Полная версия
Незабытая среда
–
Девятнадцатое октября.
День Лицеистов, поэтому смотрела видеоразговор “Сердце России: Наум Клейман, Евгений Жаринов, Юрий Норштейн” в эпическом Михайловском о Пушкине, о “Евгении Онегине”. При этом – красивейший, как они там сидят! – черный в чёрном, белый в белом и белый в чёрном.
“Девятнадцатое
… – … А вот нет у нашего Пушкина всей правды … где у него семьи многодетные? Онегин – один в семье ребенок, да еще не только у папы с мамой, а и у всей своей родни. Ленский один, Евгений из «Медного всадника» один. И Параша одна. В «Станционном смотрителе» Дуня Вырина одна, в «Метели» Марья Гавриловна и ее хахаль непутевый тоже единственные. И в «Барышне-крестьянке», и в «Капитанской дочке», и в «Пиковой даме»…
– И в «Руслане и Людмиле», и в «Сказке о царе Салтане». А в «Сказке о рыбаке и рыбке» вообще никаких детей нету, – подхватил Бокренок.
… – А чего мы вспомнили-то его вдруг?
– Лицейский день, – отозвался кто-то. – Девятнадцатое.
– Это если по старому стилю, – сказал Бокренок тоскливо и поежился. – А по нынешнему – только тридцать первого будет” (“Душа моя Павел”, А.Варламов).
–
60.
Из моих друзей по Контакту в этом году у 4-х 60-летие: две Елены, Наталья и Ирина. Что удивительно – все заняты практически одним делом: соединяют слово и душу. Девушки, и мне 60, принимайте, что ли, в свои ряды.
P.S. Ни одна не откликнулась. Не приняли…
–
Сны.
Размышляла я тут давеча про сны, и вот у Виктора Пелевина в "Круть" читаю:
«Человеческий мозг – это сложнейшая структура, Маркус. Огромная канцелярия, где на разных этажах происходит много непонятного. Можно обманывать эту канцелярию сколько угодно, но нельзя позволять ей видеть обман. … дыры в подсознании, нестыковки и разрывы реальности, замеченные более глубокими слоями психики, кончаются душевной болезнью. Соединяя конфликтующие части опыта в болезненную, но непрерывную последовательность, мы увеличиваем срок годности вашего мозга. … Природа делает то же самое каждый раз, когда вы просыпаетесь”.
–
Треугольник.
В который раз пыталась послушать спикерку N, снова не смогла – сплошные сомнительные шаблоны и голословные ярлыки, на каждое из которых у меня есть контраргументы. Но интересен треугольник: есть ещё две спикерки, с ними я спорю, но слушать их могу. С одной не согласна на ¼, с другой на ⅓. А эту – вообще никак. Они же её слушают и хвалят. Не понимаю.
–
В разное время.
В какой-то период человек бывает слабым или сильным, умным или глупым, читающим или не читающим. Зависит от сложившихся обстоятельств, окружения, энергии событий, внутренней химии. На негативных фазах он относится к себе плохо, не чуя себя, как “под собою не чуя страны”. На позитивных не ловит себя, а просто живет, несётся в потоке, при этом сам у себя есть.
–
Приучить читать.
Не детей, стариков. Сколько сейчас прекрасных книг выходит – о настоящем, недавнем вчерашнем, давнем и далёком с позиции сегодняшнего дня. Борьба за чтение – это борьба за мозг, логику, сохранность словарного запаса. Хорошая книга отчасти даже заменит собеседника, психотерапевта, скрасит пустой вечер в отсутствие интересного кино (если нет в доме интернета). Стоит бороться за привычку читать, хотя бы понемногу, если текст не захватил или труден, всё для этого предпринимать: покупать книги с чётким шрифтом, ясным слогом и добрым смыслом, следить за зрением, вовремя делать операции на глаза и коррекцию. Из лекции Натальи Басовской “Общество и элита”:
“Учиться в жизни можно и нужно до последнего дыхания”.
Из статьи:
“у людей, которые читают каждый день, продолжительность жизни выше по сравнению с теми, кто не читает. В среднем читатели живут на 23 месяца дольше. У тех, кто уделяет художественной литературе полчаса в день (3,5 часа в неделю) риск умереть в ближайшие 12 лет сокращается на 17%, у тех, кто посвящает книгам больше, – на все 20%. … чтение газет и журналов даже в течение часа в день снижает эту вероятность только на 11%. … полезнее читать бумажные издания”.
