21 день

Я инстинктивно дрогнул, переводя быстрый взгляд с её кулака на её заплаканное лицо.

Рената двести раз все переиначит! Карикатурная в своем гневе, зацикленная на себе, на своем горе, в плену у собственных страданий! Господи, да если я сейчас ей начну доказывать обратное, она воспримет мои слова штыки. к чему эти выдумки? Зачем, вот просто зачем? Сколько же эмоций сейчас во мне бушует – гнев, обида, неприязнь и сочувствие! Как вообще можно что-либо доказать такому обиженному травмированному человеку?

– Рената, тебе помощь нужна. – говорю я как можно спокойнее.

– Под помощью ты подразумеваешь свой член?! – процедила она.

Я издал гортанный вой, сквозь плотно сжатые губы и взмолился в очередной раз за день.

– Рената, я понятия не имею с какими монстрами и ублюдками тебе довелось столкнуться, но не все мужчины – поголовные насильники, которые только спят и видят, как воспользоваться беззащитной девушкой, понимаешь меня!? – Я заглядываю ей в глаза, пытаясь на каком-то новом уровне, не знаю, вдолбить эту очевидную мысль в её голову!

Рената недоверчиво щурится на меня.

– Все вы такие… – обиженно бурчит она, насупившись.

Да еб твою мать – непробиваемая! Разумеется, она ведь травмирована – ей требуется квалифицированная помощь, а я не психотерапевт! Всё, что я могу – это хотя бы достучаться до её человечности. Слова могут помочь! Словами и диалогом можно разрешить недопонимание! Черт подери, можно остановить войны! Сколько бы не нужных смертей мы могли бы избежать, если бы с самого начала разногласий наши правители сели за стол переговоров, а не когда число погибших исчислялось тысячами с обеих сторон!

– Ты задумывалась над тем, что делаешь сейчас? Только вдумайся в эту мысль: ты и Алма похитили человека, посадили его на цепь, заманили в капкан, подвергаете многочисленным пыткам человека! Человека, Рената! – я специально повысил голос, но горло защекотало, и я вновь разразился мокрым кашлем.

Рената лишь молчала и буравила меня злобным обиженным взглядом.

– Ты станешь примером для других! – вдруг произносит она, вставая.

Я округлил глаз, забывая, как дышать.

– Каким примером? – в ужасе выдыхаю я, вжимаясь в угол.

Рената заходится истерическим смехом и вновь отходит к шкафам.

Нет! Нет! Нет! Только не это! Только не очередная пытка!

– Может ты и не виноват… – глухо отзывается Рената, копошась в ящиках: – Знаешь, мне даже доставляет тот факт, что ты весь из себя такой белый и пушистый – так пускай твои мучения и страдания станут уроком для насильников! Из-за их действий, пострадал «нитакусик»! – Рената поворачивается в мою сторону на одних пятках. На её лице вновь зияет широкая ухмылка, а в руках я замечаю у неё нечто продолговатое, отдаленно напоминающее полицейскую дубинку.

Я уже не могу сдержаться от подступающей истерики и истошно заорал, катаясь сбоку на бок по подстилке.

– Это ничего не решит, понимаешь? – завыл я, закрывая лицо руками: – Это даст обратный эффект – девушек начнут бояться… их начнут сторониться из-за твоих действий! Ты только приумножишь процент насилия и недоверия!

– И разве это не прекрасно? – произносит она, торжественно ухмыляясь. Она театрально развела руки в сторону: – Мы, девушки, также, как и вы можем быть безжалостны!

– Да почему ты равняешься именно на самые гнусные человеческие пороки?! – заорал я, резко поддавшись вперед. Я стоял на коленях, со связанными у груди руками. Застыл в этой унизительной «извиняющейся» позе. Тело пульсирует от боли, мой мозг закипает от безнадежного диалога. Я словно пробиваю бетонную стену своей головой, но каждый раз натыкаюсь на очередной слой – один толще предыдущего.

Рената застыла, скривив губы. Перебирала из одной руки в другую треклятую дубинку.

