Ночь над Римом

Екатерина Балабан

Ночь над Римом

Пролог

Стояла глубокая октябрьская ночь. Черное, звездное небо раскинуло над Вечным Городом мерцающий шатер. Совсем по-летнему трещали ночные цикады, наполняя воздух странным объемным звучанием. Легкий, теплый ветер шуршал поредевшей листвой старых яблонь в маленьком саду за каменной оградой дома Иосифа. Яблони скинули плоды, а дом опустел. Иосиф с братом и племянницей несколько дней назад подались куда-то на восток, чуя нависшую над головой угрозу.

Антония одиноко сидела на ступенях лестницы дома с Горгоной. Обняв себя холодными руками, раскачивалась из стороны в сторону, бессмысленно созерцая темноту. В ее памяти кружили тысячи грез из ушедшего мира, сотканных из тепла и света. Этот дом за ее спиной, как и она, помнил все до мельчайших деталей. Смех Корнелия, голос Корнелия, образ Корнелия! Помнил жаркие объятия и слова нежной любви. Здесь она впервые увидела его, впервые поцеловала в мягкие манящие уста, впервые испытала незнакомое прежде, влекущее чувство, навсегда привязавшее ее к мужчине, которого больше нет. Больше нет и никогда не будет!

Ничего больше нет! Только камни и ветер! И в сердце бесконечная, безнадежная пустота! Ах если бы не дитя… Но и дитя молчит, затаилось. Полно! Да жив ли правда ее ребенок? Она в ужасе прижала руки к животу и с облегчением выдохнула, услышав едва заметный толчок. Этот ребенок единственная ниточка, привязывающая ее к жизни, единственная надежда и цель. Искра счастья, оставшаяся ей от Корнелия.

Неподалеку два человека, в ночной темноте больше похожие на тени из иного мира, терпеливо ждали, когда Антония простится с тем, что еще держало ее в Риме, чтобы забрать с собой из холодного города, к иной жизни, в иные земли.

Антония и сама стала для всех бесплотной тенью. Ее тело завалило камнями и землей. А душа странствовала неприкаянная. В доме с Горгоной неслышно приоткрылась дверь. Сторож высунулся наружу, намереваясь пойти к подружке, что жила за квартал отсюда, и в этот час должна была его ждать. Желтая луна взошла над зданиями, озарив бледным светом улицу, подобно огням в театре теней. Силуэт Антонии был четко виден между белых колонн. Раб мгновение стоял в проеме входа, потрясенный увиденным, чувствуя, как сердце от страха уходит в пятки, а потом, медленно пятясь, двинулся назад, плотно затворил за собой двери, чтобы бестелесному духу той, которая была уже несколько дней как мертва, не было доступа в дом, где еще обитали живые.

Глава 1 Молодожены

Ветер шевелил расшитые восточными узорами занавеси надо входом в перистиль и легкий полог над постелью. За занавесями, за пологом, за тугими гроздями глициний, за каменными портиками с фонтанами и розовыми кустами, мерцала звездами глубокая южная ночь. Ночь зажгла лампады вдоль белых стен, между вазами, резными скамьями и высокими столиками. Розовый свет ночных светильников, приглушенный пологом, неощутимо скользил по обнаженной коже, обрисовывая плавные линии женского тела и рельефные мужского. Вслед за светом жадно скользили ладони и губы, отыскивая знакомые выпуклости и впадинки; гладили, обжигали, посылали по току крови волны жаркой, ненасытной дрожи. Тела танцевали, отдавшись музыке любви, проливающейся гулкими ритмами сердечных ударов, мелодией страстного шепота, тихих стонов и вздохов. На покрывалах, на пологе, извивались причудливые тени, тонули в зрачках, расширившихся от желания, прятались между цветных подушек. Подушки разметались по углам, сбежали на пол, шелк простыней смялся, сбился, перемешался со стонами и потом. Нежные касания и яростные ласки, объединившись с ночными ветрами, с мягким светом, с тенями, с ритмичными ударами сердца, поступательно поднимали ощущения на максимум, взвинчивали спирали ярких радуг, чтобы вдруг взорваться, рассыпаться в снопах ослепительных искр.

Корнелий и Антония задыхаясь распростерлись среди произведенного ими же самими хаоса. Она, оставшись лежать сверху, забывшись перебирала пальцами густые влажные волосы у него на виске, потом спустилась по щеке, до раскрытых, распухших от поцелуев, все еще жаждущих губ. Он поймал ее пальцы губами.

