Фаворит

Один из братьев-подмастерьев оглядел меня, неуверенно опустил уже протянутую полосу стали, словно сомневаясь, что мне удастся с ней справиться. Я зло выдернул клинок из его руки, ощутив его вес, едва не выронил, но удержал, ощущая, как разливается в груди горячая сила. «Все-таки, микроботы перестарались», – проскочило в голове, пока я несся к месту сражения.

Конюшни с кузницей были построены за деревней. Пока мы бежали через неширокий луг, отделяющий нас от крайних домов, над крышами появился первый дым. Я и братья-подмастерья вырвались вперед, еще шестеро пыхтели позади. На улице никого не было видно, только мелькнуло впереди темное платье. Мы бросились в ту сторону и оказались прямо посереди сражения, когда из проулка выскочили наши деревенские мужики, за которыми гнались крепкие, одетые в легкую кожаную броню воины.

Я замедлил бег, разглядывая незнакомцев, но мои спутники все поняли моментально. С дружным ревом они врубились в толпу нападавших, игнорируя факт, что врагов было в три раза больше. Спасавшиеся деревенские, видя, что преследователи отвлеклись на нового противника, как по команде развернулись и тоже бросились в драку. Вооружены они были простыми плотницкими топорами и палками, но братья в первые же мгновения срубили троих, а оставшихся просто задавили числом.

Когда подоспели отставшие, все было кончено. Тяжело отдуваясь, кузнец собрал всех и раздавал указания. Люди разбегались по трое, и наконец посреди улицы остались только мы двое. По лицу кузнеца катились крупные капли. Перехватив поудобнее меч, он прорычал:

– Пойдешь со мной! А то прибьют, кто будет у лошадей убирать?

Деревня горела. Отовсюду поднимались толстые дымные столбы, доносился запах гари. Над домами стоял крик, звуки сражения. Мы с топотом пронеслись вдоль заборов, вбежали в распахнутые ворота. В дыму кто-то дрался, пробегали люди, их преследовали, на моих глазах одного сбили с ног и начали рубить. Кузнец побежал, непонятно как ориентируясь в окружающем хаосе, вскинул меч, на бегу врубившись в сражение. Я двинулся следом, старательно глядя под ноги, и не сразу заметил вышедшего мне навстречу человека. Чутье в самый последний момент подсказало: что-то не так, тело качнулось в сторону, уходя от удара. Рядом в землю гулко впечатался огромный топор. Человек недовольно хмыкнул, стряхнул с лезвия комья грязи и снова занес оружие.

Все происходящее казалось нереальным. С момента, когда мне вручили меч и до сих пор я словно наблюдал разворачивающуюся вокруг постановку, видел будто в замедлении, как враг поднимает топор, как тот начинает падать, целясь мне в голову. Ноги напряглись, собираясь снова дернуть в сторону, но мне удалось остаться на месте. Меч взлетел навстречу, лязгнула сталь, и металлическую полосу едва не выдернуло из руки! Пальцы онемели, болью стегнуло до самого плеча. Я пошатнулся, и тут же на меня обрушился град ударов. Спасала только реакция, меч оказывался в том месте, куда целил топор, опережая лишь на миг. От звона закладывало уши, меч удавалось удерживать с огромным трудом даже с обеими ладонями на рукояти. Наконец, воин нанес удар страшной силы, выбив оружие, а лезвие топора вскользь прошло по плечу, разодрав рубаху и оставив глубокий порез на коже. Ткань начала стремительно пропитываться алым.

Я лапнул рану, тупо уставился на кровь, оставшуюся на пальцах. Неожиданно это помогло. С глаз спала пелена, оставив понимание, что все происходящее вокруг – реальность, и что меня только что едва не убил вот этот вот крепыш в кожаном доспехе и с совершенно разбойничьей бородой. И что самое главное – он еще может довести дело до конца. Черт возьми, неужели озарение не могло прийти минутой раньше, пока в моих руках еще было оружие?!

