Склепы III

Зал разразился хохотом и аплодисментами; особо ретивые (но все еще невидимые) зрители даже затопали ногами по полу от переизбытка впечатлений. Со всех сторон на кукольный домик обрушились букеты роз, распространяя густой, медовый запах. Черные пчелы, добродушно жужжа, облепили их алые лепестки.

– И как вам? – спросил Рыцарь-Кролик.

– Я немного разбираюсь в драматическом искусстве, – Безымянный немного помолчал, собираясь с мыслями. – Я бывал в тех самых роскошных театрах Пергама и, признаюсь, сам немного подрабатывал в бродячих актерских труппах. Ну, по мелочи.

– Очень интересно!

– И недавно я увидел одну постановку, прямо на улице, в Бороске, сделанную, кажется, только на голом энтузиазме, – продолжал Безымянный. – И я подумал тогда: понадерганый откуда придется пыльный реквизит, никому не нужный хлам, случайные декорации, вроде городской стены, нелепые ужимки артисток… То есть дилетантство в чистом виде…

– Ну и?

– … задевает меня за душу.

– Вам по душе наивность? Непрофессионализм?

– Нет, наверное.

– Тогда что же?

– Не знаю. Прямо скажу, тот спектакль понравились мне куда больше, – признался он. – Но и ваши куклы выглядели… очень живыми.

– Мастерство и гордость кукловода! – Рыцарь-Кролик, несмотря на бодрый голос, выглядел (как это ему удавалось в закрытом шлеме – загадка) уязвленным. – Смотрите!

Занавес открылся. На этот раз зал молчал, а все комнаты-ячейки были погружены в темноту, кроме правой нижней, которая до поры была закрыта занавесками. Теперь занавески медленно разошлись, и открылся темный зал с рядами кресел. Перед крохотной копией кукольного домика, едва различимого за копошащейся черной массой, сидели две куклы. За исключением них, зал был пуст. К обеим сверху тянулись полупрозрачные нити.

– Постойте…, – Безымянный обернулся, но ничего не увидел. Его кукла на сцене сделала то же самое. Когда он повернулся обратно к сцене, то не успел разглядеть ее лицо, ведь она повторила его движение.

– Возьмите, вам пригодится, – Рыцарь-Кролик бережно вложил в руку Безымянного что-то круглое и плоское. Золотая монета. На плоской поверхности отчеканен фонарь.

Нити, прикрепленные к его рукам и ногам (теперь он их видел ясно!), вдруг натянулись, и он почувствовал, как рыболовные крючки впиваются в тело. Не успел он закричать, как нити/лески сильно дернули, окропляя его кровью зрительный зал, вознося его вверх, в бескрайнюю тьму с золотыми прожилками.

Напоследок снова грянули аплодисменты.

***

Безымянный очнулся в угольно-черной, подвальной тьме. Где-то вдалеке капала вода, и больше здесь ничего не было, ничего не происходило. Безымянный тщательно осмотрел себя, но нити, так испугавшие его недавно, бесследно исчезли. Зажатая в кулаке монета, оказывается, слабо светилась. С ее помощью он осмотрелся, но кроме безликого каменного пола не обнаружил ничего.

Он двинулся на звук воды, рассудив, что по крайней мере не погибнет от жажды, если найдет его источник. Тем не менее, звук этот не приближался, не удалялся, словно повиснув в безвременьи.

Когда уже сама идея движения куда-либо стала выглядеть бессмысленной, Безымянный увидел два огонька, один зеленый, второй красный. Друг от друга они были примерно на одинаковом расстоянии. решив, что хуже уже не будет, Безымянный двинулся им навстречу. Огоньки тоже начали сближаться.

И вот они стоят друг напротив друга – три путника в ночной стране.

Безымянный разглядывал незнакомцев. Один был в страшной маске и широкополой шляпе, второй – в разнородной броне и остатках пестрой одежды, которую обычно носят наемники. У первого в руке был светящийся лист, у второго – светящийся меч. Странно, что он не чувствовал от них – впрочем, как и во всем этом пустом мире, – никакого запаха. Все трое молчали, хотя Безымянному казалось, что он непременно должен сказать что-то очень важное. Только вот что?

