Полная версия
Он нащупал в кармане связку ключей, сжал ее в кулаке, выставив между пальцев длинный офисный ключ. На всякий случай.
Тень добралась до плинтусов и поползла по стенам. Иней полз следом за ней. С инеем было что-то не так. Местами он будто обходил невидимые препятствия, оставляя темные провалы. И эти провалы напоминали то чьи-то следы, то отпечатки рук, то длинные извилистые царапины на полу…
Вот здесь действительно стало страшно.
Из-за спины донесся вой сутулого. Грибов вздрогнул. Темнота, облепившая стены, вдруг оторвалась от старых обоев
Шлёп!
и густым желе обвалилась на пол вокруг фикуса. Она мгновенно впиталась в щели пола, слизав за собой иней, землю, осыпавшиеся листья и образовав на полу ровный темный квадрат. Тут же Грибов отчетливо увидел на этом месте дверь. Точно! Дверь в погреб или в подвал. Так просто никогда бы не заметил, но заметив – уже точно будешь знать, где она находится.
Кадка с фикусом стояла на том месте, где должна быть ручка двери.
Вой за спиной оборвался. Раздались голоса, и кто-то начал звонко вышагивать по дому – то ли в гостинице, то ли над головой. Охваченный азартом Грибов даже не подумал возвращаться за Антоном Александровичем или сутулым. Он отодвинул тяжелую кадку с фикусом, увидел овальную дыру в полу, куда могла бы пролезть ладонь. Ухватился за край дыры, потянул дверь на себя. Доски пришли в движение, поддались легко и бесшумно, обнажая квадрат черноты с едва видными бетонными ступеньками, уходящими куда-то вниз.
Грибов присел на корточки, включил на телефоне фонарик, посветил. Белый луч вгрызся в кирпичные стены и щербатые ступени, но до самого низа не добил. Почему-то сразу захотелось спуститься и разведать, что же такое могла скрывать в подвале теща. Может быть, это очередная ведьмовская штука, о которой судачат все вокруг. Или закрутки с огурцами и помидорами. Или деньги в аккуратных пакетиках, скопленные за много лет честным трудом на ниве приворотов, снятия порчи и лечения чужой скотины…
Он сам не заметил, как осторожно перешагнул через первую ступеньку, одной рукой держась за шершавую стену, а во второй держа фонарик, которым подсвечивал себе путь. Чернота расступалась перед ним, рассыпая под ногами иней.
Воздух здесь был еще холоднее, злее.
Через десять ступеней неожиданно появился странный неприятный запах. Грибов будто погрузился в него, как в бассейн с холодной водой.
Еще несколько шагов.
Шлёп
Ступени кончились, стены раздвинулись, свет телефонного фонарика высветил бугристый земляной пол, покрытый всё тем же инеем. Виднелись отпечатки босых ног, ладоней, зигзаги, извилистые тонкие линии.
Воздух пришел в движение, огорошив новым едким запахом. Так пахнет в общественных туалетах, где сто лет никто не убирался. В переполненных мусорных баках. В подвалах, где прорвало канализационную трубу.
Грибов вскинул руку с фонариков к носу. Луч света беспорядочно рассекал темноту, и вдруг из этой темноты в его сторону что-то прыгнуло.
3
Он успел увидеть тонкое скуластое личико с черными впадинами вместо глаз, с распахнутым ртом и окровавленными зубами. А потом у него вышибли телефон из рук.
Кто-то взвизгнул по-собачьи – этот визг прозвучал особенно пронзительно в тесном замкнутом помещении. Грибова вдруг повалили на пол и принялись душить тонкими ломкими пальцами. Связка ключей выпала из руки и со звоном куда-то отлетела.
В нос забился едкий гнилой запах, будто мочу смешали с тухлыми яйцами и всё это вылили сразу на лицо. Грибов ударил, не глядя, раз, второй, в мельтешащую над ним темноту. Угодил во что-то мягкое, потом явно попал по подбородку. Хрустнуло. Хватка ослабла, и Грибов, сумев подтянуть руки к шее, хрипло закашлял.
На него снова налетели, неразборчиво колотя.
– Станешь таким… Дай только… До глаз!.. Никогда, никогда! – голос был женский, яростный. И – знакомый.
Острые когти вцепились в щеку, разодрали кожу до крови. Грибов снова ударил неведомо кого. Подался вперед, навалился на трепыхающееся, извивающееся, сопротивляющееся тело, подмял под себя. Нащупал крохотную голову с длинными сальными волосами, обхватил ее и несколько раз приложил об землю. Клацнули зубы – его укусили за указательный палец. Потом еще раз, больно до одури.
