Не зарекайся

Поэтому ажиотаж вокруг сыновей директора был ей не очень понятен.

– Пашка, что-ли? – протянула Лена.

Павлу исполнилось девятнадцать и был он вторым по старшинству.

– В том и дело, что нет, – все так же хитро отозвалась Наташка. – Сашка приехал. Отучился.

***

Почему девочек так волнует новый персонаж, Юля поняла во время ужина, когда в столовой вдруг стало очень тихо. Кожей ощутив неловкую, растворившуюся в воздухе, тишину, Юля обернулась и увидела рядом с воспитательницей – круглой и пухлощекой Ольгой Романовной, высокого светловолосого парня.

– Ребята, представляю вам нового воспитателя блока мальчиков – Александра Сергеевича, – не замедлила приветствовать новенького, Ольга Романовна.

– Пушкина! – радостно перебила Наташка громким шепотом, и от сидящих за тем столом, раздались непочтительные смешки.

Парень перевел на них взгляд серых глаз и скривил губы в саркастичной усмешке. Услышал – поняла Юля, с любопытством и непонятным трепетом рассматривая старшего директорского сына.

Парень показался ей интересным. Насколько она могла судить, он был красивым – не той, мужественной красотой, брутальной и грубой, а наоборот – изящной. Он был высок, худ, но при этом имел широкий разворот плеч. Лицо его особенно притягивало взгляд, так как было именно красивым, а не привлекательным или симпатичным: оно имело чистую кожу, миндалевидный разрез глаз, правильный нос, аккуратный рисунок губ – на которых на мгновение остановился Юлин взгляд. Губы были по-настоящему мужские – бледновато-розовые и тонкие, без пошлой пухлости, алого цвета и неприятного влажного блеска. Именно такие губы как у него, будут у ее мужа – вдруг подумалось девочке, и она очнулась от этой внезапной, нелепой мысли, а потом перевела глаза.

Александр Сергеевич как раз смотрел на нее и неприятно улыбался, а потом вдруг брезгливо скривился, уловив ее взгляд. Провел рукой, одетой в кожаную перчатку цвета топленого молока, по светлым, немного завивающимся коротким волосам. И сразу вышел из столовой.

– Черт, – тихо сказала Юля и в шуме, что возобновился после того, как новый воспитатель удалился, ее никто не услышал.

Лежа в постели и слыша, как тяжко вздыхают девчонки на своих кроватях, Юля поняла, что директорский сын надолго занял девчачьи умы. А может быть, и сердца.

Почему он носит перчатки даже в помещении – не могли понять девочки и вовсю шушукались, строя грандиозные теории вроде той, что ладони покрыты шрамами, коих стыдится директорский сын.

«Никогда не влюблюсь в него. Никогда и ни за что» – засыпая, подумала девушка.

***

Он оказался не таким, как остальные директорские дети. В Александре Сергеевиче имелся снобизм, большая доля цинизма и во все стороны льющаяся потоками, ирония. То ли столица испортила старшего сына, то ли он от рождения имел характер нарцисса, кто разберет. Притягательная, почти ангельская внешность никак не вязалась с непростым характером и являла собой яркий диссонанс.

Вскоре это поняли сотрудники центра, а следом за ними и дети. Хотя, последние, скорее, ощутили и прочувствовали на собственных шкурках.

Он не делал гадостей, лишь иногда их говорил, и от его замечаний девчонки плакали, а мальчишки сжимали кулаки. И смотрел он… свысока.

Так смотрят на неприятных насекомых, что ненароком забрались в постель, или на людей второго сорта – всяческих маргиналов или еще каких мерзких существ.

Что до перчаток – иллюзии, да девичьи романтические мечты, рассеялись одним прохладным днем.

Дети собирались на субботник, и еще не в полной мере ощутив всю едкость иронии нового воспитателя, потихоньку его обступали и окружали, что-то расспрашивая или переговариваясь между собой. Александр Сергеевич стоял в кругу шумной ребятни, оперевшись ладонями на черенок лопаты, когда кто-то не в меру любопытный громко спросил, почему он носит перчатки круглыми сутками: даже когда ест или читает. Воспитатель отвлекся от своих раздумий и перевел взгляд на руки. На нем сегодня были темно-синие перчатки с тисненым узором на тыльной стороне ладони. Дети притихли в ожидании ответа. Любопытно было всем.

