Война роз. Книга 3. Право крови

Впервые столкнувшись с детской простотой и наивностью короля, Ричард Уорик вначале подумал, не разыгрывает ли его монарх, настолько безупречно тот играл роль блаженного. Пять лет назад ходили слухи, что молодой король пришел в себя с восстановленной силой воли и удалью. При этой мысли Уорик невольно пожал плечами. Если оно так и было, то только тогда, а не теперь. На его глазах внимание монарха привлек какой-то шум. Генрих схватился обеими руками за землю и зачарованно огляделся на царящую вокруг суматоху. Назвать его совсем уж слабоумным или бесчувственным было нельзя: он мог задавать вопросы и вроде как понимать ответы, но искра воли не могла, пронизав, поднять его с места. Иными словами, он был сломлен, если не сказать поломан. Когда-то Уорик даже испытывал к нему что-то похожее на жалость – если б этот разлюбезный дитятя не явился причиной смерти его отца. А потому теперь Ричард испытывал к королю лишь холодное презрение. Дом Ланкастеров не заслуживает трона, если Генрих единственный, кого они могут на него усадить.

Причмокнув губами, граф Уорик дернул поводья и повернул коня. Вдоль оконечности лагеря мелкой бойкой рысью скакали трое, и он выехал им наперехват. Двоих из этой троицы он уже узнал: брат Джон и их дядя Фоконберг – оба преданные делу Невиллы. На третьего Ричард в такой же степени положиться не мог, хотя и подозрений герцог Норфолкский де Мобре тоже не вызывал. К тому же этот человек превосходил Уорика титулом и был старше на десять лет. По матери Норфолк происходил из Невиллов, но то же самое можно было сказать и о братьях Перси, которые выступили в поддержку короля Генриха. Ричард мысленно вздохнул. Война подчас рождает странные союзы. По титулу и опытности Уорик поставил Норфолка над престижным правым флангом – чуть впереди остальной армии, как раз перед растянутыми квадратами пехоты. Да, вышло чисто случайно, что Норфолку доводилось встречать неприятеля первым. И если герцог замыслил измену, он сможет нанести ему минимальный урон и, посторонившись, пропустить врага на центр, обрушивая на него тем самым всю отчаянную силу битвы.

Уорик в сомнении качнул головой как раз в тот момент, как те трое круто осадили лошадей. Со смертью отца краски жизни графа несколько поблекли, отбрасывая тень на то, что он раньше принимал за чистую монету, не задавая вопросов. Отсутствие старика Йорка образовывало в душе брешь, утрату настолько великую, что из края в край даже не охватить взором. Оглядывая друзей и союзников – да что там, даже братьев своих и дядьев! – Уорик нынче только и усматривал в них, что тайную тревожную цель измены.

Перед лордом Уильямом Фоконбергом он учтиво склонил голову, однако тот притерся на лошади ближе и протянул руку, понуждая Ричарда вначале к рукопожатию, а затем и к неловкому объятию. Видеть в лице дяди сходство с чертами отца не вызывало у Уорика никакого удовольствия. Оно и так-то малоприятно, а тут еще эти туманные воспоминания дяди о старшем брате, чуть ли не с претензией на более сокровенное, протяженное знание о том, как они вместе росли… В попытке чем-нибудь утешить племянников Фоконберг рассказывал всякие истории о детстве их отца, которые в силу отсутствия самого Йорка нельзя было подтвердить или опровергнуть, а значит, и принимать на веру. В глазах Ричарда его дядя был человеком явно меньшего пошиба. На людях все трое племянников относились к нему с должным почтением, но насчет глубины их чувства Уильям мог не обольщаться.

Темные глаза этого человека Уорик чувствовал на себе так, как ощущают на лице руку. Прежде к Фоконбергу он относился без неприязни, но со смертью отца влажноглазый дядя Уильям, бывало, вызывал в нем ярость своей слезливой жалостью и всеми этими притрагиваниями. Видя, как в брате копится гроза, Джон Невилл протянул к Фоконбергу руку и грубовато хлопнул его по плечу. Сей жест у братьев означал: хватит, это уже перебор. В самом деле, видеть бледное отражение отца в дяде иногда становилось просто невмоготу. Уильям, конечно же, истолковал это по-своему: вот как браво, по-мужски, выказывает ему поддержку семейный круг! По правде говоря, этим самым жестом его уже не раз чуть не сшибали с седла.