Лицо врага, больше похожее на звериную морду, расплылось в усмешке. В глазах появилась нескрываемая радость. Он начал неторопливо поднимать топор, давая себе насладиться моментом, а я почувствовал, как в груди поднимается ярость. Торопливо осмотревшись, я нашел взглядом меч, напряг ноги. Разбойник ощерился, но я прыгнул не в ту сторону, куда, по его мнению, должен был стремиться. Топор снова ударил в землю, а я, перекатившись в пыли, вскочил на ноги и оказался у крепыша за спиной. Выхватив из ножен, болтающихся у того на поясе, кинжал, сжал рукоять и нацелился в шнуровку, стягивающую доспех на боку, но неожиданный удар ногой в живот опрокинул меня обратно на землю. Перекатившись через голову, я оттолкнулся ногами и бросился вперед. Левой рукой вцепился в рукоятку занесенного для удара топора, пальцами правой с зажатым в кулаке кинжалом – за ворот, навалился всем весом, опрокидывая, а оказавшись сверху нанес несколько стремительных ударов в горло. На рубаху брызнуло красным, разбойник забулькал, толстые пальцы вцепились мне в горло, но он быстро терял силы.

Я отвалился, тяжело дыша. В ушах стучало, но силы возвращались удивительно быстро. Поднявшись на ноги, я подобрал меч и огляделся. Дым носило ветром, открывая поле недавнего сражения. В пыли остались порубленные разбойники и деревенские мужики, последних оказалось больше. Здесь все уже закончилось, бой переместился дальше. Меня шатало, но тело снова наливалось силой, и скоро я уже бежал.

На улицах царил полнейший бардак. Огонь перекидывался с домов на пристройки, люди жались к заборам, не рискуя заниматься пожаром, мимо то и дело пробегали разбойники, завязывались короткие но жаркие сражения. Я двигался от схватки к схватке, рубился, а вскоре неожиданно оказался во главе отряда в десяток человек. Теперь разбойники пытались уйти с дороги, едва мы появлялись, многие волокли мешки с награбленным, а на одной из улиц настигли бородачей, ведущих на длинной веревке воющих девок и баб, этих рубили и топтали с утроенной злобой.

Наконец с облегчением обнаружилось, что биться не с кем. По улицам спешили деревенские, тащившие от колодцев ведра с водой, торопливо заливали еще не сгоревшее. Я с бойцами оказался за околицей, остановился, глядя вслед убегающим разбойникам. Не знаю, сколько их было в начале, но теперь через поле в сторону недалекого леса спешили человек пятнадцать, все в посеченной броне, многие без оружия.

За спиной зашумело, донесся топот, крики. Уцелевший пролет забора недалеко от нас дрогнул от мощного удара, рухнул, через него перекатился сильно потрепанный бородач с залитым кровью лицом и в разрубленном доспехе. Следом на улицу вывалились мужики с топорами и кольями, среди них как гора возвышался один из братьев-подмастерьев в изодранной рубахе и обломком меча в руке. Отбросив бесполезную теперь железку, он поднял разбойника и снова швырнул, тот закувыркался в пыли. Мужики надвинулись, грозно покрикивая, сомкнулись над врагом, колья и топоры размеренно поднимались и опускались. Подмастерье уже не смотрел на них. Подойдя, он оглядел меня, собравшийся под моей рукой отряд, одобрительно хмыкнул.

– Молодец. А чего за теми не погнались? – он указал вслед убегающим разбойникам. – Как раз на опушке бы настигли.

– И они бы нас там всех и положили, умник!

Он взглянул на меня с одобрением, ответил:

– А ты совсем не прост, Петр. Зови меня Айваном.

Он протянул руку, ладонь была широкой, но не намного шире моей. Он удивленно вздернул брови, когда я сказал:

– Не Петр, Петер. Это немного другое.

– А какая разница?

Действительно. Я отмахнулся, к нам как раз вышли еще люди, сильно потрепанные но радостно галдящие. Увидев, что драться больше не с кем, мужики разворачивались и торопились на помощь сражающимся с огнем. Пришедшие со мной о чем-то переговаривались, пихая друг друга локтями, наконец один, самый старший, вышел вперед и, переводя взгляд с меня на Айвана, сказал:

– Ну, раз здесь того, то мы тогда пойдем, надо остальным помочь.

Мы кивнули одновременно, и мой отряд, снова ставший деревенскими работягами, побежал к деревне. С другой стороны к нам спешили люди в кольчугах, с ног до головы залитые алым. Впереди шел Арата, по правую руку от него шагал кузнец и что-то объяснял, жарко жестикулируя. Поравнявшись с нами, они остановились, и воин сказал, обращаясь к Айвану:

– Гляжу, ты со своими тут неплохо поработал.

– Да, сумели отбиться, – Айван вытянулся, став на полголовы выше. – Илая только посекли сильно, мужики к Беате потащили, да еще ловцы вырваться успели, которые наших баб уводили, а так легко отделались.

