Долгая дорога к тебе

– Ты так строга к себе не будь, – обнимая меня, сказала подруга, – если очень хочется, то можно.Я поцеловала её в щёку и улыбнулась. Что тут скажешь.

II.

Утро следующего дня выдалось сумбурным. Я, взяв очередное дежурство в выходной – рассчитывала наспокойствие и умиротворённость. Можно взяться за заброшенные отчёты, а можно походить по пациентам, более внимательно и не спеша их осматривая. Так думала я, когда собиралась на него. Но вышло всё совсем наоборот.

– Анна Викторовна, пожалуйста, можно вас в хирургический корпус попросить прийти? – кричала мне в трубку дежурная медсестра. Я ещё даже не успела переодеться, и я взяла трубку в кабинете, будучи в одном сапоге. Второй я успела снять, и стояла на холодном полу в одних колготках.

– Что случилось? – спросила я и попыталась другой рукой, свободной от трубки телефона, попытаться снять второй сапог. Не удалось. Так и стояла. В позе «рака», облокотившись на родной, рабочий стол.

– В девятнадцатую палату к нам ночью прилёг начальник полиции. Крутой дядька. Его наши побоялись оперировать, не сошлись они характерами с дежурной сменой. Ждали вас. А ему что – то поплохело совсем. Орёт, и кровит – ответила она на мой вопрос, явно нервничая.

– Бегу. Кстати, отчего прилёг? Где локализация? – снова спросила я.

– Язва с прободением. Рвёт кровью – ответила она. Я нажала отбой и подошла к шкафчику. «Нужно срочно переодеваться. И запомнить ситуацию, чтобы врезать по ушам дежурной смене. В понедельник» – думала я, быстро снимая с себя одежду. Думая о предстоящей операции, я не заметила, как хлопнула моя дверь. Очнулась, когда перед моими очами предстал Платон. Мизансцена была потрясающая. Я, в лифчике и трусах, стою возле дверцы шкафчика, держа на вытянутой руке штаны от робы.

– Вот это да. Красота какая – пропел он, нисколько не смутившись.

Я тоже была не из робкого десятка, поэтому краснеть не стала, а просто подошла к нему вплотную и врезала ладонью по щеке. Хлёстко и со значением. Он схватился одной рукой за раскрасневшуюся кожу на лице, а другую руку, протянул мне. И я её взяла. Кровь по венам запульсировала так, что её было слышно. Она ударила мне в висок, потом заставила закрыть мои глаза. Веки набухли, губы загорелись адским огнём. Чтобы не упасть, я прижалась к нему.

– Анна Викторовна, сопротивление здесь бесполезно. Но пощёчина была прекрасна – сказал он, и взяв меня за подбородок, поднял лицо к себе поближе. И взял мои губы в свои. Моё дыхание остановилось.

Звонок телефона прервал наше занятие. Я ненавидела этот звук, как никого и никогда. Нащупав трубку на столе, на котором уже вовсю царствовала моя попа, я нажала на кнопку:

– Тихомирова – сказала я и поцеловала Платона в живот.

– Мы умираем, Анна Викторовна – кричала в трубку та же медсестра.

– Бегу – повторила я и посмотрела на Платона. Тот стоял по пояс голый и держал в своей руке мой бюстгальтер.

– Начальник полиции в тот момент, что мы наслаждаемся, решил, что жить не очень хочет – сказала я и улыбнулась.

Платон плотнее прижал мои бёдра к своим, и я поняла, что этот пресловутый начальник, скорее всего до нас не доживёт. Но я начала сопротивляться. Нужно понимать, что человек ни в чём не виноват.

– Идём оперировать. Поможешь, на крючках? – спросила я и забрала из его рук предмет моего туалета.

– После операции продолжение будет? – нагло поглаживая мою грудь спросил он.

– Десерт нужно заслужить. А ты его пытаешься забрать без отработки – сказала я и снова поцеловала его в живот.