– Чтоб тебя!.. – прохрипел он, вскакивая.
Нападающая затаилась в темноте. Грибов слышал только прерывистое сипящее дыхание. Миазмы забивали ноздри. Нестерпимо хотелось глотнуть нормального свежего воздуха.
– Кто ты такая? – спросил Грибов, ощупывая взглядом темноту.
Конечно, ему никто не ответил.
– Я ничего плохого тебе не сделаю. Давай… поговорим…
До него постепенно дошла вся нелепость и странность сложившейся ситуации. Неужели теща действительно держала в подвале живого человека? То есть, тьфу, не мертвого же.
Чернота перед его лицом сгустилась, а затем резко рассыпалась на миллиарды белых огоньков. Кто-то поднял телефон с включенным фонариком. Блики света отразились от зеркал, которые, оказывается, были развешаны на стенах. Грибов рефлекторно поднял руки к лицу. Из глаз брызнули слезы, и уже в размытой и искаженной картинке он увидел девушку лет двадцати пяти, которая стояла в полуметре от него.
Это была та самая девушка-соседка, с которой он разговаривал минут двадцать назад.
Но как же сильно она изменилась!
Лицо у девушки было в бурых кровоподтеках, губы порваны, вокруг глаз расплылись синяки. Вместо одежды на ней оказалась драная накидка. Запястья туго стянуты веревкой. В одной руке она держала телефон, а в другой зажала связку ключей – его, Грибова, ключей! – выставив между пальцев офисный тонкий ключ.
Девушка замахнулась.
– Стой, дура! – рявкнул Грибов, отпрыгнув в сторону. Места было мало, что-то звякнуло под ногой – жестяная тарелка, полная каких-то черных хлопьев, будто кошачьего корма. Он поскользнулся, взмахнул руками, будто собирался взлететь, и почувствовал, как что-то острое вспарывает ему кожу на шее, под подбородком.
Белый яркий свет метался по подвалу, будто испуганная канарейка, и болезненно резал глаза.
– Боль придает сил, запомни это! – зашипела девушка, выплевывая слова вместе со слюной и кровью сквозь разорванные губы. Она оказалась совсем близко. Вонь исходила от этого давно не мытого, запущенного тела. – Боль придает сил! Навсегда, слышишь? Ничего личного, прости.
Грибов застонал, упираясь спиной в холодное зеркало. Взмахнул несколько раз кулаками, пытаясь защититься, отбить атаку. Следующий хлесткий удар пришелся по ладони. От боли закружилась голова.
– Чтоб тебя!.. – выдохнул Грибов.
Яркий свет телефонного фонарика впился в глаза. Зеркало под тяжестью спины прогнулось и как будто превратилось в желе.
Что-то тяжелое опустилось Грибову на голову, и свет померк.
Глава 5
1
Наташа ощутила слабое прикосновение к затылку, когда сидела в школьной столовой. Будто кто-то слегка стукнул ее по голове ладонью. Не с целью сделать больно, а чтобы привлечь внимание.
Она обернулась, уже зная, что никого не увидит. Удар добрался до нее… из ниоткуда. Из густой черноты, куда время от времени проваливался этот мир. Через стол от Наташи сидели старшеклассницы во главе с Машей, о чем-то галдели, что-то обсуждали. Они могли, конечно, швырнуть в Наташу стаканчик или вилку (как делали это частенько, когда не до кого было больше докапываться), но им сейчас явно было не до того – Маша что-то показывала подружкам в телефоне.
В ушах заскрежетало и зазвенело, провернулись шестеренки старого невидимого механизма.
– Не сейчас, пожалуйста! – только и успела пробормотать Наташа.
Но ее некому было услышать.
Ложка с недоеденным пюре выпала из рук, звякнув о тарелку, и этот слабый звук тут же растворился в стремительно подступающей темноте.
Растворилась столовая, пропали галдящие дети, выветрился запах макарон и супа харчо. Чернота казалась осязаемой и вязкой, будто свежая краска, которой закрасили мир вокруг.
Из черноты на нее кто-то смотрел. Наташа повертела головой. Бабушка говорила, что тех, кто здесь прячется, можно увидеть, если очень постараться. Если обладать навыками. Вот только она не успела рассказать все тонкости, хотя и очень старалась.
– Кто здесь? – спросила Наташа, зная, что голос звучит только в ее голове. Даже губы не шевелились.
