bannerbanner
Внук Петра. Наследник.
Внук Петра. Наследник.

Полная версия

Внук Петра. Наследник.

Язык: Русский
Год издания: 2024
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 7

– Беннигсен, смотри под кроватью! – выкрикнул капитан Аргамаков, сам рванувший к двери в потаенную комнату, ведущую в покои жены, но та была заперта.

– Он был тут савсэм нэдавно! – с заметным «кавказским» акцентом, который наиболее ярко проявлялся в волнительные моменты, сказал Яшвиль Владимир Михайлович – полковник и грузинский князь.

– Гнездо теплое, птичка недалеко, – азартно провозгласил генерал Беннигсен, потом рассмеялся и обратился не так еще давно всесильному фавориту старушки Екатерины – Платошке. – Платон, не робей! И так уже все на кон поставили.

Платон же, выпучив глаза, пятился к двери, где постанывал гвардеец, которого ударили шпагой по голове, чтобы не проявлял излишнего рвения.

«Почему было не написать на фасаде дворца больше букв, почему там только сорок семь? А эта юродивая Ксения?.. Это же она предсказала мою смерть в возрасте по количеству букв в той злосчастной надписи? Но магистр Мальтийского ордена не может прятаться за шторой…» – Я попытался сделать шаг и выйти из своего укрытия, но страх накрывал меня до кончиков пальцев, задрожали ноги, отказываясь делать тот самый шаг.

– Я здесь господа! Что угодно вам в моих покоях? – не выходя из-за шторы, прокричал я. Ноги все еще не слушались, но я смог победить страх.

– Так выходите, ваше величество! – прокричал Николай Зубов и рванул к окну, резким движением срывая штору.

– Стоять! Заколю, если кто сделает шаг! – закричал Беннигсен, когда увидел, как Платон Зубов и еще половина заговорщиков стали активнее пятится к выходу, значительно протрезвев и осознавая, что вот сейчас лихой гвардейский забег закончился, и началось цареубийство.

– Господа, прошу покинуть мою спальню, я не одет! – взял я себя в руки, ощущая, что постепенно, не так, как раньше, сливаюсь с сознанием Павла. При убийстве Николая II и Александра II было иначе, рывком.

– Павел Петрович, отрекитесь от престола в пользу своего сына и проследуйте за нами! – спокойно, без дрожи в голосе сказал Беннигсен под одобрительный выкрик ополоумевшего Татаринова, который был наиболее пьяным.

– И Вы, Великий князь здесь? – сказал Павел, когда принял одного из заговорщиков за своего сына Константина, в сумраке редкого освещения бунтарь был действительно похож на второго сына императора.

– Отрекитесь! – закричал Петр Зубов, хватая золотую табакерку, но та падает у него из рук, грузин Яшвиль поднимает увесистый предмет и налитым кровью взглядом рассматривает модный аксессуар.

Замах!

– Хрена лысого, придурок! – кричу я, тело и сознание, наконец, слились в единое.

– Ваше величество, вы лаетесь, как мужик? – удивленно взывает Беннигсен, он обескуражен моим лексиконом.

Между тем, я выхватываю у замявшегося Аргамакова шпагу и резким выпадом достаю прямо в сердце Петра Зубова. Быстро бежать! На улицу, подальше, звать на помощь. Как же не вовремя я отослал Аракчеева, этот бы поганой метлой вычистил эту грязь из России.

Выпад, шпага делает дырку во лбу Платоши Зубова.

– Это, сука, за твои оскорбления в мой адрес при дворе мамаши моей! – не мог я не высказаться, за что в итоге и поплатился, потеряв время и динамику.

Шпага, брошенная Яшвилем, вонзилась в мое тело, не заметив преграды в виде ночной рубахи.

– Умри франкофил! – с такими словами Беннигсен вонзил свой нож мне в сердце.

Я вновь умирал, но сейчас, пусть и был страх и боль, но и небольшое удовлетворение – двоих я точно с собой забрал. Лизоблюды Зубовы отправились в ад.

Туман. Спокойствие. Нет ни речи докторов, ничего! Видимо такой покой был дарован Мастеру и Маргарите. Чем же я заслужил? Тем, что пережил яркие и ужасные эмоции убитых русских императоров?


*……….. * ……….*

Ропша

28 июня 1762 г.


Снова помутнение. Понимаю, что лежу возле стола и сознание сразу же сроднилось с мыслями… Петра Федоровича – некоронованного императора.

В голове пронеслась буря эмоций и мысли захлестнули сознание. Опять это «за что? я же хотел добра, хотел мира, любить и быть, наконец, любимым. Они пришли от Екатерины, но посмели оскорбить мою жену. Я заступился за честь дамы и меня убили».

– Алексей, пиши, Екатерине Алексеевне сам, – пьяным голосом сказал Федор Борятинский.

– Государыне, Федор, го-су-да-ры-не! – Алексей Орлов наставительно поднял палец вверх, потом допив очередную бутылку вина, усмехнулся. – Урода и так нужно было кончать, он матушке, как кость в горле. Да и намекала она иносказательно. Вон и медикус прибыл вскрывать его, а он еще жил.

– Скотина, пить вино он отказался, пришлось руки марать. А там яд такой, что уснул и не проснулся, без боли, – высказался актер Волков, так же присутствующий при этом действии.

Я лежал и старался не шевелиться, но когда на щеку села муха, непроизвольно шевельнулся. Я уже был готов рвануть, встать, уничтожить заигравшихся янычар и лживого, бездарного актеришку, но ничего не происходило, наступила гнетущая тишина, было непонятно кто где находится.

– Эй, пруссак, ты что живой? – задал вопрос князь Борятинский и я услышал щелчок взводимого пистоля.

– Федька! Ты перепил что-ли? Уже после твоего удара он умирал, а я еще и придушил урода шарфом, – сказал Алексей Орлов, но, судя по звукам, извлек-таки шпагу.

Я открыл глаза, когда мне в голову уже нацелился гвардейский сапог. Перехватываю ногу Борятинского и резко ее докручиваю, лишая равновесия, и так дезориентированного из-за алкоголя, убийцу.

– Ах ты, урод прусский! – взревел Алексей Орлов и сделал выпад в мою сторону, выставив шпагу.

Укол попал в плечо и не так уж и болезненно, если бы не факт застрявшей шпаги в теле, Алексей не собирался ее вытаскивать, оставил в прокнутом моем плече, устремившись к пистолю Борятинского, который отлетел в сторону при падении князя.

Выстрел! Я поворачиваю голову вправо, где возле двери стоял бездарный актеришка Волков. Сука! Прямо между глаз.


*……….. * ……….*

Декабрь 1744 г.


Темнота… Нет, вот он свет, яркий!

– Очнулся? – спросил человек в странном костюме в виде толи вороны, толи еще какой птицы с длинным клювом. – Скажите государыне, что Петр Федорович очнулся.

Кто? Я? Да! Я и ОН мы очнулись!

В этот раз оба сознания слились воедино сразу и меня накрыли воспоминания… Карла Петера Ульриха, уже ставшего Петром Федоровичем с титулованием «Наследник престола российского. Внук Петра Великого».


*……….. * ……….*

4 сентября 2023 г.


– Давление падает, – истерично закричал доктор, который до этого со скукой посматривал на мониторы.

Первоначально процесс восстановления организма у явно влиятельного пациента шел с более чем положительной динамикой. За менее чем сутки омоложение составило до сорока лет и до предполагаемого результата оставалось не более шести часов, уж слишком запущенный организм был у пациента. И когда дежурный доктор начал откровенно зевать, начались процессы, которые ранее ни разу не проявлялись. Омоложение не только замедлилось, но и прямо на глазах пациент начал стареть. Появились морщины на только что бывшем практически молодом лице, резко начали изнашиваться внутренние органы, уже аппаратура показала цирроз печени и ишемическую болезнь сердца. Клетки организма перестали восстанавливаться и регенерировать, появились и раковые опухоли.

– Что случилось? – в палату вбежал Шамес, который был явно в некотором опьянении, толи наркотическом, толи в изрядном алкогольном. – Ты что, шлимазл, сделал?

Информация от показателей организма клиента приходила на гаджеты всех заинтересованных лиц, Шамес был одним из самых заинтересованных, так как от успеха мероприятия зависела его жизнь и это не фигура речи.

– Что могло случиться? – проорал Шамес, держась за спинку стула толи от опьянения, толи и ему становилось плохо.

– Датчики донора были уничтожены, и импульс от них перешел к реципиенту, – дрожа, вывалил единственное объяснение случившемуся доктор. – Остановка сердца!

– Отключай его! – заорал Шамес, но было поздно, сразу после остановки сердца у пациента умер и мозг.

Доктор обреченно опустил руки и понурил голову. Он знал, что должно дальше произойти. Понимал, что его вины в смерти пациента не было, но никто и разбираться не станет.

– Убей этого поца! – истошно проорал Шамес, переходя на визг.

Ответа не последовало, и тогда куратор сам нажал кнопку уничтожения донора, как это делал всегда, после омоложения очередного влиятельного старика. Аппаратура не показала, что донор погиб, но Шамес сильно на это рассчитывал. Они всех доноров убивали до момента разрыва связи. Просто взрывали датчики внутри путешественников во времени. Нельзя было рисковать, ведь до конца так и не знали, могут ли попаданцы влиять на современный Шамесу мир. Скорее всего – нет, но кто его знает.

– Телефон, где же он? – судорожно хлопал себя по карманам Шамес.

Он захотел позвонить дочери и сообщить ей номер основного счета на Фарерских островах, его девочка станет богаче на полмиллиарда долларов.

Тут в палату ворвались люди с автоматами и полной экипировке «Ратник 3». Первым же выстрелом в голову ворвавшиеся в палату наемники закончили жизненный путь Виктора Семеновича Шамеса, двадцать лет работавшего на организацию, о которой и сам практически ничего не знал.

– Алло, Катюша! – мужчина в штатском, который зашел в помещение сразу после того, как бойцы «проконтролировали» всех ликвидированных, в том числе и Петрова, поднес свой телефон к уху. – Крепись, вдова, Сереги больше с нами нет.

Носов отключил телефон, оглянулся. План, который так долго реализовывался, только что мог полететь к чертовой матери. Если бы Петров выжил, он смог бы обнаружить такие крутые перемены в его финансово-промышленной империи, и тогда собственноручно задушил и его, Носа, и свою жену – Катьку, может только герою-сыну не досталось бы. Но все закончилось благополучно.

– Внимание! РЛС фиксирует приближение неопознанного БПЛА! – закричал командир группы зачистки, выслушавший доклад в гарнитуру.

Паники в голосе офицера службы безопасности не было – это всего-то работа и даже не важно, что ударный беспилотник обошел ту не сильно то и мощную систему ПВО, которая была в наличии у СБ Петрова. Нет, один летающий «мопед» был сбит на подлете, но это было только отвлечением, когда с другой стороны заходил на атаку более совершенный аппарат.

Больше команд не было, не успел командир сориентироваться, да и бессмысленно все было. Ракета, выпущенная с ударного беспилотника, уничтожила группу ликвидации вместе с лучшим «другом» миллиардера Петрова – человека с позывным «Нос».


Глава 1


Село Хотилово (по дороге из Москвы в Петербург) 

14 декабря 1744 г.


– Ну, здравствуй, Петр Федорович, – пробормотал я, когда лакей, или кто он там еще, побежал к императрице сообщить о моем исцелении, а странный персонаж в костюме ворона, забрав мою одежду, удалился.

Исцелении? Да, полном. Как же долго я ждал этого момента, когда могу вновь оказаться здоровым. Пусть и в этом теле, но здоровом, без постоянной боли или одурманенного состояния, вызванного мощными обезболивающими препаратами. А если это вновь только эпизод, как те, что только что пережил?

Нахлынула гамма чувств и эмоций. Я вспомнил и за мгновение заново пережил обреченность, страх, недоумение и обиду убиенных императоров. Да и меня, Петра, так же убили. И сейчас, прислушиваясь к себе, понимаю, что тот Петр III и этот мальчишка разные люди, оба не злобливые, воспитывались в ненависти и не знали ничего о любви, но тот Я в момент цереубийства был более зрелым, пусть и многое понял только перед смертью.

Шизофрения. Как же тяжело вместить в свое сознание столько противоречивых эманаций! И что странно, насколько помню, то тот убитый екатерининскими миньонами император, любил свою Катэ, не как женщину, как верного товарища, самого близкого человека. Может, эта любовь брата к сестре? И как же было ему тяжело принять это предательство. Я обрадовался тому, что сливался с сознанием уже императора, а не наследника не долго, иначе можно было и с ума сойти, ибо Петр Федорович был очень чувственной особой. Хотя и эта личность еще мальчика крайне сложная. Вот почему так хочется вина? А еще пива и … маршировать!

В голове начали всплывать образы набухших коленей после долгого стояния на горохе, униженности и боли от розги, которой часто был несправедливо избиваем, и запрета произносить хоть какой звук при экзерциции. Недоумения от того, что меня, словно дивного зверька, показывали просто для того, чтобы тварь Брюммер произвел впечатление на даму, а я тогда был с горячкой, а он обихаживал даму, демонстрируя свою значимость, мол, «вон он каков, что и сам герцог не указ». Этот «воспитатель» говорил мне: «Я вас так велю высечь, что собаки кровь лизать будут; как бы я был рад, если бы вы издохли!». А то, когда я был вынужден стоять с табличкой «осел» и смотреть, как пирует «воспитатель»! Хотели, чтобы после этого я стал достойным наследником престола российского? Сломленный, униженный, с невообразимым набором комплексов, с внушением измальства, что Россия дикая, дурная держава. И как я раньше боялся этого Брюммера и постоянно искал оправдания его поступкам, чтобы только не осознавать свою ущербность. Нахрен его, заколю!

Еще и постоянные собрания офицеров герцогской гвардии, на которых меня выставляли в нелицеприятномм виде, объектом для насмешек, издевательски поощряя малолетку за то, что он, уже Я коряво выполнял немудренные обязанности постового. И не было для меня лучшей награды, чем снисходительная улыбка отца или любого гвардейца, когда я пыжился от важности, беря на караул. Моя изнеженная, творческая натура, не знала материнской любви и росла только в ожидании войны за Шлезвиг. А отец, униженный потерей во время Северной войны этой области, был помешан на ее возвращении, несмотря на уговоры всех государей-соседей, призывающих к примирению с Данией. Ему было не менее безразлична моя судьба, чем и Брюммеру после смерти отца. Куча психологических травм у мальчика первоначально далеко не стального характера.

Пока я рефлексировал и пытался собрать воедино мысли, в комнату вошли два ряженных в белые одежды человека, лица которых так же были закрыты материей, и стали одевать меня.

Если бы эти люди одевали только меня, Сергея Викторовича, то непременно были посланы по хорошо знакомому каждому носителю русского языка маршруту. Узкие панталоны, зауженный кафтан, веревочки и ремешки, пышные манжеты, но самое ужасное – парик. Только для наследника русского престола все эти одеяния были нормальны и даже минимальны, посему отношение к наряду я решил оставить именно что от сознания Петра Федоровича. Однако, не было понятным, для чего меня одевали, пока слуги в белых балахонах не склонились в глубоких поклонах, обращенных к двери.

– Петруша, как ты? – в пороге комнаты стояла пышная женщина, в которой я безапелляционно узнал тетушку-императрицу Елизавету.

Красивое лицо, действительно, сиятельное, как сказали бы в будущем, очень фотогеничное, многоликое, светло-русые, может немного с рыжим оттенком, красивые волосы, весьма немалая грудь. Она была полной женщиной в понимании людей XXI века, но тут, я это прекрасно осознавал, женщиной полной красоты.

Елизавету не пустили внутрь убогой убранством комнаты, двое слуг заслоняли собой проход императрице. Впрочем, она не спешила обниматься с племянником, который только пришел в сознание после лихорадки, вызванной черной оспой. Я уже понимал, что в этом варианте истории Петр Федорович умер, или оказался таким слабым, что мое блуждающее сознание нашло своего реципиента. Теперь мы слились сознаниями. И не было особого отчуждения от свершившегося. Может, конечно, где сейчас и бьются за мою жизнь доктора, но я в прошлом.

– Тетушка, простите, государыня, буду жить! – после продолжительной паузы выдавил я из себя, потом всплыл образ истово молящейся Елизаветы и я добавил. – Бог милостив, помолитесь за меня.

– Да, конечно, Петруша! – оконфуженно произнесла Елизавета.

Для императрицы, которая была набожна, просьба от ее несмышлёного «голштинского племянника», который смеялся над православием чуть ли не в голос, стала усладой для души.

– Простите, я еще слаб и…– начал было я говорить, но императрица перебила:

– Почивай, конечно!

Дверь закрылась, но звонкий громкий голос Елизаветы еще был слышен, благо о звукоизоляции в этом бедняцком доме, не предусмотрели, а внушительным выглядели только бревна, из которых была сложена эта большая изба. Императрица интересовалась, почему у меня нету следов оспин и вообще цвет лица очень даже румяный, тетушка даже отчитывала консилиум медикусов, что те поставили неправильный диагноз. Возражать императрице посмел только медикус Герман Бургав-Каау, но как-то вяло, в чем я был ему благодарен. Пусть лучше Елизавета думает, что я болел вовсе не оспой, чем задает много вопросов о чудесном выздоровлении.

Как же все же хорошо знать имена, понимать ситуацию, пусть и через призму детского восприятия, но тот же Бургав-Каау – я такого человека не знал, несмотря на пристрастие к истории, а Я, Петр Федорович, знаю.

Я историю любил и читал немало, чаще не википедию, да и учился всегда с интересом. А закрытые посещения во время деловых мероприятий культурно-исторических памятников, как Эрмитаж, или Петергоф, множество выставок, давали еще больше знаний. Там, в музеях, знающие люди с фанатичным блеском в глазах рассказывали много, очень много, пикантных подробностей из и Елизаветинской, и Екатерининской эпох.

«Ну а где мое вино?» – подумал я, но нашел в себе достаточно разума, чтобы не ляпнуть явную глупость. Такое ощущение, что самое сильное в характере наследника, до слияния сознаний, было пристрастие к алкоголю.

Через минут пятнадц тоать после ухода тетушки, в комнату вошли четыре человека, которые были одеты в балахоны, с масками в виде птиц с большими клювами, что я уже видел. Они споро стали собирать все вещи, постельное белье, вновь меня раздевать. Потом, оставив нагим, стали вытаскивать скудную мебель в виде кровати, небольшого буфета, что-то вроде тумбочки и двух стульев. Крайне не рационально и не логично было одевать меня двадцатью минутами ранее, чтобы сейчас сжечь недешевую одежду, но указывать на эту несуразицу я не стал. Сейчас лучше поменьше болтать.

Я ощутил с одной стороны жуткое смущение из-за наготы, которое испытывал бы тот Карл Петер Ульрих, но с другой стороны – безразличие Сергея Викторовича Петрова.

Возник только интерес определенного свойства, скорее юного Петра, и я поглядел на низ живота. Все там было нормально. Никакой фимоз, который действительно был ранее, и довлел на, и без того сломленную, психику мальчика.

Я ранее стеснялся говорить о своей болезни, тем более, что не всегда верхняя плоть гноилась и трескалась, было, что и проходило и даже забывалось это неудобство. Но любая эрекция и вновь боль возвращалась, кровяные трещины, новое воспаление, мыть бы почаще, хотя бы, да нет же – я и бани боялся. Как тут думать о близости с женщиной? Тем более о той близости и понятия не имел я, мальчик, но сейчас-то безграмотность в этой области преодолена. В компании гольштейнских гвардейцев я не понимал сальных и скабрезных шуток относительно межполовых отношений, смеялся только для того, чтобы казаться взрослым. Но как нужно делать детей, никто не объяснил, а фимоз и отсутствие полового воспитания не давали природе предпосылок ответить на запретные вопросы. Но и пубертатный возраст частью делал свое – эстетическое наслаждение я получал от того, что наблюдал за марширующими полуголыми девицами.

Пока я рассматривал себя голышом, один из «птиц» осмотрел мое тело, тихо, что за его маской толком и не слышалось, ругаясь по-немецки. А я с радостью понял, что отлично говорю и даже могу думать на немецком, знаю французский, ненавижу латынь, но и ее понимаю. А как я ненавидел русский язык! Раньше ненавидел! Немец ругался на то, никаких следов от оспы нет и он обязательно получит взыскание от государыни. Вот так и не рады подданные, что наследник выжил, каждый за себя печется.

Между тем, меня одели, игнорируя попытки самостоятельно застегиваться, зашнуровываться, обматываться. Я хотел повторить процесс, чтобы в какой-то момент не попасть в ситуацию, что не могу самостоятельно одеваться. Петр Федорович ранее умел и раздеться, и одеться, но тогда его туалет заметно отличался простотой от того, как сейчас он одевается. А с приездов в Росси, наследник престола еще ни разу самостоятельно не облачался в наряды.

Такого дискомфорта в одежде я не ощущал никогда и это, как я понял, одежда только повседневная, даже не для выхода, где еще все сложнее. Грусть и тоска берет по трусам и спортивным штанам, даже по деловому костюму.