– Потому что мне так хочется? – склонив голову набок, насмешливо поинтересовался парень.

– Ну, правда, почему? – крикнул какой-то паренек из-за спины товарища.

По именам воспитатель детей еще не знал. По правде сказать, плевать ему было на их имена, равно как и на них самих.

– Потому что я брезгую касаться тех предметов, до которых дотрагивались другие руки. А если учесть, что люди трогают все кругом, нет другого выхода, кроме того, чтоб носить перчатки круглый год, снимая их только у себя дома. Еще есть вопросы? Может, кому-то интересно, почему в этом приюте кроме перчаток мне хочется надеть защитный скафандр вместе с берушами и противогазом?

Поскольку последнюю фразочку дети приняли на свой счет, ярко ощутив, с какой брезгливостью на них смотрит высокомерный директорский сынок, то через минуту вокруг воспитателя никого из сирот не осталось. Они разбрелись по широкой парковке, разбившись на парочки, с горькой обидой, или даже злобой, что поселились в сердцах.

Александр Сергеевич, оставшись один, только порадовался такому обстоятельству. Вскоре на улицу вышел старший на смене воспитатель, кто выдал детям инструменты и объяснил размер работы.

***

В дальнейшем дети острее почувствовали пренебрежительность новенького сотрудника, что сделало его изгоем. И пусть дети быстро забывают обиды – не хранят их в сердечках, выметают оттуда, освобождая место новым впечатлениям, робким росткам влюбленности и вообще всему новому, есть вещи, которые забыть тяжело, как не старайся. Были те, кто не простил директорскому отпрыску гордости и брезгливости. Поэтому ни о каких дружеских или даже теплых взаимоотношениях с коллективом и подопечными, не шло и речи.

Александр Сергеевич не садился за общий стол, если там ели дети, он не подавал руки старшим ребятам и всячески ограждал себя от общения с воспитанниками. В скором времени это стало явным. Настолько очевидным, что отец пригласил его к себе в кабинет. На «ковёр».

– В чем дело? – без предисловий спросил он.

– Что ты имеешь в виду? – не поведя и бровью, ответил сын, хоть и догадывался о чем пойдет разговор.

– Саша, ты ведешь себя не просто некрасиво, а недостойно. Откуда в тебе столько брезгливости к этим детям? – Сергей Иванович поднялся из-за стола и пересел на диван к сыну.

– По-твоему, я должен якшаться с ними? Совершать набеги на соседскую черешню или тайком выносить пирожки из столовой? Папа, это дети. Пусть не все, но в большинстве – это бестолковые еще существа, с которыми не о чем поговорить. Как я должен вести себя, по-твоему?

– Будь проще, – прямо сказал в ответ отец, – гордость – первый грех. Не будь заносчивым, а вспомни, почему ты находишься здесь прямо сейчас, хотя мог бы получить практику в Праге. Ты останешься тут, сын, доколе я не увижу должных плодов. Ты слишком резок и надменен, чтобы делать карьеру. Я воспитывал тебя излишне мягко, и, по-видимому, это придется исправлять сейчас – в таком позднем возрасте.

– Прекрати, – поморщился Александр. – Оставь эту ерунду, которой тебя потчует пастор. Я достаточно самостоятелен, чтобы послать твое воспитание к чертям и открыть свое дело.

Сергей Иванович усмехнулся, но на дне серых глаз залегла грусть.

– Я не дам тебе стартового капитала. В зародыше подавлю попытки добыть деньги в кредит или с рук на руки. Тебе двадцать три, Саша, ты уже не ребенок. Подумай о матери. Ей тяжело видеть, как ты идешь в никуда, гордо задрав нос. Поработаешь в центре – поживешь на зарплату. Я попросил подготовить для тебя комнату в гостевом блоке. Подумай о том, что твое поведение недостойно звания миссионера. И перестань вести себя с сиротами как с прокаженными. Эти дети совершенно здоровы и вменяемы. Не нужно от них шарахаться.

Александр посмотрел на отца со злостью, но не сказал ни слова – видел упрямую складку на лбу, которая появлялась у родителя в моменты ослиной упрямости. Если уж что решил – хоть кол теши.

***

Он жил в приюте уже почти три месяца. Скучных, бесполезных месяца. Ни активного отдыха, который он так любил, ни приятного общения с противоположным полом.

