Туман

Жизнь чуть сложнее чем прежде и запутаннее прежнего уклада.

Он спит еще, дыхание медленное и не шевелится. Она закрывает глаза, останавливая руку с яблоком на тарелке. В такие утра ей хочется умереть и никогда не видеть того что будет дальше. Она знает одно точно, когда ни будь они все, умрут. Все без конца и выбора, и ничего после них не останется.

Чувствует, как рука дрожит мелко, нервно из-за перепитого алкоголя смертных и богов. Пора завязывать с алкоголем, чего доброго схватив зависимость.

982 год нашей эры

Правь серая.

В Прави все звуки глохнут моментом осыпаясь пеплом и сухими ветками. Жизнь в ней затихает, останавливается будто погружаясь в вечный зимний сон. Только Мара не использовала свои силы на обители богов, а Перун ничего сделать не может, лишь ворчит и призывает молнии, опаляющие колосья пшеницы смертных.

Да только никому от этого ни горячо, ни больно. Разрушение Прави никто не почувствует. Правь как загнанная олениха в петле времени, подстреленная охотниками перемен.

Все имеет конечность бытья.

У них не рождаются дети. А если да, то это редкое явление сродни сказкам о высоких хищных зверях, что в былые времена населяли землю. Они не были подобны греческим богам в жадном порыве любви топя города в крови и войне. Только потому что кто-то не поделил яблоко, а Елена Троянская оказалась красивее чем Афродита.

И когда Нефтида рассказала про Анубиса, Сета и вскользь упомянув семейные распри, что остались в прошлом, Мара решила наведаться к ней. Ей наскучила война и походы нового князя на восточные страны с целью налаживания конфликтов. Весь пантеон смеялся, когда узнали, как князь обхитрил людей восседающих и живущих на мощных лошадях. Или как унизил он князя из золотой страны всех городов, отказавшись становится верным рабом их государства и работать полководцем.

– Я сын Солнца и Земли, Перуна и Матери Сырой Земли. Я не раб, я равный им.

Мара скучающее катала пальцами яблоко по серебряному блюдцу, наблюдая за гордо вздернутым подбородком князя, горящим взглядом и боевой стойки. Уверенность и сила. Перун бахвалился, что его он наделил силой недюжинной. Весь пантеон смеялся и лишь поддерживал главу. Но Морена видела крепость духа и стержень стойкой личности.

– Я к Нефтиде, – бросает она, сидя за столиком и заплетая косу цветочную из волос.

Бросив яблоко в блюдце, решила отвлечься от созерцания событий, происходящих за многие километры от нее. Может новый князь и хороший человек, но как говорили многие упыри тамошних земель где Владимир правит «крестить нас будут, душенька Мореночка». Есть люди, которые воздействуют на князя, да и тот сам горазд стал думать об этом.

Что ж это было ожидаемо думает она, вплетая гортензии в косу волос.

– Я с тобой, – бросает Кощей.

***

Стрибог спешно собирается, натягивая сапоги тяжелые и облачаясь в теплую тунику из мехов. Он не смотрит туда, игнорирует мерзость момента и мечтает, мечтает по скорей удрать покуда пятки сверкают. Его просят только доложить, больше ничего не требуют.

На воздухе свежем оказавшись, вдыхает полной грудью горный озон дождей и наслаждается. Горы Тибета прекрасны, горы Тибета великолепны и достойны стихов кратких, хлестких. Да только он не умеет писать, лишь воздыхать по чему-то эфемерному и воздушно как поцелуй женщины.

Стрибог стучит пяткой ноги о другую ногу, крылышки белесые на сандалах затрепетали, активируясь. В небо взмыв тотчас, он, не раздумывая без карт и чутья силы, полетел в сторону Афин проведать Гермеса и Елену. В сердце ломило от тоски и скуки по задорной, яркой и боевой женщине Спарты.

А они лежат на кровати роскошной, прижатые двое и придавленные запахом свежести древесных почек и жимолости. Лада сладостно потягивается, одетая в шелка белые и с распущенными рыжими волосами. Перун млеет от удовольствия, ладони в кудрявую рыжину запускает и довольный вздох слышит.

– Ты не поедешь домой? – вопрошает она, прижимаясь к его холодной груди и вдыхая запах дождя и наэлектризованного воздуха после молнии. – Это же был простой доклад для верховного бога?

– Не поеду.

Перун обнимает ее, притягивает к себе и целует ласково, по нежному чудно в макушку головы, а сам думает, что красивее неё нет никакого. Никакая Афродита прекрасная, выйдя не из пены, а хоть из пучины морского гада, не сравнится все равно.

Он прятал, зарывая слухи и сплетни внутри себя. Прятал, зарывая вспышки гнева и жалости в земле сырого болота. Прятал, прятал все недостатки и грязные порезов шрам правды так глубоко, что сам запутался во лжи собственной.

