Два рубля за небо

На этих словах капитан Домостроев перестал печатать и задумчиво посмотрел на Катю.

– Екатерина Аркадьевна, но вы не станете отрицать, что для среднестатистического гражданина встречаемся мы с вами слишком часто. И то, из-за чего мы встречаемся – события экстраординарные.

– Да понимаю я! – С нотками обреченности выдохнула Катя. – Сама в ужасе от происходящего. Скажите, как это исправить?

– Не знаю, как исправить, – пожал плечами капитан Домостроев и вместе с Катериной посмотрел в распахнутое окно. – Но вы будто носом чувствуете смерть. Кстати, среди умерших не было ни одного криминального случая.

– Получается, я скрашивала людям их последние минуты жизни, – Катя зачем-то протерла телефон влажной салфеткой и, включив его, нашла фотографию. – Смотрите, тот самый папин рисунок, который я недавно отыскала в кладовке.

Катя передала телефон капитану и тот, увеличив изображение, внимательно вгляделся.

Светло-серый фон, будто начинающиеся сумерки. В правом верхнем углу серость постепенно переходит в нежно-голубое небо. Через всю картину легкими блеклыми мазками чуть прорисована лестница. Она поднимается с нижнего левого угла и прямо к небу. По лестнице идет девушка, почти прозрачная, излучающая мягкий, теплый, желтоватый свет. За ней следуют едва различимые тени.

Пару минут Олег Домостроев рассматривал изображение, не в силах оторваться. Картину хотелось разглядывать, хотелось узнать её тайну и историю. Ничего шедеврального, полутона, полунамеки, а цепляло. От рисунка веяло надеждой спокойствием и светлой грустью.

– Это же вы – девушка на картине. Образ угадывается абсолютно точно, – сказал капитан. – И куда вы идете?

– Судя по папиной версии, видимо, на небо. – Катя закрыла изображение и, отложив телефон, продолжила. – Уже говорила, нашла картину случайно. Я видела все папины работы, да он никогда и не скрывал. Рисунки разбрасывались везде. Тётя часто ругалась из-за беспорядка. Иногда папа обсуждал со мной детали и эскизы, даже советовался. Я ничего не понимаю в рисовании, а он советовался. Было приятно, и такое общение делало нас еще ближе. Знаете, секреты объединяют. Поэтому, когда с антресоли свалился картина, о которой папа никогда и ничего не говорил, то я растерялась.

– И как это связано с нашим расследованием? Вы видите взаимосвязь? Я вижу лишь картину. Красивые образы, не спорю, но, как мне кажется, многие художники фантазируют, придумывают свою реальность. Вы очень удачно вписались в фантастический мир отца. Да и не удивительно.

– Может быть, но я ничего, – Катя замотала головой. – Ничего не понимаю. Почему он не показал картину? Почем прятал в кладовке за досками? Что папа хотел этим сказать? Картина выглядит словно зашифрованное послание. Посоветоваться не с кем и спросить некого.

– Некого. Уж я точно не помощник. С вами бы разобраться. Четыре внезапные смерти, и один и тот же свидетель – Екатерина Аркадьевна. Вот загадка! А вы мне ничуть не помогаете, – подытожил капитан Домостроев и решительно перевел разговор в обычное русло. – Екатерина Аркадьевна, давайте все же по теме нашей беседы…

Катя, раздумывая идти в магазин или нет, вышла на улицу. Очередная беседа с капитаном лишила ее долгожданного ощущения счастья. Вот в чем, в чем она провинилась? Почему ей не доверяют? Неужели можно специально натыкаться на трупы? «Носом чует смерть». Так выразился капитан Домостроев. Ничего она не чует и ничего не понимает.

Больше всего угнетало отсутствие друзей, с которыми можно было бы поговорить, излить душу, получить хоть какое-то сочувствие. Два страшных слова «никогда и одиночество» преследовали её.

Катя доплелась до небольшого скверика и присела на скамейку. Ближе к семи вечера жара несколько спала. В тени деревьев сквозил приятный ветерок.

Вначале ждешь лето, желая прогреться до самой маленькой клеточки, напитаться солнцем и теплом, а потом не знаешь, куда от него убежать. Бабушка с тетей в конце апреля всегда переезжали на дачу. Дома становилось необыкновенно тихо. Папа рисовал, разбрасывая эскизы где попало, а Катюша преспокойно читала до двух ночи, не боясь быть застигнутой врасплох. Они вместе варили нехитрые обеды, без всяких нравоучений ели «вредные» бутерброды как попало прибирались и чувствовали полную свободу.

Дача! Господи, я уже год не ездила на дачу! Даже страшно представить, как там всё заросло. При бабушке и тёте их участок считался образцовым. Помидоры вёдрами, картошка мешками, яблоки не успевали перерабатываться, а банки с вареньем и баклажанной икрой консервироваться. Роскошные розы двадцати трех сортов цвели с мая по ноябрь, а чай с чабрецом и мелиссой пился весь год.

После нелепой смерти бабушки с тетей земля без ухода мигом затянулась сорняками и мокрицей, а розы замёрзли в первую же зиму. С деревьев и кустарников опадал никому не нужный урожай, в колоде застоялась вода, в домике с одного края стала подтекать крыша. Дача умирала вслед за своими хозяйками.

Катя посмотрела в телефоне расписание электричек. Если поторопится, то успеет на последний поезд. Только надо заехать домой за ключами. Для магазинов сегодня совершенно нет настроения.

Сказано – сделано. Катя поехала домой. Десять минут, и она на месте. Десть минут, чтобы проверить почту, взять ключи и собрать рюкзак с вещами. Осталось еще пятнадцать доехать до вокзала и электричка на начало девятого вечера в её полном распоряжении.

Девушка бежала домой и ругала себя. Впала в депрессию, не знача чем себя занять и отвлечь, а выход находился совсем рядом.

Пролетев на одном духу четыре этажа, Катюша резко остановилась у входной двери и никак не могла найти в сумке ключи. Вот почему, когда опаздываешь, они всегда теряются? Паспорт, кошелек, салфетки, духи, портмоне, записная книжка, лейкопластыри, карандаш, резинка для волос, расческа, блистер с таблетками валерьянки, пару конфет, а ключей нет. От волнения Катюша вспотела. И зачем ей этот хозяйственный кожаный баул? Давно пора перейти на маленькую элегантную дамскую сумочку. Вот, наконец-то, нашлись ключи. Нет, решено, приедет с дачи и закинет баул в самый дальний угол.

Катюша лихорадочно сунула ключ в верхний замок и только тогда заметила воткнутую в дверь бумажку. Наверное, снова реклама спутникового телевиденья или извещение о проверке счётчиков. Сунула бумажку в карман брюк и, быстро собравшись, поехала на вокзал.

Электричка везла её к забытому счастью, нежным воспоминаниям и неосуществлённым мечтам. К тому, что уже никогда не возвратится и не исполнится. Картинки прошлого, словно россыпь черно-белых фотографий, всплывали перед глазами. Сердце билось спокойно и умиротворенно.

Уже подъезжая к посёлку, Катюша вспомнила о положенной в карман бумажке. Надо выбросить на перроне. Достала, расправила мятую бумагу и прочитала отпечатанный на компьютере текст:

«Верни то, что тебе не принадлежит. Брось в почтовый ящик и тогда избавишься от очень больших проблем. Иначе, огребёшь по полной. Предупреждений больше не будет».

Предупреждение. Сон-предупреждение. Максим с трудом разлепил веки и, успокаиваясь, медленно сел. Мокрая от пота подушка, сбитое одеяло, съехавшая на пол простыня.

Острый, яркий месяц таращился на Максима в открытое окно, явно не понимая в чем дело.

Максим боялся таких снова. Они всегда сбывались. Самое трудное – понять смысл, почувствовать, где таится опасность и как можно помочь.

Сны приходилось расшифровывать, тратя на них подчас слишком много времени и сил, но иного пути не существовало. Предупреждён – значит вооружен. Лучше это делать сразу, немедля, пользуясь ощущениями и чувствами от сна, как маяком. Идти неспешно, раскручивая картинки, словно ленту диафильма, и отметив самые неприятные, тревожащие моменты, отреагировать.

Он долго учился осязать сны, соприкасаться с ними душой. Иногда не выдерживал и останавливался. После маялся, искал веские причины не «прорабатывать» сновидения, стараясь забыть, но незаконченный гештальт, настойчиво требовал завершения.

Выбора нет.

Максим нехотя, тяжело вздыхая, встал с кровати, и придвинул кресло-качалку поближе к окну.

Тихо, птицы не поют, только шумные цикады время от времени пускают ненавязчивые, успокаивающие трели. До рассвета ещё час.

Несмотря на тёплую ночь, укутался в одеяло, удобно сел. Вдох-выдох. Ориентир – яркая звезда на небосклоне. Смотрим на неё. Вдох-выдох. Тепло разливается по телу. Бело-голубое свечение звезды, чуть помигивая, манит, медленно расширяется на всю небесную высь и сливается с землёй. Вдох-выдох. Мыслей нет, голова становится пустой. Где-то на задворках сознания тихой нотой звучит: «Сон». Вдох-выдох. Время сворачивается в тонкую упругую нить. Фаза глубокого погружения. Транс.

Сеансы длились по-разному. Иногда удавалось достигнуть понимания за десять минут, иногда намного больше.

Когда Макс с глубоким вдохом открыл глаза, уже расцвело. Некоторое время напряжённо смотрел на розово-оранжевый горизонт. Реальность постепенно принимала его в свои объятия. Увидел разбросанные по небу редкие, почти прозрачные облака, услышал переливчатое щебетание ранних птах, почувствовал запах росы, смешанный с терпким ароматом начинающих распускаться цветов.

Клеточка за клеточкой просыпалось тело. Уходила тяжесть из рук и ног, хлынул поток мыслей и воспоминаний, захотелось встать, потянуться. Вдох-Выдох. Подъём.

Макс, не торопясь, медленно поднялся и, привстав на цыпочки, с хрустом прогнулся. Затем сел на колени, вытянул руки вперед, чуть пружиня, принял позу ребенка. Минуты через две встал и сразу направился в душ.

Пока варился кофе и жарился омлет с ветчиной, Макс планировал начавшийся день. Знание, пришедшее во время транса, тревожило, требовало незамедлительных действий. Он еле удержался от звонка Льву Натанович. Вначале спокойный завтрак. На сытый желудок дурных мыслей меньше приходит.

С аппетитом поедая яичницу, посмотрел по телевизору последние новости. Какие же страсти в мире творятся. Убийства, войны, предательства, грабежи. К сожалению, так было, есть и будет. Человечество в этом смысле постоянно. Смотришь телевизор и понимаешь – все стабильно плохо.

Хотя существует и другая сторона. Любовь, счастье, рождение детей, красота. Но по телевизору почему-то про такое говорят до обидного мало. Вот и получается мало радостная картина.

Кофе допит, посуда вымыта, со стола убрано. Макс придирчиво осмотрел большую кухню. Стильно, лаконично, удобно. Он ремонтировал и собирал мебель своими руками. Сделал проект, Григорий помог ему с расчётами, мастера на фабрике изготовили «полуфабрикаты». Макс сам уложил на пол плитку и паркет, а после в одиночку смонтировал шкафы. Кухня стала предметом его гордости. Спасибо папе, многому научил.

Макс, в отличие от многих сверстников, мог и кран починить, и обои поклеить, и доску прибить. Его отец, отставной военный, промотавшись двадцать лет по стране, умел создать для семьи пригодный быт. Макс точно знал, что когда-нибудь и он построит свой дом. Большой, теплый, уютный, с настоящей русской печкой, красивыми резными наличниками на окнах, светлыми деревянными полами. Его дом никогда не примет чужих людей, здесь будут жить только самые близкие, любимые. Жена, трое ребятишек, охотничья собака и пара разноцветных кошек. Они станут для него, Макса, смыслом жизни, стимулом просыпаться каждый день, совершать маленькие или великие подвиги. А пока…

Легкие брюки, светлая рубашка с короткими рукавами, тонкие мокасины, любимый одеколон. Одет, обут, готов. Небольшая небрежность в прическе, чуть взлохмаченные темные густые волосы, не повредит. Даже наоборот.

Льву Натанычу он позвонит из машины. Неожиданный поворот непредсказуемых событий. Нужен совет.

Максим сел в машину и сразу включил кондиционер. Набирающее обороты утро обещало очень жаркий день. Жаркий день во всех смыслах.

На часах полвосьмого утра. Припарковавшись около нужного дома, Макс позвонил Льву Натановичу и изложил суть сна. Тот слушал внимательно, не перебивая, а затем ворчливо подытожил:

– Я понял тебя и нисколько не удивлен. Сразу предупреждал – просто не будет. Вот, только, Максимушка, не понимаю, отчего или кого исходит опасность? Одно дело наш наблюдаемый, другое – та возня, что началась вокруг него. Кому безобидный человечек мог помешать? Не логично и неправильно. Теперь на душе уж больно неспокойно. Не люблю я, когда события без моего ведома не в ту сторону развиваются. Ой, не люблю.

– Что предлагаете делать?

– Выбор-то у нас небольшой, – Лев Натанович тяжело по-стариковски вздыхал. – Сходи, пока, проверь что да как. Прочувствуй обстановку. Соседей, если встретишь, расспроси. Бабулькам на лавочке в доверие вотрись. Они лучшие доносчики. И надо бы организовать встречу, знакомство. Тянут некуда. Да и процесс тогда будет легче контролировать. Ты уж не пускай дело на самотёк.

– Понял я, понял. – Максим отыскал глазами окна квартиры. – Пошел на разведку. Перезвоню.

– Хорошо. И, Максимушка, позабыл сказать, вечером, возможно, ты понадобишься. Редкий шанс выпадает, не хочется упускать.

– Ладно.

Словоохотливых бабулек на лавочке не наблюдалось. Подъезд, как назло, оказался закрыт на замок. Макс помялся в нерешительности и присел на лавочку. Торопиться особо некуда. На работе его ждут не раньше десяти, основные встречи и переговоры после часу дня.

Сидя на лавочке, в тени старых разросшихся густых кустов сирени и акаций, Макс расслабился. Вспоминал детство, бабушкины пирожки, которые передавала ему летом через открытое окно. Она жила на первом этаже почти такой же «сталинки», где все знали друг друга с рождения. Макс угощал пирожками с картошкой и грибами дворовых друзей и, наскоро перекусив, они бежали дальше «по району».

Дверь подъезда неожиданно со скрипом широко распахнулась и Макс, вздрогнув, вернулся в настоящее. Мимо пронесся взлохмаченный рыжеволосый мальчишка. Макс подскочил и успел войти.

В подъезде пахло пылью, кофе и жаренным луком. Так, теперь на шестой этаж и лучше пешком. Лифты в старых домах не отличаются надёжностью. Квартира номер шестнадцать. Прислушался. Тихо. На всякий случай легонько толкнул солидную, тёмную дубовую, много раз крашеную, с тремя замками дверь. Заперта, естественно. Огляделся. Никого. Хотя, может в глазок кто подглядывает? А, пусть.

Макс оперся спиной на дверь и, медленно выдыхая, прикрыл глаза. Ему надо всего несколько минут. Если помешают и, застигнут врасплох, то всегда можно сказать, мол, стало дурно, голова закружилась. Приличный молодой мужчина почувствовал себя плохо в жаркое летнее утро. Вполне правдоподобно. Всего несколько минут тишины.

Вдох-выдох. Макс быстро погрузился в транс и стал «сканировать» квартиру. Вначале темнота, плотная, тягучая и живая, со своими правилами и законами. Она многих не устраивает, раздражает и принять её, подчас, совсем невозможно. «Есть черное, есть белое, а остальное от лукавого». Работа с темнотой не означат переход на её сторону. Просто иная точка зрения достойная уважения и внимания.

Макс не боялся темноты. Он любил с ней работать, находя ответы на многие вопросы, невидимые при дневном свете. Вдох-выдох. Темнота квартиры пронизана тоской, одиночеством, болью потерь, запахом прелых листьев со шлейфом несбывшихся надежд. Осень в ожидании зимы. Неуютно, но терпимо. Лишь по самой кромке темноты, в секунде от робкого, чуть дрожащего света, до Макса донеслось легкое дуновение радости.

Так, чем еще богато пространство? Пощупаем другой уровень. Волны ощущений набегали одна на другую. Все, в принципе, как и ожидалось.

Макс не торопился, тщательно анализируя и запоминая детали. Потом они очень помогут. А может, даже, спасут жизнь.

Ровно, спокойно. Вдох-выдох.

И неожиданно больно, словно острой спицей в сердце, укол ненависти и злобы. Чужая энергетика в доме, чужая и грязная. Коротко, недолго здесь присутствовали, но наследили знатно. Сразу всплыл вопрос из ночного сна – «по каким причинам, зачем?». Макс никак не мог разобрать, в чем проблема, но было ясно, опасность присутствует реальная.

Тряхнув с себя остатки транса, он открыл глаза и тут же их закрыл. Неужели еще не проснулся? Вдох-выдох. Да нет же! Он – отдельно, квартира – отдельно. Вдох-выдох. Снова открыл глаза. Картина не изменилась.

Напротив Макса стоял домовой в женском обличии. Но домовых не бывает! А этот есть!

Ростом не больше метра пятидесяти, воздушные светлые кудряшки под белой вязаной крючком, детской панамки. Ярко-зеленые, почти кошачьи глаза на нарумяненном старушечьем лице, большие разноцветные пластиковые кольца-обручи в ушах, длинный широкий ярко-желтый льняной сарафан с надетой поверх него старомодной голубой гипюровой накидкой и парусиновыми тапками на ногах.

Видение быстро моргнуло и веселым звонким голосом спросило:

– Поплохело, милок?

Макс растерянно кивнул.

– А я смотрю, стоишь аж зеленый весь и дышишь еле-еле.

Макс зачем-то снова кивнул.

– Я Матильда Аристарховна из двадцатой квартиры. Вот с Додочкой возвращались с прогулки и на тебя наткнулись, сердешного. Хотели уж «Скорую помощь» вызывать, да ты очухался.

Макс медленно наклонил голову и столкнулся взглядом с красивой пепельно-серой кошкой, почти с такими же яркими, как у хозяйки, глазами. Додочка, пристегнутая на розовую шлевку, грациозно потянулась и, нежно мяукнув, потерлась о ноги Матильды Аристарховны.

– Конечно, Додочка, – заговорила с кошкой старушка. – Обязательно напоим его крепким чаем с вареньем.

Кошка опять мяукнула.

– Ну как же без хлебушка с маслом, – Матильда Аристарховна продолжала односторонний диалог. – Обязательно и хлебушек, и масло, и наша с тобой любимая красная рыбка. Вишь, ему сердешному плохо стало. Давление упало и ещё чего приключилось. Надо помочь.

– Матильда Аристарховна, Додочка, – Макс чуть наклонился к старушке и отдельно кивнул кошке. – Спасибо за участие, но со мной всё нормально.

– Ага, сейчас нормально, а через пять минут в обморок хлопнешься, – не согласилась Матильда Аристарховна. – Айда ко мне. Вы, молодые, нынче хлипкие, никудышние. Посидишь минут двадцать, отдышишься, чаю напьёшься, давленице померим, и ступай себе с Богом. Додочка, приглашай гостя. Я прямо над этой квартирой живу. Недалеко идти.

Кошка, посмотрев на хозяйку, близко подошла к Максу и громко мяукнула.

– Ну, если вы вдвоем уговариваете! – Сдался Макс и пошел за Матильдой Аристарховной. Уж больно интересно посмотреть на квартиру домового в женском обличии.

Большая очень светлая квартира с высокими потолками и огромным количеством картин, развешанных поверх выцветших обоев, настежь открытые окна со старомодным хлопковым тюлем, потертые шерстяные ковры на темном паркетном полу, красивые, но пыльные хрустящие люстры, запах краски вперемешку с ароматом ванили и сладостью каких-то старинных духов.

Кошка носом толкнула Макса вглубь квартиры, и он подчинился. Пройдя чуть вперёд, оказался в зале. Матильда Аристарховна весело хлопотала у круглого стола под цветастой скатертью, уже переобувшись в смешные ярко-красные тапки с загнутыми к верху носами. Легкие воздушные волосы без панамки разметались во все стороны и светились нимбом в лучах летнего солнца.

– Додочка, покажи гостю, где умыться, – Матильда Аристарховна доставала из массивного темно-коричневого буфета вазочки с вареньем и печеньем.

Пока, сопровождаемый кошкой Макс сходил вымыть руки, старушка подсуетилась и радостно предложила гостю обещанное масло в фарфоровой масленке, нарезанную и разложенную в хаотичном порядке толстыми кусочками красную рыбку, и мягкий, видимо утрешний, вкусно пахнущий батон.

– Да ты садись, милый, садись. – Матильда Аристарховна указала на венский стул с яркой подушкой на сидении. – У нас по-простому. Нам с Додочкой неохота церемонии разводить. Бери хлебушек, масло и айда вперед!

Додочка запрыгнула на стул рядом с Максом и терпеливо подождала, пока Матильда Аристарховна положила ей на блюдечко несколько кусочков рыбки.

– Она у вас соленую рыбу ест? – удивился Макс и намазал себе бутерброд.

– Она у нас ест всё, – сказала Матильда Аристарховна и налила из расписного заварочного чайника в большую ярко-голубую чашку очень крепкий чай. – Знатно получилось. Мне знакомые художники завсегда к новому году из Китая по нескольку пачек привозят в подарок. У нас такой не достать.

– А вы художница, наверное? Это ваши картины? – Макс с аппетитом уплетал бутерброд с рыбой. Будто дома и не завтракал вовсе. Вымотало его сегодняшнее утро. Но самое обидное, вопросов меньше не стало.

– Картины мои. Давношние. Я в художественной школе срок лет преподавала. Муж у меня физиком был. В научном институте работал. Жили хорошо. Нескучно. Где поссоримся, где помиримся. Десять лет назад умер. Я затосковала, жуть. Тогда-то Додочку на улице и подобрала котеночком. Сидела она, милая, в песочнице и громко мяукала.

– А картины уже не пишите?

– Отчего же. Постоянно. Вокруг не мир, а сплошное вдохновение. Только свежих картин и нет здесь совсем. Раскуплены.

– Раскуплены?

– Ага, – Матильда Аристарховна радостно закивала. – У меня сынок Аркашка в Англии живет. Как уехал по обмену студентами, там и остался. Какими-то инвестициями и новшествами в науке занимается. Аркаша однокурсникам бывшим как-то фотографии моих картин показал. Двое из них сразу картины прикупили. Один для мамы в подарок на день рождения, а другой дяде на серебряную свадьбу. Дядя оказался владельцем картинной галереи. Вот от него мне первое предложение и поступило. А там уже покатилось.

