Княжич в неволе. Книга 3

Впрочем, спать княжичу и без того расхотелось.

Завидев все эти приготовления, он рассудил, что тасильдар желает предъявить «товар» лицом, а значит – скоро конец их путешествию.

Сердце забилось часто-часто: что ждёт его поутру? Былая уверенность в благополучном исходе как-то враз скукожилась, превратившись в хрупкую надежду. Но надежду!

Опорой для неё оставался отцовский перстенёк. Его Олешка по-прежнему держал в тряпице на указательном пальце. Никто ничего не заподозрил – спасибо Чадобору! Лишь Зеноб однажды предложил полечить «болящую» руку, но княжич так яростно замотал головой, что рамей тут же отстал.

Росс был свято убеждён: и среди этих бронзоволицых синдов найдётся тот, кто оценит важность перстня. Ну, и, разумеется, его обладателя. Не всяк, конечно, а какой-нибудь знатный и влиятельный вельможа. А то и сам ихний марадж. Так что до поры светить колечко не след – в невольничьем караване знатоков точно не сыщется.

Да не оставит в беде Князь Небесный внука своего!

Наутро пленников подняли до рассвета.

Наспех накормили привычной чечевичной похлёбкой. От неё княжич давно перестал воротить нос – голод не тётка, а брюхо не лукошко. Однако есть руками, как все, заставить себя не смог. Противно! Взамен ложки придумал использовать засохшие рисовые лепёшки – их надсмотрщики раздавали с варевом. Зачерпнёшь густую жижу, закусишь размякшим хлебцем – вот и сыт.

Ёжась от утренней стыни, росс нечаянно размечтался: быть может, сегодня он в последний раз пробует постылый невольничий харч?

Хотя…

Откуда знать, чем будут потчевать, когда привезут на место.

Каким ещё будет это место?

Ох, и отчего так мерзко дрожат коленки?

Город приближался, переливаясь золочёными куполами храмов, дворцов и башен.

– Инда-а! Красота! – восторженно выдохнул над ухом Олешки беспокойный Ахуд, пристроившийся рядом с россом и по-мальчишечьи свесивший ноги меж прутьев клетки. Княжич уже сносно понимал синдскую речь, но сам говорить пока не решался, боясь насмешек. Поэтому промолчал. Лишь согласно кивнул.

За него ответила Рамбха: скривившись, что-то резко выпалила. Что именно, Олешка не разобрал. Молодой синд посерел лицом. И уже больше не смотрел вперёд.

Задолго до городских стен вдоль дороги потянулись полуразвалившиеся глиняные лачуги с плоскими крышами. Без окон, с трёпаными занавесками вместо дверей.

И люди…

А!.. О!.. Э!.. Вот же!

У Олешки вспыхнули уши: они тут, что, совсем стыд потеряли эти синды?! Срамотища!

У мужиков – ни рубах, ни портов, одни тряпки грязные на чреслах. У баб вместо платьев – простынки, обвитые вокруг шеи и ещё раз вокруг живота. Но они хотя бы до пят свисают!

Дети и вовсе голышом бегают.

А худющие-то! Рёбра из-под кожи торчат. Зеноб по сравнению с ними – толстяк!

Брюхатые хозяйки прямо на улице стряпали, стирали и бранились с соседками. Чернявая ребятня плескалась в неглубоком рве с бурой водой – Ахуд назвал его арыком. Под сенью редких деревьев, с которых как на верёвочках свисали продолговатые зелёные плоды, чинно сидели старики.

Лишь брехливые местные псы уделили должное внимание повозкам и всадникам, облаяв каждого из них.

Под ногами прохожих и колёсами проезжих, ничуть не пугаясь, шастали пёстропёрые куры и индюшки. Разноцветные козы щипали придорожные колючки. В полузасохших лужах нежились тощие, как и их хозяева, хряки.

– Турук! Турук! Прочь! Прочь! – кричали всадники и щёлкали плётками.

Сначала княжич не понял, почему они остановились. Потом заметил посреди дороги корову. Караванщики страшно ругались, но отчего-то прогнать животное не решались.

Громче всех вопил лысый надсмотрщик в короткой шерстяной безрукавке и свободных шароварах, обмотанных на поясе широким куском посеревшей от пота и пыли материи. При взгляде на плешака у Олешки заныл свежий шрам на скуле. «Так тебе и надо!» – злорадствовал росс, наблюдая за его тщетными попытками прогнать рогатую с пути.

