Как поймать монстра. Круг второй

– Вы ни разу не пошутили так насчет мистера Доу.

Ее рука на секунду замерла над его ладонью. Громко цокнув, Джемма забрала у него всю ветку и тоже принялась обдирать рябину.

– Это Кэл тебе рассказал? – Молчание Блайта было весьма красноречивым. – Ну конечно. Кто же еще. Все восхитительнее и восхитительнее.

На деревню постепенно навалилась темнота. Ощущение было сюрреалистическим: Джемме казалось, что события этого утра – вот они поднимаются по холму, заходят в лес – произошли только что. А потом – щелк! – и вот она тут, с рябиной в руках, не знает, что делать с реальным Купером.

Очередная ягода наполнила рот горечью, в которой тем не менее угадывалась терпкая сладость. Джемма не могла вспомнить, приходилось ли ей когда-нибудь пробовать рябину, но в общем-то без разницы: ей не понравилось. Она предпочитала, чтобы у еды был один определенный вкус: или горькая, или сладкая. Не все вместе.

– Доу – неженка, – наконец сказала она. – Если я буду каждый раз ему напоминать, то он, идиот, подумает, что он в первую очередь кто-то другой, а не агент. А я работаю с агентом. И мне нужно, чтобы мою спину прикрывал агент, а не вампир.

Наверное, не стоило разоряться на объяснения. Это как с едой: нужно было придерживаться определенности. Вы или на одной стороне, или нет. А здесь… Получалось черт-те что. Горькая, блин, сладость.

– То есть вы не даете мне забыть?

Блайт поднял на нее глаза, глядя, как Джемма молча пережевывает ягоды. В целом вопрос был сформулирован верно, но с небольшой ошибкой, и, несмотря на то что можно было просто его поправить, Джемма решила соврать:

– Конечно. Мне не нужен здесь еще один с проблемами в памяти. – Она выкинула ветку. – Все, ланч окончен. Шагом марш в дом.

Эшли подошел ближе, видимо, чтобы встать с Сайласом лицом к лицу – зачем тебе это нужно, ну ей-богу, – и, оперевшись рукой на кухонную тумбу, предположил:

– Это может быть первичный контак…

– Не может это быть первичным контактом, – раздраженно перебил Сайлас, – не бывает при первичном контакте такого скопища симптомов!

– Не кричи, пожалуйста. У нас нет доказательств, – понизил голос Эшли, оглядываясь на дверь, – и это все косвенные симптомы. Я обдумал то, что ты сказал сегодня. Головные боли у нее могут быть от удара. Перепады настроения… Слушай, это Джемма. В один момент она с тобой флиртует, а в другой – выкидывает тебя из машины на полном ходу. А ее зацикленность на Купере, ну, это тоже объяснимо, ведь…

– Ты правда собрался игнорировать действительность? – разозлился Сайлас. – Я думал, хотя бы от тебя будет толк!

– Д… Сайлас, послушай! А если ты ошибаешься?

Оттого что Эшли решил, что назвать его по имени будет отличным рычагом для убеждения, раздражение в крови у Сайласа вскипело окончательно. Придурок понабрался у Махелоны? Только вот Махелона называет его Сайласом, потому что он гребаный дружелюбный социопат, а не из великих приятельских чувств. Сайлас терпеть не мог панибратство – и поэтому Махелона именно им и занимался. Ты-то что себе удумал, социальная бабочка?

Он ощутил, как за внешней стеной дома к крыльцу приближается знакомый раздражающий сгусток энергии: Роген возвращалась в дом.

– Тогда мы понятия не имеем, что с ней происходит, – мрачно ответил Сайлас. – Какой вариант тебе больше нравится, библиотекарь?

Судя по выражению лица, библиотекарю не нравился ни один. Сайласу, конечно, тоже. Роген была невыносимой занозой в заднице, но это не значило, что он желал ей смерти.

– Не говоря уже о гипотетической одержимости и Купера тоже. Люди не теряют память просто так. Та еще парочка…

Сайлас потер висок. Вообще-то, если гоэтик начинал видеть у всех окружающих признаки одержимости, в отделе это называли «синдромом переработки» и ультимативно отправляли в служебный отпуск – но это он озвучивать не стал.

С крыльца донесся топот. Эшли обернулся ко входу как раз в тот момент, когда открылась дверь на кухню.

