О теле души. Новые рассказы

Людмила Улицкая

О теле души

Серия «Улицкая: новые истории»

Художественное оформление Андрей Бондаренко

В оформлении переплета использованы рисунки Андрея Красулина

Фото автора на переплете Като Лейн (Cato Lein)

Книга публикуется по соглашению с литературным агентством ELKOST Intl.

© Людмила Улицкая, all rights reserved

© Бондаренко А.А., художественное оформление, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Подружки

Мне не надо других…

Вместо предисловия

Амазонки, девчонки, старушки-подружки мои,

в сапожках пестроцветных, в галошах, в сандальях,

босые

хороводом поющим, беспечным, трамвайным,

шумливым, порою визгливым

все вращаются, скачут и пляшут кто твист кто

кадриль.

Танцы мира священны,

а пение их таково, что больных исцеляет, детей

усыпляет,

но мертвых вернуть не умеет,

хоть, может, научится вскоре.

Как прекрасны подруги кудрявые в косах венками

и бритые наголо,

с черепами как шар из слоновой сияющей кости,

в лохмах, дредах, в кудрях гиацинтовых нежных,

на легких ногах, на пуантах одна, и вприпрыжку

другая,

та в инвалидной коляске, а за нею подруга

с клюкою трехногою, после инсульта.

Скачут юные, сиськи которых заточены остро,

вислогрудые скачут, и сливы сосков подлетают,

играя,

плоскогрудые девочки скачут, руками свой срам

прикрывая венком из укропа…

Я люблю вас, подруги, за ваше веселье и верность,

за добро и за щедрость,

за то материнское чувство, с которым

вы склоняетесь к малым и слабым, пусть хоть

мышь, хоть лягушка,

не то что дитя человечье.

Танька, Зоя, Лариса, три Наташки, Диана, Ириша,

Катя-Лена, Тамара, Илана, Кристина и Ганна-Мария,

Настя, Катя, Киоко… Маша, Маша, конечно, едва

не забыла, потому что ушла так давно,

что детишки родили детишек, и выросли внуки…

а из тех, что ушли, хоровод обращается выше,

подними только взор

и увидишь веселые пятки, или тапки покойников

хлипкие и саванов их белизну —

Вера, Катя и Оля, Тамара, Гаянэ и Марина, Ирина

и Натали…

Вместе прожили жизнь, на руках вынося все

печали,

помогая друг другу тащить чемоданы, гробы

и картошку,

отрыдав на грудях друг у друга все страсти-

мордасти,

все измены, аборты, предательства, обыски,

стыдную зависть.

Мы друг друга учили прощать, но сначала мужей

уводили,

и блудили, и лгали, и вытворяли такое,

что потом на коленях стояли в слезах и молили,

и ждали друг от друга прощенья и милости,

сестринской ласки и дружбы.

Мне не надо других, я люблю этих ветреных,

мудрых,

бесстыдных, обольстительных, лживых,

прекрасных, суеверных и верных,

умнейших и дур беспросветных, у которых учиться

могли бы и ангелы в небе…

Мне нужны вы такими – да и я вам под стать.

Дракон и феникс

Когда оставалась всего неделя, но никто об этом не мог знать, Зарифа попросила Мусю набрать номер и сразу же продиктовала цифры.

– Какая все же у тебя память исключительная, – в тысячный раз восхитилась Муся. Но Зарифа давно привыкла к этому восхищению и сказала довольно строго: «Соедини меня».

Хотя у Зарифы был секретарь, Муся выполняла секретарские обязанности лучше любого секретаря. Да и английский у нее был лучше, чем у секретаря, и уж точно лучше, чем у самой Зарифы. А также русский, французский и даже греческий с недавнего времени, но сейчас это уже не имело значения.

