Предел несовершенства

– Мед, ты самый красивый на свете! – говорил Кевин, когда брал ее за руку, и она действительно ощущала, что она самая неотразимая, самая красивая и любимая. Как это у него получалось, она не знала. Как американец, не очень хорошо изъясняющийся по-русски, находил слова и образы, которые она даже сначала не могла осознать.

– Ты мое окно смотреть в вечность.

– Окно, Кевин? Ты ничего не спутал? Почему я вдруг окно?

– Нет, Джулия. Я смотрю на тебя и вижу целый мир. Ты мое окно.

Она до сих пор не могла поверить в свое счастье и растворялась в нем, забывая обо всем происходящем вокруг.

У нее не было перед глазами образцов счастливой семейной жизни. Она вообще выросла без мамы, с бабушкой и отцом, который бывал дома редко и работал вахтовым методом на космодроме в научном центре. Нет, она, конечно, была любима родными, но никак не могла от них получить ответ на вопрос, где ее мама. Только уже после смерти бабушки они сблизились с отцом, и позже, под напором вопросов дочери, он рассказал ей о семейной тайне, единственной в своей жизни любви к американской космонавтке Оливии Грин, ее маме[1].

Оливия была учителем штата Бейн и стала членом космического экипажа, после того как выиграла конкурс, проводимый по всей стране корпорацией «Ранс»-«Женщина в космосе». Отношения молодого ученого Евгения Сорнева и американки длились очень недолго, он вернулся в Россию, и уже потом, после многочисленных просьб и хождений к начальству, ему передали, как посылку, маленькую девочку, его дочь. Оливия исчезла из жизни Евгения Сорнева и Юлии навсегда. Космический корабль взорвался через несколько минут после старта, и весь экипаж, включая Оливию Грин, погиб. Много лет спустя они с отцом побывали на братской могиле погибшего экипажа, и она помнила, как папа со слезами на глазах гладил гранитную плиту и шептал:

– Моя принцесса, ты моя принцесса…

Наверное, любовь к Америке и к американцам передалась ей по наследству, по отцовской линии, душевно-сердечным путем. Любовь вообще передается по каким-то невидимым проводкам, которые есть в каждом из нас, и если встречается «твой человек», твоя половинка, то проводки души переплетаются, и разорвать их уже невозможно. Юля и сейчас, когда Кевина нет рядом, ощущала его присутствие, думала о нем, и ей казалось, что она слышит это странное и уже родное обращение к ней:

– Мед, ты мой мед, Джулия!

Она готова быть его медом, окном, она просыпалась и засыпала с его именем, и каждый день для нее был полон радости, фантазий, и ничего вокруг больше не имело значения. Он сказал, что вернется через три месяца, когда сдаст проект, и тогда они поженятся и никогда не будут расставаться. А пока… Пока, журналист Сорнева, давай, включай мозги и направляй свою энергию на работу. Егора Петровича, да и редакцию подвести нельзя, от тебя требуется очередной «убойный материал». Газета – это тоже твоя жизнь, которая была до Кевина, и только благодаря газете ты завела страничку на Фейсбуке, и в этом интернет-пространстве случилось твое «американское любовное сумасшествие» по имени Кевин.

Юля набрала телефон Ельчинской.

– Да, – заспанным голосом ответила Настя.

– Настя, Настя! Это Юля Сорнева из газеты «Наш город». Я вас разбудила?

– Да ерунда, я простыла, приболела. Я вас узнала, Юля. Я вас помню, такое не забывается.

– Слушай, давай на «ты».

– Хорошо.

– А можно я приеду к тебе? Мне поговорить надо.

– Конечно, приезжай. – И Настя продиктовала адрес общежития. – Приезжай. Нам есть о чем поговорить.

Глава 4

Когда Настя Ельчинская получила диплом, в котором было написано: «присваивается квалификация инженера-металловеда», то ее радости не было предела. Наконец началась ее взрослая жизнь, и она больше не будет волновать маму, которая живет в Подмосковье, хватает ли дочке денег на студенческое житье. В Сибири, на машиностроительном заводе, куда она устроилась на работу, хорошо платят, и она сможет помогать маме.

