Король-предатель. Скандальное изгнание герцога и герцогини Виндзорских

Результатом стало охлаждение отношений между братьями и неприязнь, которая сохранилась на протяжении всей жизни герцога. Он был шокирован тем, что у младшего брата не было времени на долгие и частые телефонные звонки, но настоящий разрыв произошел из-за финансовых вопросов.

При отречении было решено, что герцог будет получать 25 000 фунтов стерлингов в год – ежегодную ренту, традиционно выплачиваемую младшему брату монарха либо из Цивильного листа, либо, если парламент не даст добро, лично от брата. Быстро выяснилось, что бывший король оказался намного богаче, чем утверждал или предполагал. Он сказал своему брату, что у него есть чуть меньше 100 000 фунтов стерлингов. Хотя на самом деле у него было около 800 000 фунтов стерлингов на депозите за границей, большая часть которых контролировалась миссис Симпсон; и еще 80 000 фунтов стерлингов вскоре должны были быть выплачены из Цивильного листа и от герцогств Корнуолла и Ланкастера[38].

Герцог счел, что его личное богатство не имеет отношения к компенсации за отказ от королевских владений Балморал и Сандрингем, повторив, что он недостаточно обеспечен, «учитывая положение, в котором я ныне пребываю, и жертвы, которые я принес»[39]. Переговоры по этому вопросу должны были продолжаться в течение следующего после отречения года.

Несколько недель спустя к Эдуарду прибыл его старый друг Уолтер Монктон, чтобы попытаться договориться о финансах после того, как Виндзор якобы пригрозил не продавать Балморал и Сандрингем, заявив, что «синдикат спортсменов Седьмой авеню» в Нью-Йорке готов платить за аренду имущества сумму достаточную для того, чтобы не поднимать вопрос о продаже[40].

Фиктивная продажа Сандрингема, Йорк-коттеджа, Балморала, Биркхолла и их содержимого обошлась в 256 000 фунтов стерлингов, которые, будучи вложенными в целевой фонд, приносили доход в размере 5000 фунтов стерлингов в год. Вместо того чтобы открывать ящик Пандоры, добиваясь выделения средств через Цивильный лист, Георг VI согласился добавить к этой сумме еще 20 000 фунтов стерлингов. Взамен Виндзор условился выплачивать бывшим сотрудникам пенсии в размере 5000 фунтов стерлингов в год[41].

«Конечно, он каждый день по нескольку часов названивает в Канны», – написал Фрути своей жене 24 января. И добавил:

«Мне кажется, что эти разговоры проходят не очень хорошо… Она, похоже, всегда придирается к нему или жалуется на что-то, чего, по ее мнению, он не сделал и не должен был делать… Все, ради чего он живет, – это воссоединение с ней 27 апреля[42]. Когда мы возвращаемся каждый вечер после катания на лыжах, Эдуард говорит: «Еще один день почти подошел к концу». Это очень трогательно. Никогда я не видел человека, так безумно влюбленного…»[43]

Проблемы продолжались, о чем говорилось в ежедневных письмах Меткалфа своей жене. «Уоллис каждый день звонит ему по телефону. Кажется, герцог всегда оправдывается за то или иное», – написал Фрути 27 января. «Мне так жаль его, никогда у него не получается угодить ей»[44].

«Вечера в последнее время были ужасными», – написал он жене неделю спустя:

«Он и не думает ложиться спать раньше 3 часов ночи, а теперь начал играть на аккордеоне и волынке. Прошлой ночью они чуть не поссорились по телефону. Уоллис якобы прочитала о его романе с Китти! Это звучит чертовски забавно, но могу сказать тебе, что прошлой ночью это была совсем не шутка. Эдуард пришел в ужасное состояние. Их беседа длилась почти два часа»[45].

Китти Ротшильд решила, что с нее довольно, и в тот же день вернулась в Париж. Герцог все еще был в постели и, как сообщал Меткалф:

«Так и не предпринял попыток попрощаться с ней или поблагодарить! Китти было ужасно больно, и я ее не виню. Временами с ним ужасно трудно, и это худшее из всего, что он сделал. Я отправился на станцию с письмом, которое Эдуард написал после моей просьбы, и это немного улучшило ситуацию. Он так и не встретился со слугами, чтобы дать им чаевые или поблагодарить (все из-за постоянных переговоров с Каннами. Это никогда не прекращается)…»[46]

Даже после того, как финансовые разногласия были почти улажены, будущее пары оставалось неопределенным. Например, где они должны были жить? Было ясно, что им не рады в Британии, и тот факт, что герцогу теперь придется платить подоходный налог, также не играл им на руку. Были предварительные переговоры о покупке Клойстерса, огромной готической резиденции за пределами Балтимора, построенной в 1932 году, но они ни к чему не привели[47].

