Мулен Руж

В конце концов Анри пришел к заключению, что Бог щедр и всесилен, однако он крайне рачителен и не демонстрирует свое могущество всем подряд. В этом смысле у Него было много общего с дядюшкой Одоном, слывшим среди родни богачом, однако ни разу не приславшим к Рождеству ничего, кроме скромной открытки.

В Париж снова пришла весна, и каштаны на бульваре Малезарб дружно зазеленели, открыв мягкие листики-ладошки. Граф изъявил желание взять сына на «Конкур-иппик», светское мероприятие, считавшееся самым престижным конным шоу Парижа. И вот после воскресной мессы графиня доставила Анри к отелю, где жил отец, по дороге напоминая мальчику о том, что он должен вести себя прилично: не приставать к взрослым с расспросами и говорить только тогда, когда к нему обращаются.

– Короче говоря, я хочу, чтобы ты вел себя, как воспитанный человек, – заключила мать, разглаживая складки на его белом матросском костюмчике.

Карета остановилась перед входом в отель. Графиня осторожно поправила свою широкополую соломенную шляпку и крест Почетного легиона на груди его матроски.

Анри поспешно поцеловал мать в щеку и спрыгнул с подножки кареты. Добежав до дверей отеля, он остановился и обернулся, чтобы послать ей напоследок воздушный поцелуй и помахать Жозефу, и в следующее мгновение скрылся в холле.

Его препроводили в апартаменты отца, который как раз стоял перед трюмо, поправляя галстук.

– Отличный денек, не правда ли? – усмехнулся он, увидев Анри в зеркале. – О, мать наконец-таки нашла время, чтобы тебя подстричь. Хорошо!

Граф вставил в петлицу белую гвоздику и, приняв из рук камердинера трость с золотым набалдашником, направился к двери.

– В следующем году мы с тобой поедем верхом, а не в этой старушечьей коляске, – объявил он, когда их карета стремительно неслась по Елисейским Полям. – Место настоящего мужчины – на лошади, а не позади нее.

Анри с интересом глазел по сторонам. С обеих сторон бесконечным потоком тянулись вереницы карет, ландо и изящных пролеток. Перестук конских копыт звучал как удары тяжелых капель дождя по мостовой. На улице стоял погожий апрельский денек. Разряженные дамы кокетливо прятались от солнца под шелковыми зонтиками и шляпками, украшенными цветами и лентами, казавшимися особенно яркими на фоне темных ливрей лакеев.

– Я вижу, ты носишь свой крест? – заметил граф. – Замечательно, мальчик мой, просто замечательно! Твоя мать сообщила мне, что ты лучший ученик в классе. – Он снисходительно улыбнулся. – Но надеюсь, ты не собираешься превратиться в книжного червя? Книги – это, конечно, хорошо, но всему свое время. Они вообще-то являются уделом женщин, как живопись или музыка. В жизни есть вещи поважнее.

Время от времени он прерывал монолог, чтобы учтиво приподнять шляпу и церемонно раскланяться со встречающимися знакомыми, каждому из которых адресовалось особое приветствие, соответствовавшее его положению в обществе. Так, герцога и герцогиню де Роан граф приветствовал изысканным поклоном, напоминавшим о старых добрых временах; дочь банкира, недавно вышедшую замуж за аристократа, – подчеркнуто сдержанным кивком; актрису Софи Круазет, гордо восседавшую в карете, запряженной парой великолепных лошадей, – восторженным покачиванием головы, сопровождаемым многозначительным подниманием бровей.

– Да, кстати, ты уже начал брать уроки фехтования? Нет? Как же можно?! Во все времена, мальчик мой, фехтование было и остается куда важнее речей Цицерона и алгебры. Оно дает тебе право открыто высказывать окружающим свое мнение о них. А как насчет танцев? Этим тебе тоже надо серьезно заняться. Нередко решающим фактором в карьере оказывается именно умение танцевать.

Карета миновала Триумфальную арку, и тут граф подался вперед и постучал кучера по плечу тростью с набалдашником:

– В «Пре-Кателан», Франсуа!

Затем, снова с удобством устраиваясь на мягком сиденье, граф обратился к Анри:

– Как я полагаю, тебе еще не довелось побывать в «Пре-Кателан»? – Он широко улыбнулся, обнажая ровные, ослепительно-белые зубы. – Что ж, ничего удивительного. Твоя мать наверняка не одобрила бы такой выбор. В ее понимании там слишком фривольно.

