Поиск Анны

– Такое уже случалось четыре года назад. Маленькая Люда шагнула из окна после того, как поиграла в новую игру, недавно выпущенную на рынок. Расследование привело к запрету игры, хотя виновные так и не были наказаны. И сейчас этот кошмар возвращается. Почему это повторилось снова? Должны ли мы оградить наших детей от компьютера?

Репортер с озабоченным лицом и красными от недосыпа глазами как будто обвинял с экрана телевизора.

– Таких заведений в городе несколько, и именно здесь проводят досуг наши дети, – репортер указал на здание на фоне. – Это – компьютерный клуб. Всего за десять рублей каждый ребенок может оплатить себе час интернета или игры. Но во что они играют?

Местная бабулька как из ниоткуда возникла в кадре.

– Эти клубы – рассадник зла! Сатанинские притоны! – причитала бабушка. – Играют там в свои компуктеры, а потом идут людей убивать, прости господи! – она мелко перекрестилась.

Следующий кадр был уже внутри помещения – бледный мальчик лет тринадцати явно чувствовал смущение перед камерой.

– Ну, в разные игры играем… стратегии, стрелялки…

– А ты как считаешь, это делает детей более жестокими? – спросил репортер.

– Нет… в это же все играют. Это просто игра.

На экране телевизора замелькали кадры игры – вот герой стреляет из ружья, и его противнику отрывает руку.

В полутьме клуба мелькали сгорбленные спины подростков, сидящих перед мерцающими мониторами в полутемной каморке. В кадре появилось суровое лицо репортера с синяками под глазами.

– А вы знаете, где пропадают ваши дети? – строго спросил он. – И во что они играют?

Раздался звонок городского телефона, и Смолина выключила звук телевизора. Анна долго смотрела на телефон, словно не желая вовлекаться в события вне квартиры, вне ее пусть тесного, но уютного мирка.

Телефон продолжал трезвонить, так бестактно врываясь в ее жизнь. Анна нехотя сняла трубку. Рукав халата задрался, скользнув к локтю, и обнажил сеть белых, давно затянувшихся шрамов на запястье. Анна спешно переложила трубку в другую руку, прикрыв белые полосы рукавом.

– Анна, добрый день. Это Виктор Георгиевич, – послышался скрипучий мужской голос. – Я просто звоню узнать, как дела.

– А точнее – проверить? – сухо спросила Анна.

– Если хотите – проверить. Эмоциональное состояние ребенка крайне важно.

– У нее все хорошо с эмоциональным состоянием. И со всеми остальными тоже.

– А у вас?

– Что – у меня?

– Как дела у вас?

– Я тоже считаюсь ребенком?

– Нет, но вы за него отвечаете. Органы опеки должны быть уверены, что Лена в надежных руках.

– Я заполняю все необходимые документы и предоставляю отчеты, – сухо сказал Анна. – Что еще вам нужно?

– Сотрудничество.

Смолина сжала трубку. Ей хотелось разбить ее о голову владельца этого надменного голоса, который считал, что может измерить любовь сухой статистикой на бумаге.

– Решение по вашему делу принимал мой коллега, но после этого я внимательно изучил ваше досье и обнаружил в нем белые пятна. Вы никак не коснулись своего детства.

– А зачем вам мое детство?

– Наше воспитание серьезно влияет на всю дальнейшую жизнь. Отношения с матерью, отцом… Вы не стояли на учете у психиатра или нарколога, но я должен спросить: бывали ли у вас приступы агрессии по отношению к себе или окружающим?

Бывала ли у нее агрессия раньше или нет – было уже не важно. Потому что сейчас Анна явно хотела причинить боль человеку, которого она даже никогда не видела. Смолина взглянула на шрамы, прикрытые рукавом халата.

– Нет. Такого не бывало.

– Допустим. Насколько я знаю, вы больше не состоите в благотворительной организации AnnaSearch?

Смолина почувствовала, как мурашки забегали под махровым халатом. В комнате похолодало, словно кто-то открыл окно в прошлое и впустил в ее уютный мирок осеннюю стужу.

– Какое это имеет значение?

– Анна, поймите меня правильно. Вы же работаете. Если днем вы на работе, а вечером уезжаете на поиски людей – с кем будет оставаться Лена?

– Я ушла из поискового отряда три года назад, – холодно сказала Смолина. – Это было указано в моем деле.

