Паломничество с оруженосцем

Начался разброд и шатание. Все разошлись по парам и без пар. Стоногин исчез, его гитару кто-то с размаху повесил на сук обгоревшей сосны, пробив насквозь деку. Скво целовалась взасос с каким-то юнкором. Севина невеста тоже ушла с молодым литератором, самого Севы нигде не было видно. Не нашел Андрей и Зою.

У прогоревшего костра осталось человек шесть, они кутались в одеяла и сонно попивали радужный, со свинцовой пленкой чай, который разогрел на углях Светозар. Продолжалась затянувшаяся пантомима, артисту было уже безразлично, что про него все забыли. Наконец и он упал, уполз и захрапел на надувном матрасе.

На востоке начинало сереть. Вдруг синий, затянутый наполовину туманом бор озарился багровым заревом. Светозар, сидевший спиной к реке, вскинул руки и воскликнул в экзальтации:

– Вот и Отец наш пробудился от сна! Хотя нет, Он никогда не спит… – Он повернулся на восток: но солнце еще не появлялось над лесом. Яркий свет, озарявший и противоположный берег, шел откуда-то снизу.

– Там горит что-то! – воскликнули девушки сонными голосами, и все побежали к краю обрыва, из-за которого выбивался язык пламени.

Внизу полыхало два факела: "волга" была уже вся объята огнем, а у "десятки" пламя вырывалось из-под капота, из салона валил пока только дым. По берегу бежали двое мужчин, один без трусов, а другой в черном костюме, с горящим рукавом, – первый, очевидно, гнался за вторым. В стороне, забежав за куст, спешно одевалась голая девушка. Это была Зоя.

Убегавший скинул горящий пиджак и бросился в реку. Его преследователь тоже нырнул с разбегу, но захлебнулся, тут же вскочил и, откашлявшись, визгливо закричал:

– Я тебя все равно, гнида, достану! – Все узнали Стоногина. Он ополоснул лицо, вышел на берег и сел, обхватил руками голову.

Беглец в белой рубашке – теперь уже все в предрассветных сумерках разглядели, что это был Сева, – догреб кролем почти до середины протоки, перевернулся на спину и, проплывая мимо стоявших на косогоре, прокричал:

– Светозар, это – Солнцу, Ваалу!.. – Сквозь лес вдруг прорвался первый луч зари и окрасил нежно-розовым светом реку, другой берег и рубашку пловца.

• Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя твое; да пребудет царствие твое… Хлеб наш халявный даждь нам днесь. И души нас, якоже и мы душим должников своих; и введи нас во искушение, якоже мы вводим… своих… – орал с надрывом, уплывая, Сева.

Андрей повернулся и пошел в сторону пансионата. Навстречу ему из леса сбегались разбредшиеся парочки. Вдруг весь бор в глубину осветила яркая вспышка, и через секунду раздался хлопок, но он не оглянулся. Ему было легко и весело. Сначала в нем заговорило его непомерное самолюбие, но вдруг стало смешно: "Кто же тебя заставлял со псы ясти из един сосуд? Хочешь отнять у них то, что принадлежит им по праву? Зачем?.."

– Зачем? – вдруг крикнул он на весь освещенный не то пожаром, не то зарей лес и громко рассмеялся: – Заче-е-ем?..

В номере Андрей застал Борисыча. Тот лежал в одежде на кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок.

– Ну что, вздремнем – да поедем? – спросил Андрей сонно и весело. Он был в хорошем расположении духа, как всегда накануне перемен.

– У меня права забрали, – сказал тихо Борисыч.

– Кто? Менты?

– Нет, картежники. Я все баксы продул, и еще шесть штук должен… Говорят, пока не вернешь, права не получишь – или машину отдавай.

– А зачем играл?

– Вовчик сказал, что они лохи деревенские… А они шулера! – сел в кровати и закричал Саня, размахивая руками. – Сто пудов – шулера! Я же видел, как он передергивает!