– Эта старуха просто жесть какая стремная, – сказала Роген, прикрывая за собой дверь. «Да что ты, – подумал Сайлас, открывая древнюю банку с чайными листьями, – ну, с прозрением». – Наткнулась на нее в коридоре – чуть не поседела. Может, Кэл и прав. Такие стремные бабки по закону жанра должны быть сектантками. О чем шепчетесь?

– Перемываем тебе кости, – как ни в чем не бывало шутливо ответил Эшли. – Тут разве есть другие варианты?

Роген хмыкнула, проходясь по Сайласу взглядом. Тот отвернулся.

Неужели Эшли не видел? Пока все остальные засыпали на ходу, Роген была неестественно бодра для того, кто только что пережил обвал в шахте. А ведь утром еле поднялась с кровати. Может, симптомы и были косвенными, но игнорировать их? Нужно быть полным идиотом.

– Пойду растолкаю Кэла. Пройдемся вокруг деревни. Минут пятнадцать, не больше. Он хотел посмотреть, как они тут себя по ночам ведут.

– Не думаю, что дело в них, – Эшли со вздохом потер шею. Он все еще стоял рядом с Сайласом, только убрал руки, когда тот начал наливать кипяток в чашку. – Вы видели их лица? Они были изумлены и растеряны из-за обвала. Мы не в ремейке «Плетеного человека», как бы Кэл ни был уверен в обратном…

– Но в их лесу водится какая-то тварь, Норми. И, в отличие от остального здесь, она вполне реальна. Обход лишним не будет.

Норми. Сайлас скривился себе под нос. Вот поэтому он и не хотел, чтобы хоть кто-то из них называл его по имени: рано или поздно кто-нибудь додумается до «крошки Сая», чтобы его побесить.

Мысль о том, что, кроме Махелоны, его целую вечность никто не называл по имени, возникла и тут же исчезла, когда в коридоре раздалось:

– Бабушка! Ты уже спишь?

Чайник дернулся у Сайласа в руке. Дьявол! Так отвлекся, что пропустил появление в доме мальчишки? Черт-те что!

Послышались шаги, а затем приглушенный разговор. Быстрая речь на ирландском едва проникала в кухню, где все трое притихли. С ними не было Блайта, чтобы перевести, но общее настроение беседы было и так понятно: Брадан что-то лепетал, Мойра же говорила с яростью.

А потом глухо хлопнул звук пощечины, от которого Эшли рядом с ними вздрогнул.

Скрип двери, снова топот по ступеням. Ощущение присутствия Брадана быстро растворилось, оставив после себя слабый след. Мойра же еще немного постояла в столовой, но затем раздались и ее шаги – и хлопнула дверь ее комнаты.

Все трое переглянулись, но так и не заговорили. Эшли выглядел подавленным, Роген – заинтересованной. Сайлас понятия не имел, как выглядел он сам, и молча вернулся к своей чашке, вливая в кипяток настоявшийся чай из крохотного железного заварника. Сильно запахло травами – крапива, череда и мята, легко узнаваемые по форме листьев. Иногда в чае, который приносила Мойра, Сайлас различал змеиный корень. Интересный выбор – его часто использовали в защитных составах для оберегов, – но, видимо, или в такой глуши выбирать не приходилось, или Мойра от чего-то перестраховывалась.

– Ладно, – сказала Роген, когда удостоверилась, что бабка больше не покидала комнату. – Я за Кэлом. А вы двое, смотрите мне, – обвела она их пальцем, – только попробуйте подружиться. Я за вами слежу.

И вышла.

– Просто заноза в заднице, – пробормотал себе под нос Сайлас, поднося чашку к губам. – Когда-нибудь кто-нибудь ее прикончит. И это будет не нечисть.

– Будь у тебя другой характер, вы бы пола…

– Другой характер?

Сайлас так и не донес чашку до рта. Эшли запнулся:

– Я не это хотел ска…

– Послушай-ка сюда, библиотекарь. – Он в негодовании отставил чай, который ему не давали спокойно выпить. Надо было кое-что прояснить, раз уж по наитию до Эшли не доходило. – Я не ищу дружбы с Роген. Я не ищу дружбы с тобой. Мне не нужно копаться в ее тонкой душевной организации или выслушивать твои попытки направить меня на путь Доброго и Светлого. Не знаю, как у вас, а у меня здесь работа. – Эшли поджал губы, но Сайлас не собирался быть милосердным. – Я достаточно ясно выражаюсь? Твои гениальные мозги в состоянии это понять?

