой, другая – пальцем костлявым в могильный холод. Встану, подброшу дровишек, а самому невмоготу. Прибрался в зимовье, что ценное в схорон убрал, пушнину в рюкзак и на трассу. Поселок весельем встретил. Последний раз наверное Первое мая с таким размахом отмечали. Иду, словно чужой. Все при параде, а от меня тайгой за версту – псы с цепей срываются. К дому подошел, калитка скрипит ножом по сердцу. Дверь в дом толкнул, музыка орет; «Наш паровоз вперед летит», а на кухне … теща посудой гремит. Мать – перемать. Стукнул кулаком об косяк, остолбенеела она, глаза выпучила.. Бзинь – звинец, осколки от тарелки. За что же я себя на два года без права переписки. А теща зенки закатила и в тот же угол – брык. Крошка из зала выскочила, упала перед тещей на колени и в рев.

– Убил. Ой, мамочка милая, убил тебя, ирод проклятый.

И так через сопли и вой сиреной; «Мамочка… . Убил …». Это же, что за зараза, помереть сама не может, обязательно кого нибудь подставить надо. Схватил ведро воды, что в углу на бочке стояло, да на обоих и вывернул. Сирена заткнулась, а тещу аж подкинуло. Мокрая, страшная – кикимора кикиморой и туда же; – Убил!

Плюнул, схватил рюкзак и к соседу. Отдал ему пушнину, затоварился, за жизнь потрещал и снова в тайгу. Правда, в поселок регулярно наведывался. Приватизация – прихватизация. Я в артель золотишко намытое сдал. Они меня задним числом оформили и по самой высшей ставке трудодни провели. Они не в обиде, мне наличкой выдали. Помнишь чеки «Россия», вместо денег выдавали. Хохлы рванули ни ридну – самостийну, квартиры за бесценок сдавали. Я в город и перебрался. Семейство тоже вслед за мной. А в тайгу хожу. Как крошка надоест, так я на недельку в санаторий на южный берег Алдана.

Грешно смеяться над чужим горем, но я не удержался от вполне естественного вопроса-

– А теща то, что?

– Что? Что? Сглаз долой – из сердца вон. Правда в тихушку попробовала приезжать. Я на работе а сорок километров не расстояние. автобус портовской каждый час. Моя ей и ключи дала от квартиры. Однажды с машиной во дворе вожусь, свою с работы дожидаюсь. Не сказал ей что в отгуле, а она задерживается. Смотрю, теща нарисовалась и прямиком в подъезд. Дверь открыла и в квартиру. Ну, лярвы. Сказал же, что бы ее ноги на пороге не было. Закурил, а тут девчушка бежит. Уговорил ее за «Сникерс» позвонить ментам и сказать, что в тридцатую квартиру забралась воровка. Минут через пять прилетели с мигалками. Минут через десять я домой зашел. А там тещу допрашивают.

–Вы кто?

Молоденький лейтенантик на меня глаз прищурил и палец, как ствол пистолета наставил.

– Хозяин, живу я здесь.

Достал из стенки паспорт, смотрите. Вот он я. Морда моя и прописка на месте.

– Женщина Вам знакома? – Лейтенант сбавил тон.

– Не знаю и знать не хочу.

– Проверьте, ничего не пропало.

Загрузили они ее в багажник «козла» и увезли для выяснения личности. Только увезли, моя на порог. Я её быстро – быстро в машину и в лес, за грибами. До самого вечера ползуниху собирали. Тещу до вечера продержали. Пока дозвонились, пока тесть приехал. Опознал, забрал.

На завтра моя в рев.

– Маму в тюрьму? К ворам, к бичам?

– Ну, кому мама, а кому теща. Что-то ты не очень переживала, когда родного мужа к пьяницам, к проституткам, мать твоя, спровадила.

Ну моя дурнинда сразу переключилась на другое.

– К каким проституткам?

Ну и понеслось; я и бабник и эгоист и прочая и прочая. Про маму уже забыла. Она то забыла, а теща на всю оставшуюся жизнь запомнила. В город вслед за нами перебралась, и глаз не кажет. Меня на улице увидит, на другую сторону перебегает. Чует стерва, я за неё живую добровольно срок оттянул, а за мертвую – за честь почту. Да по нынешним временам суд присяжных оправдает, а если у прокурора тещу грохну (у него еще стервознее), так и грамоту от губернатора дадут.

