Чудак

Дамира Станислав

Чудак

Глава 1

Жил был на свете чудак. Откуда он такой взялся, он и сам уже не знал, да и происхождение его мало что значило. Был чудак прост, долговяз, молчалив, людей любил бескорыстно, помогал открыто, в справедливость верил, всем все прощал, работал, не покладая рук, и на одном месте долго не засиживался. Всю Россию-матушку вдоль и поперек объездил, везде поработал, всюду посмотрел. Люди не понимали его и чурались его дикой чудаковатости, поэтому чудак все больше один был, без людей обходился, без друзей. И тяжко б ему было, если бы не огромное число родственников, разбросанных по всей России. Вот и сейчас он гостил у своей сестры двоюродной, где-то в деревне под Пензой.

И стоял чудак посреди цветущего луга и над каждым цветком наклонялся и вдыхал его аромат, а глаза выхватывали яркие пятна в колышущейся траве и не могли нарадоваться и не могли успокоиться, созерцая неприметную красоту. Отцветал цикорий. Любил чудак деревню всей душой: нигде не видел он столько просторов, воли, бескрайних полей, природы и столько звездного неба. И боялся чудак упустить что-нибудь, чудо какое-нибудь спрятанное, тайное, маленькое и, не узнав его, страдать всю жизнь. Поэтому всматривался, внюхивался, осязал. А, увидев стадо коровье, вдруг помахал ему рукой и запел песни лихие, веселые, чтоб удой у них хороший был, но, толи не поняли его коровушки, толи, наоборот, приветить его хотели, ринулись они гурьбой за чудаком, да так, что тот еле ноги унес, и спрятался на крыше деревенского туалета, долго они его еще ждали, головы свои красивые к нему поворачивали. Песен хотели! А до дому дойдя, так захотелось ему землю родную обнять, всю ее, до последней крупинки прочувствовать, расцеловать, за то, что столько терпит она, столько страдает, столько на себе человека носит. И вспомнил чудак, что целую жизнь свою он землю вышагивал, оббегал и как должное твердь под ногами воспринимал. А ведь ее родимую возделывать надо, холить, лелеять, стараниями, страничка вечности пишется. Пишется руками на черном колдовском полотне, в котором из ничего родится чудо жизни и там же умирает и возрождается вновь. Припал он к земле и руки в почву запустил, закрыл глаза и перебирает в руках землю. Здесь то и застала его сестра: – Помираешь, что ли? – с испугом выкрикнула она.

Чудак открыл глаза и, перекатившись на спину, возвел руки к небу: – Живу, живу! – орал он во все горло. – Живу, Людушка, в твоем раю! – тише сказал он.

– Не кричи ты так! Не пьянь вроде бы, а все туда же. Рай он нашел, – вдруг возмутилась он, – дыра, яма, болото… – она обвела вокруг укоризненным, обреченным взглядом и махнула рукой. – Сгинешь здесь, и не заметит никто.

– Так это ж потому, что ты, Людушка, невнимательно смотришь. Пойдем, я тебе чудеса-то ваши райские покажу. – И вскочив, чудак уже мчался к теплице, чтобы рассмотреть прекрасное серебристое сияние на незрелых зеленых помидорах, отражавших солнечный свет от крошечных белых волосков. Людмила качнула головой: – Некогда мне чудеса рассматривать, с делами-то не управляюсь. Я ж не ты, вольный холостяк, бездельник. У меня семья. Вот ты женись и посмотрим тогда, что за райские мысли в голове блуждать твоей будут.

Ушла женщина и не взглянула на серебряное чудо. А человек с улыбкой глядел и насмотреться не мог и все ему хотелось проверить-перепроверить: не закончились ли его чудеса, не пригрезилось ли ему – и так же серебрятся помидоры, и так же по утру на земляной паутинке оседают бусинки воды, и так же можно радугу самому сделать, поливая небо против солнца.

Нет, Люду не винил: «Тяжело ей дом и огород на себе тащить, умаялась тетка совсем, не до чудес ей, уж точно. И то, вот случай же, по приезду моего. Устроили гулянку, пили, ели, ели, пили, не закусывали, и Людка, вдруг, предложение вносит увеселительного характера: – Давайте, значит по крапиве бегать, полезно очень, бабка еще моя говаривала! – и что ж вы думаете, нарвали мы ее родимую в перчатках, в перчатках, значит еще, не совсем упились, нарвали и понеслось. Родня вся наша сумасбродная, пробежку устроила и кричала и вопила и туда-сюда бегала, а в конец уже вовсю танцевала голыми ступнями по жгучей этой травке. Эх, пьяные они, хуже меня чудака! Зато на завтра, голова у них не болела, только ноги!» – вспомнил и улыбнулся своим мыслям.