– Подскажешь, как это сделать? – снова спросил он и повалил меня на спину, поджав мои ноги под себя. Целуя каждый сантиметр моего тела, он стонал. По-мужски, с хрипом и страстью. Я тоже не могла сдерживаться и выгибалась под ним, как кошка. Не человеческими усилиями, я распутала наш клубок из тел, выскальзывая из его объятий.

– Для любви – это не место. Одеваемся – отрезала я, и чтобы смягчить удар, поцеловала его в губы с нежностью.

– Побежали тогда – сказал он и мы начали лихорадочно одеваться.

Через десять минут мы ворвались в хирургический корпус. Я рванула в предоперационную, на пути просматривая кровавые простыни, которые совала мне медсестра.

– Вы всегда смотрите, поэтому вот – показывала она мне ткань с красными разводами. Платон подошёл сзади, и моё сердце сжалось. Мы смотрели на всё происходящее сквозь плёнку и это здорово мешало нам работать. Операционная бригада, которая уже вовсю мылась, смотрела на нас с любопытством.

– Желудочное кровотечение, аорта надорвана. Полосную делаем, господа! – командовала я и снимала с себя одежду. На груди и предплечье у меня красовались великолепные засосы. Фиолетовые, с радужной оболочкой лопнувших сосудов. Я неимоверно обрадовалась, и пообещала себе, что убью Платона сразу после операции. Сначала завершу начатое, а потом убью.

Начальник полиции уже отдыхал в наркозе и совершенно не хотел умирать. Операционное поле уже было подготовлено, и я бессовестным образом под него заглянула. На столе лежало килограмм сто пятьдесят. Я тяжко вздохнула и скомандовала:

– Скальпель и удлинённая насадка для отсоса. Платон, руку держим на моей левой руке. Правая нужна для входа в рану.

Операционная бригада молча переваривала, что я подчинённого назвала по имени, а не как положено. Я сделала себе замечание, что нарушаю субординацию и тем самым рождаю слухи о наших взаимоотношениях. Но на данный момент, мне было собственно всё равно. Пора было думать головой, а не другим местом.

В этой операции, мой будущий любовник повёл себя просто безупречно. Сосредоточено трудился, помогая во всех моих начинаниях. Пациент оказался очень запущенный и два раза пытался от нас уйти. Мы этого ему позволить не могли и старались изо всех сил не допустить третьей, последней остановки. Каждый из нас знал, что третья ступень – роковая.

Через двенадцать часов, желудок был почищен, язва ушита, часть кишечника удалена. Я устало отошла от стола, махнув рукой, чтобы зашивали кожный покров. Платон покачал головой и опустил руки – плети. На помощь пришла хирургическая братия, которая наблюдала за стеклом, как начмед больницы делает их работу. Они уже были готовы и стояли в стерильном. Подошли, молча взяли необходимое и начали заканчивать мною начатое.

– Всем спасибо, блестящая работа. Всех хирургов, причастных к прошлому ночному дежурству жду у себя на разбор «полётов». Всю смену сегодня, я сердечно благодарю. Плюс десять процентов к зарплате, как у меня принято, я вам обещаю – сказала я и под громкие аплодисменты вышла из операционной, смываться.

Платон помог мне снять кровавые тряпки, которые уже начали приобретать бурый цвет и пахнуть. Даже мои операционные тапочки были в крови. Всё это мы запихнули в бак и одев чистые халаты, вышли из предоперационной.

– Курить? – спросил он.

– Всенепременно. И кофе – сказала я.

– Заночуем здесь? Или домой? – снова спросил он.

– Заночуем. Нужно начальника полиции до «ума» довести. Может начать сопротивляться операции. Контроль нужен.

– Хирургам совсем не доверяешь?

– Доверяю, но проверяю.

– Может всё-таки я тебя довезу до дома? И кофе у тебя попьём?

– А ты наглец. Уверен, что после кофе я задвину шторы в спальне?