– Да-да, я читал. Не смогли искать людей после того случая с мертвым младенцем… Ужасная история!

Голос в трубке продолжал говорить, но Смолина уже не слышала его. Глаза заволакивала пелена гнева, отчаяния и, кажется, даже слез – если только это не были капли холодного осеннего ливня, неведомым образом вновь настигшего ее спустя долгих три года.

– Алло, Анна, вы меня слышите?

Она с трудом заставила себя выдохнуть:

– Да.

– Повторю вопрос: вы же не планируете вновь заняться поисками?

Небольшой сверток, заляпанный грязью и чем-то еще темным… чем-то…

– Нет. Не планирую.

– Хорошо. Значит, я могу на вас рассчитывать?

В трубке повисла тишина – там явно ждали какого-то ответа. Но что она могла сказать? Как доказать этому человеку, что она в порядке? Анна тихо выдохнула, постаравшись успокоиться.

– У Лены все хорошо.

– Рад это слышать. Потому что если это не так – вы знаете правила. Нам придется ее забрать.

Смолина ничего не ответила. Она просто молча стояла, прижимая трубку к вспотевшему уху, и чувствовала, как в животе растет комок злости.

– Анна, надеюсь, мы поняли друг друга. Я позвоню через недельку. Хорошего дня! – и прежде, чем Анна успела что-то ответить, раздались гудки.

Он позвонит через неделю! В такие минуты ей хотелось забрать у Андрея свой старый «Пинин», прыгнуть в него и через час оказаться в такой дремучей чаще леса, в которой не берет ни одна связь, а уж таких холеных выскочек нет и в помине. При мысли о лесе в голову снова полезли мрачные воспоминания, а перед глазами мелькнула сводящая с ума сцена – стена дождя, низкие, стелющиеся до черной земли лапы елей, словно скрывающие следы преступления, а под ними… под ними…

– Кто это был?

Голос вырвал Анну из тяжелых воспоминаний. В дверях стояла Лена.

Лена была щуплым высоким подростком с только начавшей формироваться грудью и застывшим взглядом. Анна подозревала, что этот безэмоциональный взгляд не был показателем внутренней пустоты – это был защитный экран, проникнуть через который ей пока не удалось. В детстве девочка хапнула лиха, скитаясь по детским домам, пока Анна не забрала ее оттуда.

– Прости, что ты спросила?

– Кто звонил? – бесцветно повторила Лена, словно специально стараясь выглядеть незаинтересованной.

Почему она спрашивает? Ждет звонка? От кого?

– Никто. Просто никто, – ответила Анна.

– Ясно.

– Хочешь есть?

– Нет, спасибо.

– Ясно.

Воцарилось неловкое молчание. Надо было что-то еще спросить, и мысли Анны метались в черепной коробке, спешно ища решения. Хотя нет, спрашивать нельзя – психологи говорят, что дети могут воспринять это как попытку чрезмерного контроля. Тогда что? Что-то сказать? Но что именно? Да уж, Смолина, пока ты будешь думать – девочка уже вырастет!

– Анна, можно я посижу за компьютером? – опередила ее Лена.

«Анна». Собственное имя из уст ребенка резануло, словно холодный нож по венам. Анна сглотнула ком и посмотрела Лене в глаза.

– Ты можешь называть меня просто «мама».

Лена потупилась и опустила взгляд, уставившись в пол. Повисла пелена молчания, преодолеть которую внезапно оказалось непросто.

– Так можно? – негромко вновь спросила Лена, не поднимая глаз.

– Да, – коротко ответила Анна.

Лена поплелась в другую комнату к компьютеру, безвольно свесив плечи, словно птица, запертая в клетку.

Какого черта, подумала Анна. Горячий ком злости поднялся от живота к груди, разгораясь в пожар. Она злилась на эту нелепую ситуацию, на органы опеки, трезвонящие каждую неделю, на Лену за то, что никак не решится назвать ее мамой, а главное – на себя, за то, что упомянула это слово.

Внезапно вновь раздался звонок, и Смолина вздрогнула. Кто вообще придумал этот чертов аппарат, по которому абсолютно любой желающий может вторгнуться в твою личную жизнь в любое время? Анна сорвала трубку.

– Я уже все сказала!

– Мотылек‑1, прием!

Смолину окатило ледяной водой, словно она вновь оказалась в том злополучном лесу под проливным дождем.

– Какого черта тебе надо?

– Можно было и повежливее после стольких лет совместной работы, – послышался слегка укоризненный голос Светы из трубки.

– За вежливостью не ко мне, – сухо ответила Смолина.

– Как дела? Как работа?

– Думаешь, что-то интересное может происходить у менеджера в типографии?

– Мало ли, может, ты сменила место… Как-никак три года не общались.

– Знаешь, я отлично жила эти три года. И никто не называл меня Мотыльком. Его больше нет.

– Как скажешь, Ань.

Смолина подумала, что эти три года она старалась не вспоминать Свету и вообще забыть все, что ее связывало с AnnaSearch.

– Я понимаю, что ты отошла от дел…

– Ты правильно понимаешь, – перебила ее Анна. – И мне не интересно, кто у вас там снова пропал.

– Не пропал, а нашелся.

– Тем более. Живые меня интересуют еще меньше.

– Я посчитала, что ты должна это знать. Но если хочешь, я не буду говорить.

Тишина.

Вот на хрена, на хрена, спрашивается, ворошить прошлое? Три года – это срок. За три года раны способны зарасти, затянуться новой кожей, лишь во время дождей отзываясь тупой болью. Но только если эти раны не ковырять.

Смолина взглянула в окно. Стоял конец сентября, и ветер прилепил к окну мертвые желтые листья. Снова осень. Снова этот голос. Снова.

Анне хотелось бросить трубку, разбить к чертям этот аппарат, так беспардонно позволяющий любому вторгнуться в ее личное пространство. Но пластырь с раны был уже оторван, и под ним показалась незажившая травма. Главное, соли туда не сыпануть.

– Но только в последний раз. Больше не звони мне. Никогда. А теперь говори.

– Мы нашли Лисинцеву.

Руна 3

Мать тогда по милой дочке,По исчезнувшей девицеГорько, горько зарыдала,Говорит слова такие:«Матери! Вы не качайтеНикогда в теченье жизниВ колыбели ваших дочек,Не воспитывайте деток,Чтоб насильно выдать замуж,Как, бедняжка, я качалаВ колыбели мою дочку.«Калевала»

Цветок был очень красивый. Тоненький стебелек, едва опушенный прозрачными волосками, на котором покачивалась аккуратная чашечка, увенчанная пятью лепестками. Фи-ал-ка. Красивое слово! Маленькая Аня очень любила его повторять и наблюдать за тем, как при произношении язык танцует во рту. «Фи» было похоже на французское приветствие, что-то легкое, как мамин поцелуй. На «ал» язык энергично устремлялся вперед и утыкался в зубы. Завершающее этот балет «ка» говорилось с легким придыханием, как нечто интимное и очень личное.

Ане нравилось слово «фиалка», но еще больше ей нравилось другое название этого цветка – анютины глазки. Словно это был только ее цветок, и больше ничей.

Темно-зеленые листочки выше переходили в более светлый оттенок.

– Как твои глазки, – говорила мама. – Анютины глазки.

Мама называла это умным словом «гетерохромия». Аня же просто знала – глаза у нее необычные, с неравномерным распределением цвета, как у листьев фиалки. В общем – анютины глазки.

– Береги свой цветок! – наставляла мама.

Ее фиалка росла в розовом горшочке, который стоял на окошке.

Аня знала по рассказам бабушки и мамы, что дикие цветы растут в других условиях. Одни в поле, под дождями и ветрами, которые треплют нежные лепестки – того и гляди вырвут с корнем. Другие – в пустыне, без воды и заботы. А какие-то цветы выращивают в специальных местах с единственной целью – быть сорванными.

Аня не хотела, чтобы ее цветок сорвали. Ей хотелось, чтобы он так и остался таким нежным, не знающим града и холодных ветров. Ее личный цветок, который недоступен ни для кого.

* * *

Петрозаводск был небольшим городком, затерянным среди тайги и озер. Тишина, лес, мало людей – все, что нужно человеку, уставшему от большого города. А Анна устала. Устала от бесконечных питерских пробок и толкучки в метро в час пик. Толпа вызывала у нее приступы панической атаки, и последние годы Смолина терпеть не могла метро.

В Петрозаводске было все то, за что Анна так любила Питер, – элегантность архитектуры, музеи, культура, и не было всего того, за что она ненавидела культурную столицу – толп людей и шума. Петрозаводск был ее идеальным городом. Но три года назад она поняла – даже в идеальном месте живет человек. А человек способен на такое, отчего у иного зверя шерсть встанет дыбом.

Боковая стрелка светофора загорелась зеленым, и Анна свернула налево. Влажный асфальт шипел под колесами «Ларгуса». Онежская набережная встретила Смолину моросящим дождем, таким же мерзким, как и ее настроение.

Вообще она любила дождь – в первую очередь потому, что в дождь было меньше людей. Мир становился серым, словно из него стирали все краски, и это устраивало Анну. На фоне этой серости она не выглядела странно. Не нужно делать вид, что ты довольна жизнью, приветливо улыбаться бариста, когда берешь третий за день латте. Прохожие сновали по тротуарам, моча свои брендовые туфли в грязных лужах и матеря обдающих их грязью таксистов. Маски падали, тушь и краски стекали с лиц, обнажая истинный лик. В дождь мир вместе с заполняющими его людьми становился таким, каким был на самом деле, без прикрас, – безликим и однотонным.

Анна остановилась у неприметного кафе, окинула взглядом вывеску «У Армена» и тут же пожалела, что не взяла четвертый кофе.

– Дерьмо.

Мир стал еще серее. Неизвестно, чем руководствовалась Света, назначившая здесь встречу, но вряд ли здесь подавали приличный латте с корицей.

В кафе Светы не было – она, как всегда, опаздывала. Смолина скептически огляделась. Впрочем, внутри было действительно вполне уютно, чисто и светло – по крайней мере куда уютнее, чем на улице. Анна заняла столик в углу, как можно дальше от других посетителей. Статный армянин, широко улыбаясь, всучил ей меню.

Минут через десять появилась виновница торжества – Света вплыла в кафе, закутанная в огромный шарф, принеся с собой свежий запах дождя.

Она была вся такая мягкая, домашняя, со светлыми волосами и белой кожей – полная противоположность Анне. Света заранее видела острые углы и умела сглаживать их еще до того, как стукнешься о них мизинцем. Всегда теплая даже не улыбка – готовность к ней, внимательный взгляд светлых глаз. У Анны тоже внимательный взгляд – но он сканировал незнакомого собеседника, чтобы понять – а не козел ли он? Светины же глаза обещали тепло, уют и понимание. Она была настолько положительная, что даже раздражала Анну.

Света допорхала до столика Смолиной и всем телом подалась навстречу – явно хотела приобнять, но Анна отстранилась.

– Получше ничего не нашлось? – вместо приветствия недовольно бросила Смолина.

– Здесь отличный лагман, попробуй! – улыбнулась Света. – Как ты?

– А тебе не пофиг? – бросила Анна. Света села не напротив, а рядом, словно желая создать более доверительное пространство для разговора.

– Ань, все же помимо координатора я была твоим психологом. И подругой, – она заглянула Смолиной в глаза. – Мне важно твое эмоциональное состояние.

Анна достала сигарету и чиркнула зажигалкой. Над столом повис туман.

– Давно закурила?

– С тех пор как ушел Андрей.

– Муж?

– Не успели расписаться… слава богу.

– Чего расстались?

– А кто выдержит такое депрессивное существо, как я? – горько усмехнулась Анна. – Правда, есть еще версия, что он козел.

– Как дела у Лены?

– Откуда про нее знаешь? – напряглась Анна. Лена появилась в жизни Смолиной четыре месяца назад. Последние три года она не общалась ни с кем из прошлой жизни. Из той, покрытой мокрыми желтыми листьями и осенней мглой.

– Я же психолог, – развела руками Света. – У меня есть знакомые в службе опеки.

– Наводила справки?

– Прости, мне нужно было знать, что с тобой все в порядке.

– А что, похоже, что я в порядке?

– Если честно – нет.

Анна отвернулась к окну. Обсуждать глубоко личное было не к месту и не ко времени. К тому же она понятия не имела, как дела у Лены. Все, что Смолина знала про приемную дочь, – что та была нелюдима и общению со сверстниками предпочитала компьютер, а все свободное время проводила в краеведческом музее или на заброшках. Анне это не нравилось, но Лене было чихать на ее мнение.

– Я как будто брожу в лабиринте… И куда бы я ни пошла – всюду натыкаюсь на одно и то же…

– Машенька?

Анна кивнула, пытаясь сдержать ком в горле.

– Тебе нужно найти своего внутреннего ребенка, – Света легко коснулась ее руки. – Дать ему кислород.

– Поздно, – покачала головой Смолина. – Мой внутренний ребенок давно мертв, завернут в полиэтилен и выброшен в лес.

Света понимающе кивнула.

– Угостить тебя кофе? Помню, в старые времена ты ведрами хлестала латте!

– Подозреваю, что он здесь со вкусом помоев.

– А ты сначала попробуй! Поесть не хочешь?

– Ты меня за этим позвала? – не выдержала Смолина. – Лагман есть и кофе пить?

Света помрачнела.

– Нет. Но не могу же я вот так, с ходу…

– Пластырь с раны лучше отрывать разом. Когда тянешь – больнее.

– Как скажешь, – вздохнула Света.

– Ну?

– Это случилось недалеко от Вилги. Наши выехали на вызов искать заблудившегося дедушку-грибника. А нашли ее.

– Когда?

– Два месяца назад.

– Кто нашел?

– Резнов.

– Уверены, что это она?

– Да. Тело пролежало в лесу три года, там уже скелет. Полиция проверила ДНК.

– Это же километров двадцать от Студеного ручья! Как она могла оказаться так далеко от годовалого малыша?

– Пока вопросов больше, чем ответов, но это еще не всё, – Света замялась.

– Говори.

– Тело было сожжено. У покойной выбиты все зубы.

Анна замолчала. Выбиты зубы…

– Три года… Значит, это не она… Машеньку?

– Не она, Ань.

– Хрень какая-то. Может, ее убили недавно?

– Точную дату назвать нельзя, но все сходятся во мнении, что обеих Лисинцевых убили примерно в одно время.

– И развезли по разным концам города?

Света пожала плечами.

– Что говорит милиция?

– Все как обычно – следствие идет, – сказала Света, а затем понизила голос: – Но знающие люди, связанные с органами, говорят, что дело скоро закроют за недостатком улик.

Анна задумчиво выпустила дым. Знающие люди – это, скорее всего, Резнов, тот, что нашел тело. Мутный тип, но зато имеющий кое-какие связи. Смолина помнила его по совместным поискам. Бывалый поисковик с темным прошлым – говорят, он был активным участником лихих девяностых. Но кем бы он ни был – такую находку врагу не пожелаешь. Анна знала это по себе. Она помимо своей воли представила осенний лес, голые деревья, высохшую траву… и где-то в ее зарослях обугленное тело с выбитыми зубами, которое пролежало там три года.

– Не желаете шашлык?

Анна вздрогнула и подняла голову. Над ними стоял официант.

– У нас лучший в городе!

От мысли о жареном мясе Смолину передернуло.

– Латте есть?

– Сделаем! Кушать что будете?

– Ничего.

Официант скорбно поджал губы и исчез за стойкой.

– Обожженное тело – это мало улик?

– Три года прошло, Ань. Следов не осталось. Они проверяют различные версии и зацепки, но шансов мало. Все-таки тело обгорело, да еще и без зубов.

– Как так можно с человеком?

– Знаешь про число Данбара?

– При чем тут число?

– Считается, что человек способен поддерживать ограниченное количество социальных связей. Антрополог Роберт Данбар выяснил, что в среднем это число равно ста пятидесяти. Те, кто выходит за этот круг, могут не восприниматься как реальные люди.

– И что теперь, всех, кто не входит в полторы сотни – вывозить в лес и сжигать?

Света вздохнула.

– После выпуска из института я работала клиническим психологом в отделе экстренного реагирования МЧС. Мы как-то ехали на вызов – попытка суицида. Ехали, как положено на экстренный, с мигалками, но один умник на джипе решил, что король этой дороги – он. И не пропустил нас на светофоре. Мы стояли с включенной сиреной, упершись ему почти в бампер, а он упрямо отказывался отъехать чуть в сторону, хотя мог. В итоге опоздали всего на пять минут – женщина покончила с собой, убив младенца. Всего пять минут, Ань, цена которых – человеческая жизнь.

– Люди – скоты, – в сердцах произнесла Смолина. – Ты не задумывалась об этом, когда спасала им жизни?

– А ты? Не все такие. Но это объясняет то, с какой легкостью тираны отправляли на казнь людей тысячами. Сталин, Гитлер, Пиночет…

– …а также убийцы, насильники и маньяки.

– Верно.

Они помолчали.

– Есть какие-то зацепки?

