История Древней Армении

Моисей Хоренский

История Древней Армении

Мифология, религия, внутренняя жизнь  страны, связи с внешним миром

© «Центрполиграф», 2025

Предисловие переводчика

Имя Моисея Хоренского, одинаково популярное между древними и новыми его соотечественниками, пользуется не меньшей известностью и у западных ученых. Оно занимает почетное место между именами первоклассных историков Древнего Востока. Нельзя не сожалеть, что, невзирая на славу и известность Моисея Хоренского в его древнем отечестве, никто, не говоря уже о его соучениках, не потрудился оставить нам подробную биографию знаменитого соотечественника.

Отец[1] армянской истории родился в Таронской провинции, в селении Хорен, поэтому называется Хоренским (Хоренаци), а некоторыми армянскими писателями – Таронским. Полагают, что он родился в 370 году, в царствование Аршака II. Где и как прошли первые годы его жизни – мы не знаем: в истории он является нам юношей, обратившим уже на себя внимание своих наставников – патриарха Саака и сотрудника его Месропа. Когда в первых годах V века, после усовершенствования армянского алфавита, задумали приступить к исправлению армянского перевода Священного Писания сличением с переводом семидесяти толковников; когда Саак и Месроп, чтобы достойным образом совершить этот важный труд, решили отправить в Александрию, Афины и Византию лучших своих учеников для усовершенствования навыков в греческом языке в знаменитых школах того времени, выбор их, среди прочих, пал на Моисея Хоренского, как на одного из даровитых юношей. Путь его лежал по городам, известным в то время своими школами, знаменитыми преподавателями и богатыми библиотеками. Первый город, в который вступил наш юный путешественник, была славная своими архивами Эдесса. Здесь, вероятно, запасся он теми материалами, которыми впоследствии умело воспользовался для своей «Истории»[2], где неоднократно делает указание на Эдесский архив. Но пребывание его в этом городе было непродолжительно, так как он стремился в другую, более знаменитую школу: его влекла Александрия со своей школой, библиотекой, учеными, философами, богословами. Следует полагать, что Моисей Хоренский провел здесь не один год. Тут он посвятил себя изучению греческой литературы, неоплатонизма[3] и богословия. Во время пребывания в Александрии главным его руководителем был некий философ, которого он называет «новым Платоном». Этот новый Платон был, возможно, Кирилл Александрийский или эклектик Олимпиодор. Ознакомившись с неоплатонической философией, Моисей Хоренский оставил «пресловутую», как он называет, страну Египетскую и отправился в Италию, не замедлил отплыть в Афины, где и провел зиму. С весной следующего года он направил свой путь в Византию. Долгое отсутствие в отечестве, совершенное неведение того, что происходило в Армении во время его странствования, предчувствие чего-то недоброго тревожили его душу и не давали покоя. Наконец он покинул Константинополь и поспешил в свое отечество.

Много протекло времени с той поры, как Хоренский по замыслу своих наставников предпринял для изучения греческой мудрости и языка долгое, трудное и дальнее путешествие. В то время многое изменилось в его отечестве, и, когда в 441 году он возвратился в Армению, наставников его, Саака и Месропа, уже не было в живых и славная династия армянских Аршакидов, в лице юного Арташеса III, сына Врамшапуха, пресеклась после 580-летнего существования. Разумеется, в этих смутных обстоятельствах Моисей Хоренский не мог ожидать такой встречи, какую готовили бы ему Саак и Месроп. Забытый, никем не замеченный, предоставленный самому себе, погруженный в свои ученые занятия, в которых искал единственного убежища от бедствий своего времени, Моисей Хоренский долго скитался по своему отечеству – которое в то же время изучал во всех отношениях, – пока наконец в 460 году один из владетельных князей армянских, великолепный Саак Багратуни, бывший в то время марзспаном (правителем) Армении, обратился к нему с предложением написать историю Армении. Утомленный летами и болезнями, старец охотно принялся за этот труд, которым должен был обессмертить и себя, и своего юного мецената.