– Я на это очень рассчитываю – сказал он и придвинул меня к себе. Разговор состоялся в предбаннике, возле приёмного покоя, где мы бессовестно дымили в маленькое окошко.

– Я, когда буду тебя любить, буду стонать как тысяча кошек, ожидающих марта. Оно тебе надо, главному потом объяснять, почему вместо работы, ты эксплуатировала подчинённого в другой ипостаси? – смеясь в голос говорил он мне в ушко.

– Уговорил! Поехали – сказала я и зажмурилась. Так нестерпимо хотелось залезть в койку вместе с ним, что никакие аргументы мира, никогда не заставили бы меня повернуть от своего решения вспять.

III.

Уже в такси, который вёз нас по ночному городу ко мне домой, я расслабилась и отдалась рукам Платона. Он очень опытно и нежно раскрывал во мне то, что давно замёрзло.Я не могла даже представить, что мой организм настолько быстро начнёт привыкать к его коже, запаху, и хотеть того, о чём он мне шептал на ушко. Короче – я пропала.

В лифте мы снимали с себя всё, что прилично было снять. В квартиру попали с четвёртого раза, потому что руки дрожали и ключ не хотел поворачиваться. В коридоре нас встретила Мишка, но мы, пообещав ей долгую прогулку позже, закрылись в спальне.

Он сразу бросил меня на кровать, не дав раздеться и задёрнуть эти пресловутые шторы. Пастель осталась заправленная, мы её позже расстелили. Платон зарычал, прижал к себе и зубами снимал эти уже никому не нужные тряпочки, которые ужасно мешали. В тумане сознания, я приметила очень важную деталь. Он совершенно не думал о себе. Только я. Только для меня. Только так.

Наорались мы знатно. Когда Платон входил в моё тело, я была настолько раскалена, что не могла сдерживать себя. Он же, со своей стороны, своё обещание сдержал. Про тысячу кошек это он очень мягко сказал тогда. Кровать предательски скрипела и стонала нам в унисон. Когда мы закончили, она вздохнула вместе с нами. Тело ныло и просило ещё. Я попросила его заткнуться, но оно не унималось. Подождав пять минут, пока мой любовник приведёт в порядок дыхание, я ринулась в атаку. Не имело смысла спать. Время было – час ночи.

Включив в ванной свет, я настроила воду. Платон подошёл сзади, поцеловал в шею и выключил свет. Мы протиснулись в душевую кабину и согревались в струе тёплой воды, снимая дневную усталость, вместе с остатками страсти и её биологии. Но отдохнуть он не дал. Взяв гель для душа, он так меня мыл, что я вообще не могла себе даже представить, что так оказывается можно и нужно…Легко, как пушинку, он взял меня на руки, и прижав к стенке душевой кабины, с силой снова меня взял. Я рыдала от удовольствия и стонала в такт его хриплого дыхания. Нас качало и штормило, заставляя двигаться быстрее. На долю секунды, мне даже показалось, что я отключилась. Он, закончив начатое, опустил меня аккуратно на ноги, и помыв ещё раз, завернул в пушистое полотенце. Потом поставил на плитку, вытерся сам, и взял на руки. Придя в спальню, он расстелил одним движением руки постель, и положил меня туда. Крепко прижав к себе, он накрыл нас одеялом, и дальше я не помню. Только краешек сознания подмечал, что он поцеловал меня в шею, и сказал несколько ласковых слов. Мы уснули.

IV.

Утро выдалось снежным и белым. Я аккуратно встала с постели, с удовольствием взглянув на спящего мужчину, выскочила на кухню голышом. Очень хотелось есть. Открыв холодильник, я обнаружила, что там есть продукты. «Мама заходила» – подумала я, наливая себе сок в стакан. И пройдя к кухонному столу, наступила пяткой в лужу.

– Мишка, прости меня! – в ужасе воскликнула я и побежала за половой тряпкой. Моя собака не выдержала наших страстей и написала мне на кухне возле стола. Поймав её в коридоре, я прошептала ей на ушко:

– Так иногда бывает с непутёвыми человеками. Они ищут, ищут, а потом, когда находят, про всё забывают. Не сердись. Твоя хозяйка счастлива.