Вдруг наемник сдвинулся ближе к парню в шляпе и что-то шепнул ему. Тот кивнул, и, в свою очередь наклонившись к Безымянному, сказал:

– Из подвала дома Бардезана Бассорба можно попасть в Тлеющий Лес. Запомни.

Безымянный вдруг понял, что ему самому необходимо сказать, и почему это так важно. Он приблизился к наемнику и тихо сообщил:

– ….. Запомни.

Наемник кивнул, и тут все перед глазами поплыло.

Безымянный вздрогнул и проснулся.

Симптом 10. Черный город

Симптом 10

Черный город

Дракон реял над городом, отбрасывая тень на безлюдные улицы.

– …пациенты очень встревожены, ну, те, кто не в бреду или апатии, – говорил Люц Бассорба, раскуривая трубку.

– А кто из нас нет? – откликнулся Мартейн.

Он устроил свой наблюдательный пункт в небольшой башенке, украшавшей северо-западный угол обширных Бань. Сейчас к нему присоединился цирюльник, бледный, изможденный, с красными запавшими глазами, сам не сильно отличавшийся от своих пациентов. Иногда Люц украдкой бросал недоверчивые взгляды в окно, словно не верил своим глазам. Туман еще вчера отступил за пределы города и сбился там в еще более плотную массу. Солнце чахло в небесах, и парящий дракон выглядел, как его мрачный соглядатай.

– Чума, забытые культы поднимают головы, вернулись драконы… Все думают, что наступил Конец Света, – подытожил свой рассказ цирюльник.

– Сомневаюсь, что даже этого хватит, чтобы справиться с нашим многострадальным миром, – сказал Мартейн, – и надеюсь, что следующим поколениям все происходящее покажется просто старомодной страшной сказкой.

– Но живущим-то в эти времена от этого не легче.

– Да, не легче.

Замолчали. Дракон летел медленно сужающимися кругами, будто высматривал что-то. Или кого-то.

– Интересно, почему они не спускаются ниже? – в который раз задумался Мартейн.

– Боятся заразиться? Не знаю. Но как-то давит, все валится из рук, когда каждую секунду знаешь, что они там.

– А они довольно сильно отличаются от своих изображений. Я, между прочим, подозревал, что их специально наделяли некоторыми человеческими чертами для большей близости к подданным. Ожидаемо, так как мудро1.

– В рассуждении драконов ничего нельзя сказать наверняка, это каждый знает.

– В точку. У всех древних авторов они описываются немного по-разному. Всегда мечтал увидеть их вживую.

Люц хрипло рассмеялся, но его смех тут же перешел в клокочущий кашель. Лекарь мигом повернул к нему голову.

– Нет-нет, ерунда, – отмахнулся цирюльник, откашлявшись и сплюнув. – Просто проклятое курево. А когда… – он вдруг смутился. – Когда ты…

– В самый первый день эпидемии, – спокойно сказал Мартейн. – Поначалу, признаюсь, сильно запаниковал и даже хотел сбежать из города.

– Вот как.

– Да.

– Никто бы тебя не винил.

– Знаю, – кивнул Мартейн. – Просто вдруг стало любопытно, знаешь, потягаться с такой великой болезнью дорогого стоит. Правда, пока она одерживает надо мной верх, моя вакцина, судя по всему, никуда не годится.

Люц покачал головой. Тень за окном накрыла ближайшие здания, и они притаились на несколько минут.

– И как, маска септологов помогает? – спросил Люц, когда опасность миновала.

– Она не дает мне заразить других. И да, немного сдерживает рост болезни.

– Ну, честно говоря…

– Я в порядке. Серьезно, – Мартейн протянул руку, чтобы ободряюще похлопать Люца по плечу. Тот машинально отпрянул и тут же покраснел до корней волос.

– Ох, Басыркан меня забери.

– Нормальная реакция.

– Недостойная врача реакция. Я уже отвернулся однажды и больше не собираюсь.

Мартейн не успел ничего ответить – дверь в комнатку приоткрылась. Показался совиный шлем.

– Все ваши помощники заняты, поэтому я без уведомления, прошу меня извинить, – сказала, входя и снимая шлем, Илая Горгон.

– Леди Илая? – удивился Люц. – Что вы здесь делаете? На улицах небезопасно…

– Знаю, знаю, у нас мало времени, – Илая показала брошь в виде солнца. – Это чтобы избежать долгих объяснений. Мы с господином Орфом работаем вместе.