После его ухода Сайлас в одиночестве сел за стол и наконец приступил к своему проклятому чаю. Обжигая губы о нагревшийся от кипятка жестяной обод чашки, Сайлас яростно выскреб из головы осадок от случившегося разговора. Он был прав и знал это. Как он и сказал – у него здесь работа. О ней и нужно думать.

Симптомы, которые Сайлас начал замечать у Роген, прежде чем наконец озвучить свой вердикт Эшли, соответствовали ступени наваждения – или, как ее называли в документах, ступени предпороговой стимуляции. Он много раз видел подобное. Обычно именно на этой ступени родные начинали бить тревогу, что позволяло запросам попасть в систему УНР, а гоэтикам – попытаться приехать вовремя. На руку играло и то, что это была самая долгая ступень. Дух постепенно раскачивал психику жертвы – и медленно провоцировал тревожащие симптомы, неумолимо приводящие к ступени входа.

Гоэтики называли это Порогом.

Все ступени до Порога были обратимы, и Сайлас прекрасно знал, как с ними работать. Вовремя обратив внимание и приняв меры, можно было предотвратить трагический исход. Не самая тяжелая работа; у Сайласа почти не бывало осечек на этой стадии.

Порог – другое дело. Короткий, почти молниеносный. Переступив его, жертва полностью открывала свое сознание агрессивной сущности – и там, за Порогом, начиналась ступень захвата. Быстрый и катастрофический процесс вытеснения сознания жертвы из собственного тела. Всего семьдесят два часа было у гоэтиков, чтобы предотвратить спуск жертвы на ступень слома. Самую последнюю ступень для человека.

Потому что после слома наступала инволюция.

Личности жертвы-носителя больше не существовало. Теперь тело принадлежало только духу, вышедшему на новый уровень – уровень физической формы.

Мимо двери прошли Роген и Махелона – их топот было трудно не узнать даже без сигнатурной энергетики, – но, слава богу, заходить они не стали. Сайлас задумчиво выглянул в ночь, на улицу. Тусклый свет кухни не давал ничего увидеть, и за окном было черным-черно: ни домов, ни снега, ни неба, ни Махелоны с Роген. Ничего.

Одержимость – это процесс спуска, снова подумал Сайлас. Шесть ступеней. Целых шесть. Всего шесть. И если он прав, то Роген может прямо сейчас спускаться по ним.

А эта лестница, сколь бы длинной она ни была, всегда заканчивается темнотой.

19. Вот как это бывает

Вот как это бывает.

Однажды утром ты берешь телефонную трубку – на экране рабочий номер, но это всегда рабочие номера, больше никто тебе не звонит, – и на другом конце серьезный голос девчонки из отдела координаторов сообщает, что у тебя срочное дело. Только вот было бы от чего так напрягаться: у тебя каждую неделю такое дело, всегда срочное.

А потом этот серьезный голос просит приехать к полудню в офис директора, и ты неприятно удивляешься. Офис – скопление шума, запахов, остаточных следов, витального мусора и идиотов, ты чертовски не любишь офис. Встреча с директором тоже не знаменует ничего хорошего. Обычно на контроле тебя держит начальница отдела: несмотря на то что ты не совсем обычный агент, они стараются этого не афишировать. Секрет полишинеля – все и так знают, после того как кто-то слил твое досье несколько лет назад, – но у директора, кажется, принципы.

Так что еще за срочность личной встречи? Ты рассеянно крутишь телефон в руке. У тебя плохое предчувствие.

Но в конечном счете твои опасения ни на что не влияют. Ты послушно едешь, потому что это то, что ты делаешь всегда – подчиняешься.

Вот как это бывает: за жалюзи – полдень, кондиционер в кабинете работает вовсю, а директор Вулрич смотрит на тебя с другого конца своего огромного стола, сложив пальцы домиком у рта. Ты просто ждешь. Ты никогда не пререкаешься с руководством – это то, чему тебя учили. Ты можешь быть недовольным, можешь быть не согласен, можешь считать, что знаешь лучше, но – не пререкаешься.

Для других директор – это всего лишь начальник. Простой статус в простой иерархии. Но не для тебя, и вы оба это знаете.

«У нас запрос на оперативный выезд, – наконец медленно произносит директор Вулрич. У него мрачно-скорбная мина, но ты не принимаешь это на свой счет: по большей части у Вулрича всегда такое лицо. – Пропали два агента. Профиль дела неизвестен, поэтому команда многосоставная. Нужен гоэтик».