– Кто у нас там счастлив? – спросил Платон, выходя так же нагишом из спальни.

– Я счастлива – сказала я и покраснела. Он подошёл ко мне и обняв, поцеловал в затылок.

– Многоуважаемый начмед. Вы вчера со своего подчинённого все соки вытянули, какие только могли. Организму срочно нужно подкрепиться. Есть что ни будь в этом доме съестное, или завтракать сексом будем? – смеясь, спросил он.

– Конечно есть! Мама вчера приходила, оставила в холодильнике продукты. Я сама мало что по хозяйству могу, только работать умею – ответила я и одев майку, побежала готовить. Платон ушёл в душ.

Через двадцать минут, мы как семейная пара, сидели за кухонным столом и завтракали. На столе стояла огромная гора блинчиков, сковородка с горячим омлетом и лёгкий салат из огурцов с помидорами. И конечно, две кружки горячего кофе. Я смотрела, как он уплетает завтрак и млела. «Как баба. Обыкновенная баба, которая наконец то нашла мужика. И счастлива» – думала я и не стеснялась своих мыслей.

Когда я допивала кофе, прозвучал звонок по мобильному:

– Тихомирова! – сказала я в трубку.

– Анна Викторовна, здравствуйте! Вас беспокоит дежурный хирург.

– Да, Семён Фёдорович, я узнала и номер телефона, и ваш голос. Всё в порядке?– спросила я. Платон поднял на меня глаза и прервал завтрак.

– Да, не переживайте. Всё хорошо. Просто хотел доложить, что пациент, которого вы вчера оперировали, жив и относительно здоров. Температура тридцать восемь и семь, но очень хочет есть. Орёт на всю палату, требует главного врача – отрапортовал хирург.

– Отлично, дайте ему водички и начинайте курс антибиотиков внутримышечно. Не мне вас учить. А главного мы ему предоставим завтра, хорошо?

– Так точно – сказал он по-военному и положил трубку.

Я отпила кофе и погладила руку Платона.

– Пациент скорее жив, чем мёртв? – спросил Платон, сажая меня на свои колени.

– Даже не сомневайся – сказала я и полезла к нему целоваться.

Дальше сценарий воскресенья пошёл по наклонной. В перерывах между сексом, Платон бегал в магазин и покупал поесть, и выгуливал Мишку, на радость соседям, которые всю ночь из – за нас не спали, а теперь хоть посмотрели, кто источник их бессонницы. Я варила супчик, стирала его носочки, прибиралась в квартире и с периодичностью – каждые два часа отдавалась Платону. Как беспардонные коты, мы пометили всю территорию моей квартиры. Кухонный стол, разделочный стол, пол кухни, пол спальни и даже пол коридора – вот где предавались любви мы с ним. Не было предела этому оргазму, и нашему настрою на выходной. Единственное, что пришло мне в голову разумного в этот день, это см-с маме: «Привет! Не приходи сегодня, пожалуйста, у меня личная жизнь в квартире». Обратно она мне прислала смайлик, в котором было изображено смешное, кругло – жёлтое лицо человечка. Я улыбнулась.

Вечером, мы начали провожаться.

– Аня, мне нужно домой съездить. Постираться и переодеться. Поедешь со мной? – спросил он, когда мы сели ужинать. На столе стояла жареная картошка с курицей. Аромат стоял сногсшибательный, и её кстати приготовил Платон.

– Мы не резко начали? – аккуратно спросила я. Платон посмотрел в потолок и произнёс:

– Наверное, ты права. Давай встретимся завтра на работе и обсудим наши дальнейшие планы.

– Верно сказал – одобрила я и поцеловала его.