До городских ворот повозки добрались, когда солнце уже поклонилось закату, а длинные тени зарылись в вязкую дорожную пыль. От этих теней и без того смуглые синды казались почти чёрными.

– Шак-каа! – опять послышалось спереди.

Княжич снова дёрнулся на крик и чуть не ослеп. Широкий въезд в город полыхал, словно объятый пламенем.

Пожар?!

Тогда почему никто не бежит за водой?

Приглядевшись, Олешка понял, что обманулся. Огромные – локтей8 двадцать в высоту! – створки ворот были сделаны из узорчатого золота. Щедрый Дарбог, прощаясь, окрасил их сверкающим пурпуром. Лепота!

Похоже, великолепие это сразило одного лишь росса. Зеноб даже не взглянул на блистательную красоту. Сердитая Рамбха стала мрачнее ночи. А Ахуд с горечью в голосе прошептал:

– Теперь назад дороги нет!

Ар-Тарак на своей кобыле первым протрусил сквозь распахнутые настежь ворота. Стражники подобострастно склонили головы, даже не пытаясь остановить тасильдара – не то, что прочих желающих пройти и проехать.

Княжич больше не оглядывался на своих угрюмых спутников.

«Або-ще помирать вздумали?» – невольно разозлился он. «Нешто Санко тоже так мыслит?!» – росс в который раз прильнул к решётке, пытаясь высмотреть позади дружка. Хотя б взглядом с ним перекинуться!

Тщетно! Повозка со славоном, видимо, плелась в самом конце невольничьего каравана. На душе у Олешки стало тоскливо.

И – ух! – княжич чуть лоб себе не разбил о дурацкие прутья.

Колымагу с пленниками мелко и противно затрясло.

Пройдя ворота, буйволы, тащившие её, ступили на твёрдый камень. Вместо брусчатки на дороге были разбросаны огромные необтёсанные булыжники.

Но чем дальше, тем ровнее и накатаннее становилась мостовая.

Узкий, почти лишённый солнечного света проезд змеёй ускользал в недра огромного города, увлекая за собой конных и пеших.

Было тесно и сумрачно. И боязно.

С боков, как дрова в поленнице, налезали друг на дружку дома. Все больше округлые. Некоторые уходили ввысь на несколько ярусов. Из-под крыш, загораживая собой небо, выпирали каменные крылечки – большие и маленькие, пустые и увешанные стираным бельём.

Княжич только плечами пожал: на фига они там, на верхотуре?! Лень, что ли, всходы поставить?

Стены домов были густо изрезаны узорами: листочки да цветочки, а то и целые дерева в завитушках, аспиды да зверюги неведомые.

Но то пустяки!

Сплошь и рядом на глаза россу попадались вырезанные в камне фигурки – такие же бесстыдные, как и сами синды. Тьфу! Прости мя, Варок!

Впрочем, народ в столице был хотя бы одет и обут. Простенько – в тонкие белые сорочицы и порты до колен. У многих на шеях красовались узкие куски яркой материи – навроде платков.

Люд побогаче щеголял в шитых золотыми и серебряными нитками халатах.

В толпе блестели кольчуги и шишаки стражников, вооружённых секирами на длинных, выше головы, древках. И тут не слава Вароку! Местные вои взамен портов носили бабские понёвы9. Как самим не противно-то?!

По обеим сторонам улицы выстроились бесконечные ряды полотняных лавок. А там, где их не было, ковры и циновки с товаром расстелили прямо на земле.

Дорогие ткани и мешки с шерстью, горы разноцветных плодов всех видов и размеров, развалы старьёвщиков, дешёвые безделушки и клинки из арабийской стали, пряности, овощи, мясо – всё вперемешку.

Здесь же лепили горшки, чинили одежду, готовили пищу – и съедали её.

Шум, гам, толкотня.

Удушливый смрад от горящих куриц. Дым коромыслом: в трёх шагах не различить, что впереди. Аж глаза слезятся.

И вонь из сточных канав.

Фы-ых! Княжич зажал нос и разинул рот, хватая воздух как выброшенная на берег рыба.

Торговцы закликали покупателей, нищие взывали о подаянии. Голоса сливались в один общий гул – он то усиливался, то ослабевал, но не прекращался ни на миг.

Динь-динь-дон!.. Медники выбивают молоточками дробь на своих блестящих кувшинах и кубках, и те издают такой чистый звон, что заслушаться можно.