Небольшие группки дам в ярких весенних нарядах и благородных господ в цилиндрах прогуливались по зеленой лужайке или сидели за белыми столиками под большими полосатыми зонтами. Одни лениво потягивали аперитив из высоких бокалов, другие коротали время за легким обедом. Анри с отцом прошли на застекленную веранду ресторана.

– Один херес, – заказал граф, снимая перчатки. – И гранатовый сок для молодого человека.

Анри обвел восторженным взглядом переполненный зал.

Из-за зеленой стены пальм в кадках доносились приглушенные звуки медленного вальса. Потоки солнечного света струились в комнату сквозь стрельчатые окна, яркие лучи искрились в хрустале бокалов и переливались разноцветными огоньками на драгоценностях дам. Царила интимная атмосфера великосветского салона. Мужчины приветственно махали друг другу или же ненадолго подходили к столикам; дамы протягивали им руки для поцелуя, кокетливо смеялись, раскланиваясь со знакомыми.

– Видишь вон того господина с белой бородой, что сидит у окна? – зашептал граф, наклоняясь к сыну через стол. – Это Виктор Гюго. Сенатор. Республиканец, натурально! Сейчас все республиканцы. А еще поговаривают, будто он занимается сочинительством. Подумать только, политика и литература! Бедная, бедная Франция!

Отец встал и подошел к соседнему столику. Анри с любопытством наблюдал, как он медленно целует кончики пальцев незнакомой дамы и, смеясь, обменивается несколькими репликами с ее спутником. Затем граф развернулся и поспешно возвратился к сыну.

– Видишь вон того господина с окладистой бородой и моноклем, – снова заговорил он, пригубив хереса, – вон того, что разговаривает с самой красивой дамой? Это сам король Бельгии, Леопольд!

– Король! – восторженно ахнул Анри, разворачиваясь на своем стуле, чтобы получше разглядеть венценосную особу.

– Перестань! Невежливо вот так таращиться на людей! Кроме того, он здесь инкогнито.

Граф вздрогнул, почувствовав, что чья-то рука коснулась его плеча.

– А, день добрый, Дудовиль! Вы помните моего сына, Анри? Я представлял его вам в Лурю. Вот, приучаю парня к парижской жизни. А вообще мы идем с ним сегодня на «Конкур-иппик».

Анри вскочил и учтиво поклонился.

Герцог улыбнулся ему, потрепав по щеке, перекинулся парой фраз с графом и с непринужденным видом продолжил свой путь.

Минуту спустя у их столика остановился еще один господин. «Быстрее! Встать и поклониться!»

– Это большая честь для меня, господин…

Потом отец снова оставил его, чтобы почтить своим вниманием знакомых в дальнем конце зала. Через несколько минут он вернулся.

– Видишь вон ту даму в длинных белых перчатках? Это Сара Бернар, мой мальчик. Она здесь со своим последним… м-м-м… со своим кузеном!

Что ж, судя по всему, все не так сложно. Нужно просто сидеть за столом, потягивая херес. Мимо то и дело проходят друзья и знакомые, останавливаются, обмениваются приветствиями. Можно и самому подойти к чьему-либо столику, поцеловать ручку даме, обменяться любезностями со знакомым господином, после чего снова возвратиться на свое место. Отпить немного хереса. Потом какой-нибудь еще знакомый задержится возле твоего столика…

– Ну что ж, пора в клуб. Время обеда, – объявил граф, взглянув на часы. – Ты, наверное, уже проголодался.

В гостиной Жокейского клуба тонко пахло воском, старым деревом и гаванскими сигарами. Пожилые услужливые официанты беззвучно скользили между столиками – точно облаченные в ливреи призраки. После десерта граф привычно заказал рюмку коньяка.

– А теперь, мальчик мой, – экспансивно объявил он, осушив большой широкобедрый бокал, – у нас остается время только на то, чтобы переодеться. И вперед – на скачки!

Огромное и безвкусное здание Дворца промышленности было выстроено на Елисейских Полях специально для Всемирной выставки 1855 года и представляло собой чудовищное нагромождение статуй, гипсовых карнизов и колоннад. Дабы оправдать существование подобного монстра, власти города поспешили найти постройке достойное применение, приспособив его для проведения Салона картин и скульптуры французских живописцев, или просто Салона – большого светского события и вожделенной мечты тысяч художников. Здесь также проводились выставки скота, благотворительные распродажи, патриотические собрания и, наконец, очень престижный конный турнир «Конкур-иппик».