Утренним инеем похрустывала под ногами трава. Потускнели в утреннем свете угли. Два котелка братались над костром, готовились вскипеть. Пролетела последняя в этом году осенняя ночь. Вроде бы, что такое неделя? Но сентябрь в Сибири – есть сентябрь, еще пару дней и полетят белые мухи. Разойдутся сегодня наши тропы и заметет их снегами. А город – это город, пробежишь по улице в морозном тумане мимо знакомого и узнаешь его; в пыжиковой шапке, китайском пуховике и мохеровом шарфе по самые ноздри. И привет не передашь через его тещу. Она меня очень любит, ну прямо, как бацилла – антибиотик. Вот только бежать нам друг от друга некуда. Работа есть работа.

Ленок.

 Ленок, пресноводная рыба сем. лососей.

Длиной до 70 см, весит до 8 кг.

 Обитает в реках Зап. Кореи, в России в озерах и реках Сибири (от Оби до

 Колымы) и Д. Востока. Объект промысла.

 Советский Энциклопедический словарь.

Студена мартовская ночь. Черное бездонное небо опрокинулось чашей усыпанной мириадами золотых искр-созвездий. Мир спит, только изредка морозно потрескивают во сне деревья. Разорвав тишину громом артиллерийского раската, пролегла по плесу, подобно молнии острая, граненая трещина. Тяжелый, почти двухметровый лёд, под собственным весом опускаясь, ломается, заполняет пустоты после ушедшей воды, и вновь давит на нее всей своей массой. Родники угасли. Перекаты промерзли до самого дна. Засыпает вода, становится тягучей, тяжелой. Трудно в это время рыбешке, и даже ненормальный налим, играющий свои свадьбы в крещенские морозы, потерял аппетит.

Тугой волной эхо раската прошлось по галечному дну. Толкнуло в бок полусонного тайменя, который, приоткрыв зубастую пасть, словно зевнув, сдвинулся в глубину омута, где ил толстым одеялом укрывал ротанов-головешек. Испуганно метнулся ленок, испугав стайку дремлющих гольянов. А над миром тишина бескрайней зимней ночи…

Алым пламенем полыхнуло облачко и исчезло в лучах восходящего солнца. Брея сосенки на вершинах сопок, светило заиграло алмазами закуржавевшего инея и вмиг потемнели листвянки, зарозовел краснотал, легким золотом зашумел под проснувшимся ветерком прошлогодний травостой. Кап. Щелк. Цзинь. Тук-стук-тук… Синица. Капель. Желна. Просыпается мир. А светило-ярило все яростнее. И вот уже первый робкий ручеек с высокого яра соскользнул, дотянулся до трещины, нырнул, спрятался, как ребенок, прижавшись к матери. Чуток материнский сон, шевельнулось, вздохнуло дитё – мать погладит, ласково успокоит; – Спи, еще рано. Да только не унять егозу, комкает белоснежное одеяло, рвется на волю. Рады кутерьме вездесущие гольяны, робко подплывают к свежей струе остробрюшки с чернобрюшками, ловят песчинки, жадно хватают омытый солнцем кислород. Опьянела, увлеклась мелкота. Серебряной стрелой рассек хоровод ленок, ухватил зазевавшегося чебачка, а праздник продолжается. С каждым днем все шаловливее дети, со всех сторон напоминают матери-речке о заботах-хлопотах. А забот море разливанное. Весна! Каждая рыбешка о потомстве думает и каждой свой роддом подавай. Сазану с чебаком – залив прогретый, пескарю с конем – мелководье с проточной водой и золотистым песочком, горчаку еще и ракушек подай, он икру в них откладывает.

Благородные лососи спешат по высокой воде в самые верховья. Десятки, сотни километров преодолевают они против течения, через пороги и заломы, сквозь рыбачьи сети, что бы напиться живой воды истока давшего когда-то им жизнь и подарить ее новому поколению. Ломая сопротивление струй, в самые верховья горных речек стремится ленок. По пути вбирает в себя серебро заснеженных гольцов, алые маки закатов, рассветов, темный жемчуг перекатов – сверкает в хрустале перекатов всеми красками первых весенних радуг. Прекрасен ленок в своем брачном наряде. Мощный, словно налитой яростной силой стремится он к родному нерестилищу. Весна! Зеленоватым дымком окутались лиственницы, сопки заполыхали нежным пожаром багульника. Утиные стаи, долетев до гнездовий, разбиваются на пары, ищут укромные, спокойные озера. Отыграны рыбьи свадьбы. Ленок доверил икру (довольно таки крупную – 3-4 мм) матери-речке, отметав ее на галечных перекатах, бывших когда-то и его колыбелью. А теперь на плесы. Много сил потрачено на дальнюю дорогу и во время икромета не до еды было. ЖОР – это слово ласкает слух рыболова. Ловится ленок в это время практически на все приманки и насадки, исключая, конечно растительные. Сказки о его хищности сильно преувеличены. Зимой, когда не живет рыба, а прозябает, промышляет он только рыбой, но маловат рот, хоть и усеян острыми зубами. Мелкота рыбья; чебачки, гольяны да молоденькие налимчики основная его зимняя пища. Летом же переходит он на всяких водных беспозвоночных; ручейников, поденок, лихо снимает с поверхности мошкару да комаров, за стрекозой до полуметра из воды может выскочить.