«А жениться? Не-е-е-е. – фыркнул он – Жену кормить надо, держать где-то, а дети пойдут, пеленки там, сопли, и опять же, их корми, одевай и жилплощадь нанимай. Никаких сил не хватит, здоровья и денег. Лучше один! Поработал, ушел, отдохнул, вернулся, не жизнь, а сказка. А пить, я не пью, даже за компанию. Весело мне за ними пьяными смотреть, такого удовольствия ни один алкоголь не заменит. Трудно, короче, мне с людьми, не понимают они меня».

Побывал чудак в гостях. Деньги все истратил и понял, что пора ему в родные края возвращаться, на работу, да и родственники, поди, устали уже от его чудаковатости.

Глава 2

Где только не работал чудак, кем только не перепробовал быть, все профессии, подмастерья на себя примерил, и не потому, что искал свое, а потому что уважал любой труд, и хотел окунуться в величайшую тайну каждой профессии. Конечно, он не мог стать учителем, врачом или инженером – на специалиста, учеба долга, но рядом, около, он везде, побывал, посочувствовал их труду и ответственности, понял их грубоватую обезличенность, и восхитился их самоотверженностью.

Одного он не понимал, во всей земной жизни – стремление людей к материальному совершенству, к избыточной показушности, к высокомерию какому-то. И над кем? Над теми же людьми с кровью, с потом и смертью, как и у тебя. О, смерти, он знал не понаслышке, работал там, в подвалах больницы, санитаром морга. И что же? Смерть, у всех одинакова: неподвижна, зловонна, кого вскроют, кого так, кого в печку, кого сяк – жуткое зрелище, не поэтичное, одинокое. А кого-то еще и подробно опишут, ругаясь за все твои шрамы и татуировки, а может и искренно поржут или пригласят нерадивых студентов, коли был ты обладателем уникальной двурогой почки или еще какого-нибудь удивительного уродливого органа, встречающегося один на миллион. И восхитят всех пожилые алкоголики своей безупречной безбляшечной аортой и «сахарными» рассыпающимися косточками черепа. Благо, никто не посмотрит вам в лицо, ну может, студент какой-нибудь впечатлительный взглянет разок, чтобы навсегда забыть.

«Дай, бог, помереть от старости или от затяжной установленной хронической болезни, чтоб не лежать там, среди ожидающих, и, чтоб не лезли к тебе в нутро.»

Смерть слишком угнетает, но ужасает не ее вечная безжалостность и безысходность, ужасает то, что работая об руку с ней, ты привыкаешь, и уже простые человеческие чувства: страх, боль, растерянность, жалость, беспомощность – все перестают для тебя быть. И ты, уже не ты, а огромная зияющая пустота. Уже принявший смерть в себя, уже смирившийся с ней. Ты, всем бы существом своим хотел посочувствовать, поддержать родных, тех ушедших, но ты, каждый раз по частичке, уходишь с мертвыми, а для живых, в тебе, ничего не осталось. И «мы» идущие со смертью, говорим формальные фразы и успокаиваем вас ложкой корвалола. Думал чудак, что никогда уже не растрогает его смерть, но плакал навзрыд, по бездомной собаке, сдохшей у него на руках. Рыдал и понимал, как изворотилась его жизнь, по собаке ревет, а человеку и вздоха от него не достанется, сердце не сожмется. Тогда-то он и оплакал всех, и живых и мертвых, и понял, что, жив в нем еще человек, но так его запрятало, похоронило, что, продолжай он со смертью жить, и не сыщешь уже. Сбежал с радостью с работы той, не видеть, не знать, лишь бы любить людей, страдать с ними, плакать о них. С тех пор много чего поменял: работ, дорог, прибежищ. И отдыхал, каждый раз у разной родни, так что много чего посмотрел, много с кем переговорил. Теперь вот все, домой. А жил сейчас чудак в Забайкалье. Поехал туда однажды, денег заработать, лес рубить, да и затянуло его это благородство сосновое, просторы немыслимые, места одичалые и хоть зима здесь вдвое больше лета, и холода иногда пробирают до самых костей, не смог бы он променять чистоту безгрешную – здешнюю природу, на какую-нибудь серость автомобильную. Жил чудак здесь уже пятый год в барачном общежитии. Жил и теперь вот возвращался назад. Путь, конечно, обычный, железнодорожный четверо суток в пути, качает тебя из стороны в сторону. Но дорогу чудак любил, уляжешься на второй полке, двое суток просто спишь, отсыпаешься за всю жизнь, клетки восстанавливаешь, добром напитываешься, болезни изгоняешь, на третьи просыпаешься и любуешься, любуешься красавицей Россией: широтой и стройностью ее, богатством и скупостью, ее многогранностью и одиночеством, ее ленивой силой и бесхарактерным бессилием. И полями, лугами, лесами, реками и землей – черной, красной, желтой, рыхлой, каменистой, болотистой, травяной, выжженной, обугленной, комковатой, рвистой, песчаной, плодородной, бескрайней… синева и зелень летом сойдутся полоской горизонта; белость и серость – зимой; контрастная ранняя весна, особенно ранняя, когда стволы деревьев и ветвей черные, а небо ясное, солнечное, пушистое, веселое. Об осени, что и говорить? В ней нужно пройтись, ее нужно вдохнуть, с утра до ночи смотреть неотрывно и о ней грустить, об уходящей. Быть в поезде осенью, невыносимо, проноситься мимо и не окунуться в нее. Хотелось там, за окном, с деревьями побродить, а состав мчит тебя на север, туда, где осень так быстротечна, не успеешь потолковать толком с ней.

