Жизнь и смерть. Самые важные вопросы детской литературы

В Средние века смерть, даже ранняя, казалась неизбежной и, если верить Арьесу и приводимым им письменным свидетельствам, не вызывала такого уж страха; люди относились к ней как к обыденному явлению. Исследователь утверждает, что именно в двадцатом веке развивается неодолимый страх смерти, даже простое ее упоминание вызывает ужас. Если до этого «неприлично» было говорить (и тем более писать) о сексе, то в двадцатом веке это табу перешло на разговор о смерти. В результате именно современной литературе пришлось задуматься – а как мы относимся к нашей собственной смертности и смертности наших близких?[17]

Однако «взрослая», серьезная литература редко смотрит на смерть с доброй улыбкой. В детских книгах это случается чаще. Впрочем, традиция смеяться над Смертью существовала издавна – в народных сказках Смерть иногда даже удавалось засунуть в мешок. По словам писательницы, педагога, главного редактора сайта «Папмамбук» Марины Аромштам, «смех над смертью – вполне традиционное и испытанное оружие человечества в борьбе с этим исконным врагом»[18]. Так, с улыбкой, со смехом, а иногда и совершенно серьезно, детская книга говорит с ребенком о смерти. Чтобы ребенок мог войти в жизнь, он должен разобраться в смерти, научиться видеть в ней не угрозу, а часть жизни с ее нормальным ходом вещей.

Глава 2

Психологическая подоплека

Им же здесь прививают смертонавыки […], если вы и дальше будете мешать их смертовоспитанию, я пошлю за санитарами и вас выставят отсюда.

Олдос Хаксли.О дивный новый мир

Психологи давно задумались о том, как человек воспринимает смерть. О сложных отношениях людей со смертью психологи написали немало книг, и, я уверена, именно в эту минуту пишутся новые. Зигмунд Фрейд утверждал, что «в свою собственную смерть никто не верит, или, что то же самое: в бессознательном каждый из нас убежден в своем бессмертии»[19]. По его мнению, уже первобытный человек относился к смерти двойственно – с одной стороны, очень серьезно, как к концу жизни, но с другой – отрицая смерть, низводя ее до чего-то исключительно маловажного. Обсуждая дуалистическую природу влечений и их вечную борьбу, Фрейд в конце концов противопоставил жизненные, жизнеутверждающие импульсы и инстинкт смерти, влечение к деструкции, то есть две жизненные силы, которые принято называть Эросом и Танатосом[20]. Отношения человека со смертью представлялись Фрейду чрезвычайно важными:

Не лучше ли было бы вернуть смерти в действительности и в наших мыслях то место, которое ей принадлежит, и понемногу извлечь на свет наше бессознательное отношение к смерти, которое до сих пор мы так тщательно подавляли?[21]

Значительная часть философов, психологов и психоаналитиков поддерживает идею о существовании влечения к смерти, бессознательного стремления организма к возвращению в неорганическое, «исходное состояние». Эти исследователи признают наличие такого влечения – активного, движущего, влиятельного, часто связанного с агрессией. Другие ученые и мыслители принцип влечения к смерти категорически отрицают.

На протяжении всего двадцатого века делались многократные попытки изучить с научной точки зрения не только наши взаимоотношения со смертью, но даже посмертие, тем самым переключая дискурс о загробном существовании из религиозных рамок в естественнонаучные. Наиболее интересное имя в этом процессе – американский исследователь Рэймонд Моуди, который задумался о самом феномене смерти и посвятил ему книгу «Жизнь после жизни» (1976). Моуди обсуждает табуированность темы смерти в нашем сознании, наше нежелание думать на эту тему.

Мы ощущаем (иногда чисто подсознательно), что наше даже косвенное соприкосновение со смертью сопровождается представлениями о собственной смерти. Оно приближает ее и заставляет задуматься[22].

Моуди собрал огромную коллекцию свидетельств тех, кто перенес клиническую смерть; по его данным, их переживания и видения в эти минуты удивительно схожи между собой. Тем не менее трудно оценить реальность этих переживаний, и вопрос о научном подтверждении посмертия по-прежнему остается открытым.

Американка Элизабет Кюблер-Росс положила начало изучению наших эмоциональных реакций на смерть. В своей книге «О смерти и умирании» (1969) она акцентирует внимание на том, как люди относятся к близости своей собственной смерти[23]. Исследовательница выделяет четыре последовательные стадии, через которые проходит тот, кому грозит смерть: отрицание, гнев, торг и депрессия. Прохождение через эти стадии может привести (или не привести) к пятой – принятию собственной смерти. Отрицание предполагает невозможность поверить в то, что такое может случиться – и не с кем-нибудь другим, а со мной. Гнев направлен на врачей и всех остальных людей – только за то, что они здоровы и им ничего не грозит. Торг заключается в попытках сделки с судьбой. И над всем этим клубится угроза депрессии. Сходным образом люди реагируют и на возможность смерти близкого человека.

Кюблер-Росс пишет, конечно, о взрослых, дети опять оказываются как бы изъяты из разговора о восприятии смерти. Однако нельзя переоценить значение исследований Кюблер-Росс, поскольку именно она ввела возможность разговора о смерти в обиход американской действительности, где до этого такое обсуждение было просто невозможно. Кроме того, понимание простых пяти стадий отошения к смерти помогает не только умирающим, но и их близким научиться грустить и выражать грусть и активно используется в рамках психотерапевтической помощи.

О важнейшей связи между смертью и смыслом жизни пишет австрийский психолог и философ Виктор Франкл, человек, переживший нацистский концентрационный лагерь и создавший логотерапию (исцеление смыслом), новое направление экзистенциальной терапии.

Страдание – лишь одна составляющая того, что я называю «трагической триадой» человеческого существования. Эта триада состоит из боли, вины и смерти. Ни один человек не может сказать о себе, что он никогда не сбивался с пути, никогда не страдал, никогда не умрет. Здесь, как заметит читатель, вводится третья «триада». Первая состоит из свободы воли, воли к смыслу и смысла жизни. Смысл жизни образуется второй триадой – ценностями творчества, переживания и позиции. А ценности позиции мы раскладываем на третью триаду – осмысленное отношение к боли, вине и смерти[24].

Еще важнее для Франкла то, что «жизнь имеет смысл, что она безусловно значима, вплоть до последнего мгновения, до последнего вздоха, и что сама смерть может быть нагружена смыслом»[25].

Ребенку еще тяжелее, чем взрослому, разобраться в этом, почувствовать «осмысленность» смерти. Он знакомится с идеей исчезновения с лица земли – если не близкого человека, то книжного героя – очень рано. Когда именно ребенок начинает задумываться о смерти? По всей видимости, тоже очень рано, хотя, естественно, это очень индивидуальный процесс. Каждый родитель знает детский вопрос: «А ты умрешь?», который довольно быстро сменяется другим, не менее животрепещущим: «А я умру?» Вместе с тем маленький ребенок живет в состоянии бессмертия, он еще не лишился Рая, он способен создать жизнь после смерти. Наверно, одна из самых первых русских сказок, которую традиционно читают детям, – всем известный «Колобок» – история, печально кончающаяся смертью главного героя. После трагического конца Колобка ребенок говорит: «Вот смотри, Колобка не съели, он же здесь нарисован»[26]. Но такое «райское блаженство» длится недолго. Детям, безусловно, приходится учиться принимать свою (и чужую) смертность, и в этом процессе они тоже проходят стадии, сходные с теми, что описаны Элизабет Кюблер-Росс.

Да, действительно, очень трудно поверить, что ты смертен. И не менее трудно совладать со страхом смерти. Ребенка начинают одолевать ночные кошмары, ведь все мы интуитивно знаем, что смерть часто подстерегает человека именно ночью – в темноте, в одиночестве. (Вот где может пригодиться ночник в детской.) Детям очень свойственен торг – если я буду вести себя хорошо, не буду забывать чистить зубы, родители никогда не умрут. Родители, естественно, пытаются убедить ребенка в том, что все это – отдаленное будущее, которое не имеет ни к нему, ни к ним ни малейшего отношения. Однако в реальной жизни всякое может случиться, и ребенок окажется один на один перед лицом смерти – птички во дворе или любимой бабушки. Об этом пишет митрополит Антоний Сурожский:

Подумайте о детях, которые слышат слово «смерть». Одни из них имеют, может быть, смутное представление о ней; другие потеряли, возможно, одного или обоих родителей и горевали от сиротства. Они ощутили потерю, но не самую смерть… Дадим ли мы детям воспринимать смерть в образе крольчонка, разодранного кошками в саду, или покажем им покой и красоту смерти?[27]

Хорошая детская книжка, как всегда, может оказаться неплохим помощником в этой трудной ситуации, не говоря о том, что она сумеет подготовить ребенка к тем тяжелым переживаниям, которые ему рано или поздно придется испытать[28]. Но не всякая книга подходит всякому ребенку. Прочтенная не вовремя, история может только усугубить ситуацию. Приведу лишь несколько примеров.

Традиционно считается, что читать сказки Андерсена полагается с ранних лет, но сказки эти никак не предназначались для детей. В них потрясающе выражен именно детский страх смерти; ее тема присутствует там постоянно, включая самые знаменитые истории, такие как «Русалочка» (1837), «Стойкий оловянный солдатик» (1838) и «Снежная королева» (1844). Знаменитая «Девочка со спичками» (1845) может действовать целительно, поскольку транслирует идею бессмертия, которая, очевидно, всегда помогала и продолжает помогать справляться со страхом смерти. Но ведь эта же история может и «подогреть» уже возникший у ребенка страх и надолго остаться символом неминуемой смерти.

Другое важное в русском детском чтении произведение – «Король Матиуш Первый» (1923) Януша Корчака – кончается трагической смертью маленького царственного героя, избежавшего расстрела и погибшего по вине лучшего друга. Эта книга и притягивает, и пугает читателя-ребенка.

Еще один сходный пример – сказы Павла Бажова, вошедшие в сборник «Малахитовая шкатулка» (1939); они легко могут испугать ребенка обилием трагических судеб и смертельных исходов, ожидающих героев почти в любом сказе. Подобное чтение требует огромного внимания со стороны родителей и воспитателей.

Как и в какой книжной истории дети в первый раз соприкасаются с идеей смерти? Ведь это во многом определяет их отношение к вопросу. И тут очень важно помнить, что «ребенок имеет право, чтобы с ним говорили о смерти»[29]. Например, так:

– Что случается с человеком, когда он умирает? – спросила однажды маму немецкая девочка Анна, когда они жили еще в Германии.

– Никто не знает, – ответила мама. – Возможно, ты вырастешь и будешь первой, кто найдет ответ на этот вопрос.

После этого Анна стала меньше бояться смерти[30].

Глава 3

Глазами специалиста

Для меня совершенно невозможно строить свой мир, основываясь на смерти, безысходности и хаосе.

Анна Франк.Дневник

Чем больше появляется книг, пытающихся объяснить ребенку, что такое смерть, тем острее полемика – а нужны ли такие книги вообще, не лучше ли подождать, зачем расстраивать ребенка заранее. Исследователи литературы девятнадцатого века снова и снова подмечают, что

…смерть ребенка как сюжетный ход в викторианском романе неизменно символична. За редким исключением ребенку «мешает» остаться в этом мире проблема: социальная, экономическая, педагогическая или психологическая. В середине XIX в. в так называемых социальных романах демонстрируется неизбежная смерть ребенка в результате несовместимых с жизнью условий существования. […] Смерть ребенка, горечь его потери может парадоксальным образом «очищать», освобождать его друзей и родных от недостатков, неправильных жизненных установок, открывая перед ними новые горизонты, знаменуя новый этап в их жизни[31].

Разница в том, как подходят к этому вопросу век девятнадцатый и век двадцать первый, поистине разительна. Значительность перемен отмечает специалист по детскому чтению Екатерина Асонова.

Тема смерти для детской литературы, пожалуй, никогда не была табуированной. Гибель героев допускалась авторами с назидательными целями (погибают, например, нерадивые герои в сборнике жутковатых стихов про Стёпку-растрёпку Генриха Гофмана), с целью воспитать сострадание (как в повестях Лидии Чарской) или уважение к подвигу героя (в советской литературе о пионерах-героях). И тем не менее новейшая детская литература, рассказывающая о смерти как-то иначе, была встречена российским читателем настороженно, а то и в штыки. Табуированность этой темы, оказывается, заключалась не в запрете на обращение к сюжету о смерти в книге для детей, а в признании ее органичной частью жизни[32].

Взрослые, особенно те, кто пишет законы о защите детей от всего того, что может этих детей расстроить, очень уж беспокоятся об их всегдашнем веселом настроении, совсем забывая о простой истине: жизнь – сложная штука. Ольга Дробот пытается объяснить, почему книги, где кто-то умирает, должны быть прочитаны раньше, чем такой трудный момент настанет в жизни самого ребенка.

Ничего ведь не бывает по расписанию. Вдруг в семье несчастье, кто-то умер – и ребенок оказывается совершенно к этому не готов. Все в шоке, никто не в состоянии поговорить с ребенком про это. И вот эта фигура умолчания – она страшная для ребенка, потому что создает для него территорию непонятного, очень ненадежного. И часто к психологам приводят детей, у которых проблемы в школе, и выясняется, что дедушка полгода как умер, а ребенку никто ничего не сказал. Но он же чувствует, он видит, что дедушки нет. Родителей тоже можно понять: в эту секунду им совершенно не до ребенка, они с трудом справляются со своим горем, у них нет сил на разговоры с ребенком. Насколько было бы легче, если бы в свое время, когда все хорошо и спокойно, дети прочитали бы «Вафельное сердце» Марии Парр, прекрасного «Навозного жука» Марии Грипе – они бы знали, что люди умирают, что близкие это как-то переживают и жизнь продолжается, что смерть – часть жизни. И тогда опыт мог бы вернуть их к этой книжке, им было бы на что опереться[33].

В современном мире писать для детей о «смерти, семейном неблагополучии, неизлечимых болезнях и изгоях общества» совершенно необходимо, это «новый способ заботиться о детях – перестать ограждать их детский мир, защищая его от информации о сложных, противоречивых, не имеющих „правильного“ ответа вопросах истории, культуры, социальных отношений, политики, психологии»[34]. Марина Аромштам, размышляя о том, как дети воспринимают смерть, подчеркивает, что «многие из собственного детского опыта помнят, как впервые настигает этот вопрос, как он пронзает всего тебя: это, в некотором смысле, переворот мироощущения»[35]. Помня свои собственные ощущения и реакции взрослых на ее вопросы, Аромштам задается вопросом, как же все-таки говорить об этом с совсем маленьким ребенком – а без этого разговора ребенок останется перед лицом смерти безоружным.

Ребенку нужно как-то унять тревожность, возникшую в связи со страшным открытием: и его жизни когда-нибудь настанет конец. Маленькому человеку приходится справляться со страхами, которые всегда порождаются неопределенностью и непониманием. На этом, первом этапе сокрушающего «знания» ему нужна утешительная версия, помогающая примириться с реальностью.

Однако эта версия не должна быть лицемерной – дети удивительно тонко чувствуют фальшь. Именно эту цель – создать правдивую, но не пугающую версию – и преследуют книги, написанные для самых маленьких.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

 Линде Ю. Улица Ручей. Том I. Накануне. М.: Пять четвертей, 2021. С. 468. Это, конечно, «взрослый голос», формулировка скорее писателя, чем ребенка-героя, но тем не менее очень точная.

2

 Об этом пишет Кристофер Букер в своей книге «Семь основных сюжетов: почему мы рассказываем истории». Первым из упоминаемых им сюжетов является «победа над чудовищем», то есть, по Букеру, победа над смертью. См.: Booker C. The Seven Basic Plots: Why We Tell Stories. London and New York: Continuum, 2004. P. 45.

3

 См. предисловие Уильяма С. Баринга-Гулда и Сейл Баринг-Гулд к книге «Сказки Матушки Гусыни с примечаниями». Baring-Gould W. S., Baring-Gould C. The Annotated Mother Goose. New York: Bramhall House, 1962. P. 20.

4

 Благодарю за эту мысль, за долгие годы дружбы и за многолетнее сотрудничество Анну Годинер.

5

 Бухина О. Гадкий Утенок, Гарри Поттер и другие. Путеводитель по детским книгам о сиротах. М.: КомпасГид, 2016.

6

 Бронте Ш. Джейн Эйр / Пер. с англ. В. Станевич. М.: Эксмо, 2022. С. 99.

7

 Там же, с. 7.

8

 Жуковский В. Сельское кладбище («Уже бледнеет день, скрываясь за горою…») / Стихотворения и баллады. М.: Детская литература, 2004. С. 28. Элегия эта – перевод стихотворения Томаса Грея.

9

 Впервые пьеса была поставлена К. С. Станиславским в Московском художественном театре в 1908 году и с тех пор не сходит со сцены более ста лет.

10

Платон. Федон / Пер. с древнегреч. С. Жебелёва. // Полное собрание творений Платона в 15 т. Т. 1. Диалоги. Петербург: Академия, 1923. С. 132.

11

Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке / Пер. с франц. В. Бабинцева и Я. Старцева. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999; Арьес Ф. Человек перед лицом смерти / Пер. с франц. В. Ронина. Тюмень: ИП Сайфуллин Т. А., 2021.

12

 К сожалению, мне неизвестно, кем сделан этот прекрасный перевод.

13

 Ронин В. От переводчика // Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. С. 9.

14

 Существует пересказ «Божественной комедии» для детей в переводе на русский язык: Божественная комедия Данте Алигьери / Пересказ для детей с итал. А. Блейз. М.: АСТ, 2007.

15

 Кун Н. Легенды и сказания Древней Греции и Древнего Рима. М.: Правда, 1987. С. 25–26.

16

 Лакирев А. Почему Бог выбрал эту обезьяну. Ridero, 2021. С. 293.

17

 Подробнее о раскрытии темы смерти во взрослой литературе, особенно в литературе Серебряного века, можно прочесть в монографии Романа Красильникова «Танатологические мотивы в художественной литературе» (М.: Языки славянской культуры, 2015).

18

 Аромштам М. Нужны ли детям книги о смерти. Часть первая // Папмамбук. 25.03.2014 (https://www.papmambook.ru/articles/970/).

19

 Фрейд З. В духе времени о войне и смерти / Пер. с нем. А. Боровикова // Фрейд З. Собр. соч. в 10 т. Том 9. М.: СТД, 2007. С. 49.

20

 Первыми, еще до Фрейда, о влечении к смерти заговорили австрийский психиатр Вильгельм Штекель (1868–1940) и, в своей докторской диссертации, Сабина Шпильрейн (1885–1942), российский психоаналитик, ученица Карла Юнга. Сам термин «танатос», скорее всего, был предложен Штекелем и впрямую ни в работах Шпильрейн, ни в работах Фрейда не употребляется. Зигмунд Фрейд (1856–1939) подробно говорит о влечении к смерти в нескольких своих произведениях: «Мы и смерть» (1915); «По ту сторону принципа наслаждения» (1920); «Продолжение лекций по введению в психоанализ» (1933). В подростковой литературе тема тяги к смерти нередка; это один из важнейших мотивов книги Мариам Петросян «Дом, в котором…» (М.: Гаятри, 2009); смотри «Гадкий Утенок, Гарри Поттер и другие». С. 126–128.

21

 Фрейд З. Мы и смерть / Пер. с нем. Е. Баевской // Рязанцев С. Танатология – наука о смерти. СПб.: Издательство ВЕИП, 1994. С. 25.

22

 Моуди Р. Жизнь после жизни. Исследование феномена продолжения жизни после смерти тела // Жизнь до жизни. Жизнь после жизни. Киев: София, 1994. С. 228.

23

 Кюблер-Росс Э. О смерти и умирании / Пер. с англ. В. Баканова. М.: АСТ, 2022.

24

 Франкл В. Воля к смыслу / Пер. с нем. Л. Сумм. М.: Альпина нон-фикшн, 2018. С. 91.

25

 Там же, с. 188.

26

 Благодарю за эту мысль и пример, а также за многие полезные разговоры на эту тему Марину Аромштам.

27

 Антоний, Митрополит Сурожский. Материя и дух. Смерть / Пер. с англ. М. Майданович и Т. Майданович // Антоний, Митрополит Сурожский. Труды. М.: Практика, 2002. С. 69–70.

28

 О том, какие детские книги могут пригодиться в какой трудной ситуации, рассказывается в книге Эллы Берту и Сьюзан Элдеркин «Книга как лекарство для детей» (пер. с англ. Е. Колябиной и Е. Фельдман. М.: Синдбад, 2021), где затронуты и тема смерти, и связанные с нею страхи: смертельной болезни, смерти близкого человека, смерти домашнего животного. Многие книги, включенные Берту и Элдеркин в каждую из этих категорий, обсуждаются ниже.

29

 Благодарю Екатерину Асонову за эту невероятно важную мысль, за многолетнее сотрудничество и дружбу.

30

 Керр Дж. А мама дома? / Пер. с нем. М. Аромштам. М.: Белая ворона, 2021. С. 95.

31

 Бячкова В. Смерть ребенка как сюжетный ход в викторианском романе // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2019. Том 11. Вып. 3. С. 106–107. См. также: Lundgren B. S., Houseman C. A. Banishing Death: The Disappearance of the Appreciation of Mortality // OMEGA. 2010. Vol. 61. № 3. P. 223–249.

32

 Асонова Е. Табу или не табу – вот в чем вопрос! // Детские чтения. 2020. № 17 (1). С. 326. См. также: Gibson L. R., Zaidman L. M. Death in Children’s Literature: Taboo or Not Taboo? // Children’s Literature Association Quarterly. Winter 1991. Vol. 16. № 4. P. 232–234.

33

 Дробот О. Подросток устроен как мультиварка. О скандинавских книгах, цензуре для детей и пьющих родителях // СибФМ. 19.05.2017 (https://sib.fm/interviews/2017/05/19/podrostok-ustroen-kak-multivarka).

34

 Асонова Е., Бухина О. Феминизм в современной русской детской литературе, или как перевести на английский слово «авторка» // Уральский филологический вестник. 2022. № 3. С. 126.

35

 Аромштам М. Нужны ли детям книги о смерти. Часть первая // Папмамбук. 25.03.2014 (https://www.papmambook.ru/articles/970/).