Поздно вечером, мы с Мишкой провожали его до двери такси. Обняв, пожелала хорошей дороги. Когда машина уехала, мы с собакой гуляли целый час. Я смотрела на снежинки и впервые за много лет была абсолютно счастлива. «Спасибо» – сказала я тому, кто распределял счастье сверху. И мы пошли домой. Греться.

Глава № 3

I.

Утром следующего дня началось катастрофически. Я не смогла спустить ноги с постели. Зная эту симптоматику наизусть, сразу нащупала телефон и позвонила маме. Кое – как, с перебежками, доползла до шкафчика, где лежала аптечка и плюхнула свою попу на стул. Засунув противную металлическую трубку в рот, через двадцать секунд увидела результат. Тридцать девять и девять. «Отлично, поздравляю, моя любимая ангина» – думала я, идя по стенке коридора, не вписываясь ни в какие углы. Было очень плохо.

Очнулась, когда мама положила мне мокрое полотенце на лоб. Почувствовала холод и резко проснулась. Посмотрев на неё, улыбнулась.

– Лежи, детка. Спи. Главному твоему позвонила, всех твоих предупредила, теперь жду неотложку. Обещали скоро – сказала она и пошла открывать дверь, которая оповестила нас, с помощью дверного звонка, что приехали медики.

В комнате, как только туда пропихнулись все мои подчинённые, сразу стало тесно. Я увидела среди них Платона и глупо улыбнулась. Он молча раскрыл чемодан, который взял у меня же из кабинета (хозяйничает уже) и набрал «литическую» в шприц. Медсёстры доделать ему начатое не дали, забрали шприц и сами всё сделали. Попе стало больно. Говорить не могла, молча показывала им, что они все у меня получат по самое «не балуй» за такое обращение к моей попе, с помощью мимики. Им было смешно.

– Анна Викторовна. У вас гнойная ангина. – сказал мой любимый доктор, Сергей Николаевич. Он бессменно руководил терапевтическим профилем уже добрых тридцать лет и всегда относился ко мне, как к ребёнку. – Набираем шприц, господа хорошие. А в него много, много антибиотика.

После его команды, обрадованные девочки, начали готовить смесь. Я понимала, что скорее всего, меня заколют до «посинения» и сопротивляться этому процессу было бесполезно. Но было не страшно, рядом со мной сидел любимый.

В следующий раз я очнулась, когда было темно. В штору пробивался синий луч луны, и комната мне казалась очень страшной. На кровати кто – то пошевелился, и я сжалась под одеялом.

– Это я, Аня. Не пошла домой, уж больно ты температуришь. Твои только уехали, они сегодня три раза приезжали – сказала мама и взяла меня за руку. Я успокоилась. Раз мама говорит со мной, значит я жива. Этот человек так просто меня небесам не отдаст. Я повернулась к ней и обняла одной рукой. Она пощупала мой лоб.

– Отлично, ты вроде начала потихоньку выкарабкиваться. Спи, тебе говорить всё равно сейчас нельзя – скомандовала она и я закрыла глаза.

Утро следующего дня принесло мне относительное здоровье. Ползать уже могла, а вот говорить пока нет. Температура потихоньку отступала, и я начала соображать. Мама хозяйничала в квартире, и уже даже начала потихоньку командовать нами. Мы с Мишкой благодарно терпели. Когда меня, как маленькую напоили бульоном и сделали мне укол, я, предоставленная сама себе, потихоньку написала Платону: «Я жива». Ответ ждала четыре часа. Но он пришёл: «Я очень рад, был здорово напуган. Уже подумывал, где тебя простудил, пока не выяснил у наших коллег, что ты два раза в год болеешь ангиной. Я сегодня справился без тебя, прооперировал Сорокина, которого ты готовила на плановую. Только что с операционной. Всё прошло удачно. Выздоравливай. Целую».

Два раза прочитав сообщение, я пришла к выводу, что это хорошая смс. Ничего лишнего, только по делу. Мог бы конечно и понежнее, но мужики такой народ, что от них это дождаться не так-то и легко. Снова ушла в сон и потихоньку начала выздоравливать.