9 марта, в рамках подготовки к третьей свадьбе, Уоллис со своей горничной Мэри Берк и двадцатью шестью местами багажа переехала в замок Шато-де-Конде, сказочный дворец на Луаре с высокими башнями, остроконечными турелями и дверными проемами в готическом стиле[48]. Расположенный на возвышенности с видом на сельскую местность, замок был построен в 1508 году. В 1927 году поместье продали Шарлю Бедо, мультимиллионеру, франко-американскому бизнесмену и другу Германа Роджерса. Брат Германа, Эдмунд, был главным финансовым агентом Бедо в Америке. Эдмунд сколотил состояние на системе оптимизации работы, которая повысила производительность труда.

Бедо, пятый по богатству человек в Америке, и его жена-американка Ферн приступили к модернизации замка Конде, установив центральное отопление, телефонную систему стоимостью 15 000 долларов с штатным телефонистом, ванные комнаты в стиле ар-деко, огромные холодильники, бар на старой кухне и спортзал с новейшими тренажерами. Подземный ход вел в старый охотничий домик, который Бедо превратил в бильярдную.

Интересно, что сам Герман Роджерс расположился по соседству со спальней Уоллис, на кушетке в гостиной. Как Уоллис писала позже: «Это было самостоятельное решение Германа. Он спал в соседней комнате с пистолетом под подушкой с тех пор, как я приехала из Англии, более трех месяцев назад». Наверху было еще несколько спален, одну из которых заняла Кэтрин[49]. И там Уоллис, официально сменившая свое имя на Уоллис Уорфилд, ждала окончательного решения по поводу брака.

Ответ пришел 18 марта, когда сэр Томас Барнс, солиситор казначейства, объявил, что доказательств сговора не обнаружено и брак может быть заключен. Хотя он не опросил единственную служанку, которая могла бы установить истину, горничную Уоллис Мэри Берк, утверждая, что «Королевский прокурор не имеет обыкновения пытаться получить информацию от таких слуг»[50].

Конечно, существовали и доказательства сговора (Эрнест Симпсон был любезно пойман в постели со своей будущей женой Мэри Раффрей, чтобы Уоллис смогла подать на него в суд за супружескую измену), и странные оплаты (считается, что король покрыл расходы Эрнеста Симпсона), и лжесвидетельства. Но королевский прокурор решил не использовать это, как и доказательство прелюбодеяния Эдуарда с Уоллис в Будапеште в 1935 году, где уликой была неподписанная трехстраничная записка[51].

Фрэнсис Стивенсон, который подал возражение, позже заявил, что отказался от своего заявления, «потому что мне так сказали»[52].

В начале апреля герцог отправил своего кернтерьера Слиппера, которого иногда называют мистером Лу, к Уоллис в Канде. На следующий день, во время охоты за кроликом, пса укусила гадюка. Хотя его срочно доставили к местному ветеринару в Туре, ночью он умер. «Моя дорогая, я только что дала Герману коврик мистера Лу, чтобы он завернул его маленькое тельце, прежде чем похоронить. Даже Бог, кажется, забыл о НАС, потому что, конечно, это ненужная печаль», – сообщила Уоллис. «Он был нашей собакой – не твоей или моей, а нашей, – и он так любил нас обоих. Теперь главного гостя на свадьбе больше нет»[53]. Это не было хорошим предзнаменованием для их брака.

Глава 3. Свадьба

3 мая 1937 года был обнародован абсолютный декрет касательно Уоллис, и герцог немедленно выехал на Восточном экспрессе из Зальцбурга с букетом эдельвейсов, дирндлем[54] и багажом из приблизительно семнадцати чемоданов в своем личном автомобиле. Именно там, девять дней спустя, пара слушала Коронационную службу, герцог вязал синюю кофту для Уоллис, пока снаружи бушевал сильный ливень… именно там, как позже вспоминала Уоллис в своих мемуарах, «…картины того, что могло случиться и что должно было произойти, продолжали возникать, гаснуть и сменять друг друга в моем сознании»[55].