– Моя жена! Моя законная жена! Навсегда, слышишь? – прошептал он ей, – Так невероятно осознавать, что ты навсегда моя! Я люблю тебя!

Она приподнялась над ним, заглянула в бездонную ночную глубину невероятных глаз. Вспомнила, как он впервые по приезде сюда назвал ее женой. Вспомнила жаркие клятвы под солнцем в маковом поле, долгую дорогу до виллы, а потом такую же, как эта, звездную ночь и огромный дом, залитый огнями; толпу встречающих на ступенях широкой лестницы. Корнелий ни минуты не сомневаясь назвал Антонию перед рабами и вольноотпущенниками супругой; вдохновленный подхватил на руки, перенес через высокий порог. Происходящее никак нельзя было назвать настоящей свадьбой. Не было многочисленных гостей, которые прославляли бы молодых. Не было положенных ритуальных песен и танцев. А еще, браки между знатью и актерами были строго запрещены со времен Октавиана Августа. Называть Антонию женой в Апулийской глуши, при собственных рабах Корнелий мог сколько угодно, но оформить такой брак по закону вряд ли бы сумел, не обладая теми могуществом и властью, которыми обладал Марк Аррецин Клемент, префект Великого Рима.

Антония подыграла Корнелию тогда, уверенная, что он прекрасно осознает настоящее положение вещей, однако на другой же день ее избранник принялся всерьез мечтать о свадебном пире, чтобы при большом собрании объявить о смене своего социального статуса. И продолжал мечтать потом, словно позабыв обо всех препятствиях и опасностях, грозящих из Рима. Принялся писать письма знакомым, затеял кое-какие переделки на вилле в угоду будущему празднику, велел управляющему готовить угощение и вино.

Антония попыталась остановить Корнелия, но он не слушал ее осторожных протестов. Правда, письма до сих пор так и не были отправлены, а ремонт и неспешная подготовка к богатому застолью не могли заинтересовать или удивить Рим. Поэтому Антония успокоилась, решив, что дальше мечтаний дело не продвинется.

–Я тоже люблю тебя мой мечтатель! – нежно отозвалась она на его признание.

–Отчего же мечтатель?

–Разве не понимаешь? Оттого, что постоянно мечтаешь, конечно.

Она ярко ему улыбнулась, не желая снова озвучивать сомнения, которые преследовали ее день за днем.

Корнелий понял ее ответ по-своему. Счел за упрек. Перевернулся на бок, уронил ее рядом, улыбнувшись в ответ.

– Я только сегодня утром отправил гонца в префектуру Брундизия с бумагами, уравнивающими нас в гражданских и имущественных правах. Хотел сделать сюрприз, но ты вынудила сказать правду сейчас. Поэтому даже не пытайся сбежать однажды! Ты моя, и я никому, никогда тебя не уступлю. Не думай, что даю пустые обещания. Не думай, что позабыл о нашем с тобой торжестве.

Она не приняла его улыбки и погасила свою, вскрикнула, услышав о префектуре. Значит все еще серьезнее, чем она предполагала. Корнелий планомерно выполняет задуманное и, если еще не оповестил Рим, видимо скоро сделает это.

–Глупый патриций! Я думаю о тебе! Только о тебе и о том, что не стоит рассказывать всем без разбору, как ты одарил меня древними символами брака – водой и огнем, как позволил оплести шерстью и обмазать жиром вход в твое жилище. Как перенес через порог, словно я и в самом деле тебе ровня. Префектуру Брундизия ты как-то обманул, но ведь я дочь актера! Ты не можешь игнорировать это. Не можешь скрывать от людей! Все равно все станет известно!

–Не хочу даже слышать такое. Какая разница, кем ты родилась? Сейчас ты моя жена. Позабудь обо всем, просто доверься мне и течению судьбы. Я все равно сделаю как хочу.

–Чтобы навлечь на себя еще большее несчастье? Разве мало тебе изгнания? Разве мало тебе государевой немилости?

–Будь что будет, только ты не заставишь меня передумать. Хочу, чтобы повсюду тебя принимали как мою законную супругу, хозяйку всех моих владений и моего сердца.

–Мне довольно твоего сердца, ясноглазый Купидон. Зачем нам что-то еще для счастья? Зачем соединять себя узами напоказ, когда мы можем просто наслаждаться?

–Чтобы никто не посмел тебя отнять у меня! Чтобы ни один римский магистрат не вздумал грезить об Антонии Корнелии.