Мелочь, скажете, для килограммовой рыбки, а кит на планктоне тонны тянет. Не пропустит он мимо себя ни лягушонка, ни мышонка, но уж больно редко они попадаются.

На малых речках, где в поисках рыбы пройдешь по заросшим берегам не один километр, лучше всего обычная удочка, не китайская длинная и хлипкая, а наша российская пятиметровая, с более жестким хлыстиком, дающим уверенную подсечку. Ёще лучше двуручный металлический спиннинг, выпускались такие в советские времена, оснащенный легкой проводочной катушкой. Клюет ленок и на червя и на мушку обманку, сложнее его найти. Еще не сошел брачный наряд, которым не возможно не любоваться, когда он отчаянно бьется на берегу, не понимая, что случилось, не желая смириться с потерей свободы, делает его не видимым на фоне галечного дна. С обрыва видны только легкие полупрозрачные тени, вот одна заскользила к струе впадающей с переката, сверкнула радужной вспышкой в солнечном луче, ухватила паута и снова то ли травы шевелятся на дне улова, то ли солнышко играет бликами волн.

Лето. Отцвела медовым пьянящим ароматом черемуха и вот уже на пригорках, по солнцепекам появилась первая земляника, осыпается с неосторожно затронутого куста жимолость. Межень. Забился в глубокие норы под обрывистыми берегами налим. Дополз и он в горные реки, не захотел оставаться в низовьях. Нет у него харьюзовой прыти, ленковой силы, за то на хитрости горазд. Потрошил их на уху и часто находил в чреве приличного размера голыши. Вроде не курица, да и желудок такой, что миллиметровой толщины крючки переваривает, зачем ему камень? Однажды на перекате увидел; извивается змеей вдоль берега, течение плоскую морду прижимает вниз, не плывет – ползет между камнями, а камушек брюху не дает оторваться от дна. То-то оно у него белое – вышаркалось. Межень. В летние жары только короткой ночью, да на утренней зорьке соблазнится рыба приманкой. Стоит ленок за камнем в глубокой яме, где родник омывает его кристальной холодной водой, а на перекате она как парное молоко – цветет. Тонкая нитевидная зелень покрывает камни, делает их скользкими, ненадежными. И ничем не заинтересовать в это время ленка. Ни вертким червячком, моренном во мхах, ни крупным желто полосатым оводом, про искусственные приманки и говорить не приходится. Легкая блесенка, крутящийся лепесток, стукнула его в бок, едва морду не оцарапала, а он отодвинулся чуть в сторону и стоит прекрасной, недосягаемой мечтой.

Горит на берегу костер. Месяц запутался в темной кроне листвиницы. Упала гуттаперчевая мышь в воду. Вначале видно как она кувыркается на волнах, потом сплавясь ниже теряется из виду на глади плеса. Медленно подтягиваю ее вдоль струи. Всплеск. По лесе передается мягкий дар, это ленок играет – топит мыша. Мгновение и леса рванула удилище из рук, загудела туго натянутой струной. Отчаянно борется ленок, тянет в глубь и вдруг, выскочил на поверхность, прошелся колесом по лунной дорожке, пытаясь вытряхнуть из пасти острые жала тройника и снова в глубину. Устал, спокойно дает подвести себя к отмели и только на берегу, в руках яростно забился живым серебром лунного света.

Быстротечно забайкальское лето. Мари усыпаны сизой голубикой, купает моховка гроздья ягод в ключах. Какой аромат, а вкус – желтовато розовеющую, полной горстью в рот и не надо ни какого винограда. Подходит пора брусники. Изукрасилась тайга осенним золотом, только сосны наливаются тяжелой зеленью. В сосняках рыжики – кружки солнца под бурой хвоей. Чисто промытые в ключе от песка, порезанные соломкой, посоленные в солдатском котелке-матерке через полчаса рыжики готовы. Налимья уха, на рожне шкварчат, подрумяниваются ленок, хариусы. Закипел чай, с брусничником, веточками листьями моховки. Осень!