Как следует из слов самого Моисея Хоренского, последняя половина его жизни, а именно период после возвращения из путешествия, прошла для него бурно и тревожно. Путь науки и в те отдаленные времена не был усеян цветами. Подобно Хоренскому и славные его соученики не могли похвалиться любовью и сочувствием своих современников.

Скорбные жалобы старца на последних, неоднократно вырывающиеся у него в его «Истории Армении», слишком громко говорят о тех преследованиях, на какие способно одно только невежество. Несмотря на это, благородная возвышенная его мысль постоянно была обращена к любимому отечеству, которому он не переставал служить. Многое из разнообразного богатства греческой литературы было пересажено на армянскую почву Моисеем Хоренским, не говоря о самостоятельных его трудах, которые – хотя не все дошли до нас – составляют, однако, лучшее достояние армянской письменности. Поэтому и немногие лучшие люди того времени, преимущественно светские, называли его «вторым Сааком и Месропом». Но не так смотрело на него духовенство: оно не давало ходу Моисею Хоренскому, который до глубокой старости оставался простым архимандритом. Многосторонняя его ученость, разнообразные по содержанию сочинения, святость жизни – все это служило к сильнейшему возбуждению негодования тогдашнего армянского духовенства по отношению к Хоренскому и бросает безрадостный свет на отношения нашего автора к духовенству, которое не давало ему покоя, подвергая его гонениям от места к месту. Наконец гонители его как бы утомились, смягчились, возвели его в епископский сан, назначив епископом Багревандским и Аршаруникским на место Езника Кохбского. Но, как видно, не долго довелось ему управлять этим своим жребием и не долго было примирение с ним духовного начальства. По кончине его, последовавшей, по свидетельству хронографа Самуила Аниского, в 493 году, кости многострадального мужа были вырыты из могилы и брошены в реку[4]. Лазарь Парпский, сообщивший нам эти подробности, заключает печальную повесть о последних днях Моисея Хоренского следующими словами: «Неослабными своими гонениями [монахи того времени] вогнали его в могилу; мало того, и теперь, до сих пор еще, упоенные неутоляющим вином ненависти, они не перестают вести борьбу с умершим!» Так кончилось наконец тернистое поприще жизни старца Хоренского.

Несправедливость современников к Моисею Хоренскому искупили их потомки: Армянская церковь причислила его к лику святых и празднует его память 10 октября.

«История Армении» Моисея Хоренского, в том виде, в каком она дошла до нас, разделяется на три книги и заключает в себе историю двух династий: Хайкидской и Аршакидской, из которых первая, начинаясь от предка армян, Хайка, выходца из Вавилона после столпотворения, доходит до Александра Великого (330 г.); вторая и третья книги заключают в себе историю Парфянской династии Аршакидов – от Вахаршака I, главы армянских Аршакидов, до Арташеса (он же Арташир), т. е. от 150 года до Р. Х. до прекращения этой династии в 433 году нашей эры.

Наконец, скажем несколько слов о четвертой книге «Истории» Моисея Хоренского, которая не дошла до нас. О ней упоминают один из первоклассных армянских историков, а именно Тома Артцруни, живший в X веке, и Корь юн, сотоварищ Моисея по учению. В своем сочинении Артцруни в двух местах ясно говорит о четвертой книге «Истории» Моисея Хоренского, о том, что в ней рассказ о событиях был доведен до императора Зенона[5]; между тем как Моисей Хоренский дошедшую до нас в трех книгах «Историю» свою завершает 433 годом, т. е. годом пресечения династии Аршакидов в Армении.