Цирюльник пораженно замолчал. Илая нашла себе место и села, потирая шею.

– С ног сбилась за эти безумные дни. Сегодня заявилась в таверну и не обнаружила вас там. Меня отправили сюда с какими-то баснями, что вы чуть ли не при смерти.

– Я в полном порядке. Что с приборами и моими записями? И моей лошадью?

– Ничто не тронуто, насколько я поняла. В конюшню, уж извините, не заглядывала. Но – к делу. Пока вы были в отключке, я сообщила Ректору о ситуации. Ответа я пока не получила, возможно он собирает Большой Совет, да и некогда мне дежурить у свечи. Так что нам придется действовать своими силами.

– Полностью согласен.

– Что вам известно о происходящем?

Цирюльник немного путанно (новый факт о настоящем положении леди Горгон выбил его из колеи) рассказал то немногое, чему был свидетелем: после прибытия новой драконьей крепости разгоревшиеся беспорядки прекратились, и город затих, ожидая своей участи, только равнодушные ко всему, кроме городского освещения, Фонарщики не прекратили своих предрассветных обходов. Поначалу драконы никак не проявляли себя, но вчера несколько крылатых теней скрылись в развалинах Поганой Крепости, и, как предположил цирюльник, им очень не понравилось то, что они там увидели. С тех пор над Бороской кружит один, порой и двое драконов. Что будет дальше – абсолютно неизвестно.

Мартейну было нечего добавить, или же он не хотел этого делать.

У Илаи было куда больше новостей. Сражение у Поганой Крепости закончилось в ту же секунду, как в небе появилась ее копия, все разбежались кто куда, побросав оружие. Много позже, когда выяснилось, что драконы не собираются сейчас же нападать на Бороску, Атилла Вокил, резонно опасаясь морового поветрия, приказал стражникам собрать все тела и вывезти их за стены города. Триумвират охвачен смутой и не способен сейчас принимать никакие решения, каждый заперся в своем поместье. В Соборе истово верят, что драконы прилетели спасти всех от чумы, и звонят день и ночь в колокола, приветствуя новую династию, однако, все же не решаясь организовать торжественное шествие. Незадолго до этого Стефан Дуло увел за собой всех детей Приюта в Подземелье, никто не знает зачем. Бесследно исчез Гроциан Угаин.

– Как ваши поиски третьего логиста? – спросил лекарь. – Его помощь сейчас бы не помешала.

Илая покачала головой.

– Если честно, – сказала она, растирая пальцами виски, – у меня нет ни малейшей идеи, что предпринять дальше.

Несколько минут все сидели в тишине.

– Вам известно, – медленно произнес лекарь, – о неком бывшем монастыре, пострадавшем от пожара? Он должен быть на краю города, неподалеку от реки.

– Это же… – начал было Люц, но Илая остановила его жестом.

– Что вы задумали, господин Орф? – угрюмо спросила она.

– Так известно? – настаивал Мартейн.

– Это место находится в затерто, – сказала Илая, – и я сомневаюсь, что в последние столетия его кто-то посещал.

– Возможно. Но у меня есть определенное предчувствие…

– Предчувствие? Вы сейчас смеетесь надо мной?

– … что там могут найтись ответы на многие вопросы.

– Что вы недоговариваете, господин Орф? – логист первой ступени сверлила Мартейна взглядом. – Это как-то связано с вашим обмороком? До этого вы интереса к этому всеми забытому району не проявляли.

Лекарь промолчал.

– Ладно, – вздохнула Илая и надела шлем. – Отправляемся немедленно. Чем быстрее с этим покончим, тем лучше.

– Но это запрещенное место, – растерянно сказал Люц. – Уже много веков… Лучшие воины Вокил охраняют проход…

– Думаю сегодня, – Мартейн указал вверх, – нам не найти на улицах ни единого стражника, даже самого наилучшего. Путь открыт.

– Нам понадобится кое-какая поддержка в том месте, – сказала Илая. – Мы, все-таки, логисты, а не воины, а там, куда мы направляемся, могут понадобится крепкие мускулы и острая сталь.

– У меня есть один такой на примете, – кивнул Мартейн.