Было в той поре свое очарование, но и своя горечь, ведь на 12 мая назначили дату коронации Эдуарда VIII, перенеся событие с конца июня, чтобы зрители, живущие на верхних этажах домов, расположенных вдоль маршрута коронации, наблюдали за процессом, пока деревья не покрылись мешающей обзору листвой. Должны были присутствовать все члены семьи герцога – сердитая королевская принцесса, две его невестки – королевские герцогини, и его мать, которая стремилась выразить свою поддержку новому правлению. Даже нарушив традицию, восходящую к королям Плантагенетов, согласно которой вдова предыдущего государя не присутствовала на коронации его преемника.

Герцог надеялся, что некоторые члены его семьи также смогут присутствовать на свадьбе и что либо один из его братьев, либо Дикки Маунтбеттен вызовутся быть его шафером, но со стороны королевского дома не наблюдалось никакой активности.

«Хотя мне удалось назначить дату вашей свадьбы, которая устроила Берти, Джорджа и т. д., вмешались другие люди и создали ситуацию, которая сделала всех ваших друзей очень несчастными», – написал Маунтбеттен герцогу 5 мая. «Я предпринял несколько попыток уладить дело, но в настоящее время даже я сам не могу принять ваше любезное приглашение. Я еще не совсем потерял надежду, хотя мои шансы невелики. Я напишу снова, когда все узнаю окончательно»[56]. Вместо него шафером вызвался Меткалф.

Не только близким членам королевской семьи, но и друзьям и бывшим советникам было запрещено присутствовать на свадьбе Виндзоров. Перси Браунлоу сообщили, что он поставит под угрозу свое положение лорда-лейтенанта Линкольншира, которое его семья занимала в течение восьми поколений, если решит присутствовать. Улику Александру пригрозили, что он потеряет должность хранителя денег на личные расходы короля, если примет приглашение.

Англиканская церковь не признавала брак разведенных людей, нельзя было допустить, чтобы королевская семья пренебрегала ее учением. Церковь также запрещала всем священникам проводить обряд венчания, и пара уже смирилась с простой гражданской службой. Но тут свои услуги предложил преподобный Роберт Андерсон Джардин, эксцентричный «большеносый, с выпученными глазами, краснолицый» священник из Дарлингтона[57].

Следующий удар не заставил себя ждать. 26 мая на последнем заседании кабинета министров с Болдуином в качестве премьер-министра обсуждался вопрос о статусе Уоллис как Ее Королевского Высочества. На следующий день Монктон прибыл в Конде с письмом, которое еще больше разожгло пламя обиды четы Виндзоров по отношению к королевской семье. Согласно письму, Уоллис не могла рассчитывать на статус Ее Королевского Высочества после замужества[58]. Это противоречило королевской практике – всем женам брата герцога был предоставлен такой статус при вступлении в брак – и британскому общему праву.

Звание герцога королевского высочества, как сына короля, было неотъемлемым правом по рождению, уже установленным Патентом 1917 года, который не был отменен и не мог быть «восстановлен». Исходя из этого, его жена имела право на тот же ранг и статус, что и муж, но утверждалось, что он отказался от своего королевского звания и, следовательно, от звания своей жены. Отречение было связано с тем, что она не стала членом королевской семьи. Теперь, после замужества, ее вряд ли можно было сделать членом церкви – в первую очередь по той причине, что ее муж отрекся от престола.

Берти поддался давлению доминионов, своей матери и жены, опасаясь, что брак Виндзоров продлится недолго и она может снова выйти замуж. Для герцога, воспитанного на идее важности титула и принципа старшинства, это стало настоящим оскорблением. Это означало, что, пусть он и удостаивался поклона, Уоллис, будучи его женой, не имела права на реверанс. Его заставляли вступить в тот самый морганатический брак, который, как ему сказали, был невозможен несколько месяцев назад. Словно для того, чтобы посыпать солью рану, было объявлено, что заклятый враг герцога Болдуин, который так много сделал для того, чтобы склонить герцога к отречению, получил титул графа.