Чернота в одном месте пошла рябью, расплылась, обнажая белые черточки, линии и изгибы. Проявилось женское лицо с тонкими скулами и острым подбородком. Оно открывало и закрывало рот, наполненный такой же густой чернотой. Женщина беззвучно кричала. Это место поглощало ее крик, пожирало его.
Рядом с женским лицом такими же штрихами небрежно нарисовалось другое – мужское, папино. Его легко было узнать. Папа тоже открывал и закрывал рот. Наташа невольно шагнула вперед, протянула руку, чтобы дотронуться – папа оказался в опасности, его надо вызволить, как-то протащить сквозь черноту! Но нужных навыков не оказалось, бабушка не научила… Чернота вокруг пришла в движение и сорвалась, как старое одеяло, вместе с кричащими лицами и острым ощущением несчастья.
Наташа поняла, что она не в школьной столовой, а в каком-то другом месте. Это была крохотная комнатка с низким потолком, с драными обоями, какими-то старыми шкафами, стоящими вдоль стен, с расстеленным на полу ковром и бархатными занавесками, развевающимися на ветру. Кольнуло холодом.
Перед Наташей стоял высокий и худой молодой человек – обнаженный по пояс, пьяный, с сигаретой в руке. Отец Маши, старшеклассницы. Только еще молодой, лет около тридцати.
Знания, как обычно, проявились сразу же. Будто кто-то засунул в голову Наташи флешку и сбросил всю необходимую информацию.
Его звали Олегом, он собирался с силами, чтобы продолжить… Что?
Капли пота блестели на его груди, под подбородком, на переносице.
За спиной Олега на разложенном диване лежала Машина мама – Лена. На вид ей было лет двадцать пять, не больше. Она была потная и голая, пьяная и накуренная. Тушь размазалась под глазами темно-синими кляксами, губная помада яркими зигзагами пробежала по щекам и подбородку.
– Олежа, ну ты скоро? – спросила Лена после затяжки. Одновременно со словами из рта выплетался сизый дым. – Как там в фильме, а? «Я вся горю», и так далее!
– Секунду, погоди. Дай отдышаться.
Олег запустил правую руку в трусы. Закрыл глаза, подняв голову к потолку.
В углу мерцал старый монитор с выпуклым экраном, из колонок урчала какая-то попса. Олег двигал рукой в трусах, бормоча что-то себе под нос.
Наташа зажмурилась. Сигаретный дым лез сквозь веки и жег ноздри.
– Давай без презика, – сказал из темноты Олег. – Я умею вынимать, когда надо. На раз-два-три. А то задолбался, никаких нормальных ощущений.
И все разом стерлось, хотя кошмар не закончился. Наташа знала, что ему еще рано заканчиваться.
Она открыла глаза и снова увидела Лену – теперь уже одетую и трезвую, со скромным макияжем и тщательно замазанным синяком под левым глазом. Комната все та же: прокуренная, дряхлая, неприятная.
Сквозь распахнутое окно пробивался яркий свет, косыми линиями рассекающий линолеум на полу.
– У тебя нет выбора, – сказала Лена, разглядывающая собственные руки, будто впервые их видела. Каждый пальчик, каждый заусенец. – Я не собираюсь делать аборт, сам знаешь. Предупреждала ведь. Не женишься – мой батя тебе башку оторвет. Он из девяностых, у него понятия. Ясно тебе?
Олег стоял тут же, в углу комнаты. Он просто кивал, ничего не говоря. Кивал, кивал, как китайский болванчик. Смотрел в пол.
– У нас будет свадьба, – продолжала мама Маши. – Папа подарит квартиру, все дела. Но ты в ней жить не будешь. Можешь катиться на все четыре стороны, главное – о ребенке не забывай.
– А если я захочу остаться с тобой? – негромко спросил Олег. – Если я правда тебя люблю?
– Мы трахались всего месяц, какая, блин, любовь?
– Самая настоящая. Мало ли. И ребенка буду любить.
Будущий отец Маши поднял глаза, и Наташа увидела в его взгляде что-то такое, от чего захотелось громко завопить. Страшный был взгляд, безумный, наполненный густым сигаретным дымом.
– Я буду любить вас вечно, – сказал он хриплым голосом Цыгана.
Наташу вышвырнуло сначала в черноту, а потом в нормальный, настоящий мир, туда, где была школьная столовая и стоял запах еды.