– Рената, послушай меня! – тихо, чуть ли не скуля, произношу я: – Отпусти меня, я клянусь, что помогу тебе, чем смогу! Я не буду писать заявление на тебя – мы ведь можем всё решить по-человечески! Я не могу обещать, что для тебя не будет никаких последствий, но ты должна – нет обязана обуздать свою ненависть…

Мои глаза зажглись слабым огоньком надежды, когда я увидел, как Рената начала опускать руки с дубинкой. Ещё чуть-чуть, совсем толику – и она отбросит её! Она сделает это! Она сможет поступить правильно!

– Я же вижу… ты не хочешь делать мне больно, верно? – я выдавливаю из себя нервную глуповатую улыбку, но изнутри… меня сотрясает лихорадочная дрожь. Как же я боюсь, что она вновь замахнется! Едва могу удерживаться свое тело в полусогнутом положении. Меня терзает постоянная пульсирующая боль, но я терплю и продолжаю совершенно искренне: – Ты ведь добрая… ты сострадательная. с тобой поступили ужасно, бесчеловечно, но ты запуталась в своих суждениях… Я обещаю тебе, что, если только ты захочешь, я буду рядом с тобой, чтобы помочь тебе справиться со своими страхами…Мы можем подать отличный пример остальным, понимаешь?

Я чуть вытягиваюсь вперед, глядя в её испуганные мокрые глаза. Надеюсь, что мои слова, смогут вызволить те светлые черты, которые, я надеюсь, присутствуют в ней. Она запугана не меньше, чем я, иначе она бы не плакала и не металась в своих суждениях. Её тело сотрясается от дрожи. Насколько позволяли цепи, я вытягиваю руки. Ошейник впивается в кожу, оттягивая шею вперед.

– Вместо того, чтобы калечить и избивать, ты можешь спасти!

Я видел невооруженным взглядом, как она ведет спор сама с собой. Хватается за голову, все еще сжимая в руке дубинку. Ходит взад-вперед по комнате и тихо плачет. Может ли быть такое, что подобные мысли ей могла вбить Алма? Может ли быть, что Рената только выполняет поручения? Может она конкретно боится её?

– Алма… ты её боишься? Она подбила тебя на это? – произношу я.

Рената вдруг останавливается, и сквозь пальцы глядит на меня остервенелым взглядом.

Нет-нет-нет-нет! Зачем я это сказал?! Зачем?

– Сукин сын! Скотина! Ты ссышь мне в уши! – взревела Рената и замахнувшись наотмашь ударила меня по виску.

Я глухо охнул и тотчас упал на подстилку. Перед глазами все поплыло. Моё тело содрогнулось, и я замычал от боли.

– Н..нет… я не лгал… Я не лгал… – захрипел я из последних сил.

– Как я могу её бояться?! – слышу я истерический крик: – Она заботилась обо мне, приютила меня! Моя родная мать не верила мне, когда я сказала, что надо мной надругались! а Алма… она единственная, кто поверил мне! и ты, скотина… Да как ты вообще смеешь такое говорить, ублюдок?!

Вдруг Рената несколько раз ударяет меня ботинком по животу. Я раскрыл рот в немом крике, согнулся от тупой бесконечной боли. Внутренние органы казалось лопнули от напряжения. Еле-еле переворачиваюсь на живот, уходя от тяжелых ударов. Закрываю голову. Тихо заскулил.

Что же я наделал? Я же был так близок!

– А знаешь, что самое приятное во всем этом? – продолжает Рената, похлопывая в ладони черную дубинку: – Мне найдутся сочувствующие! Я наконец-то стану жертвой, которой заслуживаю быть!

А ведь она права – определенно найдутся. Мы живем в такое невероятное время, где жертвы превращаются в линчевателей, жаждущих славы от собственных страданий.

Только есть одна проблема…

– Ты… ищешь не сочувствия… – хриплю я, из последних сил отползая, упершись подбородком в пол:– Ты ищешь оправдания…

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – слышу я истерический срывающийся голос.

