Грани Любви: От Эха до Одержимости

Амелия Харт

Грани Любви: От Эха до Одержимости

Эхо друг друга

Натянутая рутина

Абажур, сплетенный из тонких бамбуковых полос, бросал на их гостиную мягкий, медовый свет. Он словно обволакивал комнату, делая ее похожей на уютную пещеру, где можно было спрятаться от мира. За окном, в лабиринтах ночного города, уже давно зажглись фонари, и лишь редкие, словно заблудившиеся, отблески фар скользили по складкам тяжелых штор. Алексей, казалось, слился с креслом, но его поза выдавала внутреннее напряжение. Он сидел на самом краешке, словно опасаясь нарушить хрупкий баланс, который царил в комнате. Его пальцы то и дело перебирали друг друга, создавая негромкий, нервный шелест. Он неотрывно смотрел на паркетный пол, на котором еще прошлым летом они вместе, с шутками и смехом, укладывали доски. Тогда все казалось таким легким и простым, но сейчас, в этом тягостном молчании, он видел лишь дерево, покрытое пылью и тенями.

Напротив него, на просторном диване, устроилась Мария. Она поджала под себя ноги, обхватив колени руками, словно пытаясь защититься от чего-то невидимого. Ее взгляд был прикован к пламени свечи, что мерцала на каминной полке. Огонек то вспыхивал ярко, озаряя ее лицо теплым светом, то затухал, оставляя ее в полутени. Алексей ловил себя на мысли, что сейчас, в этом тусклом свете, она казалась особенно загадочной, словно персонаж из старинной картины, сотканной из тайн и недосказанностей. Между ними, словно невидимая стена, нависало молчание. Оно было таким густым и осязаемым, что казалось, его можно было потрогать руками, ощутить на языке, как привкус металла. Оно давило на них, как теплая, но слишком тяжелая ткань, сковывая каждое слово, каждый вздох.

Прошел почти год с тех пор, как они начали строить свою совместную жизнь. Целый год они делили друг с другом радости и печали, смех и слезы, мечты и разочарования. Но сегодня этот вечер отличался от всех предыдущих, словно в привычной мелодии появилась фальшивая нота, тревожащая слух. Словно между ними пролегла трещина, которую они упорно не замечали, и теперь она стала шире и глубже, грозя разорвать хрупкие нити их взаимоотношений. Ужин, как и всегда, прошел по заведенному сценарию: они приготовили свою любимую пасту с томатным соусом, обсудили несколько новостных заголовков, а потом, полулежа на диване, смотрели фильм, который видели уже, наверное, раз пять. Но за этой привычной рутиной, за знакомыми словами и действиями, пряталось что-то иное, что-то тревожное, что-то, что они оба чувствовали, но не решались озвучить.

Алексей откашлялся, пытаясь разрядить нависшую атмосферу. Он натянул на лицо подобие улыбки, хотя в глубине его глаз все еще таилась неловкость. Он выпрямился на кресле, словно это могло хоть как-то изменить ситуацию.

– Ну, что скажешь о фильме? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал легко и непринужденно, словно он не чувствует, как его собственное сердце колотится где-то в горле. – Все еще думаешь, что главный герой поступил правильно, бросив все ради этой эфемерной мечты?

Мария медленно оторвала свой взгляд от пламени свечи и повернулась к нему. Ее глаза, темные и глубокие, казались сейчас еще более выразительными. Отражаясь в них, огонек словно плясал, создавая на ее лице причудливые тени. Она помолчала несколько секунд, словно обдумывая его вопрос, прежде чем ответить.

– Знаешь, Лёш, – проговорила она задумчиво, и ее голос звучал немного приглушенно, – мне кажется, что мы часто смотрим на поступки других людей со своей колокольни, не пытаясь понять, что движет ими на самом деле. Мы судим, основываясь на своем опыте, своих представлениях о правильном и неправильном. Но ведь у каждого своя правда, свои мотивы и свои мечты. И кто мы такие, чтобы решать, что правильно, а что нет? Может, для него эта эфемерная мечта была всем, смыслом его жизни.

– Да, наверное, ты права, – ответил Алексей, кивнув, хотя он и не до конца понимал, что именно она хотела сказать. Он чувствовал, что ее ответ был не столько о фильме, сколько о чем-то большем, о чем-то, что давно вертелось у нее на языке. Но он старался отгонять эти мысли, старался оставаться в рамках привычного, безопасного разговора.