«Обида улеглась. У него была вспышка гнева, когда он одевался к обеду, – записала жена Меткалфа в своем дневнике. – Семья, с которой он покончил… Герцог намерен бороться с бизнесом королевского высочества, поскольку по закону король не имеет права препятствовать присвоению титула его жене… Он будет верен короне, но не человеку, своему брату. Эдуард обвиняет того в малодушии»[59].

Приготовления к свадьбе шли полным ходом. Было решено подождать до окончания коронации, хотя пара объявила о своей помолвке накануне. Жест, будто совершенный с целью затмить королевскую церемонию. А затем пара выбрала датой свадьбы 3 июня, день рождения Георга V.

В рамках плана по улучшению своего имиджа Уоллис дала интервью дальней родственнице Хелене Нормантон для «Нью-Йорк таймс», заявив, что у нее не было желания становиться королевой, и отрицая обвинения, будто она сбежала с изумрудами королевы Александры и имела любовную связь с Риббентропом:

«Я не могу припомнить, что была в компании герра фон Риббентропа больше двух раз: один раз на вечеринке у леди Кунард до того, как он стал послом, и один раз на другом большом приеме. Я никогда не оставалась только в его компании, и между нами не было ничего, кроме обмена несколькими репликами – просто обычная светская беседа, вот и все. Я вообще не интересовалась политикой»[60].

Сесил Битон, в то время только начавший свой путь фотографа, будучи также активным участником виндзорского пиар-наступления, задержался, чтобы сделать несколько предсвадебных снимков. На него произвела впечатление Уоллис, разговор с которой занял его до рассвета:

«Я был поражен ясностью и живостью ее ума. Когда я наконец лег спать, я понял, что она обладала не только индивидуальностью, но и большой внутренней силой. У нее могут быть несовершенства, возможно, она политически невежественна и эстетически необразованна; но она очень много знает о жизни»[61].

Александра, жена Меткалфа, заметила, что ту ночь свадебная пара провела раздельно. «Спокойной ночи, сэр», – сказала Уоллис и пожала руку своему будущему мужу[62].

Четверг, 3 июня, выдался на редкость солнечным днем. Сотни туристов стекались к воротам замка в надежде хоть мельком увидеть пару, а продуктовые киоски торговали вовсю. Движение вокруг местной деревни Монц было остановлено в 7 часов утра, и над замком был введен запрет на полеты.

Несмотря на отсутствие всех членов королевской семьи, не обошлось без добрых пожеланий. «В сей день вашей свадьбы мы думаем о вас с большой любовью и желаем счастья в будущем. С любовью, Элизабет и Берти», – гласила одна телеграмма[63]. Уинстон и Клементина Черчилль подарили тарелку, а Адольф Гитлер – якобы золотую шкатулку[64]. Любимым подарком стал держатель для туалетной бумаги, на котором играла песня «Боже, храни короля».

Присутствовало всего семь гостей из Британии: Уолтер Монктон; адвокат герцога Джордж Аллен; Рэндольф Черчилль, выступающий в роли журналиста; Хью Ллойд Томас, друг из британского посольства в Париже; леди Селби без мужа, сэра Уолфорда, которому посоветовали не присутствовать; Фрути и Александра Меткалфы. К ним присоединились тетя Уоллис Бесси – единственный член ее семьи, присутствовавший на мероприятии, – Герман и Кэтрин Роджерс, Китти и Юджин Ротшильд и Бедоксы.

Все прошло скромно. Французское правительство, из уважения к британцам, согласилось не транслировать свадьбу, а попытки сделать это американскими сетями, NBC и CBS, были заблокированы французами. Александра Меткалф сочла церемонию необычной:

«Я и забыла, насколько непривлекательны ее голос и манера говорить. Ее внешность гарантирует, что в любом помещении, где есть хотя бы умеренно красивые женщины, она всегда будет самой уродливой, притом у нее худая, совершенно без изгибов, фигура… Остальные на том вечере, миссис Мерриман – тетя Бесси – безобидная старушка, у которой, должно быть, случился инсульт, так как половина ее лица не функционирует, а рот кривится. Миссис Роджерс – обычная, типичная ширококостная американка. Герман, милый, спокойный, деловитый… Я просто провожу выходные в уродливом замке с людьми (за исключением ЕКВ), которые непривлекательны на вид и совершенно не осознают, что происходит, и которых я не хочу видеть больше никогда»[65].