Слова и указания Томы Артцруни получают еще большую силу, если вспомнить, что Моисей Хоренский в некоторых местах своего творения сам намекает на существование этой четвертой книги, которая, вероятно, содержала в себе пояснения вопросов, не имевших прямого отношения к содержанию его «Истории». К этого рода вопросам можно отнести, по нашему мнению, две последние главы первой книги «О персидских сказаниях» и главу 62 третьей книги, где наш автор описывает свое научное путешествие и возвращение в отечество. В главе о персидских сказаниях сам Моисей Хоренский ясно указывает, что она не имеет прямой связи с его «Историей»[6]; содержание главы 62 третьей книги показывает, что не может иметь ничего общего с ходом исторических событий по причине, приведенной выше. По этим двум отрывкам мы можем заключить о характере статей, долженствовавших входить в состав четвертой книги. Нет сомнения, что в ней имела место также хронологическая таблица, на которую намекает в своей «Истории» Моисей Хоренский. Наконец, эта четвертая книга, вероятно, содержала в себе и продолжение истории Армении после прекращения династии Аршакидов до последнего года царствования императора Зенона, т. е. с 433 до 491 года, как уверяет Тома Артцруни.

Предлагаемый перевод сделан по тексту, в последний раз изданному учеными мхитаристами в Венеции в 1865 году, вместе с прочими, дошедшими до нас сочинениями Моисея Хоренского. Этот текст, хотя далеко не удовлетворяет нашим требованиям, ибо не совсем еще очищен от ошибок, вкравшихся в него по невежеству переписчиков, однако, несмотря на это, считается лучшим, ибо издан по сличении со всеми известными списками.

Дабы сделать наш перевод доступным для большей части читателей, мы снабдили его необходимыми для того примечаниями, которые читатель найдет в конце книги.

«История» Моисея Хоренского написана на классическом древнеармянском языке, который, как известно знающим его, отличается необыкновенным богатством грамматических форм и удивительной свободой в синтаксическом отношении. Подобный язык в руках великого писателя является орудием, способным выражать все изгибы и оттенки его мысли. Он действительно таков у Моисея Хоренского, который владеет им, как великий художник. Меткость выражений, сила, сжатость составляют отличительные свойства его речи. Эта сжатость нередко требует напряженного внимания со стороны читателя для понимания смысла его слов. Если к этому прибавить еще частые намеки на не совсем знакомые нам события, относящиеся преимущественно к древнейшей истории Востока, которых он касается мимоходом, то понятны будут трудности, которые предстояло преодолеть переводчику Моисея Хоренского. Хотя мы и имели под рукой все переводы «Истории» нашего автора и нередко заглядывали в них, однако, несмотря на это, читатель во многих местах найдет великую разницу между их и нашим пониманием переводимого текста. Заметим также, что на архаизмы, довольно часто встречаемые у нашего автора, мы впервые обратили необходимое внимание. Читатель сам увидит, как мы поняли и передали их при помощи филологических соображений, представленных нами в разделе примечаний. Не лишним считаем добавить, что мы старались перевести творение армянского историка по возможности близко к оригиналу, желая таким образом удержать вместе с верной передачей мысли автора колорит и характер формы, в какую он ее облекает. Желанию удержать эти особенности речи армянского историка и следует приписать некоторую оригинальность в оборотах русской речи нашего перевода, которую мы намеренно сохранили.

В транскрипции собственных имен как иностранных, так и местных, встречаемых у нашего автора, мы придерживались так называемого араратского произношения, которое, как известно знакомым с армянским языком, резко отличается от произношения турецких армян.

Названия городов, земель и пр., как библейские, так и небиблейские, изложили на русском языке, следуя примеру армянских переводчиков Священного Писания. Собственные армянские имена мы передали в нашем переводе, строго придерживаясь армянского произношения, имея в этом случае в виду удержать тот вид, в котором представляет нам эти имена язык армянский, и вместе с тем правильным их изображением заменить искаженную форму, в которой обыкновенно появляются они у греческих и римских писателей, а впоследствии и у новых европейских народов. Так, например, вместо Тиридат, Хозрой или Хозроес, Арзас, Сумбат, Валарсак, Арзациды и пр. мы пишем: Трдат, Хосров, Аршак, Смбат, Вахаршак, Аршакуни и пр.