Антония сверкнула глазами, выскользнула из желанных объятий неожиданно рассердившись, соскочила на пол. Пусть хоть весь мир о ней грезит, разве она променяет дорогого мужчину на чужие грезы? Что же этот мужчина себе придумал?

–Кажется для нас нагрели воду, – сказала она, нарочно отвернувшись, – Хочу искупаться и смыть твою глупость.

Вход в лаватрину (купальню) находился за неприметной дверью справа от ложа. Антония толкнулась и вошла в просторное помещение, застланное белым, горячим паром. Здесь в беломраморный пол была утоплена большая овальная ванна. По краям от ванны помещались треноги со светильниками; застеленные полотенцами, узкие каменные кушетки и розы в высоких вазах. Алые розовые лепестки рассыпались повсюду, плавали в горячей воде, лежали на полотенцах и даже в масле светильников. Розы! Слишком много роз! Девушка страдальчески изогнула брови. Утопающая в розах вилла Клемента Аррецина, заставила почти возненавидеть прекрасные цветы.

–Разве нас не повенчало утреннее небо, не благословило Солнце? – нагнал Антонию Корнелий на пороге купальни, – Разве Боги не расстелили для нас мерцающий звездный путь? Все будет хорошо, моя нимфа. Наша любовь угодна Богам, а когда так – незачем бояться предрассудков. Брачное соглашение записано и будет бережно храниться в Брундизии. Осталось только устроить пир, и рассказать всем, что мы собираемся идти по жизни рука об руку.

Он обнял ее со спины, она не сопротивлялась. Прижалась лопатками к горячей мужской груди. Проговорила со вздохом:

–Ничто не заставит тебя опомниться и понять свои заблуждения?

–Я люблю тебя! Любовь не может заблуждаться!

–Мне думается, что однажды ты оглянешься вокруг и проклянешь меня за то, что я тебя разрушила. – она обернулась к нему, тревожно заглянула в лицо, – Прошу! Успокой свою стремительность, не думай о публичности. Не так давно ты сам уверял меня, что мы должны спасаться, бежать в далекие края, а сейчас затеял что-то немыслимое, напоказ. Весь Рим взбаламутишь и погубишь себя!

– Почему ты мне не веришь? Зачем боишься? – он был искренне опечален, – Я хочу лишь одного, чтобы ты всегда была рядом, чтобы каждый произносил твое имя неразделимо с моим. Рим далеко! Надеюсь, император быстро позабудет своего нерадивого подданного и отдастся иным страстям.

–Император позабудет, если ты затаишься! Корнелий! Скажи мне, что ты пошутил. Не будет пира и свадьбы не будет. И нет никаких документов…

–Будет свадебный пир, и документы заверены свидетелями и опечатаны гербовой печатью. Если бы твой отец был рядом, я спросил бы у него позволения, как предписывает традиция, называть тебя своей, но его нет с нами. Думаю, на этот раз он не был бы против.

Антония застонала, вырвалась из рук упрямца, отступила по пологой лесенке в воду. Пар заклубился вокруг нее, скрывая от глаз Корнелия.

– Мой отец все равно будет против! – ее голос прозвучал печально, – Мой отец хорошо знает какая глубокая пропасть между тобой и мной. Одно дело взять меня конкубиной на содержание, совсем другое законной женой. Ты хороший человек, но такой брак унизит тебя. Я дочь актера… Остановись, пока не стало поздно, пока твоя игра не зашла слишком далеко!

Он тоже спрыгнул в воду, снова обнял.

– Я не играю, разве ты не видишь? Как может унизить брак с девушкой, которой восхищались самые прославленные мужи империи, которую собирался отвести к фламину Юпитера префект Великого Рима? – Корнелий невольно нахмурился, произнося это имя, – Кто посмеет сказать, что ты меня недостойна?

– Дело в префекте Рима? Не правда ли? – она побледнела, внезапно осознавая, что молодой изгнанник никогда не переставал думать о ее длительном плене в остийской резиденции Клемента Аррецина, – Ты ревнуешь! Ты полагаешь, между нами было что-то? Поэтому все?

Он помолчал несколько мгновений, прежде чем ответить. Да! Он ревновал и думал о Клементе непрестанно, но укорять Антонию за то, что попала в плен, за то, что поддалась сильному мужчине не стал бы никогда.

–Мне все равно что там было, – вырвалось у него, – Но ты права, я ревную, прости меня за это. Ты была во власти римского префекта слишком долго.