Она потеряла равновесие – поздно сообразила – завалилась на бок, роняя стул и сметая со стола тарелку и стакан компота. Выставила перед собой руки, но это не помогло – ладони угодили во влажное, разъехались в стороны. Щекой приложилась к холодному полу и увидела Машу за соседним столиком – поймала ее взгляд. Маша снимала происшедшее на телефон. Верные подружки, столпившиеся вокруг, хихикали и тыкали в сторону Наташи пальцами.
А Наташа вдруг поняла, что в растворяющейся черноте проступило множество мелких деталей.
Кое-какие были прорисованы четко и ярко, другие обведены желтыми, красными, зелеными контурами и выведены в центр своеобразного бытия. А были такие эпизоды, которые прятались в тени, по углам мозаики, старались не попадаться на глаза, потому что знания о них не должны были открываться кому бы то ни было.
Если не обладаешь навыками.
От неожиданности Наташа заморгала, не понимая, что все еще смотрит на Машу, не видя ее взглядом. Потому что она различила среди темных, притаившихся деталей Машиного отца: к тридцати семи годам он выглядел спившимся стариком. Похудел настолько, что торчали ребра и позвонки. Сутулился, горбился и громко, часто кашлял. У него были тонкие длинные пальцы. Этими пальцами он зажимал Маше рот, водил ими по ее тонкой шее, по плечам, залезал пальцами под лифчик и гладил там…
Наташе сделалось дурно.
– На что уставилась, балбесина? – спросила Маша, хихикая. – У тебя котлета уплывает, лови давай!
Она подошла ближе, продолжая снимать на телефон. Наташу обступили, кто-то протянул руку, чтобы помочь подняться.
А из-за спин девочек показался Олег. Он обнял Машу чуть ниже талии, взъерошил ее волосы. Кончик языка показался между гнилых черных зубов и дотронулся до мочки Машиного уха.
Выродок, мой выродок, – шепнул он, поскуливая от возбуждения. – Мамка нагуляла, а я, значит, виноват. Всю жизнь должен расплачиваться, да?Мамка нагуляла, а я, значит, виноват. Всю жизнь должен расплачиваться, да?
Маша не была его дочерью. Лена переспала еще с десятком парней за спиной Олега. То была бурная молодость богатой девушки, у которой есть влиятельный отец. Всё выяснилось, когда Маше исполнилось девять. На ее дне рождения напившийся Олег прижал жену к стене на кухне и, угрожая ножом, потребовал рассказать правду. Маша не была на него похожа, вдобавок на подбородке у нее была ямочка, а у Олега – нет. Почему он всё это время вынужден терпеть под боком чужого ребенка? Чей-то выродок, получается, испортил ему жизнь?
– Выродок, – произнесла Наташа, разглядывая притаившегося у Маши за спиной Олега.
Он ухмылялся, продолжая облизывать ее ухо. Глаза были заполнены сигаретным дымом.
– Что ты сейчас сказала? – Маша присела на корточки и цепко схватила Наташу за подбородок. – Ну-ка, блин, повтори!
Повтори, повтори, много-много раз!
Некто в обличье Олега, порождение черноты, схватил Наташу за волосы и медленно намотал прядь себе на кулак.
– Как ты меня назвала? – прошипела Маша и, не размахиваясь, ударила Наташу по щеке ладонью. – Повтори, говорю! Как ты меня, блин, назвала?
С девяти лет Олег стал называть Машу выродком. Сначала злобно и язвительно, потом с издевкой, а когда Маша выросла, превратилась в симпатичную девушку, слово это в его устах вдруг приобрело эротический оттенок.
Затаскивая дочь в угол ванной, между стиральной машинкой и раковиной, он запускал пальцы везде, куда мог дотянуться, облизывал Машину шею, плечи, щеки, грудь – ничего большего пока себе не позволял – и шептал: «Выродок, мой выродок! Ну надо же, свезло так свезло». А Маша в такие моменты тряслась от страха и тихонько молилась, в надежде, что отец остановится, не зайдет дальше, чем вообще возможно…
Еще один хлесткий удар по щеке вышвырнул Наташу в реальность. Из глаз брызнули слезы. Она заморгала, ища взглядом Олега, но того уже не было. Он остался в привычной черноте, где ему и место.
Маша схватила Наташу за ворот платья и рывком подняла. Затрещала ткань. Наташа увидела, как бежит по диагонали, роняя стулья, перепуганная классная руководительница.
– Ты откуда это?.. – зашипела на ухо Маша. – Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если ты кому-то расскажешь? Я тебе горло перегрызу за «выродка», поняла?