Чует рыба, что не за горами и зима. Не торопясь, скатывается ленок, с остановками на глубоких плесах, что бы напоследок полакомиться подросшими за лето мальками. Жируя не разбирает где свой, где чужой, может и мелкого леночка проглотить. Не зевай. Полетела хвоя листвянок. Побыстрей покатилась рыба. Да вот только дорога в низ бывает намного труднее, чем в верховья. А все жадность людская. Перегородили реки заездками.

Глухая стена, одна щель из которой водопадом вырывается вода, а внизу сеть. Глупые гольяны, харьюзки да налимы прут без разбору, набиваются в сеть. Молотит их поток, выбеливает в заездках во время непроверенных, а порой и брошенных пьяными от водки и большого улова хапугами. Ленок, таймень похитрее – крутятся по улову образованному заездкой, в щель не лезут. Шуга пошла, перехватило перекаты. Осталась рыба зимовать, табунится, ищет место поглубже, с родниками. Жмут морозы. Все толще лед, все сильнее давит, то там, то здесь вырвется вода из плена, разольется парящей наледью. Уходит из ямы вода, промерзает речка к середине зимы до самого дна. Белый снег засыпает русло, сравнивает его с берегами. На мари другой раз и не догадаешься, пока не провалишься по пояс, что летом здесь журчали, перевивались, сверкая на солнце живительные струи.

Довелось по весне, когда растопило вешнее солнышко льды, встретить такое плесо, внизу которого была полуразвалившаяся заездка. Все дно было устлано дохлой рыбой. А все жадность людская. Не пустили рыбу сетями на нерест. Заездками не дали ей по осени скатиться. Пару лет повторили. И все – вымер ключ. Ведь на нерест каждая рыба в свой ключ идет, к роднику, где родилась. Идет, чтобы дать жизнь новому поколению, продлить свой род. Врут ихтиологи, что у рыбы холодная кровь. Это у человека нет сердца, а вместо крови марганцовка пополам с китайским спиртом. Это человек не думает о своих потомках, не задумывается о том, что он оставит своим детям, внукам. А ленок не даром относится к красной рыбе. Красное. Красен. Прекрасная, благородная рыба, украшение рек Сибири, Забайкалья – вот только как сохранить эту красоту для наших правнуков?

Странная рыба.

Налим – единственный пресноводный представитель целого отдела рыб – бесколючих, к которому относится треска, навага и другое семейство – камбалы. Из последних. Впрочем, один вид, Flatessa flesus, встречается в Ладожском озере, в Неве, Висле, Северной Двине.

 Л.П. Сабанеев. «Рыбы России». Москва. 1892г.

В Белоруссии, где я родился, вырос, где поймал первого в своей жизни окунька, испытывал я к этой рыбе не то что бы отвращение, а какое то предубеждение. Отец – заядлый рыболов, но по состоянию здоровья отдавался этой страсти только в летнее погожее время. А налим – странная рыба. Все у него не так, все наоборот. Солнышко светит, вода как зеркало отражает весело бегущие по небу белоснежные облака, веером рассыпалась по поверхности рыбья мелюзга, окунь-разбойник жирует на отмели. Только упокоится ясельная группа, стрелой подлетит жерех, ударит хвостом – от неожиданности сам вздрогнешь, подберет оглушенных рыбок и был таков. Рыбы же на Полесье столько, что порой прибрежные травы ходуном ходят. Стоят закидушки, сплавляется вниз по течению поплавок, время от времени перезабросишь удочку, когда минует он прикормленное место. Благодать. Чего только не приносили домой; лещи и язи, щуки и окунь, про плотву и верховку – говорить нечего, даже раки и те на удочку попадались, не было в улове нашем только налимов. Крест святой, но не помню я по детству не то что живого налима, а даже жареного или что бы ел уху из него. Вот только из того же детства – зарубкой в памяти, что питается он мертвечиной.

Налим – падальщик. Проверить? Как? Налим не выставляет свою жизнь напоказ.

Не суетится рыбьей мелочью у ног, не жирует на утренней зорьке. Охотится по ночам, как тать, тихой сапой медленно движется над дном, подкрадываясь к сонной рыбе. Даже приблизившись, не делает налим стремительного броска. Зачем? Раскрывается широкая пасть и потоком воды втягивается в нее не успевшая проснуться жертва.

Первого налима поймал я в Якутии. Брезгливо снял его с крючка закидушки, бросил в кан. Попытался вытереть слизь с рук тряпкой, не тут то было, пришлось полоскать их в ледяной только вскрывшейся майской реке. Подошел Михаил – друг, сосед, товарищ по таежным скитаниям, удовлетворенно глянул на почти килограммовую рыбку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.