– Ваше Высочество, позвольте спросить, как ваше самочувствие? – спросил на немецком языке Бургав-Каау, который скинул свой балахон и маску в коридор слуге и зашел в комнату.

– Сударь, извольтэ гово-ить с наслед-ником российскага пьестола на русском, – имитировал я, как только мог, немецкий акцент.

– Простите? – недоуменно спросил все еще на немецком языке медикус, потом опомнился и стал говорить, с не меньшим акцентом, а еще более, чем я коверкая русские слова. – Я не ошибаться, то есть оспа, но я пребывать в недоумен, отчего язвы сойти с Вас.

– Божественное пговидение, судай, или не оспа то была, – пожал я плечами.

– Я видеть здоровый Вы, но думать, что рано вояж… простить меня – ехать в Петербург. А господина Лестока можно отписать, что ехать в Хотилово не нужда, – с превеликим облегчением закончил Бургав-Каау, бросил заинтересованный и немного осуждающий взгляд, и ретировался, видимо докладывать новости тетушке и тем придворным, кто за них заплатит, чтобы быть осведомленными.

После ухода медикуса, вот же опять не назвал Бургав-Каау врачом, или доктором, не лекарем, а именно что медикусом, наступило благоденствие – сутки меня никто не беспокоил. Слуги приносили еду – рыбу и кашу – пищу нашу. Просил кусок мяса, чувствовал, что организм требует мяса, но… рождественский пост. Однако рыбу ел сколько душе было угодно, а аппетит и у меня Петрова и у меня Петра Федоровича всегда был отменный, а сейчас я ощущал, что и улучшился обмен веществ. Вот насколько наследник стеснялся стоять голым при людях, настолько Петрову было стыдно справлять свои нужды в вазы и наблюдать, как их выносят слуги. Несли, словно величайшая ценность скрыта в сосуде. Дерьмо наследника – благодать!

Благодаря тому, что сознания попаданца и исторического носителя соединились, с полной доминантой человека будущего, мне не пришлось много рефлексировать и переживать. В принципе, я знал, как себя вести. Немного, но понимал ситуацию, ощущал привязанность к одним людям, ненавидел других, любил, презирал, уважал, боялся и ценил тетушку. Петр Федорович был очень эмоциональным и мог формировать свое отношение к человеку уже по тому, как тот стоит и тот час изменить мнение, если человек сменит стойку. Но… я, Сергей Викторович Петров, человек сверх меры сдержанный, был таковым ранее. Может коса на камень в характерах и что-то получится, а пока странная гамма чувств и нет понимания модели поведения.

Задавался ли я извечными русскими вопросами «кто виноват?» и «что делать?». Признаться, в первые пару часов, после того, как меня оставили в покое, гнал мысли прочь, все ждал, что вот так что-то произойдет и я вновь где-то в голове кого-то. Ну, или живым и здоровым пробуждаюсь в России варианта двадцать первого века. Но шло время, никто пытался меня убить, не врывался в комнату, куда принесли новую кровать и стол с парой стульев, и тогда, после непродолжительной паники, я таки стал задавать себе вопросы.

Первый вопрос – «а мне это зачем?», может пустить все на самотек, поддаться порыву выпить вина, да жить и не тужить? Если все будет, как в известном мне варианте истории, то в 1762 году помру от руки Лешки Орлова… Бр – аж передернуло. Вот чего не хочу, так вновь ощутить те эмоции, что были у императора Петра III после екатерининско-орловского переворота.

И все же тогда «зачем я здесь?» однозначного ответа нет. Сверх меры патриот, срочно бегущий куда-то что-то свершать? Хочется для своей страны светлого будущего, еще больше хотелось бы, чтобы мои дети жили в стабильной России, есть нужда и в том, чтобы гордится своим Отечеством. Но вот моя другая составляющая хочет в большей степени собственной славы, стать вровень с европейскими государями. Да, я Карл Петер Ульрих не сильно то и жаловал Россию, правда, ненависти особой тоже не было. Для меня, наследника, Россия – это достижение своих целей, например, война с Данией, похвала от дядюшки Фридриха. Между тем, я, Сергей Викторович Петров, абсолютно безразличен к Шлезвигу, тем более прусский король вообще по боку. Значит, жить и существовать во благо России, но не во вред ее и перебороть это психологическое отклонение, когда письмо от пруссака важнее русского закона.

На страницу:
2 из 7