– Зачем же ты играл, если видел?

Борисыч пожал плечами:

– Отыграться хотел…

– Как можно у шулера отыграться? – Борисыч опять пожал плечами.

– Сутулый, лысый, нос крючком и глазки бегают?.. – спросил, раздеваясь Андрей.

– Да…

– Кажется, знаю я твоего "лоха деревенского": на него ползоны за долги работало. Ладно, раз права забрали, значит, никуда не денутся – надо вздремнуть немного. – И Андрей подкинул ногами одеяло, потом с удовольствием заерзал, хрустнул суставами, укладываясь поудобнее, и тут же заснул. Борисыч тоже разделся, но ворочался, как на углях. Оделся, вышел покурить, сходил на завтрак. Андрей все еще спал.

Проснулся он ближе к обеду, и они сразу отправились на поиски картежников.

– Что в тебе, Саша, не перестает удивлять… Вот ты вроде таксист, прошел Крым и Рым, но только увидишь какого-нибудь аферюгу, у которого все на роже написано, сам к нему в рот ползешь, словно кролик, – рассуждал по дороге Андрей.

– Да ладно тебе… – мрачно ронял Борисыч.

– Вовчик тоже с ними?

– Нет, Вовчик тут ни при чем.

– Ну да!..

Остановились они перед дверью номера, который указал Борисыч. Андрей легонько толкнул ее, она была заперта. Тогда он толкнул сильнее и вырвал замок.

За столом под горящей лампочкой сидел похожий на нахохлившегося грифа субъект, с лупой в глазу, и тонким пером крапил карту. Нос у него действительно был крючковатый, розовый; длинные пальцы напоминали дождевых червей, так они были гибки. На столе перед ним лежало несколько колод, новых и уже распечатанных, стояла чернильница. Он сдвинул на лоб лупу и, склонив набок голову, сощурил на незваных гостей свои колючие глазки. Рядом, навалившись на стол, положив голову на локоть, следил за ювелирной работой Вовчик. На кровати поигрывал грудными мышцами голый по пояс культурист. У него были непомерной величины, выступающие, словно жабры, челюсти. При появлении незнакомцев он привстал на кровати, Вовчик вытянулся на стуле и растерянно оглянулся на культуриста.

– Ляжь, – зыркнул туда-сюда глазками носатый, вставил назад лупу и демонстративно продолжил свое занятие. Атлет опустился на подушку и, сложив на груди руки, надул бицепсы.

– Что ж ты, майор, без стука врываешься, так и заикой можно сделать, – произнес носатый певучим, с блатными обертонами голосом. – Тебя не узнать: патлы отпустил, хиповым заделался.

– А ты, Малиновкин, все такой же. Вот только пару перстеньков себе лишних пририсовал, – сказал Андрей, опершись на стол, и добавил для Борисыча: – Видишь, и Вовчик твой тут – вся компания в сборе.

Урка сдвинул лупу, убрал на колено синюю от наколок руку и с прищуром спросил.

– Лавэ принес?

– Отдай ему права – и разойдемся по-хорошему. – Андрей взял со стола запечатанную колоду и покрутил ее в руке.

– Не гони пургу, майор, – сказал картежник, откинувшись на спинку стула, и вдруг резко подался вперед. – Он мне еще шесть косых должен! Может, ты за него ответишь? – Он прищурился и повернул по-птичьи голову.

Культурист снова приподнялся на кровати. Андрей взял колоду двумя руками и разорвал ее пополам. Культурист опустился, больше он не надувался.

– Давай гони права – хватит с тебя баксов.

– А как же долг? – долг платежом красен…

– Твоя игра, Гога, известная: никакого долга нет – права на стол! – хлопнул Андрей по столу.

– А дудуку… – начал, было, Малиновкин, приподнимаясь, но недоговорил, потому что Андрей взял его согнутыми пальцами за нос. У картежника слезы брызнули из глаз.

