В знак ненависти Еве

Hassan

В знак ненависти Еве

Джон Крэггз

Все внимательно слушают усатого кондуктора.

– Через пару километров мы увидим субмарину!

На такой глубине вода в иллюминаторе становится непроглядной.

– Позвольте мне немного расслабиться! – говорит кондуктор, доставая пачку "Крэггзов". – О, этот новый вкус просто бомба, может кто-то хочет попробовать? – он пыхает с таким лицом, будто пережил девятнадцать оргазмов подряд, затем со всей силы лыбится в скрытую камеру, продавая ей пачку "Крэггзов"больше, чем всем присутствующим. – Чудо божье, я как новенький!

На такой глубине газы в организме сжимаются, некоторые в этот момент умирают, реже чем падают в обморок, но не чаще чем бледнеют

Металлический скрежет знаменует соединение капсулы с субмариной, кондуктор последний раз окидывает всех внимательным взглядом, в надежде угостить кого-то новыми вишневыми "Крэггзами"с лактозным фильтром.

Люк субмарины не успел отвориться, а уже слышен электро-дабстеп, бодрящий не хуже горстки кокаина. Даже самые заносчивые любители классики неволей зомбируются звуковыми волнами колотящей музыки. Этот темп тут везде, в разговорах, в поверхностных волнах выпивки, в пульсе.

Как и всегда, субмарина битком. Все места распроданы на несколько месяцев вперед.

Количество горячих тел и дыма "Крэггзов"на квадратный метр превращают перемещающихся в кротов – слепых и роющих.

Знающие рубят где купить любую бодрилку, от крэка до марки. Незнающих тут, в любом случае, большинство. Если трижды постучать средним пальцем по столу, накаченный бармен нальет тебе чего-то крепкого на свой вкус вместо разрешенного пива.

– Как дела на фронтах Хью?

Он знает, что дела отвратительно, он довольно лыбится принимая за факт дружбы тот момент что он единственный, у кого я не прошу в долг.

Мне не нужно стучать пальцем, мокрый стакан уже скользит по стойке и врезается в мою ладонь.

Какая-то тощая дама чертит длинными холодными пальцами по моей шее, затем приземляется рядом. Мы с барменом не отрываем друг от друга знающих взглядов.

Короткостриженая брюнетка в блестящем платье достает дорогущую пачку платиновых "Крэггзов"с наклейкой гориллы на упаковке, значит, эту модель опробовала огромная обезьяна. Из-за громкой стучащей музыки не слышно щелчок зажигалки.

Я бросаю деловой тематический взгляд на бармена, он уже протягивает мне листок с тремя подписанными лицами.

Роуза Мильтон.

Белла Анью.

Министр Казахстана.

Ходьба по субмарине ничем не отличается от плавания – слезы в глазах, шум в ушах, руки преодолевают нездоровое давление со всех сторон. Невозможно пройти пять метров, не будучи пошло облапанным какой-то угашенной звездой.

Субмарина только на бумаге законна. Знающие тут – проводящий сделки криминалитет, идеальная нейтральная зона даже для самых страшных врагов, такое было бы невозможно если бы власти следили за заведением чуть пристальнее, к счастью этого не произойдет, накуренный президент Турции дрыхнет посреди лодки, накрытый женскими телами. У местных властей стабильные плановые командировки. Незнающие – ищущие особых ощущений или же историй, звезды, богачи. А еще есть – мы, на этом всем зарабатывающие, кто – толкая наркоту, кто – похитрее.

Горелый запах Крэггзов перебивает пот и прочую вонь людей набитых в консервную банку. Свет прожекторов возвращается и безумная тощая дама принимает новую форму, каждый раз когда свет загорается, ее таз находится в новом месте, на ней лежит новая рука, и она выгибается новой фигурой.

Мои легкие руки окутывают шею Роузы Мильтон, одной из самых громких голливудских актрис.

Я надиктовываю ей на ухо хмельные французские буквы, перевод вроде гласит – "Давно не виделись". Пока мы прижаты друг к другу и я чувствую тепло ее груди, и сердцебиение попадающее в такт местной музыки, которая мешает разобрать хоть одно мое слово, мизерная белая пилюля безвредного тошнотика падает в ее стакан.

Всего мгновение, совсем другой, еще более громкий трек доносится даже сюда, и вот я держу волосы Роузы Мильтон, пока та болезненно блюет, стараясь не выронить пару жизненно важных органов.