– Внимательно наблюдай, как всадники берут препятствия, – наставлял граф Анри, когда они оказались в просторном зале с огромными окнами во всю стену, приспособленном под арену, и направились к ложе, зарезервированной специально для членов Жокейского клуба. – На наездника можно выучиться, а вот дар преодоления препятствий на коне дается человеку от рождения. Гляди, как они подаются вперед, когда направляют лошадь на препятствие!

Они заняли места в ложе, и граф начал настраивать бинокль.

– Это целое искусство. Нужно уметь помогать лошади, как бы самому поднимать и переносить ее через препятствие. Однажды я заключил пари, что смогу на своей Жуно перемахнуть через фиакр, и, ей-богу, мне это удалось!

Тут он внезапно замолчал, увидев в бинокль привлекательную даму, одиноко сидящую в ложе напротив, по другую сторону арены.

– Ты посиди здесь, – заторопился граф, – а мне нужно сходить проведать нескольких друзей. – Он огляделся и окликнул невысокого пожилого толстяка из первого ряда, что-то увлеченно зарисовывавшего в блокноте. – Господин Пренсто! Будьте так любезны, приглядите, пожалуйста…

Старик даже не обернулся, и тогда граф позволил себе повысить голос:

– Эй, господин Пренсто! Будьте любезны… – Он раздраженно передернул плечами. – Черт побери! Глух, как пень! Вот что, Анри, иди сядь рядом с ним, но говорить даже не пытайся. Помимо всего прочего он еще и немой. Вон, посмотри, как он рисует. Этот старик замечательно изображает лошадей. Именно поэтому мы разрешаем ему сидеть в ложе клуба. А я зайду за тобой по окончании турнира.

Господин Пренсто приветствовал Анри радушным кивком. По всей видимости, старик не был избалован общением и был рад любой компании. Первым делом он протянул Анри блокнот с карандашными зарисовками лошадей, и вскоре они уже ощущали себя старыми знакомыми, бойко общаясь на языке улыбок и жестов.

Для Анри это был незабываемый день: духовой оркестр играл бравурные марши, лошади грациозно брали препятствия, шли рысью и галопом. А когда судьи вручали жокеям серебряные кубки и прикрепляли розетки из ленточек лошадям на уздечки, зал гремел аплодисментами. Старый художник продолжал невозмутимо рисовать, даже не подозревая, какой вокруг стоит шум.

Через некоторое время сосед достал из кармана блокнотик.

«Хочешь порисовать?» – написал он.

Анри с готовностью закивал.

Пренсто моментально протянул ему альбом. Анри тут же начал рисовать двух лошадей, идущих рысью в упряжке. Глухонемой художник наблюдал за ним со снисходительной улыбкой, которая очень скоро сменилась откровенным удивлением. Еще несколько мгновений он недоверчиво смотрел на мальчика.

А затем дрожащей рукой выхватил из кармана блокнот и поспешно написал: «Ты замечательно рисуешь!» – слово «замечательно» он подчеркнул несколько раз.

Это было первое, что Анри сообщил матери тем вечером – прямо с порога гостиной, стремительно врываясь в комнату и тяжело дыша после стремительного подъема по крутой лестнице. Глаза его восторженно сияли.

– Мамочка! Мамочка! – задыхаясь, выпалил он, забыв даже поцеловать графиню. – Я познакомился с одним стариком – настоящим художником! – который сказал, что я замечательно рисую! Вернее… он не сказал это, потому что не может говорить, а написал в блокнотике. А еще он глухой, вот…

– Боже мой, какой болтун! – улыбнулась Адель, притягивая к себе сына.

Она нежно провела рукой по его волосам, чувствуя, как часто бьется сердце под белой матроской.

– Сначала как следует отдышись и поцелуй мамочку. Ты что, бегом несся по лестнице, а? Вот, а теперь расскажи мне о старике, который не может говорить. И начни с самого начала – с того момента, как я привезла тебя в отель к папе.

Он принялся сбивчиво рассказывать матери обо всех диковинках, виденных им за день.

– Ну, сперва мы поехали в «Пре-Кателан», где был король инкогнито! – с важным видом рассказывал он. – С ним была дама…

– А ты знаешь, что означает «инкогнито»?