– На дереве, около которого найдено тело, был вырезан символ.

Света достала из сумочки небольшой лист бумаги и положила перед Анной. На нем была нарисована угловатая летучая мышь.

– Сначала этому не придали значения. Но такой же знак был найден в том месте, где ты нашла Машеньку.

– И что это значит?

– Понятия не имею. Но есть еще кое-что: у тела Лисинцевой найдены странные предметы – старинный гребешок для расчесывания, треснувшее зеркальце, моток пряжи…

Света выложила перед Анной еще одно фото – на нем были аккуратно разложены предметы.

– Ты же говорила, ее нашли в лесу?

– В этом и странность – зачем ей было тащить это с собой в лес? И почему это не сгорело?

– У тела Машеньки тоже были вещи – плюшевый мишка, деревянная пирамидка и бубенчик. Странный набор.

Официант поставил перед Анной фарфоровую кружку с кофе. По первому взгляду она сразу поняла – молока не долили, да и кофе вряд ли здесь был высшего сорта.

– Почему ты позвонила мне только сейчас?

– Сомневалась… стоит ли ворошить прошлое. Думала, милиция найдет убийцу и уже можно будет позвонить тебе по результатам, но… Похоже, его так и не найдут.

Анна выпустила в потолок густой дым.

– Зло всегда остается безнаказанным? Пропадают дети, умирают люди – и никто никого не находит…

– Ты не виновата в том, что случилось, – сказала Света.

– А кто виноват?

– Бывает так, что никто.

– Нет, Свет. Такого не бывает. Всегда кто-то виноват. Вопрос только в том – кто?

– Милиция ищет, – Света наклонилась к Анне и аккуратно дотронулась до левого запястья. – Главное, помни: ты не виновата.

Не виновата. Ей легко говорить. Ее не было в том лесу. Она не находила маленький грязный сверток…

– Без тебя в AnnaSearch стало пусто. Ты была нашим лучшим поисковиком. И моей подругой.

– Ты меня не знаешь, – покачала головой Анна.

– Ты сама себя не знаешь, – возразила Света и как бы между прочим спросила: – Как поживает Тим?

Анна вскинула на нее глаза и поплотнее запахнула кофту, под которой спрятался плюшевый заяц, словно боясь показать его Свете.

– С ним все хорошо.

– Новых шрамов не прибавилось?

Анна почувствовала, как из низа живота кверху поднимается что-то тяжелое и горячее, словно комок раскаленной ненависти. Она сделала глоток кофе, действительно оказавшегося дерьмовым, нервно затянулась сигаретой, пытаясь погасить порыв, но горячий комок гнева и боли все-таки дошел до горла.

– Какого черта ты это начала! – вырвалось у Смолиной. – К чему этот сеанс психотерапии?

– Нельзя носить в себе. В какой-то момент ты просто не выдержишь… Как тогда, в детстве.

Не зря говорят: не говори другу то, что не должен знать враг. Сейчас Света была для Смолиной и другом, и врагом одновременно. И самое страшное – она знала про Анну даже то, что никому не следовало знать.

– Света, мне тогда было тринадцать!

– Некоторые привычки растут вместе с нами.

– Эта выросла в желание причинить вред кому-то другому.

Повисла тишина.

– А по женской части… изменений нет? – аккуратно спросила Света. – Ты так и не вспомнила?

Смолина покачала головой.

– Я и не пыталась. Врачи причины так и не выяснили.

– Когда разблокируешь воспоминания – возможно, все пройдет само собой.

– Не верю я в это «само собой». Ни во что уже не верю.

– Если ты не готова – дальше не пойдем. Давай остановимся.

– Нет… – Анна покачала головой. – Если я остановлюсь – я сойду с ума. Теперь нужно дойти до конца, каким бы он ни был.

– Что будешь делать?

– Я хочу понять, что произошло той ночью.

В фарфоровой кружке медленно остывал кофе, за окном остывал город, а Анне казалось, что она внутри превратилась в глыбу льда – ни чувств, ни желаний. Хотелось запустить руки внутрь себя, подцепить эту глыбу, вытащить и разбить о стол этой забегаловки на мириады осколков, чтобы они таяли на полу, смешиваясь с осколками фарфора, разлитым дрянным кофе и слезами облегчения. Хотелось снова дышать, чувствовать, любить. Но этому мешал какой-то предмет, и, приглядевшись, Смолина вновь увидела грязный сверток.