Я обернулся на горящую деревню, перед внутренним взором встали картины лежащих тут и там мертвых мужиков, стариков, даже детей и женщин, убитых с какой-то запредельной для меня жестокостью. Если для них это «легко отделались», то я даже не знаю, что и думать. Дикий мир.

– Мы с мужиками перехватили ваших ловцов, – я кивнул в сторону затянутых дымом улиц. – Все бабы целы, только перепугались. Но, думаю, это не страшно?

Арата встретился со мной взглядами, сказал равнодушно, обращаясь все так же к Айвану:

– Он говорит правду?

– Видел большую толпу баб, помогали друг другу выбраться из веревок. Значит, не брешет.

Он пожал плечами, Арата кивнул, сказал с холодом в голосе:

– Хорошо, можешь возвращаться на конюшни.

С этими словами он отошел и принялся отдавать приказы собравшимся вокруг воинам. На нас с подмастерьем внимания больше никто не обращал. Айван хлопнул меня ладонью по плечу, бросил одобрительно:

– А ты ничего так, оказывается, правильно у нас про тебя шепчутся! Ладно, пойдем к Беате. Гляну, как там Илай, а тебя перевязать нужно.

О чем там шепчутся на конюшне, я узнать не успел, он буквально потащил меня в сторону домишки Беаты, к которому уже со всех сторон тянулись покалеченные, обожженные, девки тащили ведра с водой, от которой валил пар, кто-то волок корзины с чистыми тряпками.

Ну, по крайней мере, взаимовыручка тут на высоком уровне. Жаль, что появилась она не от хорошей жизни.

Глава 5

Беата в деревне была единственной целительницей, но помощников во двор набилось столько, что дело пошло споро. Сперва закончили с самыми тяжелыми, таких оказалось немного. С глубокими проникающими ранами выжить на таком уровне цивилизации просто нереально. Их оставили в доме под присмотром баб. Отделавшиеся легкими травмами разошлись сами. Я сидел на лавке в углу двора, сжимая плечо. Болело ужасно, но кровь почти остановилась, рана схватилась тонкой коркой: даже неактивные, микроботы хоть на что-то годились.

Двор был заполнен стонущими и мечущимися людьми. Между ними ходили молодые девки, носили воду, часто присаживались рядом, чтобы утереть пот. Когда суета улеглась, я решился обратить внимание на себя. Подойдя к Беате сзади, негромко кашлянул, она быстро обернулась, брови ее удивленно взлетели, потом взгляд опустился к ране на плече.

– Господи! – она схватила меня за руку, усадила на лавку под окном. – Как же тебя так…

Пальцы ее профессионально пробежали по краю раны, ощупали кожу, она удивленно сказала:

– В первый раз вижу, чтобы рана так быстро закрылась! Чудной ты человек.

Она потянулась было к игле и суровым ниткам, стоящим на подоконнике, в сомнении переводила взгляд с них на мое плечо, потом решительно отмахнулась: не нужно. Помогла стащить через голову испорченную рубаху, стрельнув глазами по моей фигуре, промыла рану, приложила чистую тряпицу. Я следил за ее работой, откровенно любуясь четкими движениями. Из-под платка снова выбилась непослушная прядь, она дула на нее, отгоняя от глаз. Я протянул здоровую руку, осторожно убрал волосы обратно под платок, Беата не отстранилась, на щеках появился румянец, но она коротко мотнула головой, указала взглядом на переполненную ранеными комнату. Я кивнул, принимая молчаливый ответ, поднялся и вышел из дома.

После атаки в жизни деревенских мало что изменилось. Только злой Арата часто появлялся на конюшне, о чем-то долго разговаривал с конюхом и кузнецом, но меня не беспокоил. Я все больше отлеживался на сеновале, с удивлением наблюдая, с какой нечеловеческой скоростью заживает рана и начинает пропадать шрам, и прекрасно понимая, что если бы удар не прошел вскользь, и топор врубился мне в плечо, лежать мне теперь на местном погосте.

Уже через пару дней я вернулся к работе, заметив при этом, как изменилось отношение местных. У многих в бою полег кто-то из родных, у жены конюха едва не увели племянницу с девками, что тащили на веревке разбойники, и теперь со всех сторон неслись приветственные возгласы, а на тарелке стали попадаться лишние куски. Масла в огонь подливал Айван, в красках расписывая, как мы едва не вдвоем погнали всю шайку. Спеси в нем и его брате, едва начавшем снова ходить, опираясь на палку, поубавилось, хоть они и продолжали посматривать на меня свысока.