Конфликт с отцом случился как раз на этой почве. Сын не хотел жить праведно и блюсти библейские законы. Он полагал, что волен выбирать собственный жизненный путь. Отец артачился. Он неизменно напирал на то, что они воспитывали его для великого будущего – служения и прославления слова Божьего. Когда же Саша решил высказать свое мнение, мать схватилась за сердце, а отец заблокировал карту и наказал, как мог – запер в этом сумасшедшем доме, где даже поразмыслить в тишине было негде. Запер для того, чтоб сын подумал и остепенился. Перебесился.

Сложность была в том, что ослиную упрямость имел не только отец – черта эта была присуща каждому из членов их семьи. Саша не просто не хотел перебешиваться, с каждым прожитым в центре днем, он раздражался и укреплялся в мысли отойти от отцовских наставлений, канонов протестантства, а также христианского вероучения.

Выжить на мизерную зарплату было сложно, не смотря на то, что он не платил за жилье и еду. Поэтому на четвертый месяц Саша плюнул на развлечения и принялся откладывать каждую копейку. Это сделало его и без того несладкий характер практически невыносимым.

Дети замолкали, стоило ему появиться в зоне видимости. На этот смешной протест Александр Сергеевич кривил губы в сардонической усмешке и выше поднимал подбородок.

Однажды – после особенно жестко высказанного Сашей мнения насчет фигуры одной из девчонок, сопливые козявки – его воспитанники, решили устроить ему темную. Они не знали, что спит он невероятно чутко и их приближение услышал за десяток метров. Саша встретил смельчаков валявшейся под кроватью битой – подарком брата на какой-то праздник. Он закинул ее на плечо и лениво переводил взгляд с одного растерянного лица на другое. Через минуту от сопляков, ввалившихся в его комнату, не осталось и следа.

После этого случая лезть к нему остерегались, лишь изредка огрызались, на что он даже внимания не обращал. Только злился, что заперт в этом обиталище – без денег, без развлечений.

Но особенно сильно его раздражала одна девица. Она постоянно смотрела на него, открыв рот, и следила за каждым шагом. Ее светлые волосы вечно были всколочены, словно она не расчесывалась неделями, а глаза – глубокого зеленого цвета, постоянно округлялись – наивно распахиваясь для всего вокруг. Эта ее доверчивость бесила. Хотелось сказать гадость и следом еще подзатыльника крепкого дать.

Она, кажется, Юлька, напоминала Саше его бывшую одноклассницу. Та точно также глядела – наивно и слезливо. Только, в отличии от этой нечесаной, еще и побирушкой была. Он помнил, как она стояла возле церкви на Пасху, с протянутой рукой, устроившись рядом с алкоголичкой и безруким инвалидом, и таращилась глазищами в пустоту. Помнится, он тогда подошел и кинул ей железный рубль. Соученица же перевела на него отсутствующий взгляд, и, узнав, пунцово покраснела. Даже слезы на глазах выступили.

Эта Юлька напоминала ему ту лохмотницу, над которой после открывшегося секрета смеялась вся школа. Наверное, поэтому он перенес на девчонку свою неприязнь и брезгливость.

Стоило подумать о ней, как из-под земли выскочила. Вон, идет широким шагом по аллейке, размахивает пачкой жевательных мармеладных медведей. Платьице на ней дурацкое, белое, с летящим подолом. Волосы как всегда – рассыпались по узким плечам непослушной гривой. Идет себе, башкой бестолковой вертит, его еще не заметила – сидящего на крыльце.

Вокруг лето, цикады стрекочут, воздух застыл словно кисель, а в нем и вместе с ним – запах роз и конфет мармеладных.

Вот опустила руку в пачку, достала парочку медведей, закинула голову и положила в рот конфеты. Следом облизала пальцы – безыскусно и просто, но Саше почему-то жарко стало. Сглотнул, посмотрел на нее еще раз – шестнадцатый год девице, а ведет себя – дура дурой. Учится посредственно, читает вечно какие-то книжки, и допоздна на дальней качеле засиживается. Ноги в комариных укусах – на бледной, прозрачной коже хорошо видны розовые, расчесанные кружки.

Заметила его, махнула рукой приветливо, от чего поморщился – опять с разговорами дурацкими пристанет.

– Александр Сергеевич, здравствуйте! – села рядом с ним, бесцеремонно вторглась в личное пространство, знать не зная о существовании последнего.

А еще – напрочь проигнорировав в его глазах недовольство такой близостью.