– Помнишь, за что я срок мотал? – спросил майор, как можно спокойнее.

– Пусти, сука… – промямлил гундосо Малиновкин. – Отдай ему права…

Культурист полез во внутренний карман пиджака, висевшего на стуле, и кинул права на стол. Борисыч забрал их. Андрей отпустил шулера, из посиневшего носа хлынула кровь.

– А это тебе, гаденыш! – Майор с размаху влепил щелбан Вовчику, от которого тот перевернулся вместе со стулом.

Когда они уже шли по коридору, Борисыч спросил:

– За что ты сидел?

Андрей ответил не сразу.

– Нос жене оторвал.

– Как оторвал? – улыбнулся недоверчиво Саня.

– Вот так вот взял и оторвал. – Андрей сложил два согнутых пальца и повернул в воздухе.

– Зачем? – Борисыч пожал озадаченно плечами.

– С любовником застал. Перемкнуло у меня, со мной это бывает. Сейчас, конечно, жалею… Нет, ей потом пришили. Не такой, конечно, красивый получился, но для гарнизонного блядства сойдет.

Борисыч посмотрел на него с любопытством.

– Зайдем за расчетом, – повернул он к директорскому кабинету.

Вера Киприяновна в своем золотом костюме была на месте, она считала на калькуляторе и вписывала результаты в расчерченную от руки таблицу.

– Как! – и это все! – вырвалось у Борисыча, когда он увидел выложенную на стол сторублевую бумажку.

– А вы что тут, тыщи ожидали? А номер, а питание, а стекло в его дежурство разбили?.. – она кивнула в сторону Андрея.

– Сестра! – заговорил вдруг с пафосом Борисыч. – Какой номер, какое питание – ты что буровишь? Ты же все бесплатно обещала!

– Бесплатно у нас куры дают…

– Ах, ты паршивенчишка такая! – стал приближаться к столу Борисыч. Андрей удержал его за рукав:

– Пойдем отсюда.

Вера Киприяновна задышала всей грудью.

– У меня тут кнопка экстренного вызова милиции! – Директриса опустила руку под стол, голос у нее стал писклявым: – Считаю до трех. Сейчас же покиньте кабинет ─ или на счет три будет осуществляться вызов патрульного наряда! Раз…

– Всё, мы уходим, – сказал Андрей и потащил Борисыча в коридор. Но Саня вырвался, вернулся к столу, оперся на него – Киприяновна от страха откинулась на спинку стула, – наклонился к директрисе и тихо, но отчетливо произнес:

– Чтоб у тебя хуй на лбу вырос! – Потом повернулся и направился к двери.

– Всё, – сказал он, когда друзья вышли на крыльцо. – Денег нет ни копья – едем в город.

– Может, нас еще в столовой накормят, – предположил Андрей. Однако в столовой на их месте сидели отдыхающие. Встретившаяся кастелянша сказала, чтобы они освободили номер для нового заезда.

– А что нас тут держит? – спросил Андрей и подтолкнул Борисыча. – На машину, автобат! Нам же все равно: наступать или отступать – лишь бы кровь лилась!..

Борисыч еще забежал в столовую и взял у знакомых поварих плюшек и пирожков. Через полчаса, собрав нехитрые пожитки, они сидели уже в кабине грузовика. Когда выезжали за ворота, Андрей увидел идущих на пляж литераторов. Среди них была Зоя, обернутая в воздушное, индиговое парео, – но тут Саня повернул в другую сторону, и "платиновые перья" пропали из виду.

Борисыч был чернее тучи. Они приближались к развилке: одна дорога вела в город, другая – на Кутерминский тракт.

– Ну что, куда? – испытующе спросил Андрей.

– В город, куда еще? – проговорил мрачно Александр.

– А бутылки не собрали?..