Право верховного бога отобрал насильно, пронзив молнией названную сестру Ярило. Отобрал, сжег все и остался один, упиваясь властью и господством над ними и смертными. Но руки дрожать стали все чаще, хмельная брага попадать в рот все чаще, а сила неистовствовала, беснуясь и не подчиняясь ему. Ему! Ему, хозяину, богу этой силы! Какой позор и скорбь до его седины.

(Если она вообще у него будет с такой-то жизнью)

Цепкий, дерганный и злой так его охарактеризовал Сварог, придя в одну из ночей и постучавшись в их «пещеру-дом» на одной из гор Тибета. О как он был зол, каким он резким и мечущимся зверем стал. Метал молнии, сжигал мебель деревянную, а изо рта капала пена как у зверя хищного.

Да вы только посмотрите на него, восклицает и издевается над ним!

Мол Лада с ним поскольку он глава пантеона, сильный и мощный бог их земель, а когда придет время, то расстанется не успеет Перун и глазом моргнуть. Какой вздор!

– Скажи.

– М? – она приоткрывает один глаз и нежным взглядом на него взирается, что кажется сердце щемить начнет скоро.

Да только не впал он в такие дебри болота любви, воспевая и восхваляя ее красоту на уровни поэтом и писателей. О как велико его восхищения тонкого изящества форм, изысканно сложенным черт лица и бледноватой кожи мрамора. Хоть порывайся вперед и покрывай поцелуями все участки кожи, шепча слова сладкой радости жизни.

– Кто я для тебя?

– Мой. И только мой.

Она приподнимается, руки в грудь его упирает и смотрит исступленно в глаза чужие. Рыжие волосы морским каскадом по плечам спустились, а пахнет то как чудно! Персиками и сливами.

***

Громогласный, сухой и резкий матерный крик Яги разносится на всю мастерскую, когда она врывается в каменные помещения гончарной мастерской где сидит Сварог. Он быстро, резко подошла и кинула на заляпанный глиной для лепки стол, мешок с драгоценными камнями.

– Какого лешего я должна бегать за тобой, сукин ты сын!

Сварог поднял голову, руками методично придавая форму, вытянутую для глины, а ногой продолжая нажимать на деревянный рычаг, позволяющий гончарному кругу, крутится. На лице спокойствие и невинность, борода обросла еще гуще, а зеленые глаза едва видны из-под кучерявой копны волос. Как долго он не вылезал из мастерской Гефеста, работая? Судя по всему, порядочно.

– Извини, заработался.

Яга сокрушённо вздыхает, изображая отвращение и злость на точеном белом, хорошо сложенном лице. Не живая и не мертвая, а восклицает по поводу времени хуже Гермеса.

– Коровьи сын паршивый. Мертвец поганый.

Он закатывает глаза, молча выслушивая ее.

Не то чтобы Яга испытывала голодание по обществу, скорее воротила носом аристократически тонким от всякого пустословия и чепухи. Больше предпочитая общение с мертвыми скелетами и иной нечистью, что населяет Навь и испытывая отвращение ко всему живому. И что собственно и является общим качеством у них с внучкой Деда Мороза. Снегурочка с годами становилась все более апатичной, больше предпочитая компанию тишины и вою мертвецов в бурю.

Покинув мастерскую, она поднялась по каменным ступенькам и оказалась на теплом солнце, наконец-то. Духота печей и звон металла о металл ей напомнили вселенскую кузницу душ.

– Ну как?

Снегурочка в мраморное платье одетая, сияет спокойствием и холодностью. Ни дать, ни взять дочь Морены, но нет. Слишком разные, слишком яркие и броские в своей мёрзлости и перестука костей в ночи.

– Гори оно все в пламени, какого зверя я должна бегать за сосунками мелкими?!

В голосе сквозит раздражение и вековое спокойствие, на лице усталость и бледность мертвячая. А Снегурочка не знает смеяться ей или плакать, ведь с ней она еще может почувствовать хоть что-то.

И тошно, и больно, но почему-то не так сильно, как когда-то. Жизнь катиться своим чередом, а сердце морозное в груди то стучит громко, громко, то глохнет ледышкой. И не понять ей, что происходит с ней.

– Прости его, он наверняка не со зла.

Яга вздыхает устало, волосы темнее ночи поправляет и улыбается почти беззаботно. Она редко выбирается из Навь, предпочитая коротать время за чаепитием, разговорами с нечистью и беседами с Марой, которая иногда навещала.

– За кремами в первую очередь.

Кожа трупного оттенка вызывающее и как назло выступала из-под слоя сурьмы и белого порошка мраморного. Экзотические средства по уходу работали, но лучше было докупить.

А что еще делать оставалось если она не жива, ни мертва, кожа цвета грязной земли и пахнет от неё разложением и костями? Закрывать, замазывать как изъян чтобы никто не понял и не догадался. Смертные такие слабые и мнительные для своего же блага.

Вдалеке маячили шпили города Афин, встречные ветра приносили запахи специй и зелени. Пора идти в город и заодно наведаться к «ужасно счастливой» семейной паре Гермеса и Елены Троянской.