Ты молчишь. Это очевидно – если бы ему не был нужен гоэтик, ты бы здесь не сидел.

«Дело за рубежом. – Ты хмуришься и хочешь задать вопрос, но Вулрич продолжает: – Ирландия. Ничего не имеешь против Ирландии?»

«Мне запрещено…»

«Ничего тебе не запрещено, – когда Вулрич тебя перебивает, это звучит раздраженно. – Нет ни одного приказа на этот счет».

«Есть рекомендации по оптимальным перемещениям».

Ты говоришь заученную фразу, но, конечно, имеешь в виду другое. Любой домашний монстр должен быть на поводке – вот что ты говоришь на самом деле. Этот поводок должен быть достаточно коротким, чтобы его удобнее было дергать.

И вряд ли этот поводок дотягивается до Ирландии.

«Ну тогда пусть приезжают из Вашингтона и лично передо мной этими рекомендациями трясут, – почти огрызается Вулрич. – А пока их здесь нет, ты мой агент и я могу отправлять тебя куда захочу. Послушай, – он устало снимает очки, – я черт знает, что там происходит. У Ирландской службы нет кадровых возможностей нам помочь, а там пропали двое наших ребят. Директорат хочет, чтобы этим занялся Западный офис. Так что, если у тебя нет личных предубеждений против Ирландии и ты не планируешь брать внеплановый отпуск… Капур показывала мне твои результаты за прошлый год – чертовски хорошие результаты. А мне нужен чертовски хороший гоэтик».

Вот как это бывает.

Ты никогда не выезжал за пределы Штатов – эта роскошь для кого-то другого, а не для тебя. Впрочем, не сказать чтобы ты мечтал увидеть перуанских лам или поездить туристом по Европе, так что это в общем-то никогда не было для тебя проблемой. Ты не воспринимаешь эту возможность как исполнение некой заветной мечты: вряд ли она у тебя вообще есть. Ты воспринимаешь это как задачу, которую спускают сверху. А все, что приказывают наверху, для тебя сродни Моисеевым заповедям. Нельзя отказаться. Нельзя возражать. Для других, это способ добиться положительной характеристики в личном деле, но для тебя – для тебя это условие выживания.

И ты делаешь то же, что и всегда, – подчиняешься.

«Хорошо, – кивает Вулрич в ответ на твой кивок. – Тогда перейдем к проблеме, из-за которой я тебя вызвал».

Он щурится в папку, потом сдается – снова находит на столе очки и водружает их себе на нос.

«Поговорим о составе группы».

Вот как это бывает – и именно это приводит тебя туда, где ты оказываешься сейчас.

В забытую богом штольню, уходящую в глубь такого же забытого богом холма на забытом богом острове. Вот где ты оказываешься, потому что вовремя не сказал, что хотел бы взять гребаный отпуск.

– Аккуратно, здесь выступ… Слушай, ну серьезно. И это тебя-то Джедай пригрел?.. Надо было тебе продолжать заниматься волейболом.

– Я не… Волейболом? Это что, тоже из ваших снов?

– Чего? Какие еще сны? Я просто твоя фанатка. Знаю о тебе все-все.

Купер молча двинулся вперед, мимо Сайласа, – видимо, подальше от Роген. И поближе к Йену и его стволовому, чей подвесной фонарь в руке раскачивался впереди, указывая всем путь. Сайлас понятия не имел, что значит «стволовой» – так назвал его Махелона, – он не различал всех этих деревенских в одинаковых серых рабочих куртках. В шахте по-прежнему толпилась уйма людей: толкали вагонетки с камнями, отдыхали в разбитом наспех лагере, деловито обсуждали что-то в группках.

Отправляя их троих внутрь шахты, Махелона сказал: «Держите начальника и стволового в поле зрения». Собственно, так Сайлас и узнал, как называть мужика с фонарем, молча идущего рядом с Йеном.

Сайлас, наверное, мог это понять. Для Махелоны опасность представляли люди – и то, что выглядело людьми. Привычно, как само собой разумеющееся, он искал угрозу именно в них.

Для Сайласа люди в основном были… людьми. Придурками, чьи шуточки с ритуалами из интернета плохо заканчивались. Непроходимыми тупицами, которые не могут сначала подумать «а зачем оно мне сдалось», а потом уже открывать подозрительного вида шкатулки, древние фолианты и включать неопознанные музыкальные пластинки, которые подобрали на барахолке.