– Какие в… баню бутылки! Денег нет! – воскликнул Саня.

– У меня есть немного – надо же убытки возмещать.

Борисыч ничего не ответил, но выжал сцепление и пошел накатом перед перекрестком, задумчиво глядел на бегущий под капот пятнистый от солнца асфальт. И вдруг перегазовал, воткнул вторую передачу и выкрутил руль влево – в противоположную от города сторону. Грузовик взревел, заскрипел, сорвался в занос – их мотнуло, как на русских горках, – но водитель успел выровнять машину…

Глава одиннадцатая

Недолго их провожали сосны, и вот снова пошли кружить белоствольные околки. Какое-то время они ехали молча, закусывая пирожками с творогом. У Борисыча заметно улучшилось настроение.

– Кроме детей и слуг, есть еще черти, – прервал молчание Андрей. Он, напротив, впал в обычную свою задумчивость и словно продолжал размышлять вслух: – Это никакая не метафора: они самые настоящие черти без всякого преувеличения. У человека должна быть совесть, стремление к истине, любовь к ближнему… и так далее. Все то что вырабатывалось, вопреки Создателю, на протяжении тысячелетий. Иными словами, душа – то, что называют душой. Она только и отличает людей от чертей. Если же этого нет… (Андрей посмотрел на Борисыча.) Или хотя бы большей половины этих качеств нет, значит, он не человек. А так как по форме напоминает человека и говорит, как человек, то это – нечистый. Недаром же и в народе их называют чертями. И то, что они состоят из плоти и крови, ничем не отличаются от людей: едят, спят, пукают, ходят к докторам, женятся, учатся в институте, – ничего не решает, потому что это все – одна видимость. Истинная реальность – только в духе. Нет его, или он какой-то другой, – значит, и человека нет, или он что-то другое. Так и должно быть: они и не должны отличаться от нас. Кто же соблазнится, если к нему придет чудище с рогами и хвостом? Все сразу разбегутся, и некого будет сбивать с пути. Даже если допустить, что существует материя, это все равно ничего не меняет. Потому что они так же отличаются от людей в реальном мире, как булочка от пирожка…

– Как что – от чего? – спросил Борисыч, задумавшись.

– Ну, если ты пирожок без начинки, ты уже не пирожок, а булочка или плюшка. Должна быть какая-то человеческая начинка, – сказал серьезно Андрей.

– Человечинка?.. – посмотрел на него выжидательно Саня.

– М-м-м… – помычал раздумчиво Андрей. – Можно и так сказать.

– Пирожки с человечинкой! Тогда лучше быть булочкой!.. – И Борисыч застучал по рулю.

– Подожди… – Андрей понял, что сморозил не то, и сам улыбнулся. – Не придирайся к словам: мысль была верной.

– Хорошо, ладно… – сказал Борисыч, напустив на себя серьезность. – А слуги тогда кто такие?

– Это те, у кого есть какая-то часть души, но они сознательно пошли служить богу. – Андрей указал на потолок.

– А может слуга стать чертом?

– Я думаю, что да – за особые заслуги, – хотя чаще черти рождаются уже готовыми.

– А как можно черта отличить от человека, вот в жизни?

– Пока только по делам. Это самый верный способ, правда, не самый быстрый. Иногда пройдет слишком много времени, и черт столько дров наломает, миллионы людей погубит, а ему всё будут поклоняться, как богу. Но обычно его сразу видно – по шельмовской роже. Хотя тут могут быть ошибки. Это может оказаться и слуга, и заблудший человек, который уже стал похож на черта. Но, с другой стороны, черт может скрываться под добропорядочной внешностью и словами, это ─ самые опасные, изощренные бесы, архангелы бога Сатаны. Рядом с чертом чувствуется какая-то пустота, будто одна оболочка стоит и разговаривает. И говорит он все правильно, но-о… лишь бы говорить, лишь бы сойти за человека, а мысли совсем о другом. Становится сразу муторно и противно… И еще: черти любят объединяться.