***

Ох, как кипела его кровь, как лилась желчь и мерзость из его рта в те минуты. О, как громко он кричал до хрипоты и сорванного голоса в конец, как был зол и оскорблён. А она, мерзавка, глазками своими голубыми хлопая, улыбалась натужно и сухо. Елена, милая, милая и ненаглядная, та которой он готов был принести весь мир на ладонях.

Распластаться песчаными дюнами и вечными ледниками под ее ногами, целовать, целовать до бесконечности сухие губы и выдыхать ее имя на ледниках атлантических.

Окунутся в самую глубь тьмы, царапая подошвами сандалий по гравию острому и искромсав собственные ноги, достать цветы из самых глубин Таратара.

Но оказалось ей не нужна вся жертвенность, вся страсть любовная, нежная, трепетная.

Вновь и вновь возвращаясь как цепной пес, млеет и расплывается как бесхребетное существо. Nihil хочется написать ему повсюду, на исцелованных ее губах, хитонах белых, стенах и кровати.

Ревность гулкая кипит в крови, когда видит Елену, улыбающуюся не ему, а Гермесу, что теплой туникой сверху тонкие плечи накрывает. Бьются в ритме канонады внутренние демоны, злые и возжелавшие крови обидчика что увел ее. Ее что должна быть его.

Он спасал, помогал этой мерзавке вовремя Троянской войны. Он дрался за нее и для нее с греками, окропляя землю чистую кровью врагов названных. И воспевал песни о победе, стукаясь чарками с вином о другие и обнимая ее улыбающуюся и смеющуюся.

Это везде был он, он, он и только он!

А не поганец, прятавшийся на Олимпе, распивающий божественный нектар с Афродитой и менадами Диониса и нимфами.

С Гермесом друзьями они, но временами мечтает он придушить поганца. А ревность бурлящим костром ведьмовским внутри него, не гаснет, а только с новой силой разгорается.

Опять и опять он натыкается на стену хладности, припадая к ее ногам и целуя ступни. Гермес стоит в стороне, поймав взгляд Елены и легкий кивок, разворачивается и удаляется.

– Душенька моя, скажи мне что я не так сделал. Милочка моя, скажи почему так холодна ко мне? – шепчет он беспрестанно на коленях стоя и руки, руки обнимают ее ноги.

А сама Елена сидит на кровати, смотрит на него сверху вниз как Цезарь на проигравших гладиаторов и видит он скорую гибель свою, сожжённый в огне безответной любви. Дурак то, думал, что привык к ней и ее халатному характеру. Привык к тому что она меняет мужчин как Афродита шелка свои.

Может и любит она его, но также, как и любит вкусно поесть, посмеяться над сальными комментариями Ареса и чмокнуть на прощанье Диониса. Она не любит одного, она любит весь мир и все его многообразие.

Но не его.

А Гермес как данность бытья, сделавший ее бессмертной олимпийкой.

Ее любовь не созидание чего-то нового, ее любовь мимолетные, расплавленные искры солнца и звезд что на всех распространяются, опадая.

И уходят они с рассветом, стыдливо опаленные колесницей Гелиоса, выведенные на свет божий и показавшие свое истинное нутро прогнившее.

– Я устала от тебя, – звучит из ее уст приговор.

Стрибог вздрагивает, отпрянув от нее, и украдкой смотрит в сторону окна где видна одна из смотровых площадей Олимпа откуда боги смотрят на смертных. Гермес стоит поодаль там и взирает на него с немой тоской и сочувствием, будто бы подтверждая ее слова.

Пусть он оденет ее в дорогие шелка, подарит дорогие украшения и целует неустанно днями и ночами. А он же, может предоставить лишь затхлый дым из курительной трубки, что изысканно окутывал ее лик навеки молодой.

Он поднимается, кладет голову на ее колени и обнимает за талию, смыкая ладони на пояснице. Сердце в груди стучит гулко, больно. И когда он сделался собакой? В самый первый раз, когда отогревшаяся после долгой ссоры Елена позвала его вновь. Тогда и начал расцветать собачий оскал, хвост, виляющий радостно и большие, большие добрые глаза жадно просящие ласки и любви.

Так он и сделался собакой, думает Стрибог.

– Прошу не бросай, голубка моя. Прошу скажи, что ты лжешь.

Елена пальцы в его буйные кудри волос запускает, гладит и перебирает.

А ему ой как захотелось чуднуть, дернув ногой как пес проклятый, когда чешут за ухом. Большой, большой и неуклюжий пес Барбос, что целует руку хозяйки даже когда она кнутом бьет. Приходит по первому зову с улицы он, нечёсаный и блохастый, но счастливо язык высовывающий и гавкающий призывно радостно.

– Тебя слишком много в моей жизни, я устала от твоей навязчивости, я хочу отдохнуть, – шепчет тихо, тихо, а Гермеса, наверное, не видно уже, думает Стрибог. – Мне нужно время, милый. Ты же знаешь все.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.