Кто-то встал между ними, принялся разнимать.
– Прости, я… – Наташа не успела договорить, потому что Маша вывернулась и еще раз звонко ударила ее по щеке. Потом направила на нее телефон и рассмеялась.
– Клевое будет видео! – сказала она, ловя взглядом восхищенные взгляды подруг. – У этой дурочки еще и припадки, прикиньте! Здорово же!..
2
Надя проснулась от странного ощущения – будто ее только что ударили по голове.
Она снова заснула на диване в гостиной, да еще с пустым бокалом в руке. Как не уронила?
На журнальном столике стояла бутылка мартини, рядом с ней – пакет сока, яблочные дольки, тающие кубики льда в блюдце и пузырек валерьянки. Как же без нее, да?
Голова болела от удара. Надя потерла затылок, пытаясь сообразить, что произошло. Наверняка заснула в неудобной позе, вот и заклинило что-то… Перед глазами все еще витали обрывки сна. Этот сон был неприятный, из прошлого. Такие сны походили на кошмар, их не хотелось вспоминать.
Во сне Надя поссорилась с соседской девочкой, потому что та оторвала любимой Надиной кукле голову. Девочке просто нравилось портить игрушки. Она бегала с оторванной пластиковой головкой, держа ее волосы в кулаке, и кричала, что сейчас возьмет спички и устроит настоящий пожар.
Надя сначала пыталась девочку догнать, а когда поняла, что не получится, остановилась посреди пыльной дороги и неожиданно расплакалась. Это было невероятное, чудовищное ощущение бессилия. Во сне оно усилилось в тысячу раз, напомнило о том, как иногда бывает больно, если ничего нельзя сделать. Например, вернуть к жизни маму, чтобы успеть с ней помириться.
– Пожар, пожар! – кричала довольная девочка. – Это будет самый большой пожар в мире! А ты зальешь его слезами, рёва-корова!
Наде хотелось ее убить. О, это стойкое ощущение всепожирающей ненависти!
Но вместо этого Надя побежала домой. Слезы душили ее. Подкатила икота. Губы сделались солеными. Надя вошла во двор, уселась на лавочке и зарыдала в голос, растирая слезы и сопли по щекам. Больше она ничего сделать не могла.
Из дома выскочила перепуганная мама, схватила Надю в охапку, прижала к себе. От мамы пахло мукой. Надя слышала, как тревожно бьется мамино сердце. Она подумала, что у ее любимой куклы никогда не будет сердца, потому что теперь нет головы, и заплакала еще сильнее.
Мама, ничего не спрашивая, завела ее в дом, а сама спустилась в подвал в коридоре. Его квадратную дверцу придавливал большой горшок с каким-то цветком. Когда мама отодвигала горшок и просовывала пальцы в овальное отверстие, Надя пугалась. Из подвала веяло холодом, чернотой и чем-то очень-очень страшным.
Через секунду она уже сидела за столом в кухне, а мама поставила перед ней глиняную чашку и сказала: «Выпей!». Чашка была наполнена водой, а в ней плавали какие-то мелкие листики и веточки. От чашки пахло шоколадом и молоком, хотя Надя видела обрывки паутины на ее боку и кусочки влажной земли, прилипшие к неровному ободу.
Икая и шумно втягивая сопли, он немного отпила. Даже во сне чувствовался вкус – вода была теплая и горьковатая.
– До конца выпей, – посоветовала мама. – И пока будешь пить, подумай о той дрянной девчонке, что бегает по улице с оторванной кукольной головой в руке.
Надя допила, четко представляя себе хамское лицо девочки. Девочка кричала «Пожар!», и у нее горели волосы. Должно быть, это было очень больно и неприятно.
С каждым глотком Надя успокаивалась. Сначала пропала икота, потом высохли слезы. На душе стало как-то спокойнее.
«Я сейчас проснусь» – подумала она, но не проснулась.
– Теперь беги на улицу и забери свою куклу, – сказала во сне мама.
Выйдя за калитку, Надя никого не увидела. Соседская девочка куда-то пропала. Наверное, ей надоело бегать. А вот на лавочке возле забора лежала Надина кукла – туловище отдельно, голова отдельно. Но это не беда, это можно починить! Главное, что пластиковая голова была в порядке, никто не устроил с ней пожар.
Надя моргнула, стирая остатки сна.
Кое-что она еще вспомнила. Пожар в соседском доме. Когда это случилось? Может быть, через несколько дней после злосчастного эпизода с куклой, а может, спустя много лет. Память – такая непостоянная штука, а сны имеют свойство сильно искажать воспоминания.