Борисыч молчал, обдумывая услышанное.

– А мы, случайно, не черти? – спросил он, пригнувшись к рулю и ерзая, словно усаживаясь поудобнее.

– Ну, это каждый сам должен решить, – усмехнулся Андрей, откидываясь на спинку кресла. – Обычно черт знает, что он черт.

– Я не знаю…

– Значит, еще – нет. По большому счету, мы все, разумеется, черти, но черти, которые не хотят быть таковыми. В человеке появляется то новое, что отличает его от бесов. Я об этом уже говорил.

– Так, наверно, и есть… – сказал задумчиво Борисыч.

– Ты о чем?

– Да так… – Они снова молчали и смотрели на дорогу, каждый, думал о своем. Борисыч проехал одну деревню, другую… Андрей поинтересовался:

– Ты что не заедешь? бутылки не спросишь?

– На обратном пути, – сказал тот, сосредоточенно глядя вперед. – Сначала к манихейцу.

Андрей был приятно удивлен переменой в Борисыче, и приписал ее своему влиянию. Вдруг Саня досадливо вздохнул.

– Жалко, конечно, – столько бабок продул!..

Андрей посмотрел на него настороженно.

– Те деньги как пришли, так и ушли, – сказал он суховато.

– И та тварь нас обула – одни обломы! Может, она меня ночью видела, когда я к ней подкрадывался?

– Зачем ты подкрадывался?

– Хотел шишечку помочить, да мне поплохело…

– А… Ну тогда твоя вина: разочаровал женщину.

– Хорошо еще, массажер увели, – сказал Борисыч.

– Какой массажер?

– Голландский, в кузове стоит, – ты разве не видел? – искренне удивился Саня.

– Нет, не видел, – усмехнулся Андрей. – Зачем он тебе?!

– Как зачем? Продадим – деньги свои вернем.

– Ну что ж, для начала, может, условным сроком отделаешься.

– Да его никто не хватится, он в кладовке у них стоял! Мы здесь кому-нибудь толкнем.

– Кому здесь массажер нужен?

Борисыч съехал на обочину, они спрыгнули на землю и распахнули будку. В углу, за мешками с бутылками, действительно стоял белый стационарный массажер.

– Как же ты его погрузил один-то? – спросил Андрей, наклоняя увесистый аппарат.

– Я не один, мы с Вовчиком… – осекся Борисыч, словно пораженный какой-то догадкой. – Но это было еще до карт!..

– Тогда ладно, – сказал Андрей с усмешкой и покачал головой.

– Если здесь не продадим, то на обратном пути скинем.

Андрей ничего не ответил, пошел садиться в кабину.

Борисыч все же решил заехать в одну деревню. Они свернули в первое попавшееся село.

На улице перед будкой сразу собралось несколько мужиков. Саня открыл дверь и выставил табличку. Но мужики идти за бутылками не спешили, толклись с неуверенно-нагловатыми улыбками деревенских, ожидающих чего-то от городских.

– Нам они самим нужны, – отвечали на призывы Борисыча нести бутылки.

– Да на что они вам? Солить, что ли, собираетесь? – усмехнулся он сверху.

– Мало ли – надо.

– Да на что надо-то?

– А тебе на что?

– Коллекционирую я их! – сказал уже с раздражением Саня.

– Ну вот и мы тоже…

– Что – тоже?

– Ну, что ты сказал…

– Анализы мы в их сдавать будем, – крикнул какой-то остряк.

– Ладно. Я повезу их в город, там сдам: у меня есть точка. А вы что будете с ними делать?

– Мы тоже у городе сдадим.

– Да вы там никого не знаете – кому вы сдадите? Тьфу!..

– Вот народ упертый! – ругался Борисыч, выезжая ни с чем из несговорчивой деревни.