II.

– С выздоровлением, подруга – пропела Таня, заходя ко мне в кабинет без стука с распростёртыми объятиями.

– Привет! – сухо сказала я и быстро её обняла. – Как тут дела?

– Да всё стабильно плохо, как всегда. Тебе с чего начать? Или ты меня сначала посвятишь в свои тайны? – с хитринкой в глазах спросила она.

– О чём ты? – переспросила я и отвернулась, чтобы взять халат из шкафа. Ну и заодно спрятать румянец на щеке от подруги.

– Платон Анатольевич здесь себя очень вольготно чувствовал. Хозяин – барин, не иначе. Хотела спросить, может я чего не знаю? Вся больница гудит как улей, что моя красотка, Аня, это та, что кремень во всех ипостасях, сначала оперирует, будучи вся в засосах, а потом уезжает с новым доктором, в ночи растворяясь. И неделю отсутствует на работе, а этот докторишка, что новенький который, с антибиотиками к ней то и дело шастает. Весьма прозаично всё, не находишь?

Я молча одевала халат и смотрела в окно.

– Ань, мы же близкие люди. Ты крёстная моих детей. Мне страшно от твоего молчания – с тревогой в голосе сказала Таня.

– Я люблю его. Так случилось – сказала, как отрезала, я.

В кабинете воцарилась тишина. Я включила кофе – машину и поставила две чашки на стол.

– Тебе с сахаром? – привычно спросила я.

– Ты же знаешь, я всегда на диете. Только два кусочка – смеясь, сказала подруга. Она подошла ко мне и поцеловала в щёку.

– Я комментировать не буду, но предупреждаю. Если этот голубоглазый чем обидит, я его в реанимацию без пропускного билета в миг определю. К себе на коечку. А «дыхательную» трубку знаешь куда засуну?

– Почему так воинственно? Ты его совсем не знаешь! – начала я его оправдывать.

– Чуйка у меня, на поганцев. И здесь она не зря сработала. Тебе жить, тебе его любить. А я рядом постою, покараулю – ответила она и выпив свою чашку кофе, выскочила в коридор. Пора было начинать рутинную работу.

Планёрка, обходы, документы, коллеги и их проблемы – свалились на меня как снежный ком. Недельное отсутствие на работе дало о себе знать. Со всех щелей, как тараканы, шли сплошные «негативы». Я старалась работать как робот. Быстро, и желательно качественно. Но какая – то смутная, тягучая до тошноты тревога никак не хотела отступать, и беспокоила меня. Платон в моём кабинете в течении дня так и не появился. Да, мы виделись на совещании, да, здоровались в коридоре. Но прийти ко мне и побеспокоиться о моём здоровье, всё-таки было ему бы надо. Я встала с кресла, провела пальцем по столешнице, вспоминая особо «жаркие» моменты наших с ним встреч. И почему – то хотелось плакать. «Это последствие препаратов, которые во мне. Ангина была тяжёлая» – успокаивала я себя, и всё равно продолжала тревожиться. Вечером, так и не дождавшись своего доктора, я, выйдя в заснеженный двор больничного городка, уныло побрела домой.

Погуляв с Мишкой, я помыла посуду, и села за стол, чтобы повертеть свой молчаливый телефон в руках. Зная, что есть определённые правила этикета, я не собиралась ему писать. «Девочки никогда не навязываются. Мальчик должен первый начать прерванный диалог» – пело мне моё воспитание. Я тряхнула головой. Была, не была. Напишу. Открыв телефон, аккуратно вошла в страницу телеграмм. Нашла его номер, и трясущимися руками набила текст: «Привет! Мы сегодня не виделись толком. С тобой всё в порядке?». Отправила его и села как приклеенная ждать ответа. А он – не пришёл. Сообщение было прочитано, а ответа – не было. Вот тебе и привет…

Сев на кровать и обняв Мишку, я горько заплакала.

III.