Она прошлась по пустой квартире, включила телевизор, села на диван и несколько минут смотрела очередной нудный сериал по Первому каналу. В сериале молодая девчушка, живущая в двухуровневой квартире и разъезжающая по Москве в автомобиле с собственным шофером, жаловалась по телефону маме, что ей совсем не на что жить. Нам бы такие проблемы…
Затылок ломило, а мысли были вялыми и беспомощными. Очень хотелось закутаться в одеяло с головой и снова заснуть. Надя поймала себя на мысли, что перебирает в уме названия бутылок, которые засунула на антресоли. Black Horse, Sedara, Sherwood. Мартини, опять же, недопитый стоит. Позвонить, что ли, подружкам, устроить вечеринку на всю ночь, чтобы забыться, отвлечься и всё такое…
И как это она умудрилась не заметить, что снова пьет? Клялась же себе, что выбросить алкогол и вычистит из жизни всё, что с ним связано. Однако же вот оно, похмелье. А следом – дурные мысли.
Она вскочила, вернулась на кухню. Сигарета. Вторая за полчаса. Щелчок зажигалки. Отодвинула занавеску, уставилась на зимнюю улицу.
Что-то надо менять. Иначе можно попросту сойти с ума.
На губах она вдруг ощутила вкус воды из глиняной миски. В отражении окна Надя увидела бывшего мужа, стоящего за ее спиной. Его лицо было исцарапано, кровь стекала по щекам и подбородку. Брюки были порваны в нескольких местах, рубашка вылезла наружу, а левая нога оказалась неестественно вывернута. Грибов открыл рот и тихонько, болезненно заскулил. Из скрюченных пальцев выпал телефон и со звоном разбился.
Надя резко обернулась и обнаружила, что в кухне никого нет. Квартира была заполнена тишиной.
Она схватилась за телефон и набрала Грибова. Ощущение опасности подкатило к горлу. Прослушала гудки – один, второй, третий. Затем трубку взяли.
– Да, слушаю?
Голос был чужой, но знакомый.
– Антон Александрович? – выдавила она, поглядывая на часы. Половина третьего дня. В затылке снова заныло. – А где Артём? Что случилось? И почему у вас его телефон?
3
Грибов очнулся из-за вибрации.
Чьи-то пальцы пробежали по складкам его одежды, вытащили телефон. Голос Крыгина произнес:
– Да, слушаю?.. Такое дело, не поверите. С лестницы свалился. Если позволите, и смех и грех. Оступился, покатился, как колобок. Вроде бы жив, но пока без сознания. Врача вызвал, конечно, Плохо вы обо мне думаете, дорогая!..
Он говорил что-то еще и тихо посмеивался. Грибов открыл глаза и сразу увидел сутулого. Тот сидел перед ним на корточках, держал в руке глиняную миску серого цвета и что-то в ней размешивал чайной ложкой.
Грибов сообразил, что лежит на земляном полу в подвале. Свет здесь был яично-желтый, густой – от одинокой лампочки, болтающейся на потолке.
– Очнулся, – сказал сутулый хрипло и тихо. – Это уже хорошо. На, выпей.
Тело болело, голова болела, кожу на лице как будто ошпарили кипятком. Грибов провел пальцами по щекам, по носу и вокруг глаз, обнаружил множество мелких царапин. Чертыхнулся сквозь зубы, спросил:
– Где девушка?
Рядом с сутулым показался улыбающийся Антон Александрович. Он уже не разговаривал по телефону, держал руки в карманах пальто.
– Что же вы так неосторожно, уважаемый? – спросил Крыгин. – Полезли в подвал, забыли свет включить, оступились, чуть все косточки себе не переломали! Нельзя так, в самом деле! Убиться же можно!
– Девушка где? – Грибов привстал на локте, морщась от боли, осмотрелся. В голове было тяжело, мысли путались.
Света хватало, чтобы осветить большую часть подвала. В тени прятались деревянные полки, покрытые паутиной и пылью. Кое-где стояли банки с закрутками, картонные коробки. В одном углу горкой лежали мешки.
– Вы о ком? – спросил Антон Александрович, пытливо разглядывая Грибова. – Привиделось что-то?
– Здесь девушка была. Набросилась на меня, хотела убить. Ударила чем-то по голове… – пальцы будто сами собой провели по затылку, нащупали внушительную болезненную шишку. – Всё лицо мне исцарапала.