Мне уже почти начала нравиться тихая размеренная жизнь, когда на четвертый день после нападения разбойников прибежал посыльный. Я как раз заканчивал с уборкой, когда в ворота ворвался паренек из деревенских, прокричал:

– Петр, бросай все, там тебя у старосты дожидаются!

– Кто? – я оперся на грабли, уточнил: – И зачем?

– Ты дурной совсем? – закричал он еще пронзительнее, в нетерпении махнул рукой: – Сказано тебе, бежим! Люди из города приехали, тебя видеть хотят! Давай скорее!

А вот это было интересно. Наверняка о моих подвигах стало известно кому-то повыше, кто может принимать решения. Отставив к стене грабли, я вытер руки о тряпку и последовал за парнем.

За воротами я не был после нападения, и пока мы шли к дому старосты, с интересом крутил головой. Люди торопливо отстраивались. Сгоревшие дома растаскивали по бревнам, почти не пострадавшие сверкали свежей соломой. Над улицей стоял густой аромат свежего дерева, со всех сторон раздавался стук топоров.

У ворот дома старосты я увидел странную неудобную повозку. На осях от обычной телеги был установлен короб с окнами и дверью, высокий и страшно неустойчивый, кажется, такое здесь называется каретой. На дверях ярко блестело золотое солнце на черном фоне, четверка коней, запряженных в карету, была украшена попонами с вышивкой золотыми нитями, а на козлах сидел кучер такой важный, будто это на встречу с ним меня вызвали. Парень указал на ворота и тут же с топотом сорвался с места. Я поглядел ему вслед и вошел. У дверей меня ждали двое, облаченные в латы и с длинными пиками в руках. Мы прошли в дом, один из стражников двигался впереди, указывая дорогу, второй шагал следом, едва не наступая на пятки. Миновали просторный первый этаж с широкими окнами, обставленный не новой, но добротной мебелью, поднялись по лестнице на второй, разделенный на комнаты, но такой же светлый. Повсюду на чисто выметенных досках пола лежали разноцветные половики, пахло хлебом.

Я услышал голоса еще из коридора. В дальней комнате дверь была открыта, оттуда било яркое солнце. Что-то негромко сказал староста, я не разобрал за топотом, с каким передвигались мои провожатые. Ему вторил Арата, голос его был наполнен желчью, и я мог бы догадаться с одного раза, по какому поводу. Третий голос был не знаком. Высокий, но с нотками превосходства, при звуках которого даже бас Араты неожиданно просел, утратил внушительность.

Идущий впереди стражник вошел в комнату, сказал громко:

– Серв Петр доставлен, брат Илион.

Я вошел следом, щурясь от яркого света. За столом, уставленным тарелками, боком ко мне сидел толстый человек в черной рясе. На голове блестела тщательно выбритая макушка, на довольном раскрасневшемся лице виднелись капли пота. Он как раз заканчивал наполнять высокую кружку вином, поставил кувшин обратно на стол. Напротив него за столом сидели староста и Арата. Первый выглядел испуганным, на лице второго застыла смесь из брезгливости и недовольства. Перед ними также стояли кружки, но было заметно, что к ним даже не прикасались. Монах развернулся всем корпусом, не выпуская вина из рук. Несколько алых капель покатились по золотому солнцу на груди. Толстое лицо расплылось в улыбке, он мелко закивал, сказал высоким голосом:

– Ну что же вы так сразу? Может, и не серв, мало ли по дорогам ходит… этих… героев, ха-ха-ха! – он рассмеялся громко и заразительно, указал розовой ладонью на лавку возле себя. – Тут староста и… ха-ха-ха!.. бравый Арата рассказали, как ты помог отбиться от шайки разбойников. Если хоть часть из этого правда, то какой же ты серв, а?