– Здорово! – Искренне восхитился Макс.

– Сидела себе, сидела, а в шестьдесят лет выстрелила. Вот теперь зарабатываю нам с Додочкой на хлеб с маслом, в прямом смысле. Хочешь, последнюю работу покажу? Она, правда, не закончена, – Матильда Аристарховна бодро выскочила из-за стола и почти силком повела Макса в соседнюю комнату, на ходу поясняя. – Неделю назад осенило. Выглянула в окно после дождя и поняла, что именно хочу рисовать.

Матильда Аристарховна сняла с мольберта белое полотно, и Макс увидел на сине-зелено-голубом фоне слепящее, объемное желтое, распластанное во все стороны, солнце.

– Ух, ты! – восхитился Макс.

– Самой нравится, – Матильда Карловна любовно погладила картину. – Но надо доделать. Жаль, умер мой друг, сосед. Ему бы первому показала. Уж он завсегда подсказывал по делу.

– А почему умер? – Макс понял, что бабушек на улице можно не дожидаться. Драгоценный кладезь информации стоит рядом с ним. – И я бы ещё с удовольствием выпил вашего чудесного китайского чаю.

– О, пожалуйста. – Матильда Аристарховна повела гостя обратно в зал.

На сцене большого зала областной филармонии играл оркестр. Явление для летнего сезона необычное. Но в преддверии Дня Города оркестру пришлось репетировать.

Коллектив никак не мог собраться и сыграть ровно. То виолончели сбивались, то скрипки вылезали чуть не на пол такта. Главный дирижер в длинных джинсовых шортах, яркой оранжевой футболке и разношенных сандалиях, громко ругаясь, нервно скакал по сцене:

– Кошмар! Бардак! Совершенно, категорически невозможно! Соберитесь! Мы играли этот чёртов «Голубой Дунай» уже три тысячи раз! И никогда, повторяю, никогда не было так отвратительно! – Дирижер на секунду остановился передохнуть, нервно тряхнул торчащими во все стороны редкими седыми волосам, которые перед концертом обычно гладко зачесывал в куцый хвостик. – Скрипки спят, флейта пищит, контрабасы гундят, даже рояль через раз попадает в ноты! Совсем потеряли мастерство? Что вы делали в отпуске? Чем вы там занимались?

– А мы и сейчас еще в отпуске! – громко пробубнил «контрабас». – В заслуженном, честно заработанном отпуске.

– Заслуженном? Заработанном? – Почти взвизгнул дирижёр. – Да вы такого сейчас наиграли в третьей цифре! Вас снова в музыкальную школу надо отправлять учиться, а не выпускать на большую сцену! Позор!

«Скрипки» зашипели на «контрабаса» решившегося перечить дирижеру. Они торопились домой, а репетиция и так затягивалась. У всех семьи, дети и консервирование огурцов с помидорами. Контрабас послушно замолчал, но обиженно отвернулся от коллектива.

– Работаем! – Грозно прорычал дирижёр и со всего размаха хлопнул палочкой по пюпитру. – С первой цифры!

Коллектив тяжело вздохнул и нескладно начал. Дирижер показал кулак.

– С первой цифры! Раз, два, три!

Лишь один человек в зале совершенно спокойно наблюдал за репетицией. Меценат и большой друг мэра города Новопольцев Сергей Иванович. Он обожал Штрауса и на свои корпоративные мероприятия обязательно приглашал часть оркестра, чтобы насладиться волшебной музыкой.

Пухленький, гладенький, сбитенький, в уютном блекло-голубом летнем костюме, мягких кожаных светлых туфлях, с аккуратно зачесанными коротко подстриженными светлыми волосами. Сергей Иванович сразу располагал к себе. Мецената часто приглашали на открытие важных знаковых мероприятий, он охотно давал интервью журналистам, по нескольку раз в год спонсировал праздники для детей и подростков, приезжал в больницы, школы, музеи, даря многочисленные подарки.