Я протягиваю ей пару колес, прожигая ее испуганным, но заботливым взглядом, отточенным годами практики. Она в слезах борется со страхом смерти и без слов молит меня о помощи.

Для этого я здесь и нужен.

На субмарине нет никакой медицины, смерть здесь – обычное дело. Максимум что может сделать знающий, это пронести небольшой сверток таблеток.

Погружение – дорогое удовольствие, но не такое дорогое как – всплытие.

Всех больных или умирающих кладут в койки, запихивают в них снотворное, и проживут ли они 12 часов до подъёма на сушу – воля божья. Все присутствующие шли на осознанный риск. В том числе Роуза Мильтон, боже – спасибо за то, что рядом с ней оказался бескорыстный помощник.

Без меня она просто умрет от страха.

Мы не на адской глубине, мы – в райской высоте. Нет никакой разницы, застрять на дне океана или посреди космоса. Субмарина – место, где остаются все заботы. Твои родственники узнают, жив ли ты, только через 12 часов. Мы все тут люди Шрёдингера.

Мой взволнованный взгляд укладывает дрожащую красотку на удобную, при своей простоте, кровать. Даже тут отлично слышно интенсивную музыку, с каждым часом набирающую громкость. Я держу ее руку, пока она окончательно не сомкнет глаз. Одна из врученных мною пилюль – сильное снотворное.

На очереди еще два клиента, оставлять такую красоту в подобном безотказном состоянии было бы ошибкой, вокруг еще есть не усыпленные обдолбанные звери. Местный буйвол-охранник не особо заинтересован в справедливости, потому даст повеселиться любому раскошелившемуся. За защиту моей спящей красавицы нужно отвалить долю. Я даже не кинул на него взгляда, а он уже тянул руку и улыбку. Удовольствие это дорогое, но необходимое.

Дверь захлопнулась и я снова в задымленном чреве. Люди стали еще пьянее, музыка сильно громче, помещение – темнее, передвижение – куда труднее.

Отовсюду воняло ароматизированным "Крэггзом".

– Роуза, никогда бы не подумал что ты закуришь! Ведь ты высказывалась резко против, – интересовался улыбчивый ведущий вечерней программы. – Что-то стряслось?

– Стряслось, Джо, мое терпение лопнуло, почему я отовсюду должна терпеть вкусный запах новых "Крэггзов", а сама слюни пускать?! Тем более эта новая марка – "Хелс Приор", секретная набивка абсолютно не влияет на продолжительность жизни, возможно даже ее продлит! Не вижу смысла мучать себя из принципов, Джо.

Боль

Гладковыбритый темнокожий дворецкий (конечно дворецким он никаким не был, всего-то представитель организации) встречал важнейших и умнейших, как ему верилось, людей. В его глазах пылало восторженное гостеприимство, в общем-то, оно было ничуть не наигранным.

Различные по виду, но идентичные по статусу мужчины наполняли буферную зону.

Те, что были первого типа, без какого-либо стеснения снимали свои пальто саморучно, и вешали на множественные вешалки. Второй же тип – филигранно расстегивали свой вариант застежек, с определенной элегантностью встряхивали рукава, и, подобно детям, вставали спиной к представителю организации, дабы тот им услужил.

– Добрый вечер господин Тьюринг, – говорил он, поддерживая милейшую улыбку. – Слышал миниатюризация процессоров вышла на новый уровень? – продолжал он, аккуратно стягивая холодную куртку.

Он знал имя каждого присутствующего с роднившим ему акцентом. Был в курсе происходящего в их профессиональной сфере с необходимой для поддержания диалога глубиной.

– Поздравляю с дебютом на китайском рынке, господин Фрод, я взволнован перед грядущими открытиями!

Ладонью и добрым словом он провожал каждого мужчину в переговорную комнату, царила приятная расслабляющая атмосфера образованности и интеллигентности.

Как только последний человек переступил через порог, представитель организации медленно и беззвучно закрыл железную дверь, как и описывалось в инструкциях, не тревожа нервную систему гостей неприятным звуком.

Бойня

«‎Шестьдесят девятое собрание "Э-Н-Н-Р"»‎ проговорил робо-голос, «Тема – пять ужаснейших видов боли»‎

Несколько десятков мужчин игнорировали автоматизированное объявление, для большинства из них это было частью рутины, буквально пару тройку минут они посвятили на приветственные поклоны и поздравительные настойчивые рукопожатия, затем их оборвал инициативный молодой человек, взявший на себя ответственность начать обсуждение.