Краем глаза я заметил, как Арата скривился, ухватил кружку, заливая вином готовые сорваться слова. Мне монах тоже сразу не понравился. Весь какой-то слишком румяный, слишком громкий, слишком довольный… Все слишком. А учитывая, как на его присутствие реагировали остальные…

– Никак не могу ответить, брат Илион, говорят, на меня в лесу медведь напал, и все, что случилось до того, как отрезало. – Я по-простому пожал плечами. – Может, и серв, ведь не зря меня господин староста на конюшню отправил, у него опыт, глаз наметан…

Я увидел, как побледнел староста, как заиграл желваками Арата, и поспешил заткнуться. Кто бы ни был этот Илион, но язык стоит держать за зубами, пока не ясна расстановка сил. Монах слушал меня, улыбаясь и размеренно кивая, но словно интересуясь не словами, а тоном, мимикой, движениями.

– С господином старостой мы уже поговорили, не беспокойся. Я вообще много чего знаю. Например, что недалеко отсюда как раз в тот день, как тебя нашли, банда напала на сборщика налогов. Охрана сумела отбиться, грабители полегли все, кроме одного, которому удалось скрыться в лесу, но досталось ему хорошо, еле ноги унес. Ничего не припоминаешь, Петр?

Голос его становился все тише, в нем нарастала угроза, а от веселости не осталось и следа, он весь подался вперед, лицо стало хищным, а пальцы на краю стола сжались и стали похожи на когти большой хищной птицы.

– Я Петер, брат Илион… – автоматически поправил я. Он поперхнулся, выпрямился, моргая быстро-быстро, потом рассмеялся, возвращаясь к роли румяного добряка.

– Петр, Петер, какая разница? Ладно, пока свободен. Только далеко не уходи, тебе приказано явиться к епископу в Увлард, завтра утром отправитесь. – Он отвернулся, показывая, что я могу идти. Стражник подтолкнул меня к двери, когда монах вдруг повернулся и сказал со смехом: – Интересно, кто же придумал про медведя? Ведь никакого медведя… ха-ха-ха!.. не было!

На меня словно вылили ведро ледяной воды. Я вышел, ничего не видя и не замечая. Медведь был, это подтвердят тащившие меня из леса мужики. Значит, брат Илион будет и дальше развивать историю с неудачливыми грабителями. Зачем? А черт его знает. И не уверен, что хорошо, что я заинтересовал кого-то из власть имущих. Прибьют, и не успеешь ничего объяснить, особенно людям от религии.

На негнущихся ногах спустился по лестнице, пересек двор. Вечер только начинался, идти на конюшню не хотелось совершенно. Я бесцельно бродил по улицам, изредка замечая плохо скрывающихся стражников, что встретили меня у дома старосты. Брат Илион дал мне времени до завтрашнего утра. Что-то пытается узнать из моих перемещений? Надеется, что в подтверждение его подозрений кинусь в бега? Некуда мне бежать. Завтра отправлюсь в большой город, а значит, получу новые возможности. Есть шанс сгинуть в местном аналоге службы безопасности, но альтернатива – провести тут всю жизнь.

Остановившись на перекрестке и стараясь не замечать звенящую металлом слежку, я вдохнул свежий вечерний воздух и решительно направился к дому Беаты.

***

Утром за мной пришли все те же двое стражников. В дверь тяжело постучали, я удержал готовую вскочить Беату, выбрался из-под шкур сам, натянул штаны. Они ввалились в единственную комнату, осмотрелись подозрительно, тот, что выглядел старше, понимающе усмехнулся, сказал:

– Собирайся быстрее, пора выдвигаться. Мы за воротами подождем.

Он изучающее уставился на лежащую на кровати Беату, та подтянула шкуру под самый подбородок, снова усмехнулся в усы. Гремя железом, латники вышли. Я вернулся к кровати, уселся, натягивая сапоги, почесал отросшую за прошедшие недели бороду. Беата следила за мной блестящими глазами, спросила негромко:

– Ты ведь вернешься, Петр?

– Я не… – привычно начал я, но замолчал, вздохнул тяжело. – Я постараюсь, Беата. Ты же знаешь, мне очень хотелось бы тут остаться, у вас очень хорошо, особенно с тобой, но я не могу ослушаться!

Врал я, видимо, достаточно складно. Или девушка очень хотела мне верить. Лицо ее вдруг осветилось надеждой, на щеках заалел румянец. Отпустив шкуру, она бросилась мне на шею, прижалась крупной горячей грудью, зашептала в ухо:

– Я тебя ждать буду, ты только возвращайся скорее, а я тебя буду ждать, никто мне не нужен, будем с тобой, ты только вернись быстрее!

Я осторожно выбрался из ее объятий, с тяжелым сердцем натянул рубаху. У самых дверей остановился, улыбнулся через силу и вышел.