В 11:30 утра Герман Роджерс сопроводил Уоллис вниз по парадной лестнице в гостиную для проведения гражданской церемонии заключения брака, которую должен был проводить мэр Монса. Уоллис была одета в светло-голубой – впоследствии названный «Уоллис блю» – креп, с открытыми плечами, облегающий наряд длиной до щиколоток, разработанный одним из ее любимых дизайнеров Мейнбохером, с подходящим жакетом и шляпой в стиле ореола от Кэролайн Ребу. Венчали образ брошь с бриллиантами и сапфиром (свадебный подарок герцога), браслет и серьги.

Полчаса спустя Герман и Уоллис вошли в музыкальный салон под «Свадебный марш» Генделя из «Иуды Маккавея» в исполнении композитора Марселя Дюпре для двадцатиминутной религиозной службы. Комната была быстро приспособлена под временную часовню, в качестве алтаря выступал расположенный в прихожей сундук с рисунком из пухлых обнаженных нимф, целомудренно прикрытым шелковым полотном кремового цвета.

Герцог, одетый в черный утренний пиджак и полосатые брюки с белой гвоздикой в петлице, заметно нервничал. Уоллис, для которой это была третья свадьба, казалась более спокойной. Пара общалась со своими гостями и позировала для фотографий, прежде чем сесть за свадебный завтрак в столовой. Подавали омаров, курицу по-королевски и клубнику в сопровождении шампанского, а для герцога – чашку чая «Эрл Грей».

«Было трудно не заплакать. На самом деле, я так и сделала», – написала Александра Меткалф в своем дневнике:

«Потом мы пожали друг другу руки в салоне. Я знала, что должна была поцеловать ее, но просто не смогла. Весь день у меня как-то не задался: мои попытки проявить очарование и понравиться ей потерпели крах. Я не помню, чтобы желала ей счастья или удачи, как будто она любила его. Если бы она позволяла себе периодически хотя бы малейшее проявление нежности – брала его за руку, смотрела на него влюбленными глазами, можно было бы потеплеть по отношению к ней, но она продолжала максимально жестко придерживаться этикета. Сложилось впечатление, что пожилую женщину не трогает страстная любовь молодого мужчины. Будем надеяться, что она раскроется, оставшись наедине с ним, иначе картина складывается невеселая[66].

К 3:15 с пресс-конференцией было покончено[67]. После церемонии разрезания свадебного торта Монктон и Уоллис отправились на прогулку в сад. Он объяснил, что сделает все возможное, чтобы поддержать их, но общественность будет внимательно следить за тем, как она относится к своему мужу, который многим пожертвовал ради нее. Она ответила: «Уолтер, неужели я, по-твоему, не думала обо всем этом? Я полагаю, что смогу сделать его счастливым»[68].

Состоялся брак, который ни за что не должен был окончиться крахом. Цена была слишком высока.

Глава 4. Медовый месяц

Вскоре герцог и свежеиспеченная герцогиня отправились в свадебное путешествие в колонне автомобилей, чтобы попасть на ожидающий их экспресс Симплон – Ориент. Их сопровождал Дадли Форвуд, атташе британского представительства в Вене, который был прикомандирован в качестве конюшего герцога в Австрии, два кернтерьера, пара детективов Скотленд-Ярда, в обязанности которых входило не только следить за Виндзорами, но и охранять их, а также 186 сундуков и 80 дополнительных предметов багажа.

В качестве места проведения медового месяца был взят в аренду еще один замок, 40-комнатный, перестроенный в стиле готики Вассерлеонбург в горах Каринтии, предположительно населенный призраком Анны Нойманн, которая убила шестерых своих мужей во время медового месяца[69].

Это был немецкий дом графа Пауля Мюнстера. Граф был тесно связан с Британским союзом фашистов Мосли. Замок должен был стать домом Виндзоров в течение следующих трех месяцев. Именно там им пришлось осознать до конца реалии сложившегося положения. Уоллис испытывала сильное чувство вины за то, от чего отказался ради нее муж, и в то же время ужас от того, во что она себя втянула. Как она рассказывала позже Гору Видалю:

«Я помню живо, как вчