Мир сошёл с ума. Опять?! – 1

Игорь Сотников

Мир сошёл с ума. Опять?! – 1

Тезис: Кто есть человек без веры – никто.

Антитезис: Человек не без своих заблуждений.

Предикат современной истории становления мира новой изящности и пролонгации своей правопреемственности во всём быть правым.

В начале было определяющее этот мир слово, и вот оно:

«Уважаемые дамы и господа! Дорогие гомосексуалисты, лесбиянки, андрогины, бигендеры, женщины, стремящиеся к мужскому, мужчины, стремящиеся к женскому, представители пола, допускающего несколько вариантов, гендерквиры, межполовые!

Уважаемые ни мужчины, ни женщины, асексуалы, отрицающие систему двух полов, пансексуалы, сверхуважаемые сверхличности, интермужчины, интерженщины, интерполовые, интерсексуалы! Дорогие представители четвёртого пола! Дорогие женщины, имеющие хромосомы Х и Y! Дорогие трансвеститы, трансгендеры, представители нулевого пола! И, конечно же, моё тёплое приветствие всем остальным полам!».

Если вы не обнаружили себя в этом списке, то тут что поделаешь, вам и только вам с таким собой маловразумительным жить.

Часть первая. Правда Прасковьи

Глава 1

Положение первое – дойти до ручки (и лучше до посольской).

«Русскими не рождаются, как правило, ими становятся… кажется… и притом всё сильней», – хоть и сбивчиво и со знаковым дополнением через пробел, чего только не скажешь в своё оправдание на заданный вопрос в консульстве, в том самом кабинете, этого, уж нет больше сил обивать пороги до чего же многострадального и выстраданного столь долгим ожиданием требований своего сердца здания, являющимся последним лучиком надежды, дорогой в сказочный Асгард для свободолюбивого гражданина мира была бы его воля, а пока есть только данность и неволя, всегда в душе испытывающего тягу к космополитизму, изнывающего под тяжким бременем внешних не свобод и тирании режима автократии гражданину в душе без гражданства и паспортных дорог.

И вот после стольких перенесённых на ногах тягот и невзгод при сборе документов, фиксирующих и закрепляющих твой статус человека с большими надеждами и видами на другого рода будущее и собственного жительства, – а вот где, то, конечно, хотелось бы сразу жить достойно и с уважением к себе, но по причине своей не дурости и здравого понимания того, что такую достойную жизнь требуется заслужить, то будьте так любезны предложить на рассмотрение все имеющиеся у вас варианты, и надеюсь без общего пользования одним апартаментом, – а также убеждения всех вокруг и себя в первую очередь, что вам со мной не по пути и нам лучше в одном географическом пространстве не жить, вы, человек самых передовых взглядов и оттого вы всех тут переросли и не переносите, и все и местные условия просто недотягивают до ваших потребностей, наконец-то, оказываетесь в том самом кабинете, где вот такие судьбоносные вопросы и решаются.

И вы, определённо новый Прометей или кто похлеще, к примеру, как есть Андрос Парамонович Собакин, не последний человек среди вообще людей и чуть ли не первый из знакомых ему людей, кто, наглотавшись по горло всех этих не свобод, которыми, – плюс уголовным кодексом и преследованием по политическим причинам, и нечё слушать прокурора, всегда имеющего отрицательную точку зрения на преследуемого по выдуманному делу и по закону законопослушного гражданина, – давит прогрессивную мысль всякого предпринимателя, к числу которых относил себя и Андрос Парамонович Собакин, также сукин сын в среде людей его хорошо знающих и оттого стороной его обходящих, поставив ребром перед собой вопрос: «Быть мне или не быть выездным?!», прямиков направился искать ответ на этот вопрос в одно из консульств своего не всегда родного города. Коих, между тем, не так уж и мало. И уже один выбор стольких мест, куда можно сбежа… отправиться для ознакомления с местной архитектурой, культурой и нравами, вызывает гордость за те страны, которые приютили у себя просвещение и цивилизацию. Коих нет отродясь здесь, откуда Андрос Парамонович Собакин собирается насколько можно быстрее свинтить и эмигрировать.

Ну а спросите, зачем там, в мире просвещения и цивилизации, нужен такой человек, как этот Андрос Парамонович Собакин, кто поди что даже не приучен быть цивилизационным человеком, кто не вилкой ест котлеты и бифштекс, и ржёт как конь во время обеда, рассказывая похабные анекдоты во всё горло и сам над ними при этом вовсю усмехаясь, – и вообще он никак не воспитан, и чего тогда он, собственно, хочет и добивается, – то ответ на этот и следующий вопрос легче, чем вам кажется.

– Хочу значит, быть вашим сукиным сыном. И всё тут. – Без всякой подробной детализации собой сказанного, но с намёком и не весть бог на что и кого, вот как расшифровывает эти свои запросы на уважаемую и беспечную жизнь Андрос Парамонович Собакин.

Так вот, – ещё раз приходиться повториться, – этот человек самого просвещённого хотя бы насчёт себя сознания, преодолев и последний вставший перед ним препон в виде того, как у него глаза разбегались, глядя на такое количество различных консульств, каждое из которых несёт в себе свои удивительные предложения, – хотите как сыр в масле кататься, попивая молоко на альпийских лугах, то прошу вас к нам, в Швейцарию, хотите более экстремального отдыха от своих бытовых проблем, которые вы в раз пересмотрите оказавшись один на один с тем народом, кто сам себя создал, то вам в страну Великанию, а если хотите открыть глаза людей на авторитарные режимы некоторых деспотично правящих лидеров, то вам в страну Открытию, где стоит вой до небес в режиме нон-стоп и всё потому, что каждое мгновение происходит какое-нибудь открытие и с завидным постоянством с нарушением прав людей на своё волеизъявление, – благодаря своему упорству и желанию жить хорошо и качественно, плюс слава всевышнему и собственному я, наконец-то, оказывается в нужном кабинете, само собой в нужное время, записанное на талоне приёма.

И вот тут-то Андроса Собакина, кого казалось ещё вчера, ничего на своём пути не остановит, перехватывает удивительный для него мандраж и он начинает путаться в ответах и показаниях (это всегда с ним случается при перекрёстных допросах, вот он и тычет своим грязным пальцем в кого попало), выставляя себя полностью не готовым к плодам цивилизации, а вот быть плодом не просвещения и всяким мутором (это из его гоп-лексикона словечко), всецело связанным с ходом речи и уходом мысли лапотника, то это запросто и сколько угодно.

А мисс Брунгильда, как всецело звали работника и работницу в одном лице этого консульства, в чьи задачи входит рассмотреть претендента на получения визы, то есть разрешения влиться в их сообщество и быть одним целым с народом бедного Йорика, с кем судьба так категорично и в чём-то цинично обошлась, не просто так на это место чуть ли не привратника в рай посажена. И она обладает всеми качествами такого человека, который насквозь вас с первого взгляда видит, – даже не сомневайтесь, вижу всё до и после едино, и притом без одежды, – и на основании этого делает всегда правильные выводы, раз они отвечают безопасности представляемой ею страны. Где, конечно, не так много Педр и диких обезьян, что само по себе уже волнует, но и в представленной ею стране не всё так однозначно с большим перманентным постоянством. Там всегда есть место формуле любви и всё такое в этом тумане абстрактности и мыслей.

И вот эта Брунгильда, дама в правильном соотношении деспотичная и непримиримая с любым видом отождествления регионального иммунитета, ещё называемым национальным колоритом и местным менталитетом, с самого порога появления на нём Собакина просекла, что этот человек при всём своём стремлении быть ближе к цивилизации, однозначно заражён вирусом своей народности, ущемлён и ущербен во всём. Которую (эту самую народность) как бы ты не отрицал в себе, изгоняя любое напоминание об этом в своём выражении человека, из этого мало что подходящего получается, и Собакин как был недоросль европейского права, то так и остался вот таким недоразвитым, дремучим человеком. И пусти его Брунгильда туда, куда он просится, – надеюсь, что не в туалет, уж шибко вымученно он выглядит, – да ещё и без визы, так он, падла, так всё там так засрё…то есть замусорит своим естественным и первым правом на свободы и волеизъявление, что век от этой гадости не отмыться.

В общем, глаз да глаз намётанный нужен в сторону Собакина, только с виду такого паиньки и всё понимающего человека, тогда как всё это в нём есть прикрытие самых отчаянных и далеко не цивилизационных качеств души и сердца. Кто в момент все ваши жизненные устои опровергнет вверх дном и ноги на стол закинет, стоит только его пустить к себе.

Ну а так как у Брунгильды глаз намётанный на всяких негодяев и подлецов, инсценирующих себя людьми более чем ответственных, достойных и передовых взглядов, – она их не только столько на своём веку повидала, но и с парочкой такой ушлой консистенции людей жила очень рядом, буквально в близких отношениях, – то она сразу примечает за этим чьим-то падежом его предприимчивость в плане их консульства обмана. Как минимум, его не кровь своих неизвестных предков туда зовёт, и точно не жажда мести за убиенного на чужбине принца Датского, нить к убийцам которого тянется как раз в ваше королевство (за отчизну обидно). Да и политическим беженцем нечего так неумело прикидываться, придумай для начала те взгляды, за которые тебя преследуют и жизни дома не дают. А вот что? То тут так и попахивает меркантильным интересом к своей жизни на чужбине, со своим технологическим укладом, в раз все эти неустроенности и компенсирующий.

И Брунгильда, составив для себя автопортрет этого жулика и шарлатана, с таким самозабвенным упорством набивающимся и к ней в том числе в согражданство, – после этого акта, мы нисколько не сможете ссылаться на вовлечённость моих меркантильных интересов в дело обстряпывания нашей свадьбы, наш брак не есть фикция, а он настоящий, – что не стала растягивать время приёма и распознавания этого претендента на визу недостойным этой визы, задаваясь мало значащими вопросами прикормки более крупной рыбы в голове Собакина, – и что же ты за сукин сын такой, Собакин? – а она, как только насладилась видами его удручения и посредственности поведения на краешке своего стула, куда ему было указано присесть и быть вообще ни и в чём уверенным, то сразу и задалась вопросами его семейственности. И так ловко и многогранно, что Андрос Собакин не сразу и сообразил, к чему подводят данные им ответы на эти скользкие вопросы Брунгильды.

И вот так звучал первый вопрос Брунгильды, дамы настолько железобетонной, непробиваемой на чувства и неприступной к стороннему свету, что даже господин Собакин у себя дома, а здесь этот вопрос как раз и решается, при всей своей способности принимать мир таким какой он есть (и это не приспособленчество и уж тем более не хамелеонство, если значение второго утверждения он не знает, а адаптация человека к внешним обстоятельствам, которое скверные и завистливые люди выдают за приспособленчество, есть его жизненный рефлекс), не смог в её сторону увлечься, пребывая в холодном остатке. – О чём говорит ваше семейное древо?

И первой реакцией Собакина на этот вопрос Брунгильды было его охренеть. Как во внутреннем словосочетании со слюнями, так и во внешнем, прикуской зубами воздуха и языка. А вот дальше нужно подумать и притом очень скоро, чтобы не быть выявленным шпионом или ещё хуже, человеком с неприемлемыми для данной страны пребывания установками на реальность. Где нет места всему новому и прогрессивным взглядам, а там присутствуют одни лишь традиции и другая подобная скукота, не делающая жизнь разнообразней и вкусней.

К тому же господин Собакин у себя, а здесь как придётся присесть и в своё ли место, знать не знает особо о таких фамильных реляциях на свою исключительность и значительность для существующего общества. – Мои предки уже были столпами общества, бывало итак, что они подавали зубило самому императору Петру, когда твои недалёкие и точно не умные предки, пережитки других племён, ещё на языке мамонтов земли осваивали. – Вот такую контрибуцию всегда Собакин мог потребовать от тех, кто с его семейным древом не собирался считаться, и если о нём было и Собакину что-то известно. А так как он из себя больше, чем требуется и ему надо для собственной выживаемости не надо не строит, то ему ничего о таких игр разума, подверженного тщеславию не знает. Впрочем, он и говорить об этом не собирается Брунгильде, действующей по одной и той же схеме – при достижении им определённого количества отрицательных ответов, на его счёт принимается отрицательное решение.

– На хрена спрашиваю вас, нам нужна такая отрицающая всё и вся отрицательная, и не побоюсь этого категорически-утвердительного слова, негативная личность? – перекривиться весь в себе, как после укуса напрямую лимона (думал груша, а вон как иногда, при большой спешке получается), председатель распределительной комиссии, если честно, то весь в себе унылый тип и одно отрицание. И захоти Собакин его оспорить, указав ему на все эти качества своего я, – на себя посмотри, паскуда, – то у председателя комиссии в момент нашлись бы контраргументы, безусловно оправдывающие им принятые решения.

– Ничего не имею против этого вашего мне пожелания скорее сдохнуть. – Начинает председатель, падла, по-своему интерпретировать и изворачивать сказанное по существу вопроса Собакиным. – Что между тем не решит в положительную сторону ваше бегство от самого себя, – продолжает извращать сказанное Собакиным председатель комиссии, однозначно бывший функционер партийного аппарата, – ведь таким образом не будет решена главная причина вашего недопуска в наши благословенные места, чуть ли не райские кущи для всякого колонизатора и эксплуататора разума и ума. А вы что уже себе тут придумали? – усмехнётся председатель комиссии, как сейчас выясняется, то ещё и бывший кэвээнщик, которых, как все знают, бывших не бывает.

Потратив совсем небольшое время на эту свою шутливость, бывший функционер, как, впрочем, и сейчашний, озвучивает ту самую причину из причин, которая не даёт и шанса Собакину получить визу.

– Раз наш мир, куда вы так стремитесь попасть, полон людей серой и унылой конституции, то какого хрена, Собакин, нам к себе пускать ещё одного такого. Нет уж увольте, Боливар не выдержит двоих. – А вот к чему всё это сказал председатель комиссии, всё так намешав, то кто его знает, кроме тех людей, кто находится с ним в одной зоне ответственности, что-то даёт понять Собакину, то по одному уголовному кодексу.

А Андросу Собакину, итак уже на такие огромные жертвы пошедшему, чтобы выглядеть в лице представителей просвещённых народов, в данном случае Брунгильды, своим в доску, – он сдвинул акценты своего прежнего имени в сторону своей европизации, назвавшись Андросом, каким-то прямо заскучным, тогда как прежде, до его посещения ЗАГСа, его звали очень звучно и традиционно по местным меркам, Андроном, – начинает уже невтерпёж слушать и слышать в свой адрес вот такие значит придирки и наглости, за которые он в каком другом месте, давно бы дал по шеям тому функционеру, а Брунгильду бы он оттаскал за косы.

Хотя с Брунгильдой так бы не вышло, она, что за продуманная стерва одного политического явно движения за свободу женского пола от всякого рода обязательств перед своей женской природой, остриглась специально так коротко, чтобы вот такие как Андрос Собакин, люди традиционных взглядов на женскую сущность и личность, не попытались провести в её сторону доказательства своей мужественности и не принялись её тыкать носом и таскать за косу в сторону домостроя.

В общем, Андрос Собакин весь в себе закипел и еле сдерживаясь от того, чтобы схватить лежащий перед ним на столе степлер и им закрепить на лице Брунгильды все те тезисы, которые ему сейчас пришли в голову по следам этой беседы, начал внутренне нервничать и беситься.

– Я вот всю, бл*ь, жизнь к этому шёл и стремился, а когда пришёл, то тут вон какая бюрократическая встреча! Мне, суки, нисколько не рады! Да вы кто на хрен такие, чтобы вставать, не просто на пути колеса истории, движущими винтиками которой являемся именно мы, люди передовых, предпринимательских взглядов на прогрессивную мысль, а на пути основополагающих законов движения природы и его капитализации. Которая всегда и сейчас говорит о том, что крупные капиталы ищут для себя спокойную гавань. Вот и я, соль земли и природной капитализации, вместе с ними перетекаю туда, где мне спокойней и комфортней. Ну а то, что я выгляжу сейчас не так соответственно своей капитализации, и даже несколько демонстративно нище, как дрянь бедно, паскудно и прибедняющееся, то это мой такой походный наряд. И то, что я от нервного теребления уже дорвал в кармане не снятого до сих пор пальто дырку, этот крайний для меня инструмент благосостояния всякого побирушки, у которого всё состояние уходит сквозь пальцы, то сами понимаете, место это для меня незнакомое и я должен проявлять осторожность к тому, что не доказало мне, что ему можно доверять.

И вот на этом месте растерянности и перевозбуждения Андроса, его подлавливает до чего же психологически натасканная Брунгильда (знает гадина, когда смутить будущего репатрианта провокационным вопросом), задав очередной по её списку вопрос. – Озвучьте, пожалуйста, цель вашего приезда в нашу благословенную страну.

И у Андроса прямо нет слов, кроме одних пакостных и не при дамах о них можно говорить, на такое её демонстративное выпячивание перед всеми другими своей страны проживания, называя её так эпично. Да если, бл*ь, она хотела бы знать, – а знать она точно не хочет, – то хуже её страны проживания для проживания и не найти. Разве что только в аду. Ну а то, что он в этой стране хочет проживать, то это всё от безысходности. Либо в ад (туда всегда успеется и там всегда ждут даже без визы), либо в эту промозглую страну, где все её жители живут с таким наплевательским ко всем отношением, – а что поделать, когда среда обитания определяет твой конструктивизм и быт внутреннего сгорания и состояния, – что все вокруг себя чувствуют так эгоцентрично и внутренне устремлённо.

И что больше всего бесит Андроса, так это вот такая подача Брунгильдой этого своего предложения. Мол, пожалуйста мне всё это скажите, а не скажите, то мы не будем считать наше дальнейшее общение перспективным. Вербуют гады не иначе. И Андрос уже начинает понимать, через какие препятствия и деформации личности ему придётся пройти, чтобы стать своим для всех этих снобов, если по сути говорить, а так-то при публичном употреблении их явственности, то независимых, с суверенной конституцией личностей.

– Вот как только вы без сложных умственных завихрений и проблематик морального толка, на мой вопрос: «Как нынче погода? Пасмурна или как-то иначе благоприятствует нашему нахождению на природе?», сразу дадите следующий ответ: «Я бы не сказал, что туманно, а на улице закономерно местным природным обстоятельствам отбалансировано», то тогда я могу сказать ответственно и в чём-то безусловно, что вы, наконец-то, влились в семью просвещённых местным законодательством народов. – Поставит вот такое условие принятия себе в страну эта служащая не одного только посольства, но и однозначно спецслужб, которые из государственных интересов должны выявлять среди потенциальных кандидатов на получение визы в свою страну, людей неблагонадёжных, склонных к беспорядкам ума и с наличием в себе качеств и интереса быть, скажем так, всему миру полезным. И если ты за мир во всём мире, то для вас все двери посольств открыты, и вы можете с закрытыми глазами пальцем ткнуть в любую их сторону и вас там всегда с открытым сердцем встретят.

Но, видимо, Андрос Собакин слишком закоренел в своём воспитании в недоверии капиталистической системе ценностей, которая определяет и систематизирует жизнь во всех тех государствах, которые находятся за чертой пределов мечтаний всякого быдла и немного вашего воображения, которое всегда плодит столько всяких преимуществ в странах находящихся под визовым запретом, что он со своей стороны не шибко широко открывает двери своего сердца и разума, и не всё под чистую рассказывает этому работнику визовой службы, Брунгильде. Где её вопросы к нему служат только для одной благочинной цели – выявить в нём его недостатки и в зависимости от запущенности его болезни, назначить лечение. И если болезнь культуры народничества не сильно в вас проникла, то вас под наблюдением специалистов впустят на лечение, если же всё в вас так запущенно, что вашу ментальность никаким средствами не выбить, сколько не предлагай материального обеспечения (здесь только так лечат), то лучше вас оставить там, где вы были, а иначе вы тут всех завирусите.