***

Они двигались по заброшенному району города в таком порядке: впереди – Илая Горгон, вторым шел Мартейн Орф, замыкал их маленький отряд, положив на плечо обнаженный клинок, Нараньян Львиноголовый. Заунывный звон колоколов за их спинами становился все тише.

Как и предполагал Мартейн, ворота никем не охранялись. В этой части Бороски время, казалось, убежало назад, да так далеко, что уже и не разглядишь. Архитектура минувшей эры – так строили поколения и поколения назад. Остовы домов, когда-то выеденные изнутри пламенем, потихоньку рассыпались, кирпичик за кирпичиком, словно продолжали безостановочно тлеть все эти столетия. Проломав себе путь наверх через булыжник и растратив на это все силы, повсюду росли деревья, иногда целые рощи, и те были искоряченными, слабыми и уродливыми, с листьями, похожими на хлопья пепла. Все было почерневшим, гиблым, мрачным. Неправильным.

Те признаки едва заметного искажения, которые начали появляться в городе – немного изменившиеся силуэты крыш, незначительно сместившиеся углы комнат, чуть изогнувшаяся прямая линия, – здесь царили повсюду. Сгоревшие руины были скручены и расплавлены в самые невообразимые формы, как будто подверглись какой-то архитектурной порче, в стенах зияли бреши-язвы, похожие на пчелиные соты, проемы окон и дверей заросли каменной паутиной. Некоторые остовы-миражи были вытянуты и согнуты в дугу или даже спираль, как одержимые демонами акробаты; некоторые пузырились расплавленным камнем; некоторые врастали друг в друга или закручивались штопорами и, казалось, менялись прямо на глазах. Все напоминало о необычайно энергичном движении, застывшем на пике своих возможностей, и только милосердное время позаботилось об уничтожении большинства этих неестественных форм, возможно, самых невыносимых. Сохранившиеся статуи вызывали тревогу своими деформированными фигурами. Однажды им встретилась статуя коленопреклоненного рыцаря; он склонил голову, а обе руки положил на крестовину меча, вонзенного в пьедестал – то ли отдыхал, то ли молился. Взамен строгой утонченности ее мутировавший камень приобрел новую эстетику воинствующего беспорядка, ощетинившись осиными жалами, переплетясь щупальцами.

Здесь, в отличие от остального города (Большого Города, как назвал его про себя Мартейн), еще сохранились многорукие, многоногие статуи драконов, и безумие здешнего пространства придало им еще более оригинальные черты.

В воздухе пахло гарью. Как они быстро определили, запах источали группы роз неизвестного ни логистам, ни рыцарю вида – с траурно-черными бутонами и лепестками с багряной каймой.

Шли, по колено в анемичной, квелой траве и посматривали на небо. Дракон, кажется, не интересовался заброшенным районом, но когда он надолго пропадал из виду, они, на всякий случай, пережидали какое-то время в одном из разрушенных зданий. Потревоженный ими, в лучах чахлого солнца, светившего сквозь проломы в крыше, медленно кружился пепел, скрипел на зубах. Вскоре они стали похожи на трубочистов, особенно это было заметно на белых с золотом доспехах Львиноголового.

– Здесь не с кем сражаться, – грустно сказал лепрыцарь. – Крыс, и тех нет.

– Оно и к лучшему.

– Ага.

Тем не менее, не оставляло в покое ощущение чьего-то неотвязного, незримого присутствия. Чудились едва уловимые движения на периферии взгляда, слышались крадущиеся шорохи, ощущалось еле сдерживаемое напряжение, как будто кто-то набрал воздуха в легкие и замер на секунду, готовясь испустить душераздирающий вопль. Нараньян без остановки рыскал глазами по руинам, но не находил никакой явной угрозы их отряду.

В домах – чаще всего у дверей или окон, – попадались человеческие останки, целые залежи хрупких костей, семейства скелетов. Еще больше, вероятно, их было снаружи, но они скрывались за высокой травой или были разрушены непогодой. Весь город в этой части был гробницей, неприбранной костницей.

Горестное, гротескное пепелище. Илая призналась, что никогда не была здесь раньше (да и кто из ныне живых был?), но эта часть города знакома ей по хорошо изученной карте2. Вековое разрушение неузнаваемо перекроило план района, и им большую часть времени приходилось двигаться наугад. Им повезло, что был несомненный ориентир в виде реки, иначе они могли бы проплутать здесь до ночи, да так ничего и не найти.