Утро только началось, еще висела над горизонтом третья луна, а восток окрасился оранжевым. Птицы орали со всех сторон, в курятнике завозился петух, раздался отвратительный крик. Я умылся у бочки с водой, вышел в калитку. Латники ждали меня уже в седлах, третья лошадь стояла, безразлично глядя темным глазом. Я остановился, соображая, как забраться в седло. Нет, в теории это было не сложно, не раз при мне такое проделывали другие. Но вот самому… И ведь мог же догадаться, что такое непростое умение может пригодиться!

Я обошел лошадь, взялся за луку седла, постоял, собираясь с силами. Стражники следили за мной, уже откровенно смеясь. С тяжелым вздохом вставил ногу в стремя, полез наверх, проклиная планету и микроботов, сделавших тело пусть и замечательно прочным, но таким тяжелым. Оказавшись наверху, едва не свалился на другую сторону, кое-как выровнялся, вцепившись в луку, уселся. Воины уже рыдали от хохота, вытирали слезы, наконец, кое-как успокоились, старший сказал:

– Уселся, увалень? Поехали тогда, и без того уже время потеряли!

Кони двинулись по улице, стражники, ставшие теперь конвойными, держались в седлах уверенно, я же все время норовил соскользнуть, до боли сжимая лошадь коленями. Мы выехали за околицу, дорога бежала через поля прямо, скрываясь в лесу. Латники о чем-то негромко переговаривались, я вслушивался, стараясь узнать новое и важное для себя.

Увлард был небольшим городишкой, далеким от торговых путей и от того бедным. Но зато находился ближе всего. Мое появление не прошло незамеченным, но особого интереса не вызвало, епископ и барон потратили много дней, разбираясь, кому посылать людей для расследования и перекидывая эту обязанность на другого: мало, что ли, по дорогам ходит блаженных? Но потом случились разбойники, и слухи о моих подвигах добрались до верхов. Изучив вопрос внимательнее, высокие чины сложили два и два и решили, что я имею самое непосредственное отношение к нападению на сборщика налогов.

Отлично. Я мысленно похвалил их за проделанную работу. Учитывая общую дикость и то, что я успел понять о мире, простым разговором тут ограничиваться не принято. Вполне вероятно, будут не только бить. С другой стороны, везут меня не в кандалах, и присматривают не особо старательно, не исключено, что это простая формальность. По крайней мере, очень хочется в это верить. Тогда после постараюсь закрепиться в городе, все лучше, чем на конюшне, и как бы даже следующий шаг.

Я не сразу заметил, что один из конвоиров обращается ко мне. Вскинув голову, я вопросительно кивнул, потом опомнился и спросил:

– Вы ко мне обращаетесь, сэр?

Грубая лесть, ему до сэра, как мне до «Байонета», но сработало, тот довольно оскалился, повторил:

– Говорю, если расскажешь, где твои прячут награбленное, так и быть, отпустим. Все полегли, тебе тоже дорога короткая, до виселицы, а нам, может, и пригодится еще. Так что давай, шкура все равно дороже стоит.

Я глядел в его хитрые глаза, рассмотрел в самой глубине холодные искорки. Провокация, да еще такая явная, рассчитанная на совсем уже простаков, но скорее всего действенная. От того и не заковали, и держались открыто, показывая, что все такие из себя простаки. Но простого в них не больше, чем во вчерашнем монахе. Может, я даже не особо ошибся, назвав старшего сэром.

– Какое награбленное? Я не понимаю, о чем вы, сэр воин. – Я постарался как можно натуральнее изобразить удивление. – Пусть меня и нашли в лесу, и память отшибло так, что вчерашний день уже с трудом помню, но поклясться могу, что никакой я не разбойник!

Второй, тот, что был помоложе, окинул скептическим взглядом мою фигуру, широкие плечи, сказал:

– Конечно, а такие мышцы от мамы достались!

Они засмеялись какой-то одним им понятной шутке. Я смотрел, глупо хлопая глазами, а сам мучительно перебирал варианты. Признаваться не в чем, да и не вариант, конечно же никто не даст мне никуда уехать, да и не нужно это сейчас. Так что лучше всего продолжать строить простака.

– Может, и от мамы, благородные сэры, я же не помню ничего. – Я по-простому пожал плечами, на всякий случай мотнул головой. – Открываю это я глаза, вокруг темно, шерсть в рот лезет, и понимаю, что не моя это шерсть…