–Он меня не тронул! – сказала Антония глухо, – Ты прежде не пытался спрашивать, а я не говорила, но, если это гнетет тебя, отпусти сомнения. Клемент Аррецин, каким бы плохим человеком ни был, хотел прежде узаконить наши отношения.

–Дело не в префекте Рима, – вымолвил Корнелий, и вопреки собственному отрицанию мгновенно засветился улыбкой, – Почему ты не позволяешь мне устроить все как надо? Почему все время сопротивляешься и противоречишь? Я выбрал тебя в жены, потому что ни с одной другой не смогу быть счастливым никогда. Только ты заставляешь трепетать мое сердце.

Его настроение заметно улучшилось. В порыве чувств он выхватил из ближайшей вазы розу, подал Антонии. Она с сомнением прижала подарок к груди и тут же вскрикнула, выронила цветок больно уколовшись. Корнелий испугался, принялся сцеловывать выступившую кровь с теплой ладошки.

Антония тихонько рассмеялась, потом вдруг всхлипнула, внезапно слишком остро ощутив боль возможной потери. Если с ее мужчиной что-то случится, она не перенесет. Почему он так легкомыслен? Почему не хочет остеречься? Губы Корнелия мягко щекотали кожу и тайные струны ее чувственности. От наслаждения закружилась голова.

– Я хочу для нас счастья, – прошептал он, отрываясь от ее ладони и заглядывая в глаза, – Я люблю тебя и заставлю весь мир склониться к твоим прекрасным ногам! Моя законная супруга Антония, моя лучезарная нимфа, дороже тебя у меня нет никого. Что бы ни сказали о нас, как бы ни осуждали наш союз, я не отступлю. Ты моя. Навсегда моя, а я твой! Вместе мы проживем долгую, счастливую жизнь.

– Я очень этого хочу! Прожить с тобой долгую, счастливую жизнь, – вымолвила она, не в силах больше спорить, хриплым от нахлынувших чувств голосом.

Глава 2 Два письма

Весной 843 года (90 г. от р. х.) в Рим пришли нехорошие вести о появлении в Парфянском царстве императора Нерона1, якобы счастливо избежавшего гибели. Непрекращающаяся борьба за власть внутри подвластной Риму Парфии, порождала таких «неронов» одного за другим. Парфянские цари пытались использовать самозванцев в своих целях, отнимая друг у друга престол или решая иные задачи. Этот был третьим по счету. Артабан IV, один из претендентов на парфянское владычество, активно ему содействовал, как и предыдущему, в надежде посадить на римский трон и с его помощью, в дальнейшем, сместить Пакора II, официального царя Парфии.

Несомненно, Великому Риму, с его многотысячной армией мало что угрожало со стороны пусть и могущественной Парфии, но после восстания в Верхней Германии, после позорного мира с Децебалом, одно только упоминание о возможной узурпации власти извне вызывало у императора Домициана настоящий ужас. Все предпосылки для этого были. Сенаторы, недовольные постепенным ограничением своего влияния, постоянно потихоньку роптали. Их не устраивала все сильнее распространявшаяся, абсолютная власть одного человека, опиравшаяся на войско и всадничество. Домициан с неуважением относился к прежним устоям и традициям, открыто презирал мнение собрания в курии и все чаще обращался за помощью к провинциям, оставляя в стороне прославленные римские фамилии.

Многие сенаторы, казалось, готовы были рискнуть, присягнуть на верность новому правителю, если таковой проявит достаточно щедрости, великодушия и восстановит былое величие сената. Только страх перед армией, беззаветно преданной Домициану, сдерживал многих, и тот же страх заставлял втайне искать любых путей избавления от жестокого владыки Рима.

В Великом городе против императора тайком плелись всевозможные заговоры, поэтому цезарь не зря с подозрением прислушивался и оглядывался, в любом, даже самом безобидном замечание чувствуя измену. Он усилил дворцовую охрану, с помощью своего друга и родственника Клемента Аррецина расширил и без того немаленький штат соглядатаев. Вокруг, как никогда стало процветать доносительство. В императорские подвалы бросали за неосторожное слово, за случайный взгляд. Опасно стало собираться на улицах большими группами и обсуждать насущные вопросы, – вигилы2 или преторианцы3, наделенные императором неограниченными полномочиями, могли налететь в мгновение ока, схватить, скрутить, избить… Актерам запретили давать представления в театрах, философам ораторствовать на форуме и в собраниях.