Утром, едва прозвенел будильник, я схватила телефон. На дисплее высветилось сообщение от Платона. Сердце забилось часто, и я, нащупав очки на тумбочке и одев их, открыла телеграмм. «Всё хорошо, не переживай. Сегодня ко мне на работу приезжала моя бывшая жена, со своим адвокатом. Мы подписывали документы о разводе. Квартиру пытается «отжать». Придётся помотаться по судам. С таким настроением, не хотел к тебе идти. Завтра заскочу обязательно. Целую». Я села на кровать, снова обняла Мишку, и опять заплакала. «Аня, а тебе не кажется, что это паранойя?» – спросил мой привычный внутренний голос. Я снова тряхнула головой. «Это любовь, дура!» – сказала я ей и вытерев слёзы, пошла умываться и чистить зубы.

Прибежав на работу и наскоро переодевшись, я перебирала бумаги на столе, искала самое важное – то, что уже давно «просрочено». Но поиски прервались стуком в дверь:

– Анна Викторовна, можно? – спросила медицинская сестра хирургического корпуса, Виолетта Никитична, просовывая голову в дверной проём моего кабинета.

– Входите, конечно – попросила я и улыбнулась. В кабинет зашла легендарная личность. Сколько себя помню в медицине, я всегда наблюдала за её работой. Лет ей было столько, сколько она про себя говорила, то есть – восемнадцать. Но цвет её волос – ярко каштановый, и нарисованные неумело карандашом брови, которые не знали рук визажиста говорили о том, что ей скорее всего девяносто. Но женщина она была боевая, и все, даже я, когда работали с ней, держали спину прямо. Человек умел быть прямолинейным и что самое главное для нашей профессии – являлся профессионалом высшей пробы. Поэтому она бессменно руководила операционным столом и учила молодых и неопытных «не профукать момент». Как это делается мы не знали, но при ней, этого никогда не делали.

– Чем обязана, Виолетта Никитична? – спросила я, когда за ней закрылась дверь и её далеко не маленькое тело втиснулось в стул для посетителей.

– Спросить тебя хочу, ты красный карандаш далеко убрала? Он пригодится скоро – сказала она и многозначительно посмотрела на мой плакат, где я рисую свои победы над смертью. Я начала волноваться.

– Есть предпосылки, и чего собственно я не знаю в своём королевстве? – дрогнувшим голосом спросила я.

– Судя по слухам и твоему виду, всё ты знаешь, Анна Викторовна. Адюльтер на рабочем месте себе устроила, хотя с детства тебя знаю, и наблюдаю, между прочим, и никогда не замечала, чтобы ты дурой то была – сказала она и её нарисованная бровь поползла вверх. Я стояла как столб. А что ей сказать? Со стыда только сгореть, да и дело с концом.

– Не волнуйся так, детка. Я очень старая и опытная. Четыре раза замужем была, что такое секс не по наслышке знаю. И сама, далеко не ангел. А уж мужиков у меня было, помимо официальной бумаги о замужестве, это по пальцам не пересчитать. Мы же в медицине работаем, поэтому нам некогда на стороне искать кого – то. Как только более или менее приличный самец попадётся, мы его быстренько в кроватку ложем. Это нормально. Когда нам норму и гигиену соблюдать, каноны этикета блюсти? Некогда. Вот мы и спасаем жизни, а потом грешим по ночам, а иногда и по утрам. Я не затем пришла. Вот что сказать хочу. Ты у меня всегда номер один была. Я тебе руку на шве «ставила», стелить «операционное поле» учила. И ты мне как дочь. В операционной – ты бог, каких уже не делают. Очереди стоят огромные, чтобы у Тихомировой под наркозом полежать. И репутация твоя – твоя гордость. Вон – начмед уже. А девки – начмеды – это редкость. И главным врачом будешь, не сомневайся. А раз ты богом в темечко поцелованная была, при рождении, то его же и не гневи – сказала она и замолчала, глядя в пол.