Равным образом выдержана нами форма, в которой являются у Моисея Хоренского персидские собственные имена. Так, например, мы пишем: Шапух, Дарех, Парс, Аждахак, Бюрасп, Хруден, Зрадашт, Атрпатакан, Стахр и пр. вместо – Сапор, Дарий, Перс, Астиаг, Пейверасп, Феридун, Зороастр, Азербейджан, Истахар и пр. Поступая таким образом, мы думали удержать для ученых произношение этих собственных имен у персов V века; к тому же в филологическом отношении весьма важно иметь перед собой вместо искаженных имен, не представляющих никакого смысла, такие имена, этимологический состав которых явственно выступает перед нами, и вдобавок в ясных грамматических формах.

На этом же основании имя ассирийской царицы мы пишем не Семирамида, а Шамирам. Нет сомнения, что армянская форма этого имени если не тождественна с ассирийской, то, по крайней мере, ближе к ней, нежели греческая – Семирамида.

Н.О. Эмин

Книга первая

Родословие Великой Армении

1. Моисей Хоренский, в начале своего труда о нашем [народе][7], Сааку Багратуни радости желает

Неиссякаемое излияние на тебя божественной благодати и постоянное наитие Духа на твои помыслы узнал я по прекрасной [твоей] просьбе. Не зная тебя лично, [по ней] я получил понятие о твоей душе. [Просьба эта] мне по сердцу и вполне соответствует моим обычным занятиям. За нее надлежит не только хвалить тебя, но и молиться, чтобы ты всегда был таковым.

Если по разуму, как говорится, мы – образ божий, и если [отличительное] свойство словом одаренного [существа] – ум, то ты, прекрасными размышлениями поддерживая огонь умственной твоей деятельности пламенеющим – а это постоянное твое желание, – украшаешь разум и не перестаешь быть образом [божиим]. Этим услаждаешь Первообраз разума ты, который с таким прекрасным и умеренным влечением преследуя, питаешь подобные [мысли].

При этом усматриваю и то: если династы и князья земли Армянской, бывшие до нас и живущие в наше время, не приказывали ни находившимся в их распоряжении и бывшим при них ученым – приводить в строй воспоминания о событиях, ниже подумали извне пригласить на помощь [мужей] науки; то ясно, что ты, совершающий теперь это, стоишь выше всех до тебя бывших и достоин высочайших похвал и что подобающее тебе место – в этом памятнике событий.

Поэтому, приняв с удовольствием твою просьбу, я постараюсь исполнить ее и оставить этот [труд] бессмертным памятником тебе и грядущим твоим потомкам, [тебе, происходящему] из рода древнего, доблестного, богатого не только умом и полезными мыслями, но и многими величайшими достославными деяниями: о чем упомянем в продолжении этой «Истории», при общем изложении генеалогии происхождения сынов от отцев, с кратким [в то же время] указанием – откуда и как возникли все нахарарства1 в Армении; [и все это] на основании достоверных известий некоторых греческих историков2.

2. Почему мы захотели [повесть] о событиях нашего [отечества] заимствовать из греческих [источников], тогда как желательнее было б [черпать ее] из халдейских и ассирийских книг

Пусть не удивляются, что при существовании писателей у многих народов, как всем известно, в особенности у парсов и халдеев, которые упоминают о многих событиях нашей истории, мы говорим только о греческих историках, из которых и обещали приводить указания на нашу родословную. Греческие цари, по устройстве домашних дел своих, позаботились передать грекам не одно только касающееся их завоеваний, но и плоды мудрости: так, Птолемей Филадельф заботился о переводе на греческий язык книг и эпических сказаний всех народов.

Но пусть не считают нас за неуча и не порицают как [человека] необразованного и несведущего за то, что бывшего египетского царя мы называем теперь греческим: он, покорив также и греков, был назван царем александрийским и греческим – ни один из Птолемеев, господствовавших над египтянами, никогда так не именовался. Он, как большой друг греков, всю свою заботу сосредоточил на греческом языке. Кроме того, есть еще много других причин, почему мы его называем греческим царем, но, чтобы не слишком распространяться, ограничимся вышесказанным.