– Приеду, там уже зима. – Взгрустнул он.

– Проснулся, чудак? – сказал сосед снизу. – А мы уж думали, жив ли он! Слезай, покушай хоть. Слезай, давай, мы не кусаемся, место тебе уступим. Ты куда едешь-то хоть? В Забайкалье? Земляк значит! Мы, поди, на одной станции выходим.

Что ж за особенность такая пути, ляпнешь что-нибудь и обязательно разговорчивый какой-нибудь найдется, все у тебя выспросит, все о тебе узнает, на уши присядет, и таких историй наслушаешься, верить им или нет, может и не стоит. Но чудак верил всему, жизнь, штука такая, все в ней возможно!

«А кто врет, с того и спрос! Может он врет, а сам себе верит. Встречал я таких людей. И что самое интересное, потом у них действительно все так и получается, как они приврут. Вруны-фантазеры, есть такие люди, вреда от них никакого, болтуны первостепенные, но люди хорошие. Пусть городят, всему поверю, удивлюсь, поздравлю. Встречаются и мрачные личности, не разговорчивые, вынужденные, кому выпала доля делить с незнакомцами свой угол, и балагуры-выпендрялы и, да и много разных. Удивительное же то, что поезд не показывает твоей уникальности, он делает тебя домашним, личным, родным. Вот кто угадает в этом старичке с книжкой, одетого в удобные треники – профессора, а в группе играющих в карты и лузгающих семечки – крановщика, менеджера и айтишника – нет, здесь нет таких, да и зачем они здесь нужны, ни к чему. Здесь сонные, лохматые, жующие, болтающие, бездельничающие и даже сильно пьющие. За всю свою жизнь я видел в поезде столько настоящих людей, сколько не встретишь на улице. Я видел их храпящими, в пижамах, в замкнутом вынужденном пространстве, обыкновенных, каждодневных, таких, какими их видят только родные, живущие рядом с ними. Может быть они хуже или лучше, чем показывают себя в поезде, может быть, только я видел их в самом беззащитном состоянии, во сне. Наверное, бог, поэтому любит всех людей без исключения, потому что он видит их спящими. А спящий, как ребенок, его укрыть хочется, чтоб не простудился. Люблю, поездных людей – самый необыкновенный народец, ты о них ничего не знаешь и все же, проживаешь с ними целую жизнь».

Катится состав, стучит колесами, увозит тебя в проложенное плавание и дремлет человек, созерцает, мыслями полнится или наоборот пустеет, но пустеет не холодно, не зло, а так, очищаясь для чего-то хорошего, доброго. Верю, что для хорошего. И мчался чудак и вбирал в себя околопутейные картины и отдыхал сердцем и ширился душой. Наконец-то, он приехал домой. Каждому пути свое завершение! А, прибывая на свою стацию, всегда чувствуешь головокружительную легкость, радость и рвешься к своим, и стискиваешь всех в раскрытых объятьях. Радовался чудак приезду, но никто его не встречал, никто его не ждал уже много лет. Печаль вдруг нахлынула, но сегодня гнал чудак ее прочь, улыбнулся шире и кинулся в чьи-то руки, предназначенные для кого-то другого. Обнял, расцеловал в обе щеки, украденную теплоту и быстро ретировался, чтобы не побили.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.