– Их столько раз обманывали, что они никому уже не верят, – сказал Андрей.

– Ладно, может, подальше от города будут не такие твердолобые, но сначала к твоему другу. А зачем мы, вообще, к нему едем?

– Вопрос разрешить.

– Что за вопрос?

– Так сразу не скажешь… Он один, вопрос, но состоит как бы из многих. Вот если их разрешить, то и этот вопрос откроется. В двух словах не объяснишь, и даже в двух тысячах – такой это бессловесный вопрос…

Борисыч посмотрел на него и кивнул с пониманием: мол, еще и не таких видали.

Снова поехали по кругу поля и перелески. Будто серая лента была зажата меж двух огромных шестерен, которые гнали ее под капот из-под зеленой стены леса, выраставшей на горизонте. Оттуда же вдруг выезжали, как по транспортеру, игрушечные автомобили и грузовики, реже трактора и телеги, запряженные лошадью. Дорастали до размеров настоящих автомобилей, телег, грузовиков. В них сидели какие-то люди, которые смотрели на него с Борисычем и тут же с шумом, похожим на хлопок, исчезали, словно лопались и рассыпались в воздухе. "Зачем они смотрят? – думал Андрей, не замечая, что так же сам смотрит на них. – Что они хотят увидеть? Что за ненасытность такая – на все смотреть? Все нужно увидеть, ощупать глазами… Зачем?" И снова наползала на мозг одуряющая дорожная скука, когда от мироздания остается только зеленое мельтешение вокруг, слепящая серая пелена вверху, сухость во рту да свинцовая тяжесть в пустой голове. Закрываешь глаза: то ли пытаешься заснуть, то ли борешься со сном. И ни то ни другое не удается: остаешься где-то посередине, в каком-то межеумочном состоянии, неспособный подумать о самых простых вещах. Впадаешь в анабиоз и почти перестаешь существовать – завидуешь коровам по сторонам шоссе, которые так легко переносят скуку.

И вдруг за поворотом – сине-неоновое мелькание, мешанина из людей и машин. Сна как не бывало, жадно вглядываются глаза. Все сбилось в один клубок: любопытство, радость, страх. Две искореженные машины лежат в кювете, на асфальте белая россыпь стекла. Несколько мужчин раскачивают одну из них, пытаются открыть заклинившую дверь ломом. Милиционеры что-то пишут в своих протоколах, натягивают ленту. Из-под смятой двери "тойоты" набежала кровь, окрасив в черный цвет траву. "Приехали! – сообщает один пассажир. – Вряд ли кто живой". "Консерва в собственном соку", – добавит какой-нибудь острослов. Но никто не поддержит: таким не шутят. И уже шевельнулось назидательно: вот, мол… а мы еще едем. На мгновение вспыхнет страх: а что как и нас… Но тут же его вытеснит уверенность: во всяком случае, я уже удачливее, успешнее – уже вечнее, чем они… Но и это утешение как-то расплывается, тает – снова на мозг наползает хмарь скуки. Только и остается, что следить за тем, как взлетают с обочины ленивые вороны. Вот зазевалась – раздался глухой стук о кабину. "Есть!" – разведет руками водила. И опять все то же: те же березы и поля, поля и березы – и так до самой тайги.

Вдоль всей дороги то там, то здесь лежат на траве бедно одетые дети с былинками во рту. На обочине стоят ведра, в ведрах белые грузди и красная картошка. Руки их так же красны, как эта картошка, "накладенная с горкой". В серых лучистых глазах над веснушчатыми щеками терпеливая вековая надежда. Как грустны наши дороги, как нестерпимо печальны! Черная, похожая на брошенные избы, тоска навсегда поселится в сердце у того, кто ездит по ним. Кажется, так было и сто, и тысячу лет назад. Такая унылая – прекрасная земля!..