Многие девчонки с ее курса повыходили замуж сразу после защиты, традиционно за горняков, которые потом отправлялись «за туманом и запахом тайги» в далекие экспедиции. Настя замуж не спешила, по правде сказать, она просто не встретила того единственного, за которым бы пошла на край света, а «просто так» ей не хотелось. Однажды, на танцах в общежитии, она познакомилась с чернявым горняком. От него пахло дешевым лосьоном.

– Что-то я вас раньше не видел. Вы, наверное, металловед?

– Наверное. – В его вопросе ничего оригинального не содержалось, потому что металловедение было абсолютно женской специальностью.

– Может, продолжим вечер? – предложил он.

– Вы хотите пригласить меня в театр?

Собеседник удивленно промолчал, а потом словно выдавил:

– А почему в театр?

– А почему нет? – вопросом на вопрос ответила она.

– Может, пойдем ко мне в комнату?

– А может, на выставку кошек?

Настя намеренно продолжала эту словесную игру, ожидая чего-то оригинального.

– Может, все-таки в комнату? – повторил он.

Как же, пойдет она к нему в комнату, где его сосед демонстративно станет прохаживаться по коридору или стоять под дверью, а чернявый горняк будет угощать ее дешевым вином и приставать! Лучше бы он позвал ее на выставку кошек, это, по крайней мере, не скучно. Кстати, кошки – это не люди, и они ни за что не будут спать с теми, кого не любят.

– Брррррр!!!!! – Она представила картинку, как сидит с ним в комнате и пьет дешевое вино.

Насте нужно, чтобы сначала загорелась душа, запылало сердце, а потом уже все остальное, наоборот у нее ничего не получается. Но ведь свою половинку надо найти, поэтому с молодыми людьми общение не прекратишь.

– Потому что я люблю театр и кошек, – отчеканила она.

– Аааа, – произнес он в ответ, и танец закончился, а отношения не начались, поэтому чернявый пошел дальше высматривать в толпе девчонок ту, что согласится сразу пойти к нему в комнату.

В Сибири ее ждало разочарование: места в лаборатории металловедения не было.

– У меня же вот, распределение! – Настя чуть не плакала в отделе кадров. – Я ведь молодой специалист именно по этому профилю!

– И хорошо, нам молодежь нужна! Специальность ваша тоже! В цех нужен технолог, там все по вашей специальности, идите в цех! – уговаривала ее кадровичка. – Там и термическая обработка, и гальваника, и гальванопластика, чего только нет! Что вам эта лаборатория? Скука смертная, одни микроскопы, а в цехе люди, технологии! Это гораздо интересней.

Настя молча кивнула, ей было уже все равно, цех так цех.

Может, и права эта громкая тетка в платье из синих маков, что сидеть за микроскопом и рассматривать кристаллы металла, определять его вязкость и пластичность скучно – интересней общаться с людьми, тем более все вышеперечисленные технологические действия ей знакомы.

Комната в общежитии оказалась миленькой, с большим окном, из которого виднелся зеленый лес и горы. Мебель, в отличие от их студенческого варианта, была вполне сносной: мягкий раздвигающийся диванчик, тумба для посуды, маленький стол и стулья. Все, что необходимо для жизни и отдыха.

– Очень даже ничего! Все равно надо устраиваться, – сказала себе Настя.

Ее первый рабочий день начинался рано, за полчаса до восьми, но она вставала легко, быстро и так же быстро собиралась.

В первый рабочий день она очень быстро нашла на территории завода двадцатый цех – громадное двухэтажное желтое здание, внутри которого все шумело, грохотало, гудело, громыхало, галдело.

– Вам кого, девушка? – крикнул ей в ухо кто-то в черном халате, и, обернувшись, она увидела немолодого мужчину.

– Мне к начальнику цеха, Василию Егоровичу Половцеву.

– Это по лестнице вверх, на второй этаж. – И он ткнул куда-то пальцем. – Ты на каблуках в цех не ходи, убьешься, да и по технике безопасности не полагается.

Настя удивленно посмотрела на свои босоножки.

– Какие же это каблуки, так, ни о чем! Хорошо, что я не надела свои красные туфли, там каблук – целых двенадцать сантиметров.

Она постучалась в дверь, приоткрыла ее и услышала зычное: заходите!

– Здравствуйте, меня зовут Анастасия Ельчинская, меня направили к вам в цех технологом.

Первый рабочий день технолога Ельчинской прошел как в тумане. Она так нервничала, так хотела сразу дать понять окружающим, что она дипломированный специалист, что с места в карьер взялась изучать техпроцессы и не смогла в них хорошо разобраться. Бред, а не день. На помощь ей пришел мастер Константин Жданов, парень с шоколадными глазами, которого она встретила в кабинете начальника цеха и который обрадовался ее появлению.

– Как хорошо, что на участке теперь будет технолог, я зашиваюсь без вас, милая девушка! – насмешливо проговорил он.

– В общем, это мастер вашего участка, и вы будете работать вместе. Он вам все и покажет. – Начальник цеха Василий Егорович обрадовался, что передает технолога Ельчинскую в надежные руки.

– Пойдемте со мной. – Она молча пошла за мастером. – Я покажу вам цех, экскурсию проведу, если хотите.

– Экскурсия платная? – поинтересовалась Настя.

– Для вас – нет. Это техбюро, это архив, это механический участок, а это наш родной – термичка, термическое отделение и гальваника. – Казалось, что Костя, а именно так он предложил себя называть, по имени, гордился этой шумно-дымной какофонией.

– Здесь по отчеству не принято. А вас как обычно называют?

Она чуть было не сказала – Елка, но вовремя спохватилась.

– Анастасия Юрьевна меня называют.

– Значит, Настя!

Она пожала плечами и решила пока с ним не спорить.

– У нас, между прочим, вокруг цеха столько цветов, и фонтаны есть!

Настя кивнула и усмехнулась про себя – так, пародия на зелень. Три хилые пальмы в кадке. Но критиковать в первый рабочий день территорию цеха она не решилась, надо привыкать и к такому, все-таки Сибирь.

– А это наше с вами рабочее место, наш участок.

Территория участка была большая и заканчивалась длинным переходом с окнами во всю стену. Ее экскурсовод с шоколадными глазами, которые как будто жили отдельно от лица, продолжал восхищаться:

– Здесь самый мощный на заводе пресс, а вот термопечи большой мощности и производительности, здесь можно обрабатывать изделия различной формы весом до нескольких сотен килограммов. Недавно провели модернизацию участка, и теперь печи оборудованы компьютерной системой контроля и регистрации всех технологических режимов. Представляете?

Настя со знанием дела кивнула.

– А это гальванические ванны – серебрение, палладирование, золочение и много всякого разного химически непонятного.

– Да чего уж тут непонятного? Гальваника – это такой электрохимический метод, когда наносятся металлические покрытия на электропроводящий материал для придания ему определенных свойств: защитных антикоррозийных, защитно-декоративных. Повышается коррозийная стойкость деталей, их эксплуатационные характеристики.

– Пять! Пять вам баллов, технолог Настя! – восхищенно воскликнул Костя. – В первый день работы – и такие познания!!!

– Ты надо мной смеешься? – не выдержала она.

– Да что ты! – искренне возразил он. – У меня ведь образование – физкультурный институт, я первый год вообще ничего не понимал, трудно было, читал много, пока не дошел до сути. Самоучка я.

– И сколько ты тут работаешь?

– Три года.

– Ну, а я только пять лет училась, поэтому у меня с теорией все хорошо. Войду в курс и, думаю, буду приносить пользу.

Признаться, Настя не совсем понимала, как можно работать мастером гальваники и термоучастка, имея за плечами физвуз. Можно только точно знать, как делать производственную зарядку. Похоже, мастер самонадеян и зря стреляет в ее сторону глазами. Костя Жданов словно услышал ее мысли, потому что произнес:

– А что вы делаете сегодня вечером?

Настя рассмеялась.

– Я спросил что-то смешное?

– Ожидаемое.

– Так что вы делаете сегодня вечером?

– Сегодня вечером я занята, как и завтра, как и всю следующую неделю.

– То есть отлуп по полной программе?

– Можно и так сказать. – Настя поняла, что мастер хотел добавить что-то еще, но вдруг его позвали с участка.

– Жданов, иди с партией деталей разбираться!

– А можно я с вами?

– Боевое крещение? Ну, пошли!

Настя погрузилась в сопроводительные документы, техпроцессы, взаимоотношения цехов, графики сдачи деталей, взаимовыручки термички и гальваники – и одномоментно успокоилась. Она в принципе все понимала, даже разобралась с «непонятками» в техпроцессе. И еще перезнакомилась с рабочими, диспетчерами, которые курсировали между цехами с деталями, и все это становилось ей интересным.

Каждое утро на участке начиналось с планерки, которую вел мастер Константин Жданов и на которой обязательно присутствовала технолог Анастасия Ельчинская. Вопросов от Кости по поводу вечера больше ей не поступало, однако красноречивые взгляды шоколадных глаз не заметить было нельзя, и Насте парень нравился. Диспетчер Таня Вибрашкина, которую за спиной называли Дурашкиной, однажды не выдержала и сообщила Насте:

– Ты сильно на Костю внимания не обращай. Он на каждую новую юбку кидается!

– Я похожа на новую юбку? – ледяным голосом произнесла Ельчинская.

– Ну, просто на всякий случай предупреждаю. Я же вижу, как он на тебя пялится. У него в каждом цехе таких по десятку.

– Ты лучше внимательно в документы смотри, Таня! Вчера шайбы с термички увезла в другой цех, даже не посмотрев отметку о проведении техпроцесса. Вот куда ты пялилась, непонятно. А за меня не беспокойся, я уже большенькая, разберусь без помощников.

– Я хотела как лучше, – с упреком сказала Таня и демонстративно уехала на электрокаре.

– Не обращай на нее внимания, злой у нее язык. – Гальваник Федор Крупинкин осуждающе смотрел в сторону отъехавшей Татьяны. Гальванику Крупинкину нравилась новый технолог Настя. Во-первых, она старалась разобраться в технологических процессах участка, а во-вторых, если что-то и не понимала, то не гнушалась спрашивать, например, у него. Балагур и физкультурник Костя зря стреляет в девчонку глазами, она умненькая и не поведется на его примитивные ухаживания.

Федор Крупинкин работал в цехе чуть ли не с его основания. Цех был его родным домом, больше, чем просто работой. Он не представлял себя без проходной, к которой утром стекался большой людской поток таких же, как он, работяг, без своего черного рабочего халата, знакомых до боли техпроцессов, которые он уже мог и не брать из архива, а делать работу по памяти. С памятью, несмотря на почтенный возраст, у него все было в порядке, но иногда она подкидывала ему картинки из прошлого, его истории, за которые он мог серьезно поплатиться. Однажды в вечернюю смену, когда, как известно, народу в цехе поменьше, они с термистом Сашкой рассматривали в каптерке принесенные Сашкой иностранные журналы. Приобрести заграничный журнал было трудно, откуда Сашке привалило такое богатство в количестве трех штук, он не спрашивал, но листал заграничные журналы о сказочной жизни с удовольствием. Это сейчас подобных журналов пруд пруди, и фотографии обнаженных дам не вызывают удивления даже у маленьких пацанов, но тогда это было запретным прикосновением к эротике, такой непонятной и не принимаемой в стране.

– Какая деваха! – восклицал Сашка, открывая очередную страницу. – Обалдеть, ноги!

Федор тоже цокал языком, потому что никогда не видел таких ослепительно красивых женщин. Его жена Мария Петровна дома не снимала халат и бигуди, а уж такой очаровательной и манящей улыбки, таких красивых ног у нее точно не было.

Утром его и термиста Сашку позвали к начальнику цеха, где сидел представительный мужчина «из органов», но в штатском, который объяснил всем находящимся в кабинете, что своим поведением они позорят великую Родину.

– Я не понимаю, – сдуру начал отпираться Сашка. – Мы журналы случайно нашли, за углом валялись.

Федор молчал, а вот начальник цеха Василий Егорович был красным, как рак, и опустил глаза в пол.

Дружки отделались испугом, изъятием «продукции эротического содержания» и лишением месячной премии. Кто тогда настучал в органы, как они с Сашкой ни гадали, придумать не смогли.

Сегодня эта история Федору Крупинкину кажется смешной и даже романтической, потому что нынешняя ситуация, в которую он вляпался, попахивает совсем другим – уголовкой. А втянулся он слишком глубоко, словно увяз в болоте, но очень хочет выбраться.

Глава 5

Комната, где жила технолог Ельчинская, оказалась миленькой, да само общежитие было обычным многосемейным домом и ничем не отличалось от всех других городских строений. Денег, чтобы строить для молодежи жилье и потом с пафосом выдавать ключи, у города не было, а сохранившееся общежитие машиностроительного завода оставалось конкретно заводской заслугой.

– Очень неплохо тут у тебя! – Юля огляделась.