Его перекрывает писклявый стон: полуголый человечек с дудочкой сидит над плетёной корзиной. Из-под крышки торчит змеиная голова, и – о, чудо! – тварь послушно внимает звукам дудки.

Людей становилось всё больше.

На клетки с пленниками озирались, но взгляд не задерживали. Поди, этаких бедолаг в стольный град каждодневно привозят десятками, а то и сотнями!

Потому и дорогу уступать никто не желал.

Надсмотрщики орали и хлестали плётками, но повозки еле двигались в живом море.

На небольшой площади они и вовсе остановились.

Толпа, собравшаяся здесь, восторженно вопила, устремив взоры к деревянному помосту в окружении чадящих пламенников.

Там прохаживался горбун в черно-красном плаще и шутовском колпаке с бубенчиками.

«Скоморох», – догадался княжич.

Его поразили необычно большие, раскосые, а самое странное – неподвижные глаза шута. А ещё оскаленная улыбка до ушей. В отблесках огня она казалась зловещей.

Горбун взмахнул рукой. Из-за его спины выскочили двое парней в пёстрых шугайках10 и чикчирах11. Такие же раскосые. Но рыжеволосые. И очень похожие друг на друга. Братья, решил Олешка. И тут же недоверчиво скривился: «Не бывает таких степняков!».

Забухали литавры12, гнусаво завыла волынка.

Парни забегали по деревянному настилу, подпрыгивая вверх. Колотушки стучали все чаще, молодцы взлетали все выше – будто заместо пяток у них были тугие пружины. Вертясь в разные стороны, через и вокруг себя, каждый раз они опускались точно на ноги.

Горбун, чуть прихрамывая, вышел на середину помоста, и прыгуны начали сигать прямо через него, хотя роста калик13 был не малого. Напоследок один из них взметнулся совсем уж высоко, трижды перекувырнулся в воздухе и, приземлившись, застыл истуканом.

Площадь взорвалась от восхищения. Здорово!

Но то было не всё.

На подмостки выбежала… девчонка.

На вид – ровесница княжича. А то и младше. Худая, гибкая. Опять же с огромными раскосыми глазищами. В мальчишечьей рубашке и портках, плотно облегающих стройные узкие бёдра. Короткие тёмные волосы забраны в хвостик и стянуты широкой повязкой.

Сначала пацанка просто ходила взад-вперёд, изгибаясь как кошка – под барабанный бой и хриплые выкрики горбуна: «Ай-я-а! Ай-я-а!»

Потом один из парней швырнул ей обруч. Вертячка поймала стальное кольцо предплечьем и принялась крутить, не переставая извиваться – то ногу задерёт выше головы, то поклонится в пояс, то спину назад выгнет, опершись на ладошки. В обители подобное упражнение называли мостиком. Олешка тоже так умел, но у девицы выходило куда изящнее. Обруч при этом вращался без остановки – всё быстрее и быстрее. На коленях, на поясе, на груди, на шее.

Во, даёт!

Захваченный стремительным действом, росс не заметил, как на помосте снова появились братцы-прыгуны. На плечах они вынесли длинный и толстый шест.

Девочка отбросила обруч и одним скачком очутилась на пряслине14.

И началось нечто вовсе неописуемое.

Парни взялись мотать шест, словно пытаясь сбросить с него нахалку. Не тут-то было! Та бабочкой порхала над ненадёжной опорой, легко взмывая вверх и так же легко возвращаясь.

Зрители ахали и охали, глядя на её проделки. Олешка аж рот раззявил от удивления и восторга. Вот это да! Вот мастачка! Но пальцы на всякий случай скрестил, чтоб девчонка – не дай, Варок! – не сорвалась.

Уж больно она ему понравилась.

– Хороша циркачка, а? – неожиданно воскликнул за спиной Зеноб.

Олешка густо покраснел.

Циркачка?.. Точно! Рамеи так прозывают своих скоморохов.

Но что Зеноб имел в виду? То, что она искусница? Или… что красавица?

Незримый барабанщик резко оборвал дробь.

Над площадью повисла гнетущая тишина.

У Олешки ёкнуло сердце: что ещё придумали лицедеи?

Кто-то нетерпеливо засвистел. Со всех сторон возмущённо зашикали.

Горбун вынес на свет малыша. Тощенького. Большеглазого. Лет трёх от роду. В одной тонкой распашонке. Поднял над собой и торжественно передал девочке, замершей на шесте.

Кроха намертво вцепился в попрыгунью, обхватив её руками и ногами, и смешно завертел русой головкой. Точно не понимая, чего это вдруг на него уставилось такое множество народа.

– Сальто мортале! – зычно объявил на всю площадь горбун.

Олешка заметил, как малыш что-то шепнул девочке на ухо и зажмурился.

Косоглазые братья неожиданно рванули шест вверх.

Циркачка упруго взмыла ввысь…

Толпа тревожно вздохнула в едином порыве.

В отсвете пламенников мелькнули голые пятки, растрёпанная детская макушка… Комок из сплётшихся тел, сделав полный оборот, камнем рухнул вниз.

Пряслина зашлась ходуном в крепких ручищах парней.

Но не сбросила отважную циркачку.

Ф-фух!

Всё?!

Площадь взвыла и взорвалась рукоплесканиями. Олешка чуть не отбил себе ладоши.

Юная искусница, ослепительно улыбаясь, раздавала поклоны направо и налево. Княжич никак не мог оторвать от неё взгляд. Ещё немного, ещё несколько мгновений, и он уже больше никогда не увидит очаровательную незнакомку. Хоть бы узнать, как звать её!..

Что-о-о!!!

Уж не втюрился ли ты, братец?!

Олешка застыл, впившись в прутья клетки и боясь признаться себе в своих чувствах. И не замечая того, что творится вокруг.

Девчонки княжичу, конечно, нравились и раньше.

Но уделять им серьёзное внимание он считал излишним.

Во-первых, эти павы вечно нос задирают, стоит только на них засмотреться ненароком.

А во-вторых, от этих вертихвосток одни неприятности.

Взять хотя бы его сестрицу ненаглядную – Синеоку. Маленькая, но вреднючая. Лезет, куда не просят. Шуток совсем не понимает. Чуть что – бегом к няньке ябедничать.

Да и другие девчонки на княжьем дворе не лучше.

Когда Олешка был совсем малой и глупый, решил он с дочкой боярина Местилы водиться – Русавой. Красавица! Коса до пояса. Очи ясные как сафиры. Не ходит – лебедем плывёт… Но сплетница! Уж как она с подружками косточки княжичу перемывала за спиной. На двор выйти стыдно. И везде с Олешкой под ручку ходить желала. Ни на шаг не отпускала – не побегать, не поиграть. Приятели обижались: мол, нас на юбку променял. И насмехались: тили-тили-тесто, жених и невеста! В общем, ничего у них не вышло. Даже не поцеловались ни разу.

Потом Милица объявилась, старшего дружинника Колотилы дочка. Огонь, а не девка! И на коне скачет, и мечом деревянным машет почище иного пацана. Дружбаны нашёптывали, что она от княжича без ума. Ажно к ведунье за зельем бегала, чтоб приворожить Олешку к себе. (Ха! Вот ещё! Да после этого он из её рук кубок сроду не взял бы!). А как ни встретишь, так одни придирки да гадости на языке. Это что, любовь называется?

С пацанами проще и честнее. Да и поговорить с этими… бабами не о чём. Одни цветочки на уме, наряды да переплясы. А глаза как закатывают, если к ним обратишься. Тьфу!

Теперь вот славонский кесарь Божидар свою дочку за росского княжича сосватать задумал.

Ну, уж нет!

Невесту Олешка себе выбирать сам будет. Хоть всё Поднебесье обойдёт, покамест не отыщет такую, чтоб и пригожа была, и послушна.

Жениться ведь всё равно придётся – куда наследнику престола деваться?

Но, слава Вароку, пока ещё не скоро.

Вперёд снова выступил горбун. Теперь без дурацких бубенчиков, но всё с той же оскаленной усмешкой на лице. При взгляде на неё княжича продирало до мурашек.

В дальнем конце помоста водрузили деревянный щит в человеческий рост.

– Бром! Бром! Хей-я! – пронеслось над площадью. – Давай, покажи, что умеешь!

Бром? Так, видать, кличут горбуна.

– Смотри, не промажь, убогий! – выкрикнул кто-то рядом с невольничьей повозкой. И захохотал.

– Да, пожалей девку! Рубии15, небось, тебе исправно зарабатывает! Эва, какой бурнус16 прикупил! – вторил другой голос. До чего ж противный!

Резким движением калик сбросил плащ, и зрителям открылся блестящий пояс, плотно увешанный кинжалами.

Девочка уже стояла у щита.

Олешка захлопал ресницами. Что?! Уж не собирается ли?..