– Всех приветствую дорогие друзья, очень рад что вы все добрались в здравии, надеюсь – все, – опешился он. – Пожалуй, начнем как обычно с подхода, как подойдем мы к вопросу?

Зал утих, совсем не воинственные люди разили столь невероятной дисциплиной что умудрялись без каких либо договоренностей докладывать в порядке очереди.

– Попрошу, наверное, нужно определиться с первым местом, затем идти вниз, так видится мне.

Идею поддержал громкий и переливающийся одобрительный шепот всех окружающих, все они – заранее имели эту мысль, тема обсуждения заседания давалась заблаговременно.

– Тогда я предлагаю начать спонтанно, возможно мы возьмем первое место кого-либо присутствующего и заменим первой очевидной, более страшной, болью, затем выставим на обсуждение.

Тела мужчин за столом жили своей жизнью, походивший на фокусника, англичанин, вечно лыбился, поправляя свой цилиндр фирмы "Bosch". Чуть левее сидел возрастной ядерщик-физик, глава совета нац-безопасности Китая, он постоянно почесывал бороду и тормошил брови. Седой старик, самый старый из ныне присутствующих, пытался выхрустить назойливую боль из спины. Кто-то все еще имел наглость переговариваться.

– Позвольте, давайте я наверное пока поставлю на обсуждение зубную боль, начну с очевидного, – проговорил очень опрятный юноша в очках, зная что вариант абсолютно не выдержит критики, с другой стороны – довольный от того что имел честь положить начало обсуждению.

– Спасибо, господин Хао, хочу уточнить со своей, врачебной, точки зрения, что все же обычный перелом, с точки зрения силы боли, зачастую куда болючей именно боли – зубной. Предлагаю тогда отталкиваться от ситуации, где перелом привел к огромному рассечению кожного покрова, в таком случае боль будет ужаснейшая.

По всему помещению небольшие группы мужчин вежливо шептались, размышляли и выдвигали свои варианты втихаря, пытаясь заранее узнать их состоятельность.

– Я попрошу заметить, что мы как врачи, с вами, – вежливо возразил средних лет мужчина. – Наверное, предпочтем роды как отправную точку, все же у меня они занимают третье место, а боль при переломе же, ведь если кожа повреждена, то боль именно нервных окончаний кожи мы рассматриваем? Или нерва самой кости?

Некоторые в зале начали хмуро приходить к тому, что они в теме разобрались плохо и их варианты даже стыдно озвучивать. Такое иногда случалось, теперь они либо активисты чужих вариантов, или же их критики.

– Коллеги, давайте четко определимся, – перебил недовольный кандидат наук, Француз, имя которого пока еще мало кто знал. – Будем ли мы рассматривать вопрос с точки зрения одного отдельного ощущения или же помесь ощущений представляемая неким событием, например – схватки при родах или же ломка наркозависимого, ведь в таких случаях – болезненных ощущений уйма, они множественны, но в купе . . .

Атмосфера несколько накалилась, некоторых выбил из колеи тот факт, что их, заранее заготовленный, список, совсем не походил на то, что выбрасывается в комнату. Время обсуждения было четко ограничено, некоторые из присутствующих, особенно спешили, например седой старик.

– Давайте же будем рассудительней господа, может проголосуем? – спокойно говорил молодой человек, изначально взявший на себя инициативу. Хотя глаза его поменялись. – Поднимите руки же, кто за то, что, – призадумался он, подбирая нужные слова. – Боль, может быть составной, как скажем роды, и будет обобщаться одним словом в заполняемом списке.

Руки поднимались медленной волной, какие-то сразу, какие-то после хмурой прикидки перспектив.

Неловкая пауза повисла в зале, молодой инициатор голосования, прищурившись, пытался сосчитать голоса, не осознавая того, что это знаменовало его провал.

– Ну подождите же, – выкрикнул пухлый ученый, сразу же двинув недовольное лицо куда-то в сторону. Его, чересчур подвижная физиономия напоминала героя комедийного мультфильма. – Как мы, сравнивая страны, можем говорить что Европа – лучшая из них?

Все окружающее стало утопать в неприятном гундеже. Пальцы постоянно чего-то барабанили, мужчины скрипели стульями, громко кашляли, прочищали глотку, кто-то недовольно цокал, или восклицал какие-то негодования. Чтоб пробиться через этот шквал приходилось говорить куда громче предыдущего.

– Я хочу сказать, что есть определённые, особенно чувствительные мышцы . . .

– Да перестань ты, а что если я эту мышцу рвал сотню раз?! Ре-зи-стент-ность!

Где-то в одной из групп недовольно обвиняли друг друга в поднятии руки. Кто-то начал вычитывать лекцию сугубо своей специализации. Седой дед прикидывал, какими словами он встретит мисс Волфейн, стоит ли ему начать сегодняшнее свидание с пошлой шутки.

– Коллеги! – прервал шум, басистый, с грубым лицом, мужчина, явно представляя военную науку своим внешним видом. – Я считаю нам всем нужно вспомнить, где мы, – бодро начал он. – Тем не менее, я не могу рассматривать какие либо физические ощущения свыше психологических. Есть участь хуже смерти – вечные пытки!

Казалось снова нужно голосование, но вместо рук, да и вне всяких объявлений, оно свершилось, около половины присутствующих вместо рук – закатили глаза.

– Господин Лобов, – отвечал ему с английским акцентом престарелый мужичок в неприятно вычурной одежде. – Все же эта не ваша сильная сторона, не думаю что ваши знания соответствуют . . .

Эти двое начали переговариваться между собой, в полу крик, сдержанно, но абсолютно точно – конфликтно. Их уход в выделенное измерение вернул остальных в измерения свои.

– Ну попрошу вас, значится мать ждущая сына с войны – болезненных ощущений испытывает больше, чем сын эту войну воюющий!?

– Вы учитываете контекст, Принглз? Или игнорируете меня полностью!?

Каждый, пытающийся усмирить тайфун негодования подвергался оскорблению или того хуже – игнорированию, вследствие чего затягивался внутрь и становился частью происходящего хаоса.

Седой старик мило улыбался, воображая возможные сценарии их встречи. В последнем варианте он достаточно умилил даму, заслужив скромную улыбку.

– Шизофрения! – донеслось откуда-то. И не понятно, претендент ли это на первую строку или же оценочное суждение о претенденте ином.

– Видели ли вы когда-нибудь лицо мужчины, – сквозь зубы говорил Холгс, победитель номинации "Революционер Хирургии"последних нескольких лет. – Которому медленно сдавливали семенники?

Споры некоторых групп стали обретать условный характер, казалось первоначальная цель давно утеряна.

– Тоска ведь невероятно мучительна! Мучительность – для меня слово, значащее особую форму боли!

– Господи, ты бредишь Адам!

Ричард, отлично знавший мечтающего свиданием, Фредерика, пихнул того и озадаченно спросил.

– Ты как думаешь?

– Не согласен, – бормотал он, не сбрасывая улыбки и не двигая растопыренных век. – Муки менее болезненны, чем боль, они как раз растянутой болью и являются, – ответил он, затем продолжив воображать о мисс Волфейн.

Столь относительная тема спора – подумал Фредерик, превратила тысячу лет цивилизации в пыль. Он, как историк, как философ, видел вокруг лишь средневековую бойню. А еще он видел мисс Волфейн, ее длинные ноги, слегка треснувшие губы. Для своих лет она выглядела просто божественно, абсолютно нереалистично.

Фредерик единственный спокойно сидел в пылу сражения. По обе руки падали мужские окровавленные тела, морды их были предсмертно скорчены, и глухой стук, падавших посмертно, сбивал его с мыслей о возлюбленной. Победные лозунги вопили воины, кто – защемленный нерв, где-то вдалеке получил стальную пощечину адепт депрессии.

– Что бы вы выбрали, господин Фредерик, – пихнул его незнакомец со сорванным голосом. – Всю жизнь терпеть сонливость и подавленность, быть негожим человеком? Или же быстро умереть от какой-то там болящей опухоли?!

– Они ведь неотъемлемы, – ответил он, сохраняя былую отреченность.

Незнакомец двинулся искать поддержи в другом месте, а Фредерик все чаще посматривал на часы.

Он думал – "Мисс Волфейн, вы сегодня просто сногсшибательны, благо мы не на льду!"

Он думал – "Ведь вся жизнь это тоска и вся жизнь это есть грусть, подслащенная ложечкой счастья"

Он думал – "Мисс Волфейн, добрый вечер, честно говоря, я и слов подобрать не могу, ваша улыбка должна быть удостоена отдельной религии!"

Он думал – "Ведь боль есть предвестник смерти, и что действительно больнее, порез, или страх что он станет роковым"

Фредерик в новинку скорчил серьезное лицо, сложил пальцы клеткой, ему в одном из вариантов развития событий, мисс Вольфейн, задала вопрос – "А что же вы нарешали?"продолжая тему – "О чем вы там сегодня обсуждали".

Дверь распахнулась, все внутри стоящие на мгновенье замолкли, в воцарившейся тишине стал слышен робо-голос, уже заканчивающий свою благодарно-прощальную мантру. ". . . до новой встречи . . ."

Решение

Мужчины вырывались из комнаты хмуроликие и недовольные, дверь билась о стену служив аккомпанементом приличнейшим людям, посылающим друг друга абсолютно непристойными словами, изъясняясь одним лишь жаргоном и грязными выражениями, бранившимися громко и невнятно.

Представитель объединения научного союза с глубоким непониманием дергал головой то влево, то вправо, пытаясь разобрать хоть слово, пытаясь, не став ненароком участником конфликта, разобраться, что же происходит. Все эти глубокоуважаемые, куда более важные, чем он, люди, сейчас вели себя дико, и, он почувствовал себя очень некомфортно, будто потеряв не то веру, то ли защиту родительскую.

Внутри комнаты, за главным столом, увидел представитель объединения научного союза, остался сидеть лишь изрядно озадаченный Фредерик Кампферн. Он сильно вдумывался, как бы втирая объект размышлений своими пальцами себе в виски, затем другой рукой помешивая добавленные размышления, как в котле, у себя на макушке.

Все прочие люди покинули коридор, и слышалось лишь артистичное дыхание Фредерика.

Представитель объединения научного союза уж было хотел заговорить, но все ему не давал покоя тот факт, что перед ним хоть и один, хоть в достаточно интимной обстановке, но все еще человек в сотни раз более важный чем он.

Фредерик, наконец, резко набрал полную грудь воздуха, затем медленно вздохнул и встряхнув руку последний раз, что-то нервно накалякал на бланке.

Пару раз пробежав зрачками по потолку и потрясся головой как игрушка-качалка, та что клеится на приборную панель автомобиля, Фредерик бросил ручку, схватил листок и очень торопливо поскакал к выходу.

– Господин Камфхэрн, – очень уважительно обратился представитель объединения научного союза, по-немецки вытягивая подбородок.

Фредерик всучил этому прилизанному раздражающему дворецкому бланк итогов обсуждения, и спешно сорвал свое пальто, неряшливо пытаясь найти в его карманах шапку.

Представитель объединения научного союза глянул в помятый листок, первое, что бросилось в глаза – отсутствие пунктов четыре и пять.

– Господин Кампфхэрн! – удивленно обратился он, наглость его явно забылась.

– Позвольте! – пригрозил ему седой ученый, прокуренным голосом. – Мне кажется время встречи истекло!

Губы представителя объединения научного союза слегка подергивались, желая выпустить вопрос и голосовые связки уж было вибрировали, но где-то терялись все эти звуки по пути, часть их глушил страх, часть – растаскивала образованность, и, на выходе, из открытых губ – лишь беззвучный комок воздуха.

Он опустил глаза на листок.

Там третье место гласило – "Умирать больно", а вторая строка – "Еще больнее – жить". Победителем же стала, неровная, будто детской прописью, выведенная фраза – "Невыносимо – безответно любить"

Трус

– Г-о-о-о-спода! Мы все у-у-умрём!

У матроса закружилась голова. Он тщетно пытался сглотнуть слюну. Цветные пятна совсем не походили на экипаж, скорее на детские кляксы.

– П-о-о-омрём! Как ж-а-а-алкие крысы! Нет! Мыши! Мы ведь не крысы! Совсем нет… Где-то я заплутал…

Рычащий, громкий и воинственный капитан безудержно хохотал над своими деморализующими речами. Корабль давился от смеха тоже. Две дюжины смертников яростно гребли в своё последнее место назначения.

– Надеюсь, я сдохну пе-е-ервым! – вопил капитан, еле сдерживая гогот.

Юный матрос совсем побледнел, перед потерей сознания окинув взглядом недружелюбно шпарящее солнце. За секунду до хлопка затылка о палубу раздалось весёлое:

– Солнечный!

Уши глохли от ударов морских волн о корпус и от рева капитана, который перед смертью всё никак не наговорится. Порядком тише болтал личный состав, не сильно переживающий за свою судьбу.

Всего парой метров вглубь, в сыром, скрипящем краю трюма, двое борзоватых пиратов обшептывали нечто коварное, давясь дешёвым табаком и неприятным мокрым древесным воздухом.

– Да они нас все нашинкуют! И за борт! – возражал огромный бугай, выпучивая яростные глаза. – У суши нырять надо!

– А дальше что, олух?! – перебил его высоченный худой старик, схватив монстра за шиворот. – Я помирать из-за тебя не собираюсь! Пятьдесят семь лет опыта вот тут! – прошептал верзила, указывая то ли на свой отсутствующий глаз, то ли на свою голову.

– А может, выйдем со всеми? Да сабли забыли! Капитан, минуту, мы туда-обратно и «бац»…

Третий пират, влезший в разговор, резко защурился от замахнувшегося старика.

– Я тебе щас «бац» сделаю! А если кто заметит, что мы без сабель?! А если мы и на сушу, то не успеем сесть?! Де-мо-кра-ти-я – вот что я вам говорю! Сила голоса! Надо просто всё обдумать.

Тревожная атмосфера в скрипящем трюме сменялась улыбчивой греблей под тарахтящего толстяка-капитана.

– Порвите мне чёртово брюхо! Я вам припас рыбёшек напоследок! Не цельтесь в сердце, его давно украли местные русалки!

Самый последний гребущий, до неприличия близко, шептал предпоследнему всякое.

– Как думаешь, мы впрямь умрём? Или это он «так»?

Губы крепыша раздвинулись, и послышался скрипучий полуголос:

– Мне откуда знать? Ты лучше мне скажи – доплывём ли мы до суши.

Зрачки обоих гребунов были неподвижны, а мысли их звучали куда громче пугающих капитанских речей.

– Рвите меня на мельчайшие кусочки, че-е-ертовы воры! Я вам назло буду на вас реветь!

Поднялся резкий ветер, и весь состав начал плавно бросать вёсла. Горбатый пират дрожащими руками настраивал парус.

«А шлюпка-то одна», – думалось ему. «Было б куда плыть…»

Местный штурман яростно разглядывал карту, перебирая зубами мокрую спичку. Влажными пальцами выравнивал её до идеальной плоскости и что-то неутомимо искал.

Капитан, вливающий в себя вторую бутыль рома, подошёл к лысому юнге и хлопнул его по плечу.

– Мне жаль, что ты умрёшь так рано, братец, но такая смерть – это честь для нас, пойми.

Абсолютно отстранённый от голоса лидера, юнец старательно тёр лоб солнечного пирата.

– Не дрейфь, главное не то, как ты жил, а как помер, малец. Так что умри красиво. На – вот! Будешь? – спросил капитан, протянув почти пустую бутылку рома.

Кто-то резко заорал:

– Суша!

Вдалеке начал вырисовываться одинокий остров, по периметру заваленный разными кораблями.

Капитан схватил трубу и недовольно затопал к носу.

– Не может быть того, чёрт! Как время-то летит, боже правый… То-о-очить сабли!

Весь корабль застучал. Десятки ног носились по кораблю, как бешеные тараканы. Кто судорожно искал какие-то полезные вещички, а кто жадно набивал брюхо в последний путь. Даже заботливый медик бросил потерявшего сознание парня и сиганул куда-то в трюм.

Мерзкий скрежет старого дерева, пронизывающего почву острова, разбудил солнечного пирата. Он резко осмотрелся, затем столь же быстро подскочил.

Корабль был абсолютно пуст. Лишь окружающая разруха говорила о том, что недавно тут кто-то был.

«Я проспал высадку!» – подумал он. – «Как же я мог! Все уже ринулись в бой, а я тут всё валяюсь!»

Он, задыхаясь, перебирал горы мусора. Даже в забитом водою трюме не было ни одной сабли. Он выхватил из-под отбросов ржавый нож и, спотыкаясь, попрыгал в сторону острова.

Чем ближе он приближался, тем громче слышались болезненные вопли.

Дыхание почти покинуло прыгуна, но между листьев показались широкие мужики в чёрных одеждах, любующиеся пламенными столбами, на которых болезненно орали всё ещё живые члены экипажа. Все двадцать два человека.