В курии обстановка становилась напряженнее с каждым днем. Никто не знал, на что может рассердиться император, какое слово вызовет его неудовольствие или гнев. Даже в отсутствии Домициана обсуждение любых вопросов велось с величайшей осторожностью – каждый мог донести на каждого, и тогда неминуемым исходом были неволя, пытки и смерть.

Клемент Аррецин, оказался в числе тех немногих, кому Домициан доверял безоговорочно. Это доставляло префекту немало забот. Ежедневно после очередного утомительного заседания сената, приходилось разбирать горы доносов, выслушивать соглядатаев, зачастивших с докладами о всевозможных преступлениях против священной персоны римского владыки. Под конец дня внимания требовал сам Домициан, не устававший изливать своему наперснику печали и страхи, жаловался на злых подданных, интригующих у него за спиной, на опасность междоусобицы, возникшую с появлением в Парфии пусть самозваного, но очень деятельного претендента на римский трон. Спрашивал совета, ждал утешения.

В этих условиях префекту Рима почти не оставалось времени подумать о себе, о том, что волновало его сильнее политики – о собственном, раненом прелестной девочкой с Велабра, сердце. Надо было бы как-то вернуть пташку-певунью. Казалось бы, нет ничего проще. Своеволие Корнелия Виртурбия должно было вызвать монарший гнев. Клемент надеялся, что Домициан прикажет отыскать наглого мальчишку, удравшего из Рима вопреки высочайшему повелению. С Корнелием вернулась бы и Антония. Однако император то ли позабыл о своей недавней страсти, то ли простил наглеца.

Однажды при очередной личной встрече Клемент решился напомнить цезарю о Виртурбие, спросил о причинах странной забывчивости.

Домициан вздрогнул, услышав вопрос. Внимательно наблюдая за переменами его выразительного лица, Клемент увидел промелькнувшие в карих глазах боль и разочарование.

– Я отправил мальчика в изгнание, – сказал цезарь, страдальчески хмуря тонкие, капризные брови, – Пусть остается там. Вести из Парфии не оставляют времени для забав. Нам есть чем заняться в ближайшее время.

В результате Клемент Аррецин лишился Антонии на неопределенное время и ничего не мог предпринять, чтобы что-то изменить. Как же он негодовал! Как сетовал на судьбу и на парфян, так не вовремя затеявших очередное злодейство, отвлекших внимание государя на себя от более важных для римского префекта вещей.

А как все замечательно шло поначалу! Клемент инсценировал смерть Антонии, чтобы неугомонный Виртурбий перестал ее искать, самого Виртурбия удалось удачно столкнуть с императором, и разрешение на брак с низкородной девицей удалось выпросить у того же императора неожиданно легко. Клемент ликовал, празднуя победу, но оказалось рано. Каким-то чудом юноша, только что оплакавший возлюбленную, оказался в Остии вместо того, чтобы попасть в руки императорских палачей, непонятным образом понял, где скрыта Антония. Такого не могло случиться, но случилось. На глазах изумленной стражи и самого Клемента пронеслась мимо кованых ворот колесница, увозя в неизвестность солнцеликое чудо, ставшее для префекта Рима надеждой и наваждением. А потом красавец «Тенебрис» вышел в море с беглецами на борту.

Отыскать Антонию было просто. Клемент Аррецин прекрасно знал куда держат путь его корабли. Но в настоящей ситуации, без поддержки императора, ему оставалось только мечтать об Антонии и иногда выслушивать ничего не значащие отчеты своих соглядатаев, приглядывающих за Виртурбием в его изгнании.

Прошло несколько месяцев, минула весна и лето подходило к концу. Парфяне все никак не могли угомонится, бравируя своим «Нероном» и собираясь с силами, чтобы двинуть войска на Рим. Домициан трясся от страха в роскошном дворце, почти ежедневно собирал у себя военачальников и иногда послов, возвращавшихся от Пакора и Артабана, выслушивал одинаковые доклады о надежности и мощи имперских легионов, о распрях внутри Парфянского царства, взбадривался на какое-то время, а потом неожиданно узнавал о новой измене среди тех, кому он привык доверять и впадал в состояние неконтролируемой злобы, казнил без разбору, часто даже без суда.

Клемент Аррецин продолжал принимать доносчиков, разгребать горы бумаг. Ожидая подвоха с Востока, приходилось перестраховываться и просматривать чужую почту, прилетающую с интересующей стороны тем или иным способом. И вот однажды префекту доставили письмо какого-то парфянского торговца. Подобных писем, по сути своей совершенно бесполезных, написанных случайными людьми, в последнее время ему приносили немало. Он ни за что не заинтересовался бы письмом, отбросил бы его прочь, как сотни других, если бы раб, явившийся с этим посланием, не указал ему на одну существенную деталь – письмо предназначалось управляющему Виртурбия и содержало просьбу в кратчайшие сроки подготовить большую партию крепких молодых лошадей.

Клемент ошалело взглянул на умного раба, выжидательно замершего рядом, потом дрожащими руками, боясь поверить в удачу, развернул пергаментный свиток, пробежал глазами.

– Посмотри сюда, господин, – проговорил раб, указывая на украшающий восковую печать замысловатый вензель, – Я готов подтвердить, что этот знак принадлежит одному очень богатому парфянскому купцу. А вот его подпись под текстом. Уверен, что эти подпись и печать известны многим в Риме. Сейчас, когда на Востоке назревает война, любые связи с парфянами должно пресекать.

Клемент почувствовал, как от предвкушения у него начала кружиться голова и зачесались руки. Он сгреб со стола несколько медных монет, протянул рабу со словами.

– Я очень доволен тобой.

Связать Корнелия с парфянским «Нероном», теперь ничего не стоило. Подозрительный император, вздрагивающий при виде собственной тени, должен будет как-то отреагировать на такую связь.

Клемент тут же вспомнил, что третьего дня к нему попало другое письмо, откинутое за ненадобностью. То было собственноручное послание Корнелия сестре, приглашение в Апулию на пир по случаю женитьбы. Один из рабов Юлии, которому префект доплачивал за интересующие его сведения, утащил приглашение из спальни юной патриции. Письмо изобиловало красочными описаниями простой жизни на природе, бесконечными восторгами отчаянно влюбленного мужчины и надеждами на скорую встречу. Казалось бы, ничего примечательного, кроме факта самой женитьбы, но этот факт ни для кого не был секретом уже некоторое время. Корнелий, благополучно покинувший Рим осел с Антонией в родовом поместье и вообще потерял страх, сообразив, что никто не стремиться его преследовать. Он половину Рима оповестил о своем счастье, ничуть не смущаясь низким происхождением невесты и отсутствием необходимых разрешений. Домициан также, как все, был прекрасно осведомлен о переменах в жизни своего любимчика, но единственное, что услышал Клемент по данному поводу из царственных уст – пару грязных ругательств в адрес прелестной Антонии, невероятными чарами околдовавшей лучшего из мужчин. Префект был искренне поражен тому, насколько сильна привязанность великого повелителя Рима к глупому мальчишке.

Однако теперь, послание из Апулии приобретало новый смысл. Была в нем пара фраз, в самом конце, перед подписью, которые вкупе с письмом парфянского торговца могли уничтожить похитителя юных дев.

Отправив сообразительного раба прочь, префект вытащил заброшенный в угол свиток и повторно перечитал те самые строки:

«Благословен тот день и час, когда я отправился в изгнание. Здесь, на Востоке дышится легче, чем в развращенном, полном соблазнами, порочном Риме, небо выше, солнце не загораживают уродливые инсулы, жизнь течет размеренно и спокойно. Здесь мной никто не повелевает, я сам повелитель себе и всему, что меня окружает. Надо мной нет довлеющий силы, разрушающей меня, оскверняющей мои чувства и желания. Здесь, рядом со мной, любимая женщина, делающая меня без меры счастливым. Я готов существовать так бесконечно долго, купаясь в бездонных омутах ее удивительным глаз. Разве нужно мне что-то еще? Разве могу я жаловаться на судьбу, когда она и теперь слишком щедра ко мне?

О! Мне конечно же недостает – тебя, сестра, не достает моих друзей, с которыми я рос, делил беды и радости. Я скучаю без шума больших торговых улиц, без неповторимой атмосферы праздничных зрелищ. Жить в Риме и не любить Рим было бы странно. Я солгу, если скажу, что совершенно не желаю увидеть его. Но все это можно пережить в моем чудесном краю, где правит властелин Востока – Солнце. С тобой и друзьями я, волею богов, вскоре увижусь. Надеюсь, мой скромный пир не будет всем вам в тягость, как не будет в тягость и дорога, которую придется преодолеть, чтобы добраться ко мне. А Рим ко мне вернется. Надеюсь, это произойдет раньше, чем все мы предполагаем».