–
Повторы.
В сегодняшних новостях: “В захваченном соборе в Чернигове устроили кинотеатр. Сторонники раскольнической украинской церкви вывезли из храма все иконы”.
На днях только читала:
“… к Есенину пришли гости и, так как не было щепок, то самовар поставили, расколов для этого две иконы, и «мой друг не мог пить этого чая» (“Алексей Толстой. Биография”, А.Варламов).
–
Книжный клуб “Тексты про тебя”.
“Для: 60 +
Ведёт психолог Наталья Нагорнова.
Художественных текстов про этот возраст не так много, где человек за 60 являлся бы не фоном или второстепенным, а главным героем. Понятных и подходящих для обсуждения и того меньше, но они есть.
Уютные камерные встречи раз в 2-3 недели. Читаем и обсуждаем тексты современных авторов о людях в зрелом возрасте. Ловим свои впечатления и зеркальные переживания, говорим просто, бережно. В помощь и радость себе.
Обо мне: кандидат психологических наук, семейный психолог, автор текстов. Вопросы в личке”.
–
Мама прочитала мой рассказ “Вечер Алушты” из сборника “Крымское приключение”. Её отзыв (дословно):
– … да такой длинный. Но никто на горбу не сидит, хочется рвать дальше.
–
Прояснила про “Детства”.
Долгое время путала два автобиографических “Детства” Толстых. Прояснила.
“Детство” – повесть из трилогии Льва Толстого “Детство. Отрочество. Юность”, главный герой – Николенька, там "Толстой вывел себя под именем старшего брата Николая" (П.Басинский).
“Детство Никиты” – повесть Алексея Толстого, посвященная сыну Никите, он главный герой. Ещё есть “Детские годы Багрова–внука” Сергея Аксакова и “Детство Тёмы” Николая Гарина–Михайловского.
–
А меж тем состоялась первая встреча в книжном клубе. Беседовали об ошибках в книгах известных писателей, пренебрежении фактчекингом. Накануне искала в магазине прорекламированую новинку – сокочай, хотелось открыть клуб чем-то новомодным. Увы, не нашла. Какова же была моя радость, когда гость клуба принёс бутылочку сокочая, да ещё и фисташковые орешки!
–
Капуста.
Вчера молочник, взвешивая мне творог, рассказал, как он “нашёл-таки для засолки капусту Слава в “Победе” на Кировском, а больше нигде не видел”. Я спохватилась: пора, сегодня утром забежала в магазин “Чижик”:
– А у вас капуста какого сорта?
– Да у нас уж третья машина с овощебазы вообще никакую не привозит.
После “Озона” (забирала подарок) наудачу зашла уж и в соседнюю дверь “Магнита”, к открытию весь персонал был у кассы на планёрке, по-семейному дружелюбные и участливые друг к другу. Про сорт спрашивать не стала – была бы вообще… Смотрю – та самая, приплюснутая Слава. Набрала, сколько унесла, благо, нести в соседний дом. В подъезде соседка:
– Вовремя ты с капустой! Сегодня же день засолки по какому-то…
–
В такой мрачный и дождливый день (психолога) – солнечных продуктов!
–
Грузия.
Всю жизнь мечтала побывать в Грузии, но так и не довелось. Что оттуда до меня донеслось? Дружба с грузинской семьёй мамы и сына, незабываемая и греющая меня уже десятки лет. Короткометражки Грузия–фильм – наивные, смешные и мудрые. “Мимино”, которого не стыдно навязать внучке, говорящей на другом языке, “Центровой из поднебесья”, Брегвадзе, Цискаридзе. Любимая подружка, пожившая в разных странах и на старости лет выбравшая комнатку в тбилисской коммуналке. Мне достаточно, чтобы переживать за Грузию как за родственницу.
У Александра Иличевского в “Справа налево”: “Душа народа с неизбежностью становится похожа на тот ландшафт, который его окружает”. Думаю, помимо ландшафта в душе, в крови еще и течёт идентичность той части света (напомню, их 6: Австралия, Азия, Америка, Антарктида, Африка и Европа), на которой расположена земля – «единственное, что имеет ценность. Единственное, что вечно…» (Скарлетт О'Хара), неизменная, как группа крови.
И ещё напомню, что трансконтинентальных государств, расположенных сразу в нескольких частях света, немного. Ещё меньше евроазиатов: Россия, Турция и Казахстан, плюс по разным версиям проведения границ Азербайджан и Грузия.