К тому же многие знаменитые мужи Греции, посвятившие себя мудрости, радели о переводе на греческий язык памятников, находившихся в храмовых и царских архивах других народов, как то сделал склонивший на такое [дело] халдея Бероза, мужа сведущего во всех отраслях знания. Много великого и достойного удивления в искусствах, с [большим] трудом найденное в разных местах, они также перевели на греческий язык, как айб на ке и за и то на пьюр, кьен на еч и ша на сэ3. Мужи, имена которых и мы достоверно знаем, собрав все это, посвятили гелленскому миру на славу. Достойны похвал ученые за любовь свою к мудрости и старание находить произведения других [ученых], но достойнее их те, кои, приняв, почтили научные их приобретения. Поэтому смело называю Грецию матерью или кормилицей наук.

Сказанное нами достаточно доказывает необходимость указаний на греческие источники.

3. Нелюбознательность прежних царей и князей наших

Не хочу оставить без порицания также нелюбознательность наших предков: и здесь в самом начале нашего труда да падут на них слова моей укоризны. Мы воздали должную хвалу царям, кои описали время [своего царствования] с перечислением мудрых деяний, чем и увековечили свои подвиги в сказаниях и летописях; мы не оставим без похвального отзыва и тех тружеников-летописцев, которые в архивах посвящали себя подобным же занятиям. Читая их творения, мы узнаем гражданские законы и учреждения человеческих обществ. Изучение ученых творений и сказаний халдеев, ассириян, египтян и гелленов рождает и в нас желание идти по следам этих мудрых мужей, принявших на себя подобные [труды].

Нам же всем хорошо известны царей и предков наших нерадение о мудрости и неразвитость их ума. Мы хотя народ небольшой, весьма малочисленный, слабосильный и часто находившийся под чужим господством; однако и в нашей стране много совершено подвигов мужества, достойных внесения в летописи, – [подвигов], которые ни один из них не позаботился передать письму. Не кстати ли наши упреки, обращенные к тем, кто не подумал ни о собственной пользе, ни о том, чтобы оставить по себе память в мире? И если они этого не сделали, можем ли мы требовать от них большего [сохранения памяти] о совершившемся во времена древнейшие?

На это, может, скажут: тому причиной неимение письмен и письменности в то время и различные войны, беспрерывно сменявшие одна другую.

Мнение несправедливое, ибо были же между этими вой нами промежутки и были же у нас в употреблений парсийские и греческие письмена, которыми написаны бесчисленные сборники сказаний, тяжб и договоров между деревнями, областями и отдельными семействами и в особенности [дела] о наследстве земельной собственности между дворянскими родами4. А мне кажется: как теперь, так и [прежде] у древних армян не было любви к науке и сборникам устно передававшихся песен. И потому излишне говорить о людях неразумных, слабоумных и диких.

Но я не могу надивиться находчивости твоего ума: от начала возникновения наших [нахарарских] родов до нынешних [нахараров] лишь один ты принимаешься за подобное великое дело и предлагаешь нам наследовать в обширном и полезном труде историю нашего народа, царей и нахарарских родов и племен; определить с точностью их происхождение с указанием на деяния каждого из них; [показать], какие из этих отдельных родов свои, одного с нами племени5 и какие из них пришлые, освоившиеся, ассимилировавшиеся с нами [и получившие у нас право гражданства]; описать все эпохи со всеми событиями, начиная от беспорядочного построения башни6 до нашего времени – это доставит тебе прекрасную славу и наслаждение без труда.

При этом скажу одно: «разве книга мне предстоит», как говорит Иов, или анналы твоих предков7, помощью которых я бы мог, подобно еврейским историкам8, безошибочно низводить от начала до тебя; или, отправляясь от тебя и от других, возводить до начала? – Но начну, хотя и не без малого труда: были бы только благодарны нам за наше старание. И начну, с чего начинали другие – церковные и христианские [историки], считая излишним повторять легенды языческих писателей о начале9, [за исключением] разве того, что касаться будет последующих времен и мужей известных, о которых упоминает Божественное бытописание, – пока вынужденно дойдем до языческих сказаний, из которых позаимствуем, впрочем, то, что покажется нам достоверным.