Ну вот, всегда она так! Обязательно ей надо поставить человека в тупик разными вопросами! Анри уныло покачал головой.

– Это означает, что человек скрывает свое имя или титул, потому что стыдится своих поступков или общества, в котором ему довелось оказаться…

– Но дама была самая красивая!

– Не бери в голову! – отмахнулась графиня, переводя разговор на безопасную тему. – Итак, чем еще вы занимались с папой?

Анри рассказал ей и об обеде в Жокейском клубе, и о выступлении всадников, и о встрече со старым глухонемым художником.

– И тогда он вытащил из жилетного кармана маленький блокнотик и написал: «Ты замечательно рисуешь»! – И поскольку ему показалось, что на мать сообщение не произвело должного впечатления, Анри поспешил повторить: – Честно-честно, мамочка! И он даже подчеркнул слово «замечательно»!

– Как мило с его стороны, – спокойно отозвалась мать. – И что было потом?

Ну, в общем, после турнира они отправились в заведение Румпельмейера, где он съел две большие ромовые бабы и один шоколадный эклер. Потом вернулись в отель, где отец переоделся в третий раз за день. Он был очень элегантным. А потом отправились ужинать у «Лару».

– Папа заказал фазана и бутылку «Шато-Лафит». Он сказал, что мне нужно учиться разбираться в винах. Это очень важно. И еще! Я должен брать уроки фехтования и танцев. Папа сказал, что это гораздо важней Цицерона. И что книги – это только для женщин.

Ну конечно же, Альфонс, как всегда, в своем репертуаре! Кто еще мог сказать ребенку подобную глупость? Интересно, почему невежды считают своим долгом высмеять ученость и превознести необразованность, преподнося ее чуть ли не как достоинство?

Вслух же она сказала:

– Разумеется, фехтование и танцы – это хорошо и очень важно, но только настоящий мужчина должен много знать и уметь гораздо больше, чем просто владеть шпагой и танцевать! Современный мужчина читает речи Цицерона, изучает арифметику и грамматику, что позволяет ему быть разносторонне образованным человеком. А теперь поцелуй мамочку и иди спать.

На мгновение она крепко обняла сына, прижавшись щекой к его щеке. Ее мальчик, ее Рири… Никому не удастся его испортить, превратить в никчемного кутилу. Никому – даже его отцу!

– Ну ладно, Господь с тобой! – Она улыбнулась и похлопала Анри по спине. – На сегодня хватит впечатлений. И не забудь помолиться перед сном.

Но так или иначе, с наступлением осени было найдено время и для занятий фехтованием, и для уроков танцев.

Теперь каждую субботу Анри отправлялся в гимнастический зал мэтра Бусико, где облачался в шелковые брючки до колен, тесный защитный жилет вроде панциря и постигал одно из искусств, которым должен владеть истинный аристократ.

Несмотря на подозрительный цвет лица, красный, как ломоть недоваренной говядины, мэтр Бусико был человеком любезным, милым и скромным во всех отношениях, если не принимать во внимание его усы, являвшиеся – вполне оправданно – предметом его гордости. А усы эти были совершенно замечательные – их длина от одного напомаженного конца до другого составляла целых тринадцать дюймов, причем оба кончика лихо закручивались на манер обоюдоострой турецкой сабли. Эти самые усы придавали их обладателю мужественный и даже до некоторой степени свирепый вид. Всякий раз при упоминании мэтра Бусико у знающих его людей возникала ассоциация именно с усами, которые безоговорочно доминировали над личностью. Это надо было видеть – мэтр Бусико, лихо салютующий шпагой и ревущий во всю мощь легких: «К барьеру!» В такие моменты он был поистине неотразим.

А вот мадемуазель Алуэт, владелица Академии танца для юных господ и девиц, была воплощением изящества, добродетели и непорочности. Бог создал ее далеко не красавицей, а оспа безжалостно довершила дело. Но мелодичный голосок мадемуазель был сладок как мед, и к тому же она умела мило улыбаться так, чтобы не было видно пожелтевших зубов, что считалось квинтэссенцией хорошего тона.