Муся набрала номер с незнакомым кодом, ответил мужчина длинным распевным «Аллоу», и Муся придвинула трубку прямо к уху Зарифы, чтобы той не приподниматься. Заговорила она по-азербайджански, и голос ее налился силой и лаской. Муся немного понимала этот язык, хотя никогда не говорила – она училась в русской школе когда-то мирного армяно-азербайджанского городка, и в той школе русских была половина, а оставшуюся половину составляли армянские и азербайджанские дети самых образованных людей города, из тех, кто понимал, что за хорошим образованием ехать надо в Россию. К концу обучения у ребят был почти такой же хороший русский, как у их учителя Алиева, русофила и пламенного коммуниста. Школа эта была в своем историческом прошлом русская, к тому же первая женская во всем Карабахе. И учителя были как на подбор старые, вроде музейных экспонатов. Учителя и ученики этой школы обладали одной особенностью: в трудах шлифовки языка Пушкина и Толстого армяно-азербайджанские разногласия как-то смягчались, и те и другие были равны в своей непринадлежности к великой русской культуре… Зарифа закончила эту же школу на восемь лет раньше, чем Муся, но познакомились они много лет спустя в Москве.

Их родной город в Карабахе с давних пор был мягко, но убедительно разделен на верхний и нижний, армянский и азербайджанский, все жили немного по-деревенски – двором, улицей. Изредка случались смешанные браки, и каждый раз это был особый случай, такое событие, которое поднимало высокую волну среди родственников и соседей. Чего волновались? О-о, это особый разговор… Браки с русскими почему-то не вызывали такого брожения крови.

Муся прислушивалась к разговору. Кажется, Зарифа звала брата приехать, прозвучало название ближайшего аэропорта. И еще Зарифа о чем-то просила брата, но Муся не смогла уловить, в чем просьба состоит, уловила слово «дракон» и сама себе не поверила… При чем дракон? В конце разговора Зарифа сказала по-русски: «Приезжай, Саид. И поторопись…»

Муся забрала телефон. Плакать ей Зарифа не велела. Обе молчали. Муся положила на маленькую столешницу больничной тумбочки фарфоровой белизны руки и беззвучно закапала слезами.

Почти два года, как напала на Зарифу эта проклятая болезнь. Сначала лечили в Мюнхене, там оперировали, потом переместились в Израиль, там проходили химию и облучение, а теперь перебрались на Кипр, где давно уже Зарифа купила дом для летнего счастья… Все было бессловесно решено каждой из них по-своему: Зарифа сражалась до последнего, а Муся, потеряв веру во врачей, спуталась с двумя армянскими колдуньями, немолодыми сестрами, целиком, от ушей и зубов до щиколоток, оправленными в золото, и по ночам, когда Зарифа отправляла ее домой поспать, Муся тайно собеседовала с ними по скайпу. Задачу она поставила нетривиальную – не о лечении Зарифы шла речь, а о сложном процессе замены одной души на другую. Прислали ей сестры какое-то особое масло, ноги мазать. Старшая из сестер, Марго, сказала, что такой обмен возможен – была у них такая мамаша, которая ушла вместо сына. Их колдовство сработало таким хитрым образом: мальчишка выжил, вылечил его в Москве академик Воробьев от смертельного заболевания крови, а мамаша попала под трамвай, сразу насмерть ее зарезало, как только мальчика вылечили…

Муся закончила пединститут в Москве, она была филологически вполне образованна, начитанна, и память услужливо подкинула ей Берлиоза: колдовство, трамвай, масло.

– Очень хороший мальчик был, в армию пошел, а сейчас в тюрьме сидит, – сказала одна сестра, вторая ее одернула: сплетни не разноси… – Бывают чудеса, бывают!

Три месяца дела шли все хуже и хуже, и чуда все не происходило, Муся составила для себя план – если колдуньи не помогут совершить этот обмен и Зарифа уйдет, она пойдет за ней следом. Трамваев, правда, в кипрском городке не было, но было море, которое плескалось прямо под окнами, предлагая свои разнообразные услуги, да и старинную петлю никто не отменял. Почему всегдашняя Зарифина удача – о, как ей везло всю жизнь! – отвернулась от нее и хотела взыскать с нее сразу все, что было щедро дано наперед, обе они об этом про себя думали. Но Зарифа в уме проводила аудит, стараясь вычислить, где допустила ошибку, Муся же впутывала в мысли какие-то древние мотивы, там у нее и огонь, и кровь, и вода, соединялись они в особых пропорциях, и ошибки не было, но была удручающая безысходность.

– Не хлюпай. Лучше покушай, смотри, Катя долму принесла…

Катя была вывезенная из Москвы лучшая на свете домработница. Зарифа любила все самое лучшее, знала толк в часах, брильянтах, авторучках, машинах. И в людях.