– Мне тоже нравится. – Девушки разговаривали почти как подружки, возраст у них был примерно равный, и вдобавок они обе проходили свидетельницами по делу об убийстве, то есть имели одну тайну на двоих.

– Юлия, если ты за интервью, то я не хочу, извини, не до интервью мне сейчас.

– Расслабься, мне тоже не до интервью о молодом специалисте Ельчинской, когда происходят такие вещи. Мне поручено провести журналистское расследование и написать об убийстве вашего рабочего. Пока надо собрать факты, пусть разрозненные, и выдвинуть версию.

– А так бывает? Ты разве следователь?

– В журналистике бывает все, в смысле, когда речь идет о расследовании. Все вроде просто: собираются факты, анализируются, а потом обязательно выдвигается версия, которую надо либо подтвердить, либо опровергнуть.

– А без версии никак? Ты же ответственность на себя берешь!

– Никак, – упрямо мотнула головой Юля. – Я ведь не учу тебя твоим премудростям, а свои законы жанра я знаю, поверь.

– А от меня-то чего ты хочешь? Я законы драматургии не знаю, иметь отношение к журналистскому расследованию не хочу.

– Ну что ты, Настя! Я пришла просить о помощи. Пожалуйста, расскажи мне о цехе, об участке. Такую общую информацию. Это мне тоже пригодится.

– А ты потом об этом напишешь?

– Да нет же! Послушай, я пришла к тебе не выпытывать что-то, о чем нельзя говорить вслух, а попытаться понять, кому понадобилось убивать твоего гальваника. Ты ведь хочешь, чтобы убийца был найден?

– Конечно, хочу!

– Ну, наконец-то! Тогда расскажи мне для начала про то, что за производство на вашем участке, чем вы занимаетесь. Потом, конечно, о самом гальванике Федоре Павловиче Крупинкине, чтобы понять, кому была выгодна его смерть. Эти факты помогут мне выдвинуть версию.

Настя отвернулась и посмотрела в окно.

– Ну, давай попробуем, вроде как мы теперь связаны убийством. Не знаю, как это у меня получится…

– Давай я буду задавать вопросы. Ты работаешь технологом полгода. Чем ты конкретно занимаешься?

– Ты тогда лучше мою должностную инструкцию почитай, и все вопросы отпадут. Ну, если коротко, всем деталям необходимо улучшить механические и эксплуатационные свойства, а в металлах и сплавах нужно снять внутреннее напряжение. Для этого существует термообработка, там технологий много, но суть одна: на металл воздействуют теплом и меняют его структуру и свойства.

– А зачем на участке ванны с жидкостями?

– Это другие процессы, гальванические, когда на детали наносятся разные металлические и химические покрытия. У нас есть процесс серебрения, палладирования, золочения.

– Золочения? – удивилась Юлька. – Что же ты молчала?!

– Юль, ты думаешь, у нас золотые слитки на участке или серебряные монеты? Это все иллюзии. Так говорят те, кто не представляет, как происходит золочение. У нас обычное гальваническое золочение, при котором выделяются пары очень ядовитой кислоты. А золота-то в покрытии – всего один микрон! Кстати, чистое золото очень некрасивое, грязно-желто-зеленого цвета.

– Да ну?! – удивилась Юля.

– Вот тебе и да ну. Оно красивое, когда в золото добавляют другой металл – кобальт или никель, когда сплав получается. Вот, в общем, весь курс молодого бойца я тебе прочитала.

– А Крупинкин?

– Он работает в цехе очень давно, жена его тоже раньше работала в цехе, пескоструйщицей.

– Кем-кем?

– Пескоструйщицей. На пескоструйном аппарате, это когда детали под давлением обрабатываются, очищаются воздухом, перемешанным с песком. Я ее уже не застала, но о том, что она тут работала, Федор Павлович рассказывал. Знаешь, он хороший гальваник.

– Ну, это я уже слышала. С его женой обязательно поговорить надо. А что еще ты про него можешь сказать?

Настя задумалась.

– Он часто работает в ночную смену, говорит, все равно по ночам плохо сплю. Ты знаешь, мы в прошлом месяце с ним работали во вторую смену, так совпало. Он все время просидел в каптерке, такая маленькая комнатка, где рабочие чай пьют. Работы было немного – две партии деталей покрыть, так он их в ванну опустил и опять в каптерку ушел, а по техпроцессу надо было первые десять минут наблюдать. Но я поняла, что он был не в форме, и сама у ванны постояла.