Он откинулся на спинку кресла, чувствуя легкую тошноту, словно от переизбытка эмоций. Он снова посмотрел на нее, на ее спокойное, но в то же время такое серьезное лицо, и вдруг ему стало неловко. Ему показалось, что он видит ее впервые, словно за той маской беззаботности, которую она носила каждый день, скрывалось что-то другое, что-то глубокое и неизведанное. В этот момент его осенило внезапное и неприятное осознание: он почти ничего не знал о ней, о ее настоящих мыслях и чувствах, о ее страхах и мечтах. Да, он знал, что она любит кофе с молоком, что обожает старые черно-белые фильмы, что в детстве мечтала стать балериной. Но знал ли он ее настоящую? Ту, которая скрывалась за этой внешней оболочкой? Он был убежден, что между ними существует нерушимая связь, что они понимают друг друга с полуслова, но сейчас его начало грызть сомнение, словно ядовитый червь. А вдруг он все это время обманывал себя? А вдруг он просто полагался на видимость, на то, что хотел видеть, а не на то, что было на самом деле?

– Маш, – проговорил он, стараясь придать своему голосу легкость, хотя внутри все дрожало. – Слушай, а вот если задуматься, что мы вообще знаем друг о друге? Ну, вот по-настоящему? Не то, что мы показываем друг другу, а то, что на самом деле скрывается внутри нас?

В комнате воцарилась звенящая тишина, словно слова Алексея создали вакуум, из которого выкачали весь воздух. Мария перестала смотреть на свечу и медленно повернула голову в его сторону. Ее глаза были широко открыты, как будто она и ожидала этого вопроса, и в то же время до смерти его боялась. Она не сразу ответила, ее губы дрогнули, а брови слегка сдвинулись к переносице, словно она пыталась подобрать нужные слова.

– Ты… ты действительно этого хочешь знать? – спросила она, и в ее голосе прозвучали едва различимые нотки тревоги.

Алексей сглотнул, чувствуя, как в животе все скручивается в тугой клубок. Он нервно поправил ворот рубашки, и его взгляд был устремлен на нее с неумолимой серьезностью.

– Да, – ответил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более уверенно, хотя на самом деле он чувствовал себя так, словно стоит на краю пропасти. – Да, я хочу знать. Я хочу знать, кто ты на самом деле, что у тебя на душе. Не ту Машу, которую я вижу каждый день, а ту, что прячется где-то глубоко внутри. Я хочу знать тебя по-настоящему, без масок и притворства.

Мария опустила глаза. Она поникла, словно под тяжестью невидимого груза, и ее длинные темные волосы скрыли ее лицо. Несколько секунд она молчала, и это молчание давило на них обоих, словно бетонная плита. Оно было намного громче, чем любые слова. Алексей затаил дыхание, чувствуя, как его сердце колотится в груди с бешеной скоростью. Он ждал, сам не зная чего, и надеялся, и боялся услышать ее ответ. Затем она медленно подняла голову, ее глаза были полны какой-то новой, незнакомой ему решимости, и он заметил, что губы ее дрожат, но она не отводит от него взгляд.

– Хорошо, – сказала она тихо, но уверенно, и это ее «хорошо» прозвучало в тишине комнаты, как гром среди ясного неба. – Давай тогда поговорим. Поговорим по-настоящему. Без уверток, без недомолвок, без масок.

Алексей почувствовал, как у него перехватило дыхание. Теперь, когда вопрос был задан, и она согласилась, он чувствовал одновременно облегчение и ужас. Он вдруг осознал, что запустил механизм, который уже не сможет остановить. Он не знал, к чему приведет этот разговор, что откроется между ними, какие тайны они обнаружат, но он знал, что теперь нет пути назад. Он словно открыл дверь в неизведанное, и теперь им обоим придется шагнуть в эту тьму, не зная, что их ждет впереди. Но в то же время он понимал, что это необходимо, что это единственный путь к настоящей близости и пониманию.

Напряжение в комнате стало почти осязаемым. Оно словно клубилось в воздухе, как густой туман. Алексей и Мария смотрели друг на друга, словно два незнакомца, впервые встретившиеся на пустынной дороге, заглядывая в бездну чужой души, готовясь открыть тайны, которые они долгое время прятали даже от самих себя. Они оба чувствовали, что настал момент, когда им придется разрушить стены, которые они возводили вокруг себя, чтобы защититься от боли и разочарований. Настал момент для правды, для искренности, для того, чтобы обнажить свои сердца и показать друг другу, какими они являются на самом деле.

Первая трещина

Слова Марии, словно осколки разбитого зеркала, разлетелись по комнате, повиснув в воздухе, хрупкие и многозначительные. Тишина, наступившая после них, казалась еще более густой и напряженной, чем прежде. Она давила на них обоих, словно невидимый груз, сковывая их дыхание, заставляя сердца биться в унисон с тревожным ожиданием. Алексей чувствовал, как внутри него все замирает, как будто перед прыжком в бездонную пропасть. Он видел, как Мария, словно раненая птица, снова опускает голову, и ее волосы, словно темный шелк, скрывают ее лицо, пряча ее эмоции и переживания от его взгляда. Он не мог прочитать, что сейчас происходит у нее в душе, какие мысли и чувства ее одолевают. Он понимал, что она борется, что ей страшно открыться, что ей тяжело делиться своими сокровенными тайнами. Но в то же время он чувствовал, что она готова, что она жаждет этого разговора, что она хочет поделиться с ним тем, что так долго держала в себе, в самом потаенном уголке своей души. И это двойственное ощущение, одновременно пугающее и волнующее, заставляло его ждать, затаив дыхание, словно он был наблюдателем за каким-то важным, переломным моментом.

Наконец, словно набравшись смелости, Мария медленно подняла голову, ее глаза встретились с его взглядом. В глубине ее зрачков плескалась целая буря эмоций, столько боли и уязвимости, что Алексею на мгновение показалось, что он может увидеть всю ее жизнь, все ее переживания, все ее надежды и страхи, словно заглянув в бездонный колодец ее души. Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами перед долгим и трудным путешествием, и, не отрывая своего взгляда от его лица, начала говорить. Ее голос звучал тихо и немного дрожал, как листок на ветру, но в нем чувствовалась и твердость, и какая-то скрытая внутренняя сила, словно она готовилась к долгой и сложной борьбе.

– Хорошо, – повторила она, как будто убеждаясь в собственном решении, словно слова, произнесенные вслух, придавали ей уверенности. – Я начну. Но ты должен пообещать мне кое-что, Лёш. Ты должен поклясться, что будешь честен со мной, что не станешь меня судить, что будешь слушать меня внимательно, стараясь понять каждое мое слово, каждое мое чувство. И ты должен обещать, что не станешь меня жалеть, что не станешь смотреть на меня свысока. Я не хочу жалости, я хочу понимания.

– Обещаю, – ответил Алексей, не раздумывая ни секунды. Его голос звучал хрипло, но искренне, в нем не было ни капли сомнения. Он действительно хотел понять ее, хотел узнать ее настоящую, и он был готов на все ради этого. Он чувствовал, что это обещание, которое он дал ей сейчас, это что-то большее, чем просто слова. Это был обет, который он дал себе самому, обет, который он намерен сдержать любой ценой.

Мария кивнула, и на ее лице мелькнула слабая, едва заметная улыбка, словно она, наконец, почувствовала себя в безопасности. Она глубоко вздохнула, словно набирая в легкие больше воздуха, и, отведя взгляд в сторону, начала свой рассказ.

– Знаешь, Лёш, – начала она, и в ее голосе прозвучали нотки грусти, словно она перебирала в памяти какие-то старые, забытые воспоминания, – я всегда чувствовала себя… невидимой. С самого детства. Как будто я была тенью, которая существует рядом с другими людьми, но никто ее по-настоящему не замечает. Я была как бы прозрачной, невидимой для чужих глаз, словно мое присутствие не имело никакого значения. В школе меня никогда не выбирали первой в команду, как будто меня и вовсе не существовало, мои работы всегда оставались где-то посередине, не вызывая ни восторга, ни критики, меня никогда не хвалили за успехи, но и не ругали за неудачи. Дома тоже было не лучше. Родители, – она печально усмехнулась, – всегда были слишком заняты своими собственными делами, они работали целыми днями, и у них, казалось, не оставалось времени на меня, на мои чувства, на мои проблемы. Я была предоставлена сама себе, я словно росла как дикое растение, и я научилась быть тихой, незаметной, чтобы не мешать никому, чтобы не отвлекать их от их важных дел. Я привыкла жить в тени, стараясь не высовываться, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