4. Несогласие других историков относительно Адама и прочих патриархов

Следует нам слегка коснуться корня, или, если угодно, вершины всего человечества, и упомянуть в немногих словах, почему другие историки – я имею в виду Бероза10, Полигистора11 и Абидена12 – вопреки [Святому] Духу, иначе думали об этом, равно как о самом Кораблестроителе13 и других патриархах: [они не сходятся] не только в именах и во времени, но и в указаниях своих на происхождение рода человеческого, которые [указания] совершенно противоречат нашему мнению.

Ибо Абиден, подобно другим, говорит о нем [об Адаме] следующее: «И всепромыслительный Бог указал на него своему народу, как на пастыря и вождя»; за сим присовокупляет: «Алорос царствовал десять саров14, что составляет тридцать шесть тысяч лет». Точно так же, говоря о Ное, они [историки] называют его другим именем и [дают ему] безмерное число лет, хотя относительно усиления вод [потопа] и истребления земли они говорят согласно духовным словам и считают десять патриархов с Ксисуфром15 включительно. Их год отличается не только от солнечного четырехвременного года нашего, но и от [лет] божественных; и не считают они по рождениям луны, как египтяне. [Наконец], если б вздумалось кому-нибудь считать [годами периоды], носящие названия богов, [тот увидел бы], что у них [историков] эти периоды неравного объема и что в них заключается число лет иногда больше, иногда меньше. Следовало бы нам изложить здесь их мнение [и то], что каждый из них разумел, писавши таким образом. Но, имея в виду обширность предстоящего труда, мы отложим это для другого места и времени: остановимся здесь и начнем об этом [предмете] рассказ по собственному нашему убеждению.

Адам первозданный: он жил двести тридцать лет и родил Сифа.

Сиф жил двести пять лет и родил Еноса, который сделал две надписи16 о двух грядущих событиях, как говорит Иосиф, хотя и без указания места. Енос первый возымел упование призывать имя Бога.

Почему же это так и почему говорится, что он первый призвал Бога, и как должно понимать «призывать»? Ибо Адам действительно богозданный, и о нем говорится, что он из уст Божиих получил повеление и что, согрешив и скрывшись от самого Бога, а не от кого другого, услышал «где ты?». Равным образом из уст Его же слышит приговор над собой. За сим и Авель, как близкий и известный Богу, приносит жертву, которая и принята. [Спрашивается]: почему оба они, будучи приняты Богом и знакомы Ему, о нем [Еносе] говорится «он первый призвал Бога», и то «с упованием»? Для подробного ознакомления с нашим мнением об этом [вопросе]17 отсылаем [читателя] к указанному [нами] месту; здесь же приведем [только] находящееся под рукою. Ибо после нарушения заповеди первый из человеков был, как говорится, изгнан из рая и из Божия [присутствия] за [свое] преступление; затем и приближеннейший к Богу из сыновей Адама убит рукой родного брата. После этого не было ни Божьего слова, ни откровения для рода человеческого, который в недоумении и безнадежности начинает действовать самопроизвольно. Енос, твердый надеждою и праведностью, призывает Господа. [Слово] же «призывать» двояко разумеется: или вспомнить как забытого, или призвать на помощь. Первое, т. е. «вспомнить как забытого», нейдет сюда: не так же много прошло времени, чтобы люди могли забыть имя Бога или Его самого; к тому же Божье создание не знало еще ни смерти, ни погребения. Следовательно, он [Енос] на помощь призывает Бога.

Енос жил сто девяносто лет и родил Кайнана.

Кайнан жил сто семьдесят лет и родил Малелеила.

Малелеил жил сто шестьдесят пять лет и родил Иареда.

Иаред жил сто шестьдесят два года и родил Еноха.

Енох жил сто шестьдесят пять лет и родил Мафусала. После рождения Мафусала Енох, жив в продолжение двухсот лет жизнью достойной и угодной, как то ведомо Тому, Кому она была угодна, был переселен, как говорится, из среды нечестивых. Причину18 этого приведем после.