От нее пахло конфетами и ромашковым шампунем, а от тела мерно исходило тепло. Он почувствовал его через тонкую ткань футболки.

– Вы не на смене сегодня? – продолжая жевать, поинтересовалась Юля и протянула ему ополовиненную пачку с конфетами. – Хотите?

Александр Сергеевич посмотрел сначала на упаковку в ее руках, потом поднял глаза на лицо – бледное, с несколькими конопушками на капризно вздернутом носе, остановил взгляд на ее бездонных глазах и отрицательно покачал головой. А потом, словно спохватившись, скривился и поморщился:

– Не ем эту мерзкую гадость.

– Ну и зря, – совершенно не смутившись, ответила Юлька. – Вкусно очень, – сказав, запустила руку в пакет, достала двуцветного мишку и поднесла к губам, а потом повернулась к Александру: – Точно не будете?

Он как завороженный смотрел на ее тонкие пальцы с аккуратными лунками ногтей, держащие конфетку у самых губ. Облизнулся – совершенно ненамеренно, и зло тряхнул головой:

– Сказал нет, значит, нет, что пристала?

Юля пожала плечами, положила медведя в рот и встала с лавочки, взмахнув напоследок летящим вокруг стройных ног, белым подолом.

***

Он ей нравился. Так нравился, что даже стыдно было признаваться. Почти все девчонки сохли по нему – кто в тайне, кто, жалуясь вслух. Они все вместе на него смотрели, разинув рты, а он не обращал внимания ни на кого.

И это коллективное обожание сблизило девчонок, что было парадоксальным, и казалось совершенно нелогичным. Они обижались, что все их старания – тщетны, а потому стояли друг за друга горой и строили новые и более изощренные планы по взятию крепости.

Юля не обсуждала свое большое и светлое чувство ни с кем, и девочки даже не подозревали об ее тайне, поэтому Юля была вне культа обоготворения Александра Сергеевича.

Она ругала себя, что нарушила зарок, что совершенно нечаянно влюбилась в недоступного, далекого как Юпитер, парня.

Он казался ей самым-самым. Красивым, изысканным, модным.

Да, его не любили ребята и девочки постарше. Воспитатели тоже отзывались с прохладцей.

Но, разве много нужно подростку, чтоб наделить своего возлюбленного наилучшими человеческими качествами? Пусть Юля и замечала снобизм, а также заносчивость старшего директорского сына, но отмахивалась, старалась быстрей из памяти стереть недостойные деяния молодого мужчины. Ей было уже от того приятно, что может видеть его каждый день и любоваться издали, лишь изредка перекидываясь парой ничего не значащих слов.

Так было ровно до одного события, которое вдруг открыло Юле глаза, заставило прозреть, хотя по своей значимости событие это не могло сравниться с другими – бывало ведь и хуже.

В очередной летний вечер, после заката, они с ребятами ватагой сидели на крылечке – любимом месте для болтовни и поедания чипсов. Спорили о пустяках – кто какую машину в будущем хочет.

– Я бы Вольво хотел, – авторитетно заявил Марк.

Он оканчивал техникум, и уже искал работу – автомехаником, по специальности.

– Там движок что надо, – закатил глаза мечтательно, потом захрустел вытащенным у соседа из пачки сухарем.

– А я, Мерседес, – заспорил Ванька.

Юля помалкивала, так как совершенно не представляла, какую машину себе хочет.

Из темноты аллеи показался Александр Сергеевич и дети замолчали. Услышь он, о чем они только что болтали – высмеял бы. Как пить дать, высмеял бы.

Воспитатель был не один, рядом с ним важно вышагивала приезжая пасторская дочка. Они о чем-то увлеченно разговаривали и даже смеялись.

Остановились возле крыльца, и, не замечая притихших ребят, продолжили разговор, будто наедине были.

– Да ладно, видно же, – запрокинув голову, засмеялась Олеся – та самая пасторская дочка. – Они все по тебе сохнут, Сашка, неужели не заметил? Я еще на служении обратила внимание – глазами тебя провожают, да в рот заглядывают. Любую выбирай и хоть завтра – под венец!

На этом заявлении они оба вдруг посмотрели на Юльку, что в уголок старалась забиться и оказаться невидимкой. Александр Сергеевич прищурился, смерил девушку внимательным взглядом и нарочито громко, так, чтоб всем слышно было, сказал:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.