– Не в форме – это как? После пьянки?

– Вроде нет, хотя с другими рабочими это бывает, особенно после выходных. Федор Павлович словно спрятаться хотел, вот какое-то такое ощущение у меня возникло. Может, мне показалось.

– А в тот день… Давай, вспоминай по минутам.

– Так, по минутам. Утро было самое обычное. Оперативка прошла быстро. Костя Жданов задание рабочим выдал.

– Костя Жданов – это кто?

– Это мастер участка. Он за производственное задание отвечает, а я за технологии.

– Это твой начальник?

– Нет, я технолог в техбюро, у нас у каждого технолога свой участок. Мы с Костей здесь в паре работаем.

– Хорошо, кто в этот день работал на участке? Прямо по фамилиям. Про Жданова я поняла.

– Термисты Сидоров, Солонченко, Дынин и Прокушев, гальваники Крупинкин и Лазарев, пескоструйщица Налько. Наверное, и все. Я сидела за столом и видела, что Сидоров с техпроцессом пошел в архив за чертежом, там требовалось уточнить размеры детали, Солонченко был на пескоструйке, а Дынин пошел в каптерку чай пить.

– А все остальные где были?

– Не знаю, я в техпроцесс изменения вносила, это было минут двадцать, а когда голову от бумаг подняла, на участке никого не было.

– А мастер?

– Он на обед ушел, у нас обед ранний, в полдвенадцатого начинается, он и ушел.

– А остальные почему не пошли?

– Если как раз работа с деталями выпадает на это время, то обед смещается, это разрешено, да и обедают почти все в заводской столовой. Техпроцесс ведь не прервать, вот и смещается обед.

– Ты точно никого не видела?

– Точно никого. Я еще удивилась: тишина такая стоит на участке, что редко бывает.

– А когда тебе Крупинкин сказал, что его жизнь ничего не стоит?

– Ну, это утром, когда волноводы взял в работу, а я снова в техпроцесс погрузилась.

– А что ты там, в техпроцессах, делаешь?

– Да вношу изменения постоянно. Понимаешь, у нас можно взять деталь в работу, только если она в техпроцесс вписана, а то конструктор внесет изменения по покрытию, а детали в техпроцессе нет, и размеры не совпадают. Вот я и мурыжу документ, исправляю, добавляю. У нас ведь потом продукция контролеру сдается.

– И как Крупинкин тебе открылся?

– Да никто не открывался, что ты, честное слово! Он, когда техпроцесс забирал, куда-то мимо меня посмотрел и тихо так сказал: «Жизнь моя ничего не стоит, прибьют меня, наверное».

– Ты же первый раз сказала, что убьют!

– Прибьют-убьют – эти слова похожи по произношению. Если бы я знала, что это действительно произойдет, то обратила бы внимание и на слова, и на произношение. Крупинкин часто брякал что-то невпопад, я уже привыкла. Его не очень на участке любили – жадный он был и мог настроение любому испортить, брякнуть что-то «эдакое».

– Ну, например?

– Ну, например, Лазарева он называл агентом империализма, а Дынина – фруктом. К пескоструйщице Налько он все время приставал с предложением обналичить миллион долларов. Как-то балагурил все время. Поэтому я не удивилась. Мало ли что он мог брякнуть. Все остальное ты знаешь.

– Да уж, брякнул, не в бровь, а в глаз. И после этого упал замертво…

Пока журналисту Сорневой было понятно, что из имеющейся информации картинка складывается блеклая, тусклая и рыхлая. Рельеф образа гальваника размывался – были отдельные поступки, неважные и незначительные черты характера. Информационные ручейки оставались тоненькими и слабенькими, и пока они сольются вместе, образуя полноводную реку, должно пройти время.

Глава 6

Егор Петрович Заурский принимал у себя дома старого школьного друга Валерия Сергеевича Голызина. На самом деле они были друг для друга «Егорка» и «Валерка» и дружили так давно, что, по их обоюдному выражению, «так долго не живут». В третьем классе родители привели мальчиков в секцию плавания, вода и совместные тренировки их сдружили. Спортсменом никто из них не стал – один выучился на следователя, другой на журналиста, а дружба получилась на всю жизнь.