Тут Муся расплакалась окончательно. Зарифа не ела уже неделю, крошки во рту не имела, только пила немного, а в пластиковый мешок стекала уже не розовая жидкость, а жестоко-красная. Опять у Муси зашевелились смутно-древние мысли: кровь-душа-жизнь выливались, а вливали через капельницу физраствор, воду какую-то мутную… Ее бы воля, свою бы кровь всю отдала.

– Поешь, а мне еще один звонок сделать надо… – приказала Зарифа. – Дело есть…

– Какое дело? – встревожилась Муся.

Это ее дурковато-очаровательное качество – полное непонимание деловой стороны жизни – всегда Зарифе очень нравилось. И она погладила подругу по подвернувшейся шелковой ноге… Ни одного волоска не было на теле Муси, с юных лет бабушка научила ее пемзой натираться до ледяной гладкости.

У Зарифы после долгого упадка случился неожиданный подъем энергии. Снова пальцем показала на телефон:

– Женьке Райхман позвони, скажи, чтобы приехала прощаться…

– Ты что… что такое говоришь… какое прощаться…

– Да говори ей что хочешь, пусть приезжает… Катя сегодня ночью посидит, ты три ночи не спала, отдохни. Приходи в обед, а часам к одиннадцати Катю ко мне пришли…

Они поженились двенадцать лет тому назад, в Амстердаме. Зарифа долго вынашивала этот план и хорошо подготовилась: взяла вид на жительство в Нидерландах, открыла там филиал своей фирмы, купила, наконец, уютный дом в Амстердаме, на берегу реки Амстел, в двух шагах от театра De Kleine Komedie.

После всех этих предварительных движений, в которых матримониальные планы хорошо совмещались с деловыми, сделала Мусе предложение. Они уже пять лет жили вместе, но тут Муся испугалась. Во-первых, у нее уже был один неудачный брак, от которого она сбежала, как бегут из тюрьмы, и долго вычищала из памяти этого мужчину с колючей щетиной и садистическими наклонностями. И поклялась тогда больше с мужчинами дела не иметь и замуж никогда не выходить, но не знала, куда эта клятва ее заведет. А завела эта клятва в объятия Зарифы. Во-вторых, которое и было на самом деле «во-первых», было страшно на весь мир провозгласить, что она… При слове «лесбиянка» Муся до сих пор замирала, как застигнутая за воровством девочка. В самой глубокой глубине робкой души притаился ужас, она знала, что это плохо, – мама чуть с ума не сошла, когда узнала про Зарифу, запретила родне рассказывать… А теперь Зарифа сделала ей предложение! Ответить ей отказом? Невозможно. Все, что делала Зарифа, было превосходно: она была удачливым юристом, лучшим переговорщиком, прекрасным коммерсантом, человеком одновременно рискованным и осторожно-предусмотрительным. Муся гордилась Зарифой: она могла все, абсолютно все – прыгала с парашютом, участвовала в ралли, в молодые годы была сильной преферансисткой, а последнее время поигрывала в казино – и никогда не проигрывала!..

Муся пыталась остановить Зарифу в ее мужественных безумствах, но ее робкие уговоры всегда заканчивались одинаково: неженской решительной нежностью и энергичными ласками. Зарифу безмерно трогало не то материнское, не то детское боязливое беспокойство Муси, ее постоянная суеверная тревога о ней.

Свидетельство о браке, выданное мэрией самого терпимого города мира, оправленное в рамку белого рытого бархата, висело теперь на стене в зале их кипрского дома. Когда это свидетельство впервые показали Женьке Райх-ман, она, кривляясь, поцеловала бумажку и сказала: «Были вы, девочки, бляди блядями, а теперь порядочные супруги!» – и все захохотали.

Женька была свободней всех на свете. И от какой бы то ни было сексуальной ориентации тоже вроде свободна. Одну только науку она избрала в партнеры, с ней и ковырялась всю жизнь, исследуя то дрожжи, то каких-то червей, а последние годы занималась геномом человека в лаборатории в Цюрихе. Какой-то мировой проект, над которым посмеивалась Зарифа и обещала Женьке бесплатную юридическую помощь, когда ее отдадут под суд за разглашение Божественной Тайны.