– Вот то место, где меня столкнули в кювет, – сказал Андрей, показывая на сломанный желтый куст, почерневший на изломе. Борисыч на секунду оторвал взгляд от дороги и снова вперился вдаль. Уже чувствовалось дыхание севера. Облака нависали ниже. Все меньше становилось полей, больше – нетронутых лугов, порыжевших, бурых, седых от пуха и метелок, клонящихся в разные стороны. Леса здесь были угрюмее. Осины росли не куртинами, но вперемежку с раскидистыми березами, попадалось все больше елей. И лица стали скуластее – какие-то другие: неправильные, но в самой неправильности их заключалась красота и дикая свежесть.

Они въехали в Кутерьминку, однако не повернули вдоль реки, в сторону гуру, а пошли прямо, на мост. С грохотом перенеслись через светло-коричневый, бурный поток – за мостом стояли две милицейские машины, но их не остановили – и вонзились в золотой гигантский частокол тайги, навевающий представление о древних великанах, населяющих бескрайний лес. Черный с зеленым отливом шатер хвои уходил ввысь и терялся за собственными сверкающими куполами. Веселое шоссе, с белыми столбиками и разметкой по сторонам, змеилось среди корабельного бора, с падающими стволами, с буреломом, с деревьями, лежащими на деревьях, с непроглядной тьмой в глубине.

Дорога была широкая, ровная – они мчались, завороженные мельканием солнца и сосен, забыв о цели своего путешествия, и проехали нужный поворот. Борисыч остановился и, глядя в зеркало, стал разворачиваться. Они вернулись к перекрестку, на котором стоял указатель: "с. Халдеево – 13 км.". Повернули на ухабистый проселок, он весь был изрыт колеями и вел в дальний березняк. В лесу дорога часто разделялась на несколько объездов, но и они были разбиты не меньше главного пути. Их кидало и подбрасывало чуть не до самой крыши; грузовик скрипел, словно корабль во время шторма. Тут и там виднелись вросшие в колеи ветки и сучья, как напоминание о тех, кто пытался проехать здесь в распутицу.

– Если пойдет дождь, мы отсюда не выберемся, – сказал невозмутимо Борисыч. Андрей ничего не ответил, он был занят изучением карты.

– Правильно едем? – спросил Саня.

– Да вроде… – сказал неуверенно майор.

После березняка началась обширная пустошь, перемежающаяся зарослями ивняка и болотцами, поросшими камышом. На ее краю снова вставал бор.

Сосны, в два обхвата, расступились, и они въехали под их сень. Солончаковый проселок сменился песчаной дорогой. Вдруг слева мелькнула голубая полоска и побежала, прерываемая колоннадой стволов, словно трассирующая очередь.

– Лунево озеро, – сказал Андрей. – Правильно едем.

Они подъехали к просеке, ведущей к воде. Пляж был пуст. Борисыч сбавил скорость и остановился.

– Ну что, искупнемся? – спросил он, стягивая рубашку прямо в кабине. – Да и перекусить не мешает, неудобняк приезжать к незнакомым людям голодными.

Вода была голубой и прозрачной. Перед стеной начавшего желтеть рогоза, с черными сигарами соцветий, окаймлявшей все озеро, колыхался настил из кувшинок. Сразу за рогозом вставал бор, поэтому казалось, что озеро находится на дне широкого колодца. Для спуска к воде были срублены подгнившие уже мостки. По ним они миновали полосу кувшинок, и вдруг Борисыч воскликнул:

– Смотри! И тут новый русский поселился – целый замок себе отгрохал!

На другом берегу наполовину скрытый соснами стоял кирпичный терем под серой черепицей, с балюстрадой вместо карниза. Все сооружение было обнесено высокой стеной и напоминало замок с четырехугольным донжоном в центре. По углам стены по всем правилам высились над выступающими бастионами квадратные башни.

– Да, серьезная фортификация, – произнес Андрей и бросился вниз головой в воду.