Ну и Андрос само собой Собакин, на её вопрос: «Цель вашего приезда или может переезда?», как думал, так и говорит честно-честно. Хочу, мол, влиться в семью просвещённых народов. И при этом как бы намекает, что если вы, падлы, меня туды не возьмёте, то я вам покажу такую кузькину мать, что вам будет лучше сдохнуть. В общем, не вынуждайте меня морду тут всем вам бить, заявляя истерично о двойных стандартах, которые вы применяете лишь к тем людям, кто рылом своим не вышел.

Чего будет недостаточно, как это видит по малоприятному лицу Брунгильды Андрон, и что уж тут пытаться выдать из себя того, кто ты не есть, заявляя, что Брунгильда не в моём вкусе, тогда как она вообще ни в чьём вкусе по своему определению страшилы и умнейшего создания, как компенсации за эту её тупорылость только по мнению Андроса Собакина, ещё только познающего арифметику тех двойных стандартов, по которым живёт сообщество близких к Брунгильде сограждан, в число которых и он намерен заехать. И если его вот такие намерения крепки, то ему уже прямо сейчас нужно сильно крепиться и учиться, называя вещи не так на прямую и своими именами, а наименовывать их ассоциированными тождествами.

И не особо в красоте или хотя бы пригожести своего внешнего вида выделяющаяся Брунгильда, чьё имя уже много чего нелестного в её адрес стоит, ни под каким видом, предлогом и в состоянии даже душевного полумрака, ещё называемого на родине Андроса с перепоя, не должна таким узколобым образом определяться. И если уж у Андроса, неожиданно для всех вокруг людей оказавшегося с перепоя, но только по евоному, а так-то он находился в глубоком насчёт себя и всех вокруг заблуждении, не останется никакого выбора, либо поцеловать эту жабу прилюдно, – они играли в бутылочку и так уж выпало, что горлышко бутылки указало на неё, – либо же должно объяснить свой отвод от этого общего желания насладиться видами превратности судьбы, где такой видный и самый представительный представитель мужского общества, Андрос Собакин, не жалея нисколько себя, бросается на амбразуру реальности в лице жабы Брунгильды.

И уважительным оправданием не могут служить слова подтверждения той очевидности в лице Брунгильды, которая для всех так очевидна – она тошнотворна и мне, как минимум, естественно неприятна. А Андрос, если он не хочет быть засужен за дискриминацию Брунгильды по этическим и моральным соображениям, – он ограничивает право Брунгильды на эксклюзивную красоту, – которую природа создала именно такой по своим резонным соображениям, чтобы учить уму-разуму вот таких как он недоумков, должен найти и притом немедленно, каким ещё словом можно назвать это внешнее своеобразие Брунгильды.

– Ваш лицевой сюрреализм недоступен моему животному и приспособленческому пониманию, и я его недостоин, пока не познаю все выверты кисти того художника, кто кладёт такие мазки своих художеств на человека. А именно природы. – А вот это уже что-то, и такие слова даже в устах Андроса (так-то в роте) подвигают Брунгильду задуматься о повышении собственной самооценки, до которой тому же Андросу ещё нужно дорасти.

В общем не верит ни единому слову Андроса эта зловредная Брунгильда, и всё по причине своего скверного характера (это из-за отсутствия личного счастья) и по напущению её должностных обязанностей и инструкций, в которых так прямо и написано: «Ни одному слову не верь Брунгильда, особенно, если оно сказано красавчиком на чуждом для тебя языке; умеют эти носители чуждых нам языком всё изворачивать так, что то, что казалось нам правильным, начинает видится не таким уж и верным», и если ты, Андрос Собакин (а коробиться физиономией нечего на такое фамильярное обращение, привыкай уже к тому, что в новых условиях существования, куда такие как ты(!), Собакины, всё стремитесь, нет обусловленного на уважение вы-обращения, и там сразу вам тычут туда, чего ты стоишь), хочешь получить одобрение консульской службы, то давай выкручивайся, придумывая для всех нас сказки. И так, чтобы они звучали как есть правдоподобно.

И видимо Андроса Собакина так припёрло к стенке необходимость насладиться воздухом свободы иноземщины, что он не стал лаяться с этой стервой Брунгильдой, а с каменным лицом, то есть серьёзным, принялся обосновывать ту необходимость для этой всей иноземщины принять его в качестве постоянного гостя.