Два раза в неделю по вечерам Анри в сопровождении матери приходил на занятия к мадемуазель Алуэт. Он неуклюже переминался с ноги на ногу, кланялся и натянуто улыбался маленьким девочкам в накрахмаленных платьицах, а где-то в глубине комнаты уже играло фортепьяно и мадемуазель Алуэт, облаченная в сиреневое атласное платье, хлопала в ладоши и громко объявляла танцевальные фигуры.

К Рождеству Анри уже мог вполне сносно станцевать польку, шотландку и лансье. Графиня решила, что праздники как нельзя лучше подходят для того, чтобы устроить небольшую светскую вечеринку с танцами. Списки гостей писались, исправлялись, дополнялись и переписывались заново. Просто удивительно, как много знакомых может оказаться у человека! Ради такого случая были заказаны и разосланы специальные приглашения. А также найден небольшой оркестр из четырех музыкантов. Граф с готовностью поддержал идею и даже пообещал прислать в помощь двух слуг и личного повара.

К трем часам дня в кабинете уже стало довольно многолюдно. В четыре гости все еще продолжали прибывать, начав заполнять и гостиную, где ради такого случая был накрыт фуршетный стол.

Приехала и сверх меры взволнованная мадам Пруст. Она принялась тут же извиняться за супруга, который, к сожалению, прийти не смог. «Вы же знаете, на этих докторов ни в чем нельзя положиться! Их всегда вызывают к больным в самое неподходящее время!»

Анри здоровался со школьными приятелями, вместе с родителями проходящими в гостиную. Мальчики скованно обменивались учтивыми репликами и бросали друг на друга смущенные взгляды, стесняясь присутствия родных и чувствуя себя очень неуютно в праздничных нарядах.

Наконец оркестр заиграл лансье. Отчаянно краснея, мальчики побрели приглашать девочек. Пары были подобраны заранее, так что теперь требовалось подойти к своей даме, вежливо поклониться и натянуть белые хлопковые перчатки. Под благосклонными родительскими взорами дети старательно выполняли танцевальные фигуры, разученные под чутким руководством мадемуазель Алуэт. Конец пытки был обозначен громкими аплодисментами. Мальчишки, казалось, только этого и ждали. Подобно стайке птиц, они стремительно выпорхнули из комнаты, устремляясь в столовую, где их ожидало мороженое, птифуры и гранатовый пунш.

К пяти часам в коридоре уже полным ходом шли индейские войны. На девочек уже не обращали внимания, и те робко жались к стенам, с завистью наблюдая, как их братья и кузены снимают друг с друга скальпы. В половине седьмого гости разъехались.

– Ну как, Анри, тебе понравилось? – позже спросила его мать.

– О, мамочка, все было просто замечательно! Вот было бы здорово устраивать такой праздник каждое Рождество!

– Отличная идея, – улыбнулась она.

А на следующее утро Анри не смог встать с кровати.

Глава 3

– Головка болит, да? И боль такая нудная, противная?

Доктор усмехнулся в седую окладистую бороду. Хорошо, сейчас он обо всем позаботится. И боль уйдет… Вот так, запросто! И лихорадка тоже! Ведь это проще простого!

Под пристальным взглядом графини врач старательно исполнял привычный ритуал, демонстрируя заботу и обходительность, которые следовало проявлять к маленьким пациентам – детям богатых родителей. Продолжая что-то непринужденно говорить, он проверил пульс Анри, посмотрел горло, пощупал руки и ноги, а затем приложил холодное ухо к его груди.

«Совсем как индеец из племени команчей, припадающий ухом к земле, чтобы услышать отдаленный цокот копыт», – безучастно подумал Анри.

Наконец врач защелкнул черный кожаный саквояж и повернулся к графине. Нет, ничего серьезного. И все же он немного озадачен. Будет ли удобно, если он чуть позже приведет коллегу для консультации?

– Причин для беспокойства нет, госпожа графиня, но лишняя осторожность не повредит, не так ли? Дети – создания хрупкие и непростые.

У коллеги доктора была точно такая же седая окладистая борода. Он так же говорил о чем-то несущественном, щупая пульс Анри, осматривая его горло, разглядывая язык и прикладывая ухо к груди. В конце осмотра коллега тоже выглядел озадаченным.

После короткого совещания оба врача обратились к графине.

– Мадам, у вашего мальчика анемия. При анемии, особенно когда она возникает у быстро растущих детей, иногда могут возникать необъяснимые побочные явления. Однако причины для волнения нет. Воды курорта Амели-ле-Бен – лучшее средство от анемии. – Сказав это, доктора откланялись и направились к двери, возле которой обменялись неизменно учтивым «после Вас» и, наконец, отбыли.