–
И такое кресло.
В салоне у маникюрши в кабинете кроме её рабочего места есть ещё одно, странное: у окна крутая лестница с тремя высокими ступеньками, сверху площадка. На ней, как на сцене, кресло на колёсиках. Перед площадкой кухонный стол с раковиной, смесителем и водопроводом. Всегда думала, что на этом сооружении делают … не маникор. Но на процедурах я бывала одна, на постамент я только смущённо покашивалась.
И вот сегодня была и вторая маникюрша. Старше меня, под 70, с набоковским именем, ядрёным макияжем и разложенными инструментами, напоминающими сцены про гестапо из “17 мгновений весны”. Я свою тихо спросила:
– При нас будет делать?
– Да. Я просила её в разное время принимать своих клиенток, говорила, что моим не нравится. Но ей всё равно, хозяйке салона тоже.
Пришла её клиентка, прошла к ступенькам. Я содрогнулась: неужели при нас будет делать эпиляцию, даже ширмы же нет! Оказалось… это был всего лишь педикюр. Моя-то делает его на “земном” кресле, с ванночкой на полу. А тут клиентка сидит высоко в воздухе, как на шкафу, с опущенными в тазик на столе ногами, осматривая остальных внизу.
Сказала своей, что всё это время думала на другую процедуру. Смешно.
–
Кабинет, клиент, картина.
Писала в “Хронике ремонта”, что не собиралась загружать кабинет вещами, хотела по-минимуму, но оказалось, что при таком антураже раздаётся эхо и мешает при общении. Погуглила, выяснила, кое-что привнесла, дело оставалось за картиной на холсте, пишут – хорошо путает виражи звуковых волн.
Принесла одну из дома, для начала прислонила к стеночке – вдруг не приживётся? После консультации клиент спросил:
– Картина уже была тут, или я её раньше не замечал?
Успокоила, что не было. Рассказала историю её обретения – как я посмотрела на “Культуре” фильм “Побег из города” о художнице Галине Быстрицкой, пишущей картины с натуры в Криушкино под Переяславлем-Залесским, как нашла её в соцсети, списалась, та откликнулась, прислала мне свою книгу. Потом по её Дневнику путешествий я делала на своей работе в комнате психологической разгрузки мини-вернисаж. А, будучи в Москве в командировке, была приглашена ею в легендарный дом художников на Масловке, тот самый, что “На Верхней Масловке” Дины Рубиной. Там был вечер с кофе, смешными пирожными, прислонёнными к стенам картинами в два этажа и рассказами о судьбах здешних художников, о жизни Галины в Стамбуле.
Созерцание полотна, кстати, повлияло на диалог с клиентом: оно словно открыло потайную дверцу в его памяти, душе. Прижилась картина.
–
Старую традицию резать Оливье под “Иронию судьбы” может вытеснить спровоцированный ажиотажем на билет/балет “Щелкунчик” показ спектакля 31-го в прямом эфире и сподвигнуть россиян единовременно сразиться с мышиным королём и закружиться в Вальсе цветов.
–
Выбор кофе.
Озадачилась я выбором кофе, искала зёрна в килограммовой фасовке, поарабистее. Изучила отзывы, намеревалась одновременно продегустировать 2-3 разных пакета – выбрать, определиться и чтоб впредь знать. Но открывались пакеты из закромов (родины) кухни один за другим, сеанс сравнительного тестирования в очередной раз был профукан, и я махнула рукой.
Но тут поймала себя на ощущении, что слышу бархатный коричневый запах, и даже вроде уже привычный за несколько дней. А это ведь мы новый пакет с кофе открыли. Он сам заявил о себе стойким ароматом, впитавшись в кожу через маслянистую гущу при мытье чашки.
Самый дешевый из 3-х последних пакетов, купленный со скидкой неделю назад в “Пятёрочке” возле дома за 780 руб, сегодня он там тысячу, а на “Озоне” две.
–
Варежка.
Старушка пришла с улицы домой, разделась, определила покупки. Попила чаю, почитала дневники Шварца, посмотрела сериал по телевизору. Но что-то оттягивало её внимание, не могла сосредоточиться. Уже собиралась лечь спать, но пошла в коридор, проверила варежки – так и есть: одной не было.
Подарок от тётки. Жила она рядом с их родным посёлком на маленькой железнодорожной станции, где редкие поезда останавливались, на ней же и работала стрелочницей, держала огород с картошкой и кур во дворе, да вязала на всю родню. Мастерски – большой палец варежки вывязан с ювелирной точностью, каждая петелька на своём месте, и ни одной лишней, плотность – непродуваемая, как мягкий валенок. И носки такие же: по ноге, плотные, с двойной пяткой, не растягивались. Та тётка – одна из трёх сестёр по родительским меркам делом занималась, их отец, старушкин дед, всё ворчал: “Нече на книжки керосин тратить, вязать учитесь. Нюрка Крымсалова соседская вон уж третью шаль за зиму довязывает,” – в доме козий пух, прялка и веретено всегда поджидали высвободившиеся руки.
Вязаные подарки разошлись у старушки дальше по родне, эти варежки были последними вещами с родины. Стала перебирать в уме: пока шла – руки не мёрзли, значит, была в них. Может, когда ключи перед домофоном доставала, сунула их в сетку и промахнулась? Тогда долежит до утра, одна кому нужна? Хотя – там козий пух, распустить можно…
Наворочившись, в четыре часа ночи поняла, что не уснёт. Встала, оделась, вышла в подъезд, спустилась на лифте на первый этаж – варежка лежала на батарее, кто-то поднял и положил. Вернулась в квартиру, разделась, легла и мгновенно уснула. И снилось ей, как её бабушка Наташа крутила веретено.
–
Праздничное выступление в Доме физкультурника. Мэдис, откуда обе дочки, теперь и внучка.
–
После балов.
«Всё, что было на корпоративе, останется на корпоративе». Эксперт по этикету призвала не обсуждать произошедшие на корпоративе «неловкие ситуации».
Золушка, ты поняла? Не бери в голову, душу и на веру, всё – обман, игры и козни начальства.
–
НГ блюдо.
Слушала про оливье у политолога, что, мол, досадно, когда оно – главное праздничное блюдо, как у бездомного, закусывающего на вокзале холодной закуской водку.
Не помню, чтобы кто-то в окружении использовал салат в роли главного блюда. Да и закуской – уж изредка (у меня тренд на салат Ингу сменился тбилисским). Горячее–мясное никто не отменял: сакральные утки с яблоками/ манты/ гусь запечёный/ пельмени и т.д. – просто фотографии с ними не развеиваются по лентам соцсетей, заигрывая мемом “скоро на каждом столе”, это – часть семейной жизни, о которой не треплются, она разумеется. Салат – обложка, преддверие к главному действу, которое внутри, начинка только для своих. В печи/ на столе – не на ветру/ в куплете/ газете.
–
Звонил мошенник, назвал по имени–отчеству, представился:
– Это Энерго…
– А что это?
– Компания, которая вам …, – дословно байку запомнить я не потрудилась, сразу была понятна цель.
– Сегодня можете прийти оформить договор?
– А зачем? – и он отключился.
Диалог был короткий и с ленцой. Мы поняли друг друга по интонации. Звонившего невозможно было представить не только за компьютером учреждения, но и охранником – чистый гопник. В очередной раз удивляюсь: сколько же информации, не конвертирующейся в слова (за ненадобностью), несёт тон и постановка голоса. В паре фраз считывается – сколько человек учился, на каком уровне общался, до какого дела допущен, в какой позиции – лакейской или специалиста…
–
Новогодний стол.
Не только блюда на нём, но и сам он трансформировался: по рассказам и фотографиям – в домах больше фуршеты, журнальные столики сменились кофейными, что облегчило чае- и кофе-питие. Классическое застолье-сидение в возрастных компаниях, вокруг которого крутится обслуживающая хозяйка, всё реже – если отношения на равных, то гостям неуютно общаться, когда не все расслаблены. Сейчас уже редко принуждают к блюду, от которого раньше было не отвертеться, когда сияющая хозяйка раскладывала каждому по кусочку на тарелку.
Публикации в “Культуре”
Это не родной двор, который как часть дома, где хорошо, когда дворник дядя Вася по-свойски шмякнет, в чём-то подправит, это – работа. Уже не тылы, а часть внешнего мира, место борьбы – за себя, за свой рост, своё развитие, становление, самодостаточность, идентичность.