Она сделала паузу, и ее взгляд снова опустился на свои руки, которые она все еще крепко обнимала вокруг коленей, словно пытаясь защититься от чего-то невидимого. Алексей внимательно слушал ее, впитывая каждое ее слово, каждое ее дыхание, каждое ее движение. Он никогда не слышал, чтобы она говорила об этом, и он вдруг почувствовал острую боль, словно ему в сердце вонзился осколок стекла. Ему хотелось обнять ее, утешить ее, сказать, что все это в прошлом, что теперь все будет по-другому, но он сдержался, понимая, что сейчас ей нужно просто выговориться, что ей нужно, чтобы ее услышали, чтобы ее боль была признана и разделена.

– Я всегда мечтала стать художницей, – продолжила Мария, и ее голос зазвучал с какой-то нежностью, словно она говорила о чем-то очень дорогом и сокровенном. – Я обожала рисовать, с самого раннего детства. Я рисовала все, что видела вокруг: деревья, цветы, дома, лица людей, все то, что окружало меня. Я могла часами сидеть за столом с карандашами и красками, создавая свои собственные миры на бумаге, наполняя их яркими красками и необычными образами. Это было единственное место, где я чувствовала себя по-настоящему свободной, где я могла выразить то, что не могла сказать словами, где я могла дать волю своему воображению. Но мои родители, – она горько усмехнулась, и в ее глазах промелькнула тень, – считали это глупостями, они думали, что это бессмысленное занятие, которое не принесет мне никакой пользы. Они говорили, что рисование – это не профессия, что нужно думать о будущем, о стабильности, нужно выбрать что-то серьезное, что-то, что принесет деньги. И я уступила. Я подчинилась их воле. Я поступила в университет на экономический факультет, хотя в глубине души всегда мечтала учиться на художника, хотя мое сердце всегда тянулось к искусству.

– И что было потом? – спросил Алексей, и его голос звучал тихо, с нескрываемым сочувствием. Он чувствовал, как ее боль становится его болью, как ее разочарование пронизывает его самого.

– Потом… – Мария снова вздохнула, и в ее глазах мелькнула печаль, словно она смотрела на что-то, что уже давно прошло, но все еще оставалось в ее памяти. – Потом я стала работать в офисе, как все остальные. С утра до вечера я сижу за компьютером, заполняю какие-то скучные отчеты, общаюсь с клиентами, которые думают только о своих проблемах, и я чувствую, что я как будто не живу своей жизнью, что я как будто играю какую-то чужую роль. Я чувствую, что я как будто заперта в клетке, и не могу вырваться наружу, что мои мечты похоронены под грудой бумаг и цифр. И мои мечты о рисовании, – она посмотрела на него с грустной, почти виноватой улыбкой, – они постепенно стали увядать, как цветы без воды, как будто кто-то вырвал их с корнем из моего сердца, оставив после себя лишь пустую и болезненную рану.

Она сделала паузу, и в комнате снова повисла тишина. Алексей видел, как слезы блестят у нее в глазах, словно капли росы на лепестках цветов, но она сдерживала их, не позволяя им свободно катиться по щекам. Он чувствовал ее боль, ее разочарование, ее тоску по той жизни, которой она мечтала жить, по той свободе, которую она потеряла, следуя воле других. Ему захотелось обнять ее, прижать к себе, сказать, что он понимает ее, что он будет рядом, чтобы помочь ей воплотить ее мечты в реальность. Но он понимал, что пока ей нужно просто выговориться, что ей нужно, чтобы ее выслушали, чтобы ее боль нашла выход.

– Это еще не все, – продолжила Мария, и ее голос стал тише и интимнее, словно она делилась с ним какой-то очень личной и сокровенной тайной, которую она не доверяла никому. – У меня есть… страхи. Много страхов. Я боюсь темноты, как будто в ней прячутся какие-то чудовища, которые хотят меня поглотить, я боюсь одиночества, как будто я останусь одна в этом мире и меня никто не сможет спасти, я боюсь того, что меня никто никогда по-настоящему не полюбит, что я буду обречена на вечную тоску и разочарование. И еще… – она снова замолчала, словно не решалась произнести следующие слова, как будто они были слишком болезненными и унизительными, – у меня бывают ночные кошмары. Они преследуют меня с самого детства, словно старые, призрачные тени прошлого, которые хотят меня погубить. Мне снится, что я падаю в бездонную пропасть, что меня кто-то преследует, что я теряю все, что мне дорого, что я не могу никуда убежать и меня никто не может защитить. И я просыпаюсь в холодном поту, с колотящимся сердцем, и я чувствую, что я совершенно одна, что мне не к кому обратиться, что никто не сможет понять, что происходит в моей душе.

Теперь слезы уже не могли сдерживаться, и они, словно мелкий жемчуг, посыпались из ее глаз, оставляя влажные дорожки на ее щеках. Она не пыталась их вытирать, она просто смотрела на Алексея, словно ждала от него какой-то реакции, какого-то слова поддержки, какого-то жеста сочувствия. Он, казалось, не мог оторвать взгляда от ее лица, он впервые видел ее такой открытой, такой уязвимой, такой настоящей. Он видел ее боль, ее страхи, ее разочарования, и в этот момент он почувствовал, что его сердце разрывается на части, что он не может оставаться равнодушным к ее страданиям. Он понял, что все это время он видел лишь оболочку, лишь маску, которую она носила, чтобы защититься от мира, от чужих взглядов, от боли и разочарований. Но сейчас, когда эта маска, наконец, упала, он видел ее истинное лицо, лицо раненой, но сильной и смелой женщины, которая осмелилась показать ему свою уязвимость, которая доверилась ему.

– Маша… – прошептал он, и его голос дрожал от переполнявших его эмоций. – Мне так жаль. Я не знал. Я никогда не подозревал. Я… я всегда думал, что у тебя все хорошо, что ты счастлива, что у тебя нет никаких проблем.

– Я научилась хорошо это скрывать, – ответила она, горько усмехнувшись, и ее улыбка была полна печали. – Я прятала свои настоящие чувства под маской беззаботности, чтобы никто не видел моих слабостей, чтобы никто не смог причинить мне боль, чтобы никто не смог воспользоваться моей уязвимостью. Но сейчас я устала от этой игры, – она снова посмотрела ему прямо в глаза, – я устала притворяться. Я хочу быть честной с тобой, хочу, чтобы ты знал меня настоящую, со всеми моими страхами и слабостями, со всеми моими достоинствами и недостатками. Я хочу, чтобы ты полюбил меня такой, какая я есть на самом деле, а не ту маску, которую я ношу каждый день.

– Я хочу, – ответил Алексей, и в его голосе звучала вся глубина его искренности и любви, – Я хочу знать тебя настоящую. Я хочу узнать тебя целиком, со всеми твоими радостями и печалями, со всеми твоими мечтами и страхами, со всеми твоими достоинствами и недостатками. Я хочу быть рядом с тобой, чтобы поддержать тебя, чтобы защитить тебя, чтобы полюбить тебя такой, какая ты есть, без масок и притворства.

Он поднялся с кресла и подошел к ней. Он сел рядом на диван, чувствуя, что ему нужно быть ближе к ней. Он не обнял ее сразу, как, возможно, хотел, потому что он понимал, что сейчас ей нужно пространство, что ей нужно время, чтобы пережить все те эмоции, которые она только что выплеснула на него. Он просто взял ее руку в свою, и это простое прикосновение, этот жест поддержки и понимания, казалось, означал для них обоих гораздо больше, чем любые слова. Он смотрел на нее, на ее заплаканное лицо, и видел в ее глазах надежду, надежду на то, что теперь, когда она открылась ему, между ними все будет по-другому, что теперь они смогут быть вместе по-настоящему, не скрывая друг от друга своих слабостей и страхов, что они смогут любить друг друга такими, какие они есть на самом деле. Он чувствовал, что трещина, появившаяся между ними, начала зарастать, что они стали на шаг ближе к настоящей близости, что они нашли путь друг к другу через искренность и откровенность. И это понимание давало ему силы, давало ему надежду, давало ему веру в их будущее, что они смогут преодолеть все трудности, если будут вместе и будут поддерживать друг друга в любой ситуации.

Эхо в зеркале

Тепло руки Алексея, сжимающей её ладонь, было для Марии словно спасательный круг в бурном море ее эмоций. Она чувствовала, как напряжение, сковывавшее её тело и душу, постепенно отступает, сменяясь тихой благодарностью и едва уловимой надеждой. Слова Алексея, его искреннее сочувствие, его неподдельная готовность принять её со всеми её слабостями, звучали в её душе как нежный бальзам на старые, ноющие раны, которые она так долго носила в себе, пряча их от чужих глаз, даже от самой себя. Она глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, прислушиваясь к тихим ударам своего сердца, и ответила, глядя ему прямо в глаза, словно пытаясь убедиться в искренности каждого его слова, в каждой его интонации, в каждом его жесте.

– Спасибо, Лёш, – прошептала она, и ее голос все еще дрожал, как листок на ветру, но в нем уже звучала и какая-то новая, едва заметная сила, словно она обретала уверенность в себе и в их отношениях. – Спасибо, что выслушал меня так внимательно, спасибо, что не осудил ни за одно мое слово, ни за одно мое чувство, спасибо, что просто рядом со мной в этот момент, когда мне это так необходимо. Для меня это сейчас очень важно, ты даже не представляешь насколько.

– Я всегда буду рядом, Маш, – ответил Алексей, и в его голосе звучала твердая, непоколебимая решимость, словно он давал клятву, которую намерен сдержать любой ценой. – Я хочу быть для тебя опорой, хочу быть тем, кто будет поддерживать тебя в любой ситуации, кто будет любить тебя такой, какая ты есть, без всяких «но» и «если», без всяких условий и ограничений. И я хочу, чтобы ты знала, что ты больше не одна в этом мире, что теперь у тебя есть я, и я всегда буду на твоей стороне, чтобы ни случилось.

Мария благодарно улыбнулась ему, и слезы, которые еще недавно текли по ее щекам, оставляя за собой влажные дорожки, теперь казались далеким воспоминанием о прошлой боли, словно они принадлежали другой жизни, другой Марии. Она почувствовала, что внутри неё что-то меняется, что словно сбрасывается тяжелый груз, который она так долго несла на себе, согнувшись под его тяжестью. Она поняла, что откровенность, которой она так боялась, на самом деле освобождает её, даёт ей глоток свежего воздуха, позволяет ей дышать полной грудью, не оглядываясь на прошлое.

Алексей все еще держал её руку в своей, его пальцы слегка поглаживали её ладонь, словно стараясь успокоить ее, но теперь его взгляд был устремлен куда-то вглубь себя, словно он перебирал в памяти свои собственные воспоминания, свои собственные переживания, свои собственные страхи. Он почувствовал, что пришло время и ему открыться, что теперь, когда Мария была честна с ним, он не имел права молчать, он не имел права оставлять между ними недосказанность, он не имел права скрывать от нее свою истинную сущность. Он понимал, что теперь настала его очередь говорить, делиться своими тайнами и переживаниями.

– Теперь моя очередь, – произнес он, и его голос звучал тихо, с какой-то едва уловимой нерешительностью, словно он боялся разбудить какие-то давно забытые демоны. – Я тоже хочу рассказать тебе кое-что о себе, о том, что я так долго прятал от всех, даже от самого себя, о том, что я так долго боялся признать даже самому себе.

Мария внимательно посмотрела на него, ее глаза были полны сочувствия и какого-то нового, неподдельного интереса, словно она была готова выслушать его исповедь, не перебивая и не осуждая. Она кивнула, показывая, что она готова слушать, что она здесь, чтобы поддержать его, что она готова разделить с ним его боль.

– Я думаю, ты знаешь, что я вырос не в Москве, – начал Алексей, и его голос звучал немного напряженно, словно он вспоминал какие-то не очень приятные моменты своего прошлого, которые он так долго старался забыть. – Я родился в маленьком, захолустном городке, на самой окраине нашей страны, и мы постоянно переезжали с места на место. Мой отец был военным, и его постоянно переводили в разные части, в разные города, в разные страны, как будто он был вечным странником, не знающим покоя. Я не успевал ни к чему привыкнуть, ни с кем по-настоящему сблизиться, я всегда был новичком, всегда был чужим, всегда был как бы в стороне от всех, словно меня не было в этом мире.

Он сделал паузу, и Мария почувствовала, как между ними нарастает напряжение. Она поняла, что это воспоминание дается ему нелегко, что он рассказывает о чем-то очень личном, о чем-то, что причиняет ему боль, о чем-то, что он так долго пытался скрыть в глубине своей души. Она сжала его руку чуть крепче, стараясь дать ему понять, что она рядом, что она поддержит его, что она выслушает его до конца, не перебивая и не осуждая.