Свадебная фотография и теперь висела в их кипрском доме: плечистая Зарифа в белом пиджаке с круглой, драгоценно сверкающей блямбой на вороте держит свою короткопалую руку на плече застенчиво улыбающейся Муси, и стоят они у высокого окна ресторана «Ciel Bleu» на двадцать третьем этаже гостиницы «Okura». Зарифа сияет, Муся смущена. Слово «муж» она не могла произнести. И никому не смогла бы объяснить, кем на самом деле приходится ей Зарифа: защитником, покровителем, подругой, возлюбленной. Или возлюбленным? Конечно, она понимала, что мужем может быть только мужчина… Но равных Зарифе людей она не встречала ни среди мужчин, ни среди женщин, из чувства восхищения и благодарности возникла ее любовь, та восхищенная любовь, которая случается у молодых студенток к старым профессорам, у девочек к учительницам, у мальчиков к любимым футболистам.

Они были первой такой супружеской парой из России, зарегистрировавшей брак в Амстердаме. В Армении и в Азербайджане про такие экзотические штуки ни сном ни духом не ведали…

А свадьба, свадьба! Этого не забыть! Уж как просила Муся ничего не устраивать, никого не звать на это торжество прежде беззаконной, а год тому назад легализованной нидерландским законом любви, но Зарифа пригласила на свадьбу азербайджанских родственников, купила им билеты и заказала шесть номеров в гостинице «Okura». Муся, со своей армянской стороны, пригласила лишь одного своего племянника Ашота, который третий год учился в бизнес-школе в Лондоне на деньги Зарифы. Остальных – родителей и сестру – решила не травмировать. У отца случались время от времени эпилептические припадки, не дай бог прямо на свадьбе от переживаний и грохнется…

Просчет и провал Зарифы был полнейший: приглашенные азербайджанские родственники под предводительством старшего брата Саида приехали почти в полном составе, исключая карабахскую тетю, сестру покойного отца-ковродела, которая не могла преодолеть страха перед воздушным путешествием. Они прилетели накануне свадьбы и вечером того же дня после знакомства с предполагающимся женихом, который оказался невестой, дружно отправились в аэропорт, не попрощавшись и отказавшись тем самым принимать участие в предстоящем святотатстве.

– Ты была права, Муся, – фыркнула Зарифа, когда секретарь сообщил ей, что родственники в полном составе отбыли в аэропорт Схипхол, – я про них лучше думала… Саид меня в детстве обожал, пятнадцать лет разницы, он мне как отец был. Лучше отца… Черт с ними!

Пожала плечами, и пошла в близлежащий бар с самой что ни на есть гейской репутацией, и пригласила всех присутствующих на свою свадьбу. Стол на сорок человек заполнился несколькими амстердамскими знакомыми и совсем незнакомыми ребятами из бара, геями, трансвеститами и существами неопределенного пола, скорее мужского, чем женского. Они были видом прекрасны, восхитительно одеты в почти театральные костюмы с пушистыми перьями и бряцающими железками… Их фотографии тоже присутствовали, но не на стене кипрского дома, а в альбоме, который показывали всем интересующимся совместной биографией Муси и Зарифы.

За время Зарифиной болезни Муся сильно похудела и еще более, чем всегда, стала похожа на длинногорлый кувшин с шарообразным низом. Есть совсем не могла. В тот вечер заглянула в холодильник, еды там полно, но на Мусю пахнуло оттуда только несъедобным холодом. Приняла душ и легла спать. Провалилась сразу же, без всяких мыслей и предчувствий, все они умерли в ней, оставались только ежедневные распоряжения Зарифы, которые она старательно исполняла.

Проснулась от телефонного звонка. Сердце заколотилось – ничего хорошего такие ранние звонки не предвещали. Схватила трубку. Там:

«Аллоу!» Саид, сразу узнала. Сказал, что уже прилетел в Москву и в 8:20 вылетает из Москвы, через три часа будет в Ларнаке. Чтобы встречали… Да, да, конечно, встретим…

Позвонила Кате в больницу. Катя сказала, что Зарифу забрали в операционную катетер менять, а секретарь по Зарифиному поручению должен с утра ехать в банк.

«Чтоделатьчтоделатьчтоделать…» – шептала Муся высохшими губами. Она давно отвыкла принимать решения, даже в выборе платья. Теперь же задача перед ней встала чудовищная, затмившая все ее горести: надо встречать Саида, который ее ненавидит, надо ехать в аэропорт самой, и что ему сказать, и что скажет он… и что надеть…

Зарифа в операционной, спросить не у кого… Он уже летит сюда… в воздухе уже, приближается… эти азербайджанские мужчины… они даже хуже армянских… Саида она видела один раз в жизни, когда он прилетел в Амстердам, перед свадьбой, посмотрел на нее свирепым глазом, встал и увел за собой всю Зарифину родню… ужасно…

– Скажи Зарифе, что я уже в машине. Еду встречать Саида…

Муся узнала его сразу – он был седой, широкий, малого роста, но все равно красивый. Кончик носа у него немного загибался вниз, и подбородок, как у Зарифы, загибался немного вверх, и такая же ямка была посередине. В черном костюме и сандалиях он выглядел так нелепо, что греки на него оглядывались. К тому же он был увешан какими-то пакетами и катил за собой тропического цвета сумку на колесиках, из которой торчал огромный сверток. Муся, увидев его, едва не заплакала от его сходства с Зарифой. Правда, по виду он ей в отцы годился.

Муся подошла к нему.

– Здравствуйте, Саид, я за вами приехала. Зарифа меня послала.

– А чего сама не приехала?

Муся улыбнулась своей кроткой улыбкой.

– Она плохо себя чувствует. Она в больнице. Мы заедем к ней сначала, а уж потом я вас размещу, как вам будет удобно – дома или в гостинице… Вы постойте здесь, я машину на парковке оставила… Подъеду за вами через пять минут.

БМВ машина большая, а багажник не особенно велик. Засунули его пакеты. Он сложил сумку-тележку. Огромный сверток, обшитый грязной парусиной, затолкал в багажник. Ехали довольно долго молча, потом Саид спросил:

– Какая болезнь?

– Рак, – коротко ответила Муся.

– Плохо. Все от рака помирают. Отец от рака, отец отца от рака. А его отец умер от живота. Наверное, тоже от рака, но не знали.

Через два часа Саид вошел в палату, куда только что привезли Зарифу из операционной. Природная смуглота придавала ореховый оттенок ее пожелтевшему лицу. Она открыла глаза, увидела брата. В глазах его застыл ужас.

– А, ты приехал… уйдите все. Мне надо с ним поговорить…

Муся, Катя и медсестра вышли одна за другой, затворили дверь. Муся стояла под дверью, прислушивалась, о чем там говорят, но ничего не услышала – тихо разговаривали.

Потом Муся отвезла окаменевшего Саида в гостиницу. Домой к ним ехать он не захотел, и она с облегчением вздохнула.

На следующий день к вечеру в ларнакском аэропорту приземлилась Женя Райхман. Взяла напрокат машину и прикатила к ним домой. Она здесь не один раз бывала. Домработница Катя ее встретила, позвонила Мусе в больницу, та спросила у Зарифы, не приехать ли Жене сразу в больницу. Зарифа велела немедленно приезжать. Женя и поехала.

И снова Зарифа велела всем выйти. Когда остались одни, она сказала Жене:

– Хорошо, что приехала, у меня к тебе три важных вопроса.

Женя, которая с первой минуты оценила положение дел, не нашлась, как отшутиться в своей всегдашней дурковатой манере. Села рядом с Зарифой и задала ей вопрос неуместный и даже глупый: «Как ты себя чувствуешь?»

– Ты что, сама не видишь? Подыхаю я. Пиздец. Вот в связи с этим у меня к тебе вопросы есть. Ты у нас самая умная подруга…

Женя ужаснулась – не тому, что Зарифа умирает, и не тому, что она это осознает. Они жили в одном доме, в одной квартире в Марьиной Роще, когда Зарифа снимала комнату у Жениной тетки, ее первое московское жилье, и очень хорошо друг друга знали… «О деньгах, об имуществе речь пойдет», – испугалась Женя. Какая-нибудь сложная дележка, схема, интрига, к которым так талантлива была Зарифа и которые вызывали у Жени стойкое отвращение.

«Ни за что, – решила про себя Женя. – Скажу, пусть пишет завещание, вот что скажу…» – и нервно ждала вопроса.

Зарифа слегка приподняла голову:

– Женька, скажи, как ты считаешь, что такое интеллигенция?

Женя вдохнула кондиционированный прохладный воздух и выдохнула. Сошла с ума? Или я что-то не поняла?

– Интеллигенция? – переспросила Женя, не поверив ушам, но с некоторым облегчением.

Зарифа закрыла глаза, и стало заметно, как глубоко они провалились. Смерть уже наложила свою косметику черными мазками по векам, потемнели и ссохлись выпуклые губы, провалились виски… видно было, что она устала, очень устала. Когда она закрыла глаза и замолчала, казалось, что она умерла.

– Знаешь, я не уверена, что интеллигенция вообще еще существует. Но если она была, я думаю, что точнее всего ее можно определить как слой образованных людей, деятельность которых мотивирована общим благом, а не корыстью…

Тень недовольства прошла по лицу Зарифы.

– Нет, я так не думаю.

Потом открыла глаза и спросила так, как учителя спрашивают на экзаменах:

– Скажи, чем отличаются армяне от азербайджанцев? Ну, не так, как во дворе об этом говорят. По науке. Ты же генетик.

Тут Женя, неверующая, глухая, как стена, ко всяким религиозным построениям, впервые в жизни взмолилась: «Помоги мне, Господи! Помоги, я не могу…»

– Ты это серьезно?

– Да. Серьезно. Я давно хотела тебя спросить, но все времени не было…

– Тогда слушай. Лекцию небольшую тебе прочитаю… Сейчас считается доказанным, что когнитивные и ментальные характеристики генетически запрограммированы. Но личные особенности лежат в довольно широком пределе и определяются вариантами генов. И частота встречаемости в популяциях определенных вариантов генов…

– Попроще, – попросила Зарифа очень тихо.

– Я постараюсь попроще. Наиболее часто встречающиеся поведенческие аллели, то есть варианты одного и того же гена, в популяции определяют то, что называется национальным характером.

– Еще проще, пожалуйста. Мне важно это понять…

Женя помолчала и снова взмолилась к небесам со всей силой загнанного в тупик человека.

– Ну, вот пример: сравнительно недавно обнаружили, что существуют гены, определяющие воинственность и миролюбие. Считается, что самый миролюбивый народ – бушмены племени канг-сан в Южной Африке, а самый воинственный – индейцы Южной Америки из племени яномамо. Оказалось, что в одном гене у индейцев, в отличие от бушменов, есть мутация 7R, именно она и делает их такими воинственными и агрессивными…

– Женька, ты мне про армян и азербайджанцев расскажи… про индейцев не хочу.

Поток прохладного воздуха от кондиционера шел прямо Жене в шею, но она почувствовала, что ее обдало жаром.

– Понимаешь, кроме чисто генетических факторов, есть еще и этнографические, исторические, но именно наиболее часто встречающиеся в популяции поведенческие аллели характеризуют то, что принято называть национальным характером, или этнопсихологическими особенностями…

– Тьфу ты, – выругалась Зарифа, и голос ее прозвучал вполне энергично, – ты объясни, почему нельзя усадить за один стол армян и азербайджанцев?

– Это вопрос не генетики, это вопрос социокультурный, я думаю…

– Опять ты не можешь дать мне толковый ответ. Садись, двойка. Тогда скажи мне по-честному: я – хороший человек?

Женя на минуту задумалась: она Зарифу любила, но знала, что Зарифа человек разнообразный, иногда хороший, даже очень хороший, а иногда… ой-ёй-ёй…

Зарифа лежала с закрытыми глазами, широкая, плоская, и ждала ответа.

– Ты очень хороший человек… – сказала тихо Женя и подумала: «Как много на свете людей, которые с этим не согласились бы…»

– Ладно, иди, – открыла глаза, с усилием поймала взглядом Женьку. – Спасибо, что приехала, – сказала недовольным и невнятным голосом.

Женя вышла в коридор, махнула рукой, и в палату гуськом, на цыпочках вошли Муся, Катя и нанятая медсестра. Медсестра взглянула на монитор, который висел на стене, потрогала Зарифу за руку. Рука лежала мягко и безответно. Зарифа полностью отключилась.

Женя плакала в коридоре.