Уорик улыбнулся Джону, хотя глаза его оставались холодны. В момент гибели отца на Джона Невилла манной небесной свалился вожделенный титул барона Монтегю – какое-никакое, а обретение. Что же до старшего из братьев, то он унаследовал титул графа Солсбери, чем во мгновение ока прирастил себе несколько дюжин маноров, замков и имений с огромными, как дворцы, домами. В одном из таких имений, Миддлхэме, прошло его детство, и там по-прежнему жила его мать, ныне в траурном одеянии вдовы. Уорика эти несметные богатства как-то даже и не трогали, хотя Джон явно завидовал такому обилию земель, делающему брата самым богатым человеком в Англии – таким, с которым теперь не потягаться даже дому Йорков. Но все это прах – во всяком случае, пока убийцы отца живут, пьянствуют и развратничают, глумливо смеясь. И где справедливость, когда со стен города Йорка на преуспеяние врагов незряче взирает голова Солсбери, отделенная от тела? Такое даже не вымолвить вслух, хотя оно зияет отверстой раной, раздирая душу, словно вопль. А любая попытка вернуть голову отца может обернуться гибелью. И потому она вынуждена оставаться там, под промозглым ветром и дождем, пока сыновья отца ратными своими трудами приближают отмщение.

Взгляд Уорика вновь остановился на отдаленной фигуре короля Генриха, отрешенно коротающего короткий зимний день. Джон, понятное дело, призывал умертвить венценосца – горячность молодого человека, признающего лишь принцип «око за око, отец за отца». Что же до Генриха, то он вряд ли пользуется любовью даже собственных подданных. Пока он жив, у королевы и верных ей лордов есть хоть какое-то слабое место. Генрих – кусок сала в волчьей яме, поистине королевская приманка, на которую по запаху идут его последователи. Смерть его, разумеется, лишь развяжет руки королеве Маргарет, которая одержимо будет пытаться всунуть на трон своего сына.

Ветер лез в рот, словно чей-то шершавый язык, и Уорик невольно поперхнулся. Он поглядел на бледное лицо герцога Норфолкского, понимая, что тот уже какое-то время безмолвно на него смотрит и взвешивает. Их свело вместе в ту пору, когда графа раздирало горе, и никто не мог сказать, что они дружны меж собою. Однако со стороны Норфолка не было и ничего дурного – а это кое-что, учитывая предательство многих из тех, кого Йорк раньше считал своими.

Герцог был кряжист, с головой скорее квадратной, чем круглой, от макушки до подбородка выбритой до седоватой щетины. В свои сорок пять он носил на лице отметины и шрамы былых сражений, а во взоре его не было ни намека на слабость, лишь холодная трезвая оценка. Было известно, что этот человек имеет кровное родство как с Йорками, так и с Ланкастерами (уж слишком много кузенов и кузин стоит по обе стороны). Мощное его сложение и то, как уверенно он держался в седле, вселяли отрадную мысль о преобладании в герцоге невиллской крови.

– Рад встрече, милорд, – приветствовал Норфолка Уорик.

Герцог в ответ улыбнулся.

– Думал, не повредит сюда подъехать, Ричард, – сказал он. – А то дядя о вас беспокоится.

Напыщенный кивок Фоконберга был встречен лукавым проблеском в глазах Норфолка. Граф Уорик презрительно повел усами. Злонамеренности в Уильяме, безусловно, не было, но напускная сочувственность дяди ничего, кроме раздражения, не вызывала. Норфолк, судя по всему, вовсе не был неотесанным бревном, поскольку заметил то, чего не уловил Фоконберг.

– Есть ли что-то от разведчиков? – спросил Уорик, кривя рот.

Герцог, мгновенно помрачнев, покачал головой.

– Ничего. Сведений никаких. А на юг течет лишь ручеек из обездоленных, со всеми их сетованиями. – Заметив, что граф собирается что-то сказать, он опередил его: – Всё, как вы приказали, Ричард. Их кормят, согревают, дают мелких монет и шлют дальше на юг, к Лондону. Для пополнения наших рядов готовят крепких парней, и они остаются с нами. А старики и дети держат путь на столицу с леденящими слухами. Так что королеву на юге ждет не особо радушный прием.

– Неплохой был приварок, – усмехнулся Джон, – увидеть ее такой, какая она есть на самом деле. Вот бы всей стране узнать ее в таком свете, в каком ее знаем мы. Бесчестной вероломной потаскухой.

Уорик чуть заметно поморщился. В принципе согласиться можно с каждым словом, но уж очень простецки резко и грубо говорит и ведет себя младший брат: вылитый Эдуард Йоркский. Ни тот ни другой, помнится, понятия не имели о сдержанности и скрытности, как будто громкий голос и сильная рука – это все, в чем человек нуждается. Почему-то вспомнилось о Дерри Брюере: интересно, жив ли он?

– Джон, – обратился Ричард к брату, а затем добавил формальный титул: – Лорд Монтегю. Вам, пожалуй, имеет смысл проследить за обучением ваших людей стрельбе из аркебуз. К нам поступила новая партия из восьмидесяти стволов, а обучать солдат почти некому. Перезаряжают после выстрела непозволительно медленно.

Брови брата заинтригованно поднялись: привозимое из города новое, небывалое оружие неизменно вызывало у него интерес. Серебра Уорик не жалел, а взамен добрая половина кузниц и литеен Лондона не покладая рук работала над снабжением его воинства. В результате по утрам, вызывая благоговейный страх, десятками прибывали возы, груженные всевозможными клинками, разными хитроумными приспособлениями и бочонками с черным порохом. Каждый день с рассветом выходили практиковаться новомодные «стрелки» Уорика, неся на плечах длинные железные стволы с деревянными прикладами. По выходу на рубеж стрелки строились в ряды и засыпали в дула крупнозернистый порох, впихивая следом шарики или кусочки свинца, а сверху всаживая затычки из шерсти, чтобы начинка ствола не выкатилась наружу. По ходу люди уясняли, что дальностью стрельбы это новоявленное оружие значительно превосходит луки и даже арбалеты. Первыми опробовать аркебузы вызвались лучники Ричарда – знаменитые «красные плащи», – но уже к концу первого дня они дружно посдавали стволы и вернулись к своему старому, проверенному оружию. Их настораживали промежутки между выстрелами, неимоверно длинные по сравнению с пусканием стрел, где зазор измеряется одним вдохом. Но у Уорика на аркебузы имелись виды как на новый тип боевыносливого оружия, призванного отражать многолюдную атаку – скажем, сбивать с лошадей отряды всадников. В этих стволах, применяемых строго в нужный момент, он усматривал прок и неплохую будущность. А уж грохот, издаваемый этими стволами вблизи, делал их поистине громом небесным. Помнится, на пробном занятии стрелки первого ряда побросали свои аркебузы и ринулись спасаться в клубах сероватого дыма. Уже за одно это новое оружие обеспечивало себе на поле боя место и ценность.

Лорд Джон Монтегю коснулся пряди на лбу. Уорик в ответ коротко кивнул, втайне завидуя радостному волнению, которое замечалось в брате. После смерти отца спайка между ним и Джоном, бесспорно, окрепла. А в противовес гаснущей привязанности к дяде укреплялась дружба между Ричардом, Джоном и епископом Джорджем. Если уж на то пошло, у них было общее дело.

От звука рога где-то позади, высоко на холме Сент-Олбанс, Уорик с Норфолком почти одновременно обернулись. Герцог слегка накренил голову, чтобы лучше слышать, и напрягся, когда над городом поплыл звук колокола церкви Святого Петра.

– Что это значит? – спросил дядю Джон Невилл, еще не настолько опытный, чтобы уяснить потрясенность остальных. Фоконберг бессловесно повел головой из стороны в сторону. Ответил Ричард – нарочито спокойно, изо всех сил превозмогая вязкий страх:

– Это атака. Ни из-за чего другого колокол звонить не стал бы. Джон, твои люди оттуда ближе всех. Пошли дюжину рыцарей и сотню своих молодцов проверить городишко. У меня возле аббатства всего несколько лучников – раненые, идущие на поправку после болезней и переломов. Ступай, Джон! Просто так колокол звонить не станет. Враг близится. И пока мы не знаем его числа и диспозиции, мы блуждаем впотьмах.

Джон помчался выполнять приказание. Секунду-другую Уорик растерянно смотрел ему вслед. Целый месяц ушел у него на возведение огромного палисада с шипами, пушечными бойницами и перегородившими северную дорогу построениями, а эти мерзавцы нагрянули с тыла! У Ричарда горело лицо, в то время как Норфолк с дядей молча дожидались указаний.

– Милорды, возвращайтесь на свои позиции, – сказал Уорик. – Приказы я отдам, как только ко мне поступят сведения.

К его несказанному раздражению, дядя подоткнулся на лошади вплотную и схватил его за плечо. В глазах у него блестели слезы.

– Мы будем биться за твоего отца, Ричард! – истово прошептал Фоконберг. – И не отступим.

Глава 5

Сомкнутые ряды королевской армии споро двинулись по холму наверх, в сторону аббатства. В использовании преимуществ, полученных за счет сведений и лазутчиков Дерри, ни Сомерсет, ни Перси колебаний не проявляли. Оживленные возбужденностью боя, люди стряхивали с себя усталость, чуя шанс наброситься на вражескую армию с тыла, прянуть ястребом на приникшую к земле зверушку. Многим из этих людей случалось в жизни нападать без предостережения, не важно, был то негодяй или зазевавшийся купец, не ждавший удара со спины. Чести в этом, может, и немного, но внезапность в войне окупает все – и является, по сути, разновидностью оружия. Брюер, чувствуя взволнованное биение слева и в висках, скакал на своем Возмездии по городской улице. Внизу, на фоне восходящего солнца, раскинулся лагерь Уорика – три большущих квадрата поперек северной дороги.

Люди вокруг шли без остановок, не оглядываясь по сторонам. Их заданием было вгрызаться в пятки арьергарду, стоящему под знаменами лорда Монтегю. Не секрет, что воинство в арьергарде самое бедно экипированное и слабое во всех отношениях. Эту рать впору сравнивать с обозниками: в битву они если и вступают, то самыми последними, хотя до этого вряд ли вообще доходит дело. Для людей, потоком струящихся в их сторону по пустынным, испуганно притихшим улицам Сент-Олбанса, этот отряд был все равно что хромой олень, отбившийся от стада.

Вообще, следовать за этим потоком Дерри желанием не горел. В сущности, его работа заканчивалась вместе с началом схватки. Сомерсета и графа Перси он вывел к нужному пятачку местности, а уж дальше пусть всаживают нож сами. Можно было, пожалуй, сделать набросок больших квадратов войска, тянущихся от Сент-Олбанса, или, по крайней мере, зарисовать рвы и основные группы, но от этой мысли Брюера отвлекли настороженные голоса где-то вблизи, эхом отлетающие от стен аббатства:

– Эй, берегись, бестолочь нерадивая! – услышал он и, натянув поводья, повернул лошадь, ища глазами источник звука. Голос был незнакомый.

– Лучники! Стерегись лучников! – выкрикнул еще кто-то голосом более высоким и напуганным.

Дерри нервно сглотнул, внезапно осознав, что представляет собой отменную мишень для любого лучника, настроенного пустить в него стрелу. Он сгорбился в седле, готовый дать лошади шпоры и рвануть наутек.

Боковая дверь в стене аббатства, скрипнув, отворилась, открыв взгляду копну темных волос и бело-сизое мертвенное лицо с рыскающими глазами. Вид конника этого человека, похоже, не смутил, и он тихо свистнул. На глазах у Брюера из дверей, подпрыгивая и прихрамывая, изъявилась дюжина человек с ножами и тисовыми луками наготове. Всех этих людей метили шрамы, швы и окровавленные повязки. Нездоровый румянец и чересчур яркие глаза показывали, что их лихорадит, и не от волнения. Почувствовав на себе их взгляды, Дерри струхнул. Спасаться бегством было поздно. От лучника надо удирать на расстоянии полумили, а не двадцати неполных ярдов.

По всей видимости, раненых в обитель пустил аббат Уитхэмпстед, под опеку и врачевание монахов. А где сходятся люди, огонь и клинки, там всегда жди беды. Осажденный всей этой путаницей, Брюер припомнил, как его старый друг Уильям де ла Поль говаривал, что пятым всадником Апокалипсиса, по книге святого Иоанна Патмосского, завсегда была Глупость. Хотя проверить, правда ли это, можно было, лишь владея греческим или латынью. Под пристальным взглядом неприятельских солдат складывалось впечатление, что именно с этим персонажем, обладателем ослиного смеха, он сейчас и встречается. Дерри передернул плечами. Выйдя наружу целиком, вся эта стая покалеченных насчитывала тринадцать человек, из них восемь лучники (хотя один был без глаза, что наверняка сказывалось на его меткости). В моменты испуга мысли шпионских дел мастера имели свойство сосредотачиваться на мелочах. Простая же правда состояла в том, что эти люди, поняв, на чьей он стороне, в мгновение ока сведут с ним счеты.

– Вы здесь, ребята, не для того, чтобы сражаться, – неожиданно сказал он. – Вам было велено отдыхать и лечиться. Какой прок от вас раненых?

– Все больше проку, чем быть убитыми в постелях, – подозрительно глядя, сказал один из солдат. – Ты кто будешь?

– Мастер Питер Амброз, помощник милорда Норфолка, – ответил Дерри якобы с негодованием. – Имея навыки врачевания, был послан наблюдать за благородными братьями в их трудах, дабы создать с их помощью бальзам или мазь.

Он прервался, понимая, что лжец выдает себя многословием. Сердце в груди оглушительно стучало: как бы полезность таким людям не обернулась чем-нибудь не тем! Но, во всяком случае, у этих людей не возникнет желания с ним расправиться, если он может помочь с их ранами и повязками.

– Тогда, значит, пойдешь с нами вниз, – хмуро подытожил один из этой стаи.

Правой рукой он придерживал тисовый лук, легонько теребя тетиву, а посередине лука от многолетнего употребления образовалась беловатая потертость. Лучник был готов к тому, что Дерри даст деру, и обернуться почти наверняка значило получить в спину стрелу. Они холодно взирали друг на друга.

– Брюер, пади! – вдруг грянуло откуда-то справа.

Дерри рухнул с седла, рискуя свернуть себе шею. Слышно было, как всхрапнул Возмездие, и он использовал корпус животного как прикрытие, проворно отползая на локтях в напряженном ожидании, что сейчас его неминуемо пригвоздит к земле стрела. Где-то за спиной слышались мягкие глухие удары и прерывистые вскрики. Дерри, вжав голову в плечи, продолжал ползти, пока не услышал сзади частую поступь бегущих ног, самой своей легкостью выдающую молодого человека.

Дерри Брюер незаметно выпростал из-под плаща кинжал, подбирая под себя ноги и думая в случае чего напрыгнуть на противника. Выходило как-то медлительно. Движение, безошибочно-быстрое в молодости, стало со временем каким-то неуклюжим, разлапистым и просто замедленным. Сила и ловкость, которой когда-то впору было бравировать, выродились в свою угнетающую противоположность.

Стоящий сверху солдат поднял обе руки, в одной из которых держал окровавленный топорик. Он был завидно молод и явно позабавлен возней и пыхтением Дерри.

– Полегче, мастер Брюер! Рах[10], или как там оно произносится. Мы с вами на одной стороне.

Дерри посмотрел мимо солдата туда, где лежала груда тел с торчащими наружу стрелами – новыми, добротными, с белыми султанчиками перьев. Один или два человека еще дрыгали на плитняке ногами, как будто собираясь встать. Среди поверженных уже сновали лучники Сомерсета, безжалостно выдергивая черенки стрел. Каждая представляла собою труд умелых рук и чрезмерную ценность, чтобы ее вот так запросто можно было оставить в трупе. В Дерри мимолетно шевельнулось сочувствие к этим погибшим – как-никак раненые. Хотя, если вдуматься, человек остается жив или погибает в силу единственно удачи или ее отсутствия. Про себя лично Брюер затруднился бы сказать, делает это его жизнь ценнее или нет. Если смерть может прийти к тебе просто оттого, что ты выбрал не ту дверь, ведущую к солнцу, то, наверное, во всем этом и впрямь нет смысла – один лишь пятый всадник. Мысленно Дерри пожал плечами, откидывая подобные рассуждения в сторону. В жизни ему нравилось, пожалуй, одно: до сегодняшнего дня всегда находился кто-то, желающий умереть прежде, чем он. Не важно, что происходило, но Дерри Брюер стремился умереть последним. Вот она, тропа к счастью, именно в этом – пережить всех ублюдков до единого. А вот его коняге, Возмездию, свезло меньше: ему продырявили шкуру. Стрела, пробороздив, сорвала с крупа кусок кожи, и это место сейчас сочилось яркой кровью. Дерри, поморщившись, ладонью приладил кожу на место, успокаивая животное голосом. Хорошо хоть зимой нет мухоты, которая облепляет раны.

Мимо маршем шли ряды лучников и мечников, вливаясь в общий вал, что катился с холма к квадратам неприятельской рати внизу. Снизу со склона доносилось бряцание оружия и высокими, напряженными голосами отдаваемые приказы. Когда-то с этого места Дерри сверху смотрел на гораздо более мелкое воинство Йорка-отца, а сейчас было слышно, как барабанщики Уорика отбивают дробь, призывая крушить людей королевы, и это смешивалось с воспоминаниями шестилетней давности, в то время как студеный ветер сушил Брюеру холодом глаза.

Барабанщики сдержать натиск не могли – словно туча растекалась внизу, понемногу захлестывая левый квадрат и отъедая от него часть за частью. Войско поподвижней, возможно, и могло бы развернуться лицом к королевским силам, и кто-то, возможно, так и поступил. Однако половина людей Уорика стояла в ложементах и рвах лицом к северу, не имея возможности быстро перестроиться в другую позицию.

Герцог Сомерсет, граф Перси и даже лорд Клиффорд с остальными баронами повели свое воинство неистовым темпом, понимая и расценивая возможность. Рано или поздно квадраты графа Уорика непременно развернутся, а его лучники вскарабкаются сзади на редуты, чтобы стрелами замедлить продвижение королевской армии. Исход битвы зависит от того, какой сейчас урон и ущерб удастся нанести заднему квадрату до того, как силы Уорика перестроятся для противостояния неприятелю.

Дерри припал щекой к шерстистой морде Возмездия и цепко вгляделся вперед через мили сельской окрестности, благодаря небо, что сам сейчас не находится среди сражения. В блеске низкого солнца сонно и глухо шуршал ветер, а бледно-ясная лазурь неба придавала пейзажу умиротворенность – так оно, в сущности, и было, если б не две армии, успевшие схлестнуться в открытом поле. На таком расстоянии знамена едва угадывались. Безусловно, было слишком далеко, чтобы различать отдельных людей или что-то большее, чем общие заходы и броски, словно людские стада топтались сейчас по окрестности.

В молодости Брюеру несколько раз доводилось стоять в подобных построениях. Он невольно дернул головой, чувствуя, как по хребту льдистой струйкой пробежал озноб. Внизу сейчас, безусловно, разворачивается жуткая мясорубка – там слышны последние отчаянные вдохи перед тем, как люди сходятся один на один с топорами, дубинами или клинками и рубятся с неистовым упорством, пока кто-то один не упадет. А затем снова, снова и снова – и вот вконец изнемогший мечник видит, как к нему с недоброй улыбкой подшагивает кто-то молодой и свежий, взмахивая роковым мечом, от которого уже не увернуться.

Уорик сидел, вцепившись онемевшими пальцами в поводья. Дыхание вырывалось паром, хотя толстая шерстяная поддева под доспехом грела неплохо. Но главный жар телу придавали гнев и смятение. Слышно было, как капитаны гаркают приказы, и в целом уже получалось развернуться и встать к врагу лицом – но сверху было отчетливо видно, как улицы Сент-Олбанса бурлят потоками солдат и потоки эти изливаются на равнину и вклиниваются в ряды Монтегю, разъедая их, словно смертельная кислота. Ричард тряхнул головой, столь разгневанный собой и ими, что ему не удавалось даже сплотить мысли, чтобы дать команду. Но он все же ее дал. Его конь и окружение из телохранителей сделались центром для несущихся галопом посыльных, подскакивающих за приказаниями и ускакивающих передавать их, крича встречным, чтобы те расступились. Капитаны Уорика свое дело знали, однако солдаты из кентцев и лондонцев были плохо обучены и непривычны к быстрым перестроениям в поле (одна из причин, отчего Ричард сделал ставку на укрепления, противостоящие более крупной армии королевы). Храбрости его людям было не занимать, но им приходилось постоянно командовать, что делать: когда стоять или отступать, строить фланг или крепить линию, а когда атаковать. Основные маневры были заботой старших офицеров, а большеруким работягам оставалось повиноваться и решать детали своим острым железом.

Всех своих лучников Уорик отослал вдоль флангов назад, и они грузноватой трусцой припустили к редутам. Сжав кулак, граф наблюдал, как косые тучи стрел летят на воинство, которое все еще сходило с холма. О точности попаданий на такой дистанции не могло быть и речи, но расчет делался на то, что под жужжащим сеевом стрел армия королевы хотя бы замедлит движение.

К Норфолку граф послал с приветом юношу-скорохода. Неизвестно, по своей или чьей-то вине, но авангард герцога находился на максимальном отдалении от схватки. По возвращении к своим Норфолк не сдвинулся ни на дюйм. Отчего, сказать было сложно: то ли соратник застыл от потрясения, то ли просто выжидал, когда и каким образом применить свои силы с максимальной пользой. Скороход очумело умчался без всяких наказов, просто в ожидании, что от герцога будет какой-то ответ.