Улан ДалайНедавно я стала вести записи о прочитанном, наподобие читательского дневника. Там – откликнувшиеся цитаты, комментарии, продолжение диалога с автором. Его мнение плюс моё – мысленные векторы складываются в сумму. Чтобы не запутаться, записи размещаю в файл в алфавитном порядке по фамилии. Илишкина в нём оказалась между Иличевским и Искандером – соседство почётное и украшающее. “Сумма векторов” – не содержание прочитанных книг, не рецензии, а пристрастный отклик читателя с большей или меньшей включённостью психолога.
Знакомство с калмыками.
“Улан Далай”, степная сага Натальи Илишкиной. История трёх поколений калмыцкой семьи, в центре каждого – судьба одного из них: дед Баатр, сын Чагдар, внук Иосиф–Александр, их именами названы части книги. В посвящении – связь прошлого и будущего, одной фразой – о предках и потомках.
В каждую главу, в новый временной отрезок погружение через звуковые врата: “тер-тер, хард-хард, бювя-бювя…” Так звучат: скрип телеги, жевание и призыв лошадей, крик над плацем, завывание позёмки, треск горящих брёвен, чмокание гнедого по пашне, ветер, тягловый паровоз, кашель, курлыканье журавлей, песня, стук часов, взрыв пушечного снаряда, колонна грузовиков, пение насекомых, домбра. География описанной истории обширная, упоминаются и наши места: мост через Волгу у Сызрани, Самарская губерния, Кинель.
Жизненные вехи героев: учёба, понимание, что развиваться необходимо, иначе – теряешь родных людей, когда роды без врача, несёшь убытки, когда обсчитывают при аренде земли, низкий урожай без знаний агротехники; когда назвался новым именем – как отказ от прежнего уклада, родовых устоев, признания непостоянства установок, на которые опирался, а потом приходилось заходить с другой стороны. “Теперь он точно знал, на чьей стороне: на стороне тех, кто воевал против врагов отца” – попробуй не запутаться, скрываешься, стараясь не попасться ни красным, ни белым. В лихие времена жизнь выворачивается наизнанку, и непонятно, кто за кого, выгоднее быть сиротой – “теперь без семьи, без имущества самая жизнь”. Трудно различать смирение перед властью и старшими и смирение перед дурными соседями; понять: колхоз – благо или новый виток крепостного рабства, только уже не под помещиками, а под партийными; суметь сплотить людей, чтобы не повымирали поодиночке, и разумная иерархия давала бы пользу без притеснения.
Ценности калмыцкого лидера: “от его храбрости и решительности будет зависеть судьба целого края”, “стыд страшнее смерти”, “Жизнь любого калмыка ценна продолжением рода, сохранением корня. А отсеки этот корень – память о предках, смысл жизни будет утрачен”. В 10-летнем возрасте воодушевлённый в кругу односельчан “быть героем”, он позже стал сильнее остальных в своём окружении. Доводилось убивать, но только в бою, не безоружных и не приговорённых к казни.
“В России каждые 10-15 лет меняется всё, но если взять 100 лет – не меняется ничего” (Л. Аннинский), или “не повторяется, но рифмуется” (Л. Рубинштейн). В этом смысле книга “Улан Далай” современная и полезная – страшный холерный год красного водяного дракона, “… Войны кончились … А вдруг новая война?” Жизнь перетряхивает людские слои – соседские, клановые, сословные, как стёклышки в калейдоскопе, составляя новый рисунок ближнего круга. Старые обиды перемалываются, но какие-то не дробятся, не дают соединиться, продолжая разделять потомков по разные стороны водораздела, “жесточает сердцем народ, … частоколы на меже стали вбивать”.
Времена обостряются, и не помнить родство спасает. Когда один переселенец сказал, что калмыки–казаки были в почёте, и на казаках держалась вся дисциплина в царской армии, другой попросил “не углубляться, молодому поколению этих сведений ни к чему”. И про царскую армию, и про революционные и предвоенные годы – срезаются слои истории для тех, кто подрастает, стряпаются на скорую руку новые правила, без корней, на пустом месте. Противостоит такому эта книга.
Описано образование патриархальной семьи, где “муж всегда старше”. Как по “Домострою”, где муж жену должен был превосходить по четырём параметрам: возрасту, росту, социальному и материальному положению. Женихи, соблюдая ритуалы, показывали физическую выносливость, владение телом и речью – всё важно, раз роднятся с достойным кланом и берут в жёны девушек из благополучной семьи. Невест не видели, пока все задания не “сполнили”. И был обычай: жене после свадьбы год не ступать ногой в родительский дом.
На страницах книги показана эволюция семейного уклада. В начале романа видим общинные черты: размытые внешние границы семьи – согласно обычаю своих детей отдают в духовное заведение, бездетной родне, берут к себе овдовевшую сноху. В следующем поколении в подобной ситуации отец уже не отдал сына на воспитание в семью бездетного брата – отказал старшему и нарушил обычай.
В начале романа семья дисфункциональна по современным меркам: недостаток личной свободы, выбора – все в одной упряжке, негибкие правила и законы. Формат отношений домостроевский, доминирующий, где у мужа главенствующая позиция, у всех прописанные ролевые функции – “В “Степном уложении” записано … женщин к работе с землей допускать нельзя, всех подземных чертей к себе на косы нацепляют”, “Калмыцкий обычай – мужа ни словом “муж”, ни по имени назвать нельзя. Ни в глаза, ни за глаза”, “Не в традиции калмыков помнить родню по женской линии”. Но в этом укладе есть тщательность, добросовестность, чёткость – “выскобленная дочиста столешница, обмытая и прочёсанная шерсть”.
С течением времени под воздействием внешних жизненных переломов и внутреннего развития семья трансформируется в партнерскую. Герой, чувствуя, что противоречит укладу, скрывает свои действия от посторонних: “… стал жене по дому помогать, боялся только, чтобы соседи не прознали, не опозорили его…”, учел желание супруги не переезжать в станицу и выделиться из семейного хозяйства, чтобы не расставаться с отданным сыном.
Меняется и семейная иерархия:
“Чагдар вдруг осознал, что он командует матерью, а мать ему подчиняется. В свои неполные восемнадцать он принял на себя роль старшего мужчины при живом отце и старшем брате – так распорядилась судьба”,
“Немыслимо при живом муже женщине распоряжаться детьми. Но времена настали лихие”,
“Чудная пошла жизнь. Младшая невестка говорит за старшую. Жене предлагают учиться, не спросив мужа”.
Сын своевольно уходит в войско, не спросив у отца разрешения: “… что-то невидимое, но доселе незыблемое в укладе жизни пошатнулось”, он и женится уже по-другому: “откладывать женитьбу было нельзя, вокруг Цаган стал увиваться заведующий райземотделом, снабжавший её свежими номерами журнала “Крестьянка”.
Из доминирующей в партнёрскую семья трансформируется с разной скоростью: герой кидается разделить домашнюю работу с женой, а брат ему не позволяет это делать – одному в доме нужен партнёр, другому – подчинённый исполнитель. Отец и сыновья – то один в силе и на коне, то другой. То их сближает нежность и надежда друг на друга, то они отдаляются с обидами и разочарованиями.
Есть в романе чудесное – гадание на спичках, устоявшиеся и импровизированные ритуалы, трёхлетний затвор монаха, его сидение в неподвижной позе и исчезновение, уход “в тело света”, тень от храма. Сила ритуала: “В поклонении большая мощь”. Посильнее мифологического защитника веды – братская забота, спасает без ответной благодарности. А ещё, как волшебство – тушка байбака и предложение со свёртком.
Много бытовых подробностей: большие клетчатые шали – помню такие у прабабушки в деревне, “Чай был жирный и густой, щедро заправленный мукой и и салом, и , выхлебав по три чашки, все разом осоловели”. Некоторые устаревшие слова с разъяснениями внизу страницы (кильдим – беспорядок) на удивление оказались в употреблении.
Название романа состоит из имени героя, поэтому логично полагать, что выбор, использование и метаморфозы имён здесь носят символическое значение. Имя – одно из составляющих идентификации человека, в нём информация о национальной, семейной, половой, религиозной, сословной принадлежности. П.А. Флоренский писал, что дать имя предмету – это символизировать, признать существующую связь внешнего его выражения и внутреннего содержания. Через это вербальное средство общения могут выражаться межличностные отношения.
Когда маленький Баатр (дед) перечислял заученные “семь колен” своей семьи, он называл лишь мужчин с их доблестями и славой. О своём поколении упомянул: “Я … второй сын табунщика,” о старшей сестре ни слова. Женихом он так и не узнал, как звали его невесту:
“А зачем? Завтра ей всё равно имя поменяют. … Я её по имени звать не буду. Это стыдно, когда муж жену по имени кличет. Жена обращается к мужу ”Наш человек” али “хозяин дома. А если ей от меня чего надо, просто крикнет “Эй!” … У нас вовсе имена старших произносить нельзя. А муж – он над женой старший”.