Моё тело сотрясают тяжелые удары… Ребра, спина, голова… Но я не сдаюсь – я еще жив.

Сочувствовать можно всем живущим на планете, жалеть можно обо всём, но есть вещи, которые нельзя оправдывать, под видом слезливой истории.

Рената, если тебе от этого легче – я тебе сочувствую. Мне жаль, что тебе пришлось пережить ужас и унижение. Мне жаль, что я не смог тебе помочь. Мне жаль, что больше тебе не смогу помочь. Мне жаль, что не могу найти для тебя оправдания.

Дрожу. Взгляд прикован к орудию пыток в руках Ренаты. Я только сейчас смог в полной мере рассмотреть, что именно она держит в руках. Это не дубинка. Это электрошокер.

– Ты сказал мне нужна помощь, но я именно так закрываю свои гештальты!

Вот как…

Разряд!

Я раскрываю губы, из которых вырывается сдавленное кряхтение. у меня нет сил и дыхания орать, но как же… как же хочется. Я чувствую, как мое тело содрогается в конвульсиях. Мышцы натягиваются как нити, и одна за одной разрываются.

Перерыв.

Не могу двинуться. Тело онемело. Я не чувствую ни рук ни ног. Те, движения что делал на автомате больше мне не доступны. Не могу и пальцем пошевельнуть.

Разряд!

Крик, от которого закладывает уши.

Перерыв.

Несколько секунд отдышаться. Из моих губ течет что-то мокрое? Это кровь?

Разряд!

Горю изнутри. Сердце похоже перестает биться, или мне только кажется…?

Кровавый туман перед глазами расстилается передо мной. Я уже вижу их лица… О, это Вика смеется? Она так редко-так редко смеется!

Перерыв.

«Нет, это не Вика».

Судорожно вталкиваю в глотку короткие вздохи. Застыл. Тело меня не слушается. Я вялым, слабо понимающим взглядом стараюсь разглядеть хоть что-нибудь. Вижу расплывшиеся очертания лица – она склонилась надо мной, сквозь пелену тумана, я замечаю садистскую ухмылку.

«Чудовище!»

– … Проси прощения! – слышу я отдаленный приказ. Странно, как будто под водой нахожусь.

«Да. Я виноват».

Меня хватают за волосы и оттягивают вверх. Достиг пика, когда боль застилает прочие чувства. Она теперь со мной останется на всю жизнь, идя рука об руку.

На моё лицо обрушиваются многочисленные удары тяжелой дубинки. Голова, как тряпичная, мотается из стороны в сторону, кровь смешанная со слюной брызжет из моего рта.

«Неужто не суждено мне увидеть рассветного неба? Нежных лучей закатного солнца над бескрайними высотками моего города?

А я ведь столько всего хочу сделать! Мне надо доучиться – остался всего годик! Один год – и я бы наконец бросил подработку, устроился бы в какую-нибудь крутейшую фирму айтишником… Деньгами бы обзавелся! Я бы мог открыть Вике лучшее будущее. Будущее и настоящее, которое мое солнышко заслуживает! Она ведь такая смышленая и талантливая девочка! Мы бы справились вместе… Может и Элина приняла бы меня за равного себе! Я смог бы предстать перед ней самодостаточным мужчиной, а не мальчиком, что «так и не смог оторваться от юродивой мамочки», которым она меня воспринимала!

Я хочу увидеть свадьбу Нюты и Егора – подумать только вы ведь вместе шесть лет со школьной скамьи! Я вживую видел, как вы старательно и тернисто выстраивали свою любовь, от которой захватывало дух. Егор мне уже показывал кольцо, которое купил Ане… Из красного золота с ручной резьбой, а в центре кажется был яркий сверкающий алмаз. Такой же ослепительный в свете солнца и изящный, как и сама Нюта. Егор, как же чертовски тебе повезло с будущей женой!