– Вот он, – сказал Илая и остановилась.

По словам Илаи, собирательницы фактов и легенд, когда-то это был образцовый монастырь, но вскоре после того, как он влился в город, его распустили и запечатали. Причина так и осталась неизвестной, сохранились лишь домыслы и слухи. Поговаривали, что у всеми уважаемого и любимого настоятеля однажды случился коллапс веры, да такой невообразимой мощи, что прихватил добрую часть послушников. С тех пор, по мнению многих богобоязненных горожан, в монастыре завелись привидения.

Здание бывшего монастыря выглядело такой же развалиной, что и остальные: стены, где не осыпались, заросли черным жестким, как проволока, плющом, часовня провалилась сама в себя, в провале синела река. Только вот значительная площадка перед ним и лестница, ведущая к порталу главного входа, были аккуратно очищены от обломков и сорных трав. Лепрыцарь благочестиво преклонил колени, а Илая повернулась к Мартейну. Шлем скрывал ее выражение лица; лекарь просто пожал плечами, как можно непринужденнее, как будто натянуто улыбнулся.

– Предчувствие, – сказал он.

– Ладно, идем, – сказала предводительница отряда.

Вперед двинулся Нараньян. Он вошел в портал и, оглядевшись, сделал знак, что здесь безопасно. Логисты вошли в темные, прохладные пределы монастыря.

– Что мы ищем? – спросила Илая.

– Помещение с окнами на реку, – подумав, ответил лекарь.

– Тогда нам нужна западная сторона. Самая большая комната там – общая спальня. Монахи вставали с первыми лучами солнца.

Мартейн зажег фонарь, и они пошли вперед по щербатым, но относительно чистым плитам, выстилавшим пол. Повсюду царил неожиданный для этих мест порядок. Жилым это помещение было сложно назвать, но, по крайней мере, сносным – вполне. Никакого мусора или какой падали не было, только иногда попадались большие обломки каменной кладки, которые, по-видимому, вынести за пределы монастыря не было никакой возможности.

Сначала бегло исследовали большую и малую кладовые, которые располагались по обе стороны от входа (Илая по памяти называла внешне анонимные помещения), но ничего не нашли. Миновали длинный коридор, в конце которого виднелся дневной свет, и попали в галерею, которая открытой, левой стороной выходила в монастырский сад.

Сад хоть и зарос, но был далеко не так запущен, как можно было предположить. Прежние плодовые деревья, целебные травы и цветы, сгоревшие дотла, заменили гротескные уродцы, что росли всюду здесь, но здешние были с умыслом прорежены, а их нижние ветви были украшены лентами пестрой ткани. Заросли серых сорняков были аккуратно острижены и с трогательной тщательностью собраны в некие подобия круглых клумб. Несколько ухоженных тропинок вели к колодцу в центре сада.

Возле колодца стоял человек и воротом поднимал ведро с водой.

На секунду Мартейн уверовал в призраков: долговязая фигура в синей, долгополой мантии, костлявый абрис лица, длинная седая борода… Тень Габриция Угаин, вернувшаяся из царства мертвых. Но вполне материальная на вид мантия была расшита солярными знаками, а когда «тень» повернулась к ним лицом, наваждение развеялось окончательно.

– Вот и третий логист, – мрачно сказала Илая.

– Досточтимый Ректор, – поклонился Мартейн.

***

Комната, в которой некогда Габриций Угаин проводил свои исследования – бывшая спальня монахов, – все еще была полна приборов, больших железных клеток и чанов, назначение которых было неясным и смутно тревожащим. На большом столе в центре помещения стопками лежали рассортированные рукой Ректора записи и книги, которыми старый маг пользовался в этой тайной лаборатории. Рядом стояли две свечи Йондера, одна незначительно оплывшая, вторая вовсе нетронутая.

– Вот это, дражайшие коллеги, – Ректор помахал в воздухе томиком в невыразительном буром переплете с подпалинами и латунной застежкой, – дневник исследований Габриция, который тот вел с тщанием и рассудительностью, достойными настоящего логиста.

Даламаций Молепарт держался с привычным апломбом, словно находился в лектории Гамменгерна. От Мартейна не ускользнула вся абсурдность ситуации: глушь Юга, зараженный город, трепещущий в ожидании новых бед, трое слушателей измазаны с ног до головы сажей, но Ректор то ли ее не замечал, то ли отмахивался, как от несущественной переменной. Одним своим присутствием он воссоздавал атмосферу сонного, пронизанного пыльными лучами солнца лектория, и Мартейн Орф снова чувствовал себя робким студентом-первогодком, который недальновидно потратил на широкополую шляпу с пряжкой (такие считались тогда в Университете большим шиком) едва ли не больше, чем на учебники.

– Имея его на руках, – вещал Ректор, прохаживаясь на фоне окна с видом на реку, поворачиваясь к невольным слушателям то левой, то правой стороной своего знаменитого крючконосого профиля, – а также принимая во внимание ваши полевые наблюдения, можно с определенной степенью уверенности утверждать, что сейчас мы владеем почти всеми ключами, необходимыми для раскрытия истины. «Почти» – унизительное для всякого логиста слово, пренеприятная кочка, споткнувшись о которую можно здорово расшибить себе лоб, но что поделаешь, всякое знание несовершенно. Ведь что есть суть объективного, неискаженного знания, как не…

– Господин Ректор… – взмолился Мартейн.

– Ах да, простите… О чем это я? – оратор наморщил высокий лоб, пытаясь удержать на привязи мысль. – Книга Габриция. Презанятный артефакт. Яркий пример того, что законы творения не незыблемы и могут быть попраны путем хитроумных манипуляций. Чем мой несчастный друг и занимался последние годы своей жизни с неопределенными надеждами на успех. Материя своенравна и строптива, взять хотя бы до сих пор неведомый нам, сбивающий с толку принцип так называемого Нетления Останков, не желающий подчиняться всеобщему правилу роста и разложения…

Переживая какую-то внутреннюю инспирацию, Ректор кипятился, размахивал руками, то пережевывал слова, то выстреливал их скороговоркой, а вокабуляр его становился все более темным и сложным. Нараньян Львиноголовый, в отличие от своих спутников незнакомый с такой бешеной экспрессией, кажется, боялся даже пошевелиться, а сам вдохновенный оратор обращал на него внимания не больше, чем на статую.

– Господин Ректор, мне бы хотелось узнать… – начала закипать Илая.

– Не сейчас! – Даламаций грохнул книгой по столу. – Все вопросы в конце! – «лекции», про себя добавил Мартейн. – Оглядитесь по сторонам, мои нерадивые ученики, посмотрите на эти чародейские механизмы, эти клетки – здесь творилось мрачное и жестокое колдовство, не имеющее ничего общего с истинной наукой! Вот сему свидетель! – снова взмах дневником. – Эта книга невозможно упряма и капризна, и стоило больших трудов ее разговорить. Имейте в виду, что книга не может лгать, но охотно может утаивать.

Мартейн заерзал было на стуле, но его пригвоздил к месту пронзительный взгляд Даламация.

– Думаете, ваш Ректор повредился в уме и перешел на глупенькие поэтические иносказания? Как бы не так! Эта книга – пример бесстыдства материи и склонности ее к трансформации. Когда я нашел дневник, я долго бился, но все никак не мог открыть его, пока не догадался заговорить с ним. И он – помощник Габриция, преступно превращенный им в книгу, – так истосковался по человеческому общению, что ответил мне. Взгляните!

Логисты и лепрыцарь подошли к столу, Даламаций положил на него книгу и открыл застежку. Раздался тихий, шелестящий вздох. Замысловатый рисунок морщин на кожаной обложке разошелся, выпустив пару капель жидкости, похожей на сукровицу, и открылся. Вылупился блестящим фурункулом глаз, полный лукавства и злобы.

– Лапертим, опальный мечевод и помощник Габриция, – представил книгу Ректор. – Донельзя подлое существо и, к слову сказать, ненавидит всех людей. Не без причины, учитывая предательство Габриция и, – он кашлянул в кулак, – мои методы. Чтобы разговорить эту книгу, мне пришлось несколько дней пытать ее огнем, водой, жирными пальцами и чернилами. Недостойное обращение с книгой, но необходимое, принимая во внимание ее хамское упрямство и важность нашей ситуации.