Именно поэтому и Йен, и его «стволовой», идущие впереди, вызывали у него больше раздражения, чем опаски.

Если прав Махелона и кто-то в этой деревне осознанно вызвал какую-то тварь из преисподней – что ж, кретины, спасибо. Если прав Эшли и здесь аномальная зона, вызванная каким-то древним захоронением в шахтах, – тогда проваливайте и не мешайте.

Но ни Йен, ни его помощник проваливать не собирались. Когда они прошли через один из тоннелей и выбрались к месту обвала, Йен сделал знак остановиться.

– Здесь, – сказал он.

Свет фонаря желтыми полосами лег на пол, осветив трещины в булыжниках. Чем дальше, тем шире они становились, пока не превращались в чернеющий провал в земле. Да уж, Роген. Разрушительна, как и всегда.

Сайлас сделал пару шагов, заглядывая за край. Неровные булыжники убегали из-под света вниз, в темноту. Оттуда тянуло холодом и пустотой – никаких признаков жизни Сайлас там не ощущал.

– М-да, – беспечно сказала Роген, почесав голову через шапку. – Ну что ж. Неудобненько как-то получилось.

Йен обернулся к ней. Хмурый и неприветливый – впрочем, Сайлас мог понять и это, – он уставился на нее с явным неодобрением. Ему, очевидно, не понравилось, когда они объявили, что вниз спустится Роген, а не Махелона, и он не стеснялся демонстрировать свое недовольство. Будь на месте Роген другая женщина, Сайлас сказал бы, что своими выходками она мстит ему за сексизм. Но, к сожалению, здесь была только Роген, а она ставила своей целью вывести из себя как можно больше людей по жизни, а не в отместку.

– Вниз, – сказал Йен резко. – Вслед на мои шаги. Ровно на следы. Крутой спуск. Здесь есть опасно. Риск повторного обрушения. Понимать?

– Да, сэр, – Роген отсалютовала. – Шаги, спуск, риск. Понимать. Умная голова. Запоминать.

Сайлас тяжело вздохнул, но Йен не обратил на ее кривляния никакого внимания и только повторил:

– По моим следам. Вниз.

Когда он отвернулся, подзывая шахтера с фонарем, Роген негромко продекламировала для Сайласа и Купера:

– Мы войдем в лабиринт, – Сайлас покосился на нее. Несмотря на веселый голос, она задумчиво смотрела в черный разлом дыры, уходящей вниз, – и будем идти против хода солнца… Пу-пу-пу-у… – протянула она. – Ну что ж, звучит отстойно. Поехали.

Роген не затыкалась.

Попросту не умела. Ее несдержанный язык – кара Сайласа, наказание за плохую карму, причина его мигреней – видимо, не умещался в ее чертовом рту: другого объяснения этому бесконечному кошмару он найти не мог.

– Эта дыра, – раздался ее голос в тысячный раз где-то позади, – выглядит так, будто ее вырыли еще при святом Патрике. Что думаешь?

– Что пока рано делать выводы, – сдержанно ответил голос Купера из полутьмы.

– Да ладно, Куп. Мне вот кажется, ее пробивали железными молоточками маленькие гномы.

– Вам правда нравится валять дурака?

– Ты что! Не веришь в маленьких гномов с железными молоточками?

Ее голос разносился вдоль каменных стен, оседая в затхлом воздухе гулким эхом: «…точками», «…чками», «…ми». Как только гасло одно эхо, Роген тут же порождала другое. Здесь, в ледяной темноте, в каменной утробе под толщей земли, ее голос заполнял весь тоннель, делая его еще теснее. Свет фонариков то и дело врезался в жмущиеся вокруг стены, и, оказывается, все это время Сайлас не подозревал, что, наверное, у него чертова клаустрофобия.

– А в детстве ведь обожал Белоснежку…

Он молча двигался впереди них – незатыкающейся Роген и шикающего на нее Купера, – вслед за такими же молчаливыми Йеном и его помощником, светя себе под ноги фонарем, чтобы не упасть.

Этот тоннель не имел ничего общего с шахтой, оставшейся наверху. Та была продуктом деятельности людей, у которых были оборудование, материалы, вагонетки, искусственное освещение и другие блага цивилизации. Это же…

Это узкий, неровный проход, кое-как продолбленный в земле. Здесь не было ровного пола, стен или потолка – только каменная порода вокруг, грубые неровные напластования, валуны, наезжающие один на другой и уводящие тоннель вверх и вниз под неудобными углами. Пробираться приходилось пригнувшись, держась руками за нависающие потолочные глыбы. Хуже всего приходилось Роген и Куперу – они, с их-то ростом, идти прямо здесь и вовсе не могли.

А может быть, хуже всего все-таки приходилось Сайласу.

В тоннеле стоял неподвижный ледяной воздух. Холодно было неимоверно.

Сайлас мог смириться и с замкнутым пространством, и с трепом Роген, и с поистине клаустрофобной теснотой – но холод делал пребывание здесь практически невыносимым. Из-за этого он снова начал чувствовать свой пустой желудок: несмотря на то что старуха накормила их завтраком перед выходом, холод выкачивал из него все силы. Ускоренный метаболизм, который не доставлял особых проблем в обычное время, здесь играл против него.

А еще дьявольски хотелось курить.

Йен сказал, что тоннель кончается обвалом, – и Махелона не поверил ему на слово. Сайлас же не видел причины врать там, где можно было легко попасться, и, скорее всего, не ошибся: шахтеры вели их вглубь вполне уверенно. Если бы они хотели заманить их поглубже и перебить – у них была куча шансов в деревне. Так что да: Сайлас вполне верил, что впереди их действительно ждет обвал.

На протяжении всего пути, когда удавалось улучить момент, он доставал из кармана ампулы с растворами, чтобы обмакнуть пальцы и провести по стенам или капнуть на пол. Он терпеть не мог хранить ампулы просто в кармане, без чехлов, педантично придерживаясь аккуратности в работе, но в присутствии шахтеров особо не разгуляешься. Сайлас как раз достал одну из ампул, когда Купер сзади заговорил:

– Если отвергнуть версию о гномах как не выдерживающую никакой критики…

Не разговаривай с ней, ты разве не видишь, что это не помогает? Осел. Чем больше слов ты говоришь Роген, тем больше она скажет тебе в ответ. Замкнутый круг страданий.

– Должны же быть более благоразумные варианты.

– Вот это ты оптимист! Все еще надеешься на благоразумие!

Даже если Купер собирался что-то ответить, он бы не успел – голос Роген резко посерьезнел:

– Доу, ты это видел?

Пришлось убрать ампулу в карман. Неистово хотелось огрызнуться, но усилием воли Сайлас заставил себя бросить через плечо только:

– Что?

– Вернись сюда.

Эти. Вечные. Приказные. Интонации. Он ей кто, дрессированный пудель?

Тем не менее этот тоннель, ведущий прямиком в хренов ледяной ад, не был тем местом, где Сайласу хотелось задержаться, чтобы пособачиться с Роген лишние пять минут, поэтому он нехотя пополз обратно – и спрыгнул к ним с крупного валуна.

Роген светила фонариком в стену. Выглядела она нелепо – согнув спину, опираясь на колени, подпирая головой нависший потолок. Да уж, местечко явно не под ее размеры. Когда Сайлас подошел, она кивнула на стену:

– Как пиктовская стена.

– Пиктская, – машинально поправил он.

И вгляделся: Роген была права. Такие же странные скосы и углы, как на стене в шахте. Они втроем молча разошлись в стороны, обшаривая стены. Оказывается, на этом отрезке пути почти все было в таких выдолбленных углах, просто белые наросты породы сверху сделали их практически невидимыми.

Сверху мазнула желтая тень лампы и раздался недовольный голос Йена:

– Вы сильно отставать. Торопитесь!

«А то что?» – недовольно подумал Сайлас, взбираясь обратно. Вынырнув из темноты, он потер руки – те заледенели даже в перчатках – и, встретившись нос к носу с Йеном, спросил:

– Кто мог вырыть этот тоннель?

Взгляд Йена показался ему уничижительным. Следующая его фраза подсказала Сайласу почему:

– Это сделать не маленькие гномы.

– Я говорю не о гномах, – отрезал Сайлас. – Пикты. Это может быть древний пиктский тоннель?

Может быть, Йена рассердил вопрос, а может быть, требовательный тон Сайласа. В любом случае он развернулся, и его голос громким эхом ударился о каменные скаты стен:

– Я в этом не разбираться! Откуда мне знать? Почему вы спрашивать? Вы найти вашего друга – вы спуститься посмотреть!

– Шеф, шеф, не горячись, – Роген протиснулась к нему мимо Доу. – Давай-ка без нервов! Нам просто интересно. Мы любопытные.