Я помню, как ты мне говорил несвойственным тебе серьезным тоном: «Раз у меня нет родичей – поведешь меня ты под венец хули!» – и хлопнул меня по плечу. Знал ли ты, сколь важными для меня звучат твои слова? Естественно знал, иначе бы не говорил так.

Но если я исчезну, место останется пустым на твоей стороне? Но ведь ты больше не одинок – Аня будет шагать рядом с тобой всю жизнь, я уверен в этом.

Я тоже так хочу, но где я свернул не туда? в каком отрезке своей жизни я ошибся? Я поступал где-то не верно, ошибался, спотыкался на ровном месте, но я пытался быть человечным… Неужели его во мне недостаточно, и я должен кричать, корчиться и страдать, ибо только так я могу искупить свои грехи?»

Кажется сижу на коленях, шатаюсь из стороны в сторону. Мою голову за волосы придерживают, заставляя поднять мутный взгляд куда-то вверх. На какую-то черную продолговатую коробку в жестких руках… или это не коробка? Что это? Коробки бывают со вспышками?

–… си прощения…

«Простите, что хочу жить».

5 Путь жертв

Дневник наблюдений

03.03.2020

Завершила отгруз в Симферополе. Возвращалась домой далеко за полночь. Погода изменилась – холодно, дождь со снегом моросил. Гололед. в такую погоду вести седельный тягач проблематично. Крымский мост проехала, дальше извилистая дорога. До Туапсе еще надо умудриться доехать в целости и не опрокинуться.

Ехала медленно. На заднем сидении у меня как обычно пристроился Итч. Он тихо спал, только изредка хвостом вилял и скулил. Компания не была в восторге, что я беру с собой боевого гигантского пса в свои тридцатидневные командировки. к слову, алабай порода, которая блещет своими размерами и мускулатурой, но с Итчем редкий случай. Его размеры впечатляли, когда он, будучи щенком, достигал метра и весил почти девяносто килограмм. Но если сейчас он обопрется на меня, то достигнет двух метров, а вес сто двадцать пять килограмм. Повезло, но не с характером. Тяжело его дрессировать – на редкость игривый и ласковый. До сих пор пытаюсь выбить из его пёсьей головы сентиментальную чушь, но хотя бы к незнакомцам начал проявлять агрессию, а то постоянно хвостом вилял. Он – охранная охотничья порода. От него требуется только чёткая готовность действовать по команде.

Все еще помню, как устроила цирковое представление при устройстве на работу, дескать собака для моей же безопасности. Я же, мол, женщина, мало ли что со мной может случиться!? а Итч мой защитник.

Удобно при любом случае парировать половой принадлежностью. Можно слезу иногда пустить для пущего эффекта, но тут мне конкретно надо постараться, чтобы выдавить их. Впрочем, я не солгала начальнику.

Я привыкла, что на меня глазеют, как мужичьё, так и бабьё. Таращатся, видя, как я из фуры вылезаю. Самцы так и вовсе с неловкими заигрываниями норовят познакомиться. Правда присутствие Итча их нервирует, и незадачливые любовники быстро ретируются.

Бабьё в ауле часто за моей спиной шушукаются, что лицо у меня пренеприятное, да в мои тридцать восемь пора бы уже детей нянчить, а «не бегать по лесу с ружьем наперевес с нашими мужиками».

Я жене Давыденко как-то отплатила за подобный гонор. Испекла пирог с «сюрпризом». Отнесла им на чай. Съели за милую душу, даже детёнышу её понравилось. Ирка Давыденко всё спрашивала, что это за мясо такое вкусное, и почём брала? Или «снова загубила несчастного кабанёнка»? На её кривое ухмыляющееся лицо я ответила: «Ир, если оглянешься вокруг – поймешь». Но она не поняла. Главное мне всё предельно ясно, оттого и вновь прочувствовала приятное покалывание в сердце.

Неважно.

Остановилась в Джигинке на АЗС. Глаза слипались. Кофе, думала, куплю себе да кости разомну. Заодно Итча выгуляю – он вообще ненавидит долго сидеть без движения.

Стою. Курю. Пью горький кофе. Рядом со мной сидел Итч. Набегался по окрестностям. Дождь сменился снегом. Тут почувствовала, что кто-то подошел ко мне сбоку. Оглянулась, а это бабьё. Вся трясется от холода, в тоненьком зачуханном пальтишке. Пояс едва удерживает пузо. Вот-вот и треснул бы вместе с пуговицами. Я грешным делом подумала, что бабьё обрюхаченная, а она просто оказалась жирная. Подавила желание сморщиться – от девки разило въедливым многонедельным потом. Лицо у неё опухшее, розовое. Волосенки короткие, торчали в разные стороны, темно-зеленого цвета, как будто флакон зеленки на себя опрокинула. Возраст неопределенный совсем: то ли шестнадцать, то ли тридцать. (Позднее, я узнала, что ей восемнадцать).

Бабьё стоит передо мной, в дурацкой вязаной шапке наперекосяк, и шмыгает носом.

– Вы ведь водительница фуры? – спрашивает она меня, указывая на тягач.

Первый раз слышу, чтобы меня так называли.

– Дальнобойщик. Чего хочешь?

– Дальнобойщица?! Правда?! – чуть ли не взвизгнула она.

Я не поняла причин подобной реакции. Стою жду, пока телячьи нежности пройдут. Хотя я итак знаю, что ей надо. Подвезти. Платить ей, судя по виду, нечем. Конечно, есть, но я не беру плату телом.

– А вы куда едете? – не унимается она: – Это ваша собака? Такая красивая! а что за порода? На медвежонка похож!

– В Туапсе. Моя. Туркменский алабай. Да, похож.

Девка вылупилась на меня, как баран на новые ворота. Глаза бегающие. Думает, что дальше спросить, и как ещё больше сделать диалог неуклюжим и утомляющим.

– М..можете подвести?

– Куда?

Губы задрожали у неё. Она морду виновато вниз опустила и поникла, как ребенок, у которого планшет забрали. Напустила на себя выражение мировой скорби, и отвечает жалобно и тихо, дрожа всем голосом: «Куда-нибудь… мне не важно».

Вот тут-то она меня заинтересовала. Мысли сразу стали течь в голове, образуя изворотливый замысел, который перерос в давно забытое желание.

Осматриваю её внимательнее: выше меня на полголовы. Потасканная одежка, давно не стиранная, выцветшая. Похоже одевалась впопыхах побыстрее и напялила, что вывалилось из шкафа. Убегала от кого-то? На джинсах в области коленей заметила внушительные шмотки бурой грязи. За спиной тощий рюкзак, по всей видимости, со скудными пожитками. в одной руке сжимает телефон, нервно поглядывает в экран постоянно. Одна, но с телефоном. Путешествует? Захотелось на открытый мир поглазеть?

Что ж…

– Садись. Зовут как?

Алабай утыкается носом в ладонь, требуя внимания. Язык свесил, но намордник мешает. Одернула руку – глупая псина, никак не угомонится.

– Рената, а вас? – девка улыбается во все тридцать два, а потом вижу тянет руку к Итчу. Ладонь нависла над головой.

Дура.

Пёс разразился громким лаем, поднявшись на лапы. Его черная, окропленная снегом, шерсть вздыбилась. Глаза засверкали поистине животной яростью. Итч, всегда бы тебе быть в подобном состоянии. Застрелить бы его, да только если куплю другого – тоже придется обучать и тратить время. Главное в охоте он меня не подводит. Ладно. Неважно. Девка резко дернула руку и отпрыгнула от нас, испугано взвизгнув.

– Итч, сидеть! – скомандовала я. Пёс послушно выполнил команду, усевшись обратно. Понурил голову, заскулил, но продолжал внимательно следить за действиями незадачливой девки. Перевожу взгляд на перепуганное бабье: – Спрашивай разрешения сначала – потом лезь. Иначе он разорвет в клочья.

– Да уж, хороший у вас защитник! – нервно хихикнула она, отряхиваясь.

– В фуру садись. Алмой меня звать. Не боись – больше Итч не огрызнется.

До тех пор, пока я не прикажу.

* * *

Перед тем, как перейти непосредственно к девке, хочу высказаться. Я ни с кем не могу поделиться пережитым – только с собой. Мое воспоминание сейчас так живо перед глазами, что я непременно хочу еще раз написать о нём.

Медведь. Мой дорогой Медведь. Как хорошо у нас с ним все начиналось – и как очевидно закончилось. До того, как он стал питомцем в моем подвале, какое-то время между нами вспыхнуло подобие взаимоотношений. Мужичьё, чей неудачный брак так скоро распался, уверовал, что нашел именно в моих объятиях нужный ему покой и понимание, но не он был хозяином положения. Ему стоило бы изначально знать своё место, прежде чем переступить порог моего обиталища.

Горячий, импульсивный, резкий в выражениях, самоуверенный. Высокий, крупный и пузатый, любитель приложиться к бутылке, но умел себя контролировать – руки не распускал. в подробностях рассказывал мне об «ужасах» Афгана. Медведь гордо бил себя в грудь, называя «героем» войны себя. Сыта по горло я этими рассказами. Моего брата в катафалке привезли. Мать с Отцом так и не затыкали свои рты, оплакивая своего сынка. Весь аул тогда собрался такого «героя» провожать. Умер и умер. Какая разница? Все равно бы помер или так, или сяк.

Впрочем, судьба моего братца и Медведя почти идентичны: первого по частям моджахеды разделали, а второго загрызли волки, разорвав на куски. Это неважно, кто как окочурился.

В общем, решила проверить этого «героя». Мужской героизм в принципе иссякает, когда дело касается доказательств оного. Всего-то стоило поманить в койку да раздвинуть ноги, потом напоить – и вот, доверчивый «герой» сидит, скованный в цепях, в подвале.

Мне сразу стало ясно, что все его комплименты мне – это так, фальшь. Как очнулся – начал кидаться, угрожать, орать. Открыл свой внутренний облик, что так отчаянно пытался спрятать за неловкими ухаживаниями.

Я морила его долго, наблюдала. Главное, когда держишь самца на повадке – никогда не подходить близко к нему и ни при каких обстоятельствах не отвязывать. Даже самый хиленький способен вырубить с одного удара.

После недели заключения и пыткой голодом, он стал уже молить отпустить его. Просил прощения. Так и не поняла, за что. Разбрасывался обывательским: «Я ничего никому не скажу!». Наивный самец. Мои питомцы походу набрались подобных тривиальных фраз из ужастиков. Будь поумнее, вспомнили, что даже там подобная ересь вызывает лишь смех и недоумение.

Любимая часть – проверять их добродетельные черты на прочность. Он говорил мне: «Я никогда не подниму руку на женщину», но чего стоили его слова, когда он при каждом удобном случае норовил меня ударить или убить?

По началу меня как окатывало холодной водой, жар внутри усиливался. Я могла чувствовать наконец! Серость из однотипных дней развеивалась, принося в мир множество красок. Фантазия, ставшая реальностью – это воистину были лучшие шестнадцать дней… Пока со временем, Медведь не начал мне докучать своей очевидной реакцией. То кричал, то бранил, то кидался, то вновь молил. Надоел.

Снова серость. Уныние. Тоска. Оставался последний штрих. к каждой жертве я отношусь по-разному, но их последний путь всегда один и тот же.

Вновь усыпила Медведя, накормив ужином. Взвалила его грузное тело на Итча, и оставила самца в лесу просыпаться, а сама затаилась – это мои угодья. Я на своей территории. Ни один не выбрался ещё.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Всеволод из Ривии» – правильное имя персонажа Геральт из Ривии, но Игорь намерено искажает его имя, из-за актера Всеволода Кузнецова, который озвучивал Геральта в одноименной игре «Ведьмак».

2

Трай – на геймерском слэнге «раз».

3

Шобы – «чтобы». Слово написано с ошибкой намерено.