Бром вскинул вверх руки, призывая к тишине.

Помощник повязал ему на глаза широкую чёрную ленту.

– С ума сошёл старик! – испуганно пробормотал полноватый синд в ярко-жёлтой накидке, стоявший прямо перед княжичем. И зачем-то сложил лодочкой ладони.

Барабанщик начал выбивать негромкую, но быструю дробь. Потом вдруг ударил резко и сильно.

Горбун проворно выхватил два ножа и выбросил обе кисти перед собой.

Клинки вонзились в паре вершков от плеч девочки.

Ещё удар!

Ещё бросок!

Рядом с шеей.

Бум! С-с-с! Тук!

У ушей. Перста не будет!

Что он творит? Не надо! Вдруг рука дрогнет… Как тогда, в Академии, у самого Олешки.

И… и думать об этом не смей! Варок! Спаси и сохрани!

Княжич в невольном порыве взметнул к небу очи.

Когда он снова взглянул на помост, горбун уже сорвал повязку и, опустившись на одно колено, приветствовал взбесившуюся толпу. Подле, обняв его, устало склонила голову бесстрашная циркачка. Живая и невредимая.

Росс ничего не слышал из-за оглушительно бухающего в груди сердца.

Девчонка, меж тем, вдруг обратилась прямо на Олешку и…

Нет, показалось.

Этот воздушный поцелуй предназначался, конечно, не ему.

Граничный кряж,

Месяц Посева и Наречения

– Вот ты скажи, Некрас, с чего воевода на нашего боярина взъелся? – дюжий вой с перечёркнутой глубоким шрамом щекой придержал скакуна и поехал вровень с товарищем, замыкавшим строй. Вооружённый отряд россов взбирался заросшим летником к перевалу. – Не успели из посольства возвернуться, а уж наново в путь-дорогу. Ни сна, ни отдыха.

Молодой парень недовольно смахнул с лица паутинку и процедил сквозь зубы:

– Почём я знаю? Видать, обозлился, что княжича не привезли.

– Смотреть на него больно, – не успокоился меченый. – Глянь, осунулся весь. Как со Златограда выехали, ни с кем не заговаривает.

– А пошто зазря лясы точить? Сам покумекай, Турила: коль на душе кошки скребут, никакой советчик не поможет. А и то: какие из нас советчики? Мечом махать – это да, могём… Ничего, скоро и мы пригодимся. Отомстим за князя!

– Бают, он в этих местах сгинул. Проклятые славоны!

– Будан-то, поди, так не считает. У него жинка с той стороны. Вот и мается. Против родичей-то войной, – Некрас вдруг перешёл на шёпот. – А что, думаешь, Властояр измену учуял?

– Ты, это, того… Не заговаривайся! Понял? – Турила негодующе вздел кулак с поводьями, невольно осадив коня. – Я боярину нашему верю. Любому башку за него снесу!

– Ладно тебе! Ишь раздухарился… Я тоже верю. Да только, как мы с Академии энтой съехали, Будан сам не свой – не видишь, что ль?.. Чего там ему этот колдун наплёл?!

– Верно! Глазаст ты, братец. Боярин и раньше-то Властояра не особо жаловал, а теперь вовсе… рожа наперекосяк, стоит кому воеводу помянуть.

– Вот тебе и ответ: Властояр небось не слепой, потому и решил отослать Будана подальше… И нас заодно.

Хозяин

– НА КОЛЕНИ, пёсье отродье!

От неожиданности Олешка вздрогнул и споткнулся. Верёвка больно врезалась в запястья: пленников связали, прежде чем выволочь из клеток. В следующий миг княжич ощутил болезненный тычок в спину от Зеноба: мол, не мешкай, тут строптивых не жалуют. На рамея было больно смотреть: посерел весь. Чего страшится-то? Не казнят же!

Княжич нехотя опустился на бурый плотный песок. Но головы не склонил.

Двор, куда их привели, а вернее, затолкали, был узкий и длинный. По краям тянулись крытые гульбища. Толстые круглые столбы поддерживали покатую кровлю. Навершия столбов украшали диковинные изваяния: ушастые каменные кошки с густыми гривами и распростёртыми крылами.

В дальнем конце виднелся широкий всход. Куда-то в темноту.

Слуги в белых сорочицах и куцых – до голяшек – бабских понёвах суматошно бегали, поджигая вделанные в стены пламенники. Пространство быстро заполнялось чадящими огнями. Двор словно вдыхал в себя свет.

А в глазах Олешки всё ещё мерцала разноцветьем вечерняя Шакка.

После скоморошьих забав на площади вдруг загрохотало, засверкало, захлопало. Волы в повозках взревели от испуга. Но куда громче завопила и заулюлюкала будто сошедшая с ума толпа.

То тут, то там в воздух взвивались шутихи и потешные огни – не хуже, чем у самого Светозара! – и в вышине разлетались на тьмы и тьмы17 ярчайших звёзд.

Рамбха, хоть и была мрачнее тучи, и та глазела на небесные сполохи, не отрываясь. Что уж говорить про Олешку и Ахуда!

Дурной синд вцепился в решётку и тонко заголосил – поди пойми, со страха аль от восторга? И так оглохнуть можно, а тут… этот… орёт как резаный!

У помоста, на котором стояли в обнимку горбун и девочка, взметнулись огненные струи. От едкого дыма защипало в носу и жутко захотелось чихать.

Когда дым рассеялся, юной циркачки уже не было.

Мало-помалу зеваки разбрелись, и караван двинулся дальше.

С площади свернули в кривой проулок, потом в другой. Олешка будто сквозь сон слышал хлёсткие щелчки плёток, раздражённое мыканье волов и хриплые окрики надсмотрщиков. А в памяти всё вертелась юная красавица-попрыгунья. И после каждого выкрутаса дарила княжичу воздушный поцелуй.

– Хозяин, хозяин! – сдавленно прошелестело по двору.

Слуги поспешно выстроились вдоль стен и напряжённо обратились к всходу. Теперь, в свете пламенников, было видно, что его венчали полукруглые двустворчатые двери.

Внезапно они распахнулись, вытолкнув двух плешаков в коротких безрукавках на голое тело и узких, плотно облегающих ноги портах. Яйцеголовые тотчас замерли в поклоне, сложив у груди ладони. Вслед за ними, как по команде, согнула спины и прочая челядь.

Почти сразу из темени дверного проёма выступил необъятных размеров синд. Ещё толще, чем Ар-Тарак. Просторный шелковый халат едва прикрывал выпирающий живот. Из-под халата торчали атласные штаны и остроносые чёботы18. Надо всем этим плавно покачивалась высокая белоснежная чалма с узорной сафировой брошью.

Пузач слегка прихрамывал. Его крючковатый мясистый нос шумно вдыхал и выдыхал воздух. Густые чёрные брови нависали над маленькими поросячьими глазками. Бегающими, но очень цепкими и пронзительными.

Ужель Абу Синг? Мудрый и могущественный везир19 самого мараджа?

Ойюшки! От такого борова добра не жди!

Княжич понурился. Хрупкий мостик из недавних надежд заколебался под тяжёлым взглядом толстяка. В сердце мёрзлой змейкой заползло отчаянье.

Всё, всё не так, как он предполагал!

Пыхтя и кряхтя на каждом шагу, Абу Синг шествовал к сгрудившимся в другом конце двора пленникам. Сухие песчинки жалобно хрустели под его ногами.

Поравнявшись с застывшим в почтительной позе Ар-Тараком, он коротко бросил:

– Сколько?

Не поздоровался даже! Видать, с этим надутым пехтюком Ар-Тараком хозяин чиниться не привык. Не такой уж важный тасильдар, как о себе мнит.

– Пять на десять и ещё трое, мой повелитель.

– Мало! – скривился Абу Синг и, поджав пухлые губы, неожиданно писклявым голосом воскликнул: – Да тут половина баб! Дешёвка! Ты разочаровал меня, Тарак… Кого я повезу в Набуль? Этих голодранцев?

Среди пленников прокатился сдавленный стон. Олешка увидел, как беззвучно заплакала Сатья, как стиснула ладони на груди старая Рамбха, как враз опали тощие плечи Зеноба. Но почему?!

Абу Синг ничего этого не заметил. Он с жаром выговаривал тасильдару:

– Или ты не знаешь, что я обещал Яшазу настоящий хмурский меч? А альвийские серёжки для Канти? На какие шиши?.. Ладно, показывай! – Абу Синг вдруг сменил гнев на милость. И, не дожидаясь Ар-Тарака, проворно заковылял вдоль невольничьего строя.

Каждого раба он дотошно ощупывал, обнюхивал, заставлял открывать рот и высовывать язык. Иногда цокал и криво усмехался, похлопывая караванщика по плечу, но чаще брезгливо морщился.