– Честное слово, я не знаю, что это на самом деле, – признался тем же вечером доктор Пруст. – И будь я проклят, если кто-либо другой сумеет поставить диагноз.

Он сидел на краешке кровати, задумчиво поглаживая бороду, и вид у него был весьма безрадостный. Он только что узнал о болезни Анри и сразу заехал его проведать. Такой известный врач мог позволить себе сказать правду.

– Не нравится мне эта лихорадка, – пробормотал он себе под нос. – Не пойму, с чего бы это? – Он осторожно поправил одеяло. – Постарайся уснуть, малыш. Сон – лучшее лекарство.

Еще раз сокрушенно вздохнув, он обратился к графине.

– Отвезите его в Амели-ле-Бен, – с сомнением проговорил он. – Да-да, обязательно отвезите. Возможно, это и в самом деле анемия. Воды должны помочь. Во всяком случае, хуже не будет.

В течение следующей недели по квартире ходили незнакомые мужчины в синих рабочих блузах. Время от времени они на цыпочках заходили в комнату Анри: скатывали ковры, закрывали чехлами мебель, снимали занавески и картины, выносили тяжелые сундуки. Приехал отец. В петлице у него красовалась розовая гвоздика, а в галстучной булавке поблескивала жемчужинка.

– Поскорее поправляйся, мальчик мой. И не забудь, осенью мы снова едем на охоту в Лурю. – Он неловко положил на кровать томик в кожаном переплете. – Вот, принес тебе книжку о соколиной охоте. Думаю, понравится. В общем, полистаешь на досуге.

Посетил его и отец настоятель. Он мило улыбался Анри, подарил ему медаль и от лица всей школы пожелал скорейшего выздоровления.

И конечно же, Морис, его кровный брат. Он приходил в сопровождении матери.

– Ты ведь не забудешь о Канаде, ведь не забудешь же? – жарко прошептал он, когда они остались одни.

Анри слабо покачал головой. Они пожали друг другу руки и повторили священную клятву, изо всех сил сдерживая слезы. Когда клятва была произнесена, Анри с трудом приподнялся на локте и плюнул на пол, ибо, как известно, это делает клятву нерушимой. Морис обещал писать каждую неделю. Когда за ним пришла мать, мальчик разревелся в голос, ухватившись обеими руками за спинку кровати. Мадам Жуаян насилу выволокла сына из комнаты.

Огромный отель «Амели-ле-Бен» пустовал. Кровать Анри стояла у окна, за которым белели далекие, скованные вечными льдами и снегами вершины Пиренеев. Здесь, на курорте, царила неописуемая скука, словно каждый пациент, уезжая, оставлял после себя частицу тоски и боли. Как только к Анри начали понемногу возвращаться силы, он стал спускаться с матерью к обеду в просторную гостиную, где среди позолоты и плюша немногочисленные пациенты друг перед другом изо всех сил пытались выглядеть здоровее, чем на самом деле. После обеда некоторые даже устраивали подобие танцев. Все они были больны, серьезно больны, иначе вряд ли кто-то из них оказался бы здесь в самый разгар праздников. Немного потанцевав, мужчины и женщины неверной походкой разбредались по своим столикам, а оркестр продолжал играть, и казалось, что по залу кружатся незримые призраки.

Теперь Анри осматривали новые доктора. Как и парижские коллеги, они отпускали разные шуточки, трепали его по щечке, измеряли температуру, хотя вид у них при этом был весьма и весьма озадаченный. Затем они выходили в другую комнату и о чем-то подолгу говорили с матерью, после чего ее лицо становилось более бледным и осунувшимся, чем обычно.

Затем он внезапно выздоровел.

Ему стало очень хорошо. Он чувствовал себя на все сто. Лихорадка исчезла, будто ее и не было. Боль в голове и шум в ушах тоже. Таинственное выздоровление оказалось таким же загадочным, как и сама болезнь. И снова приходили доктора. Только теперь они многозначительно улыбались. Уж они-то с самого начала знали, что целебные воды Амели его вылечат! Это же чудотворные воды, мадам!

Графиня решила, что ласковое солнце Ривьеры пойдет сыну на пользу и ускорит выздоровление. Они строили планы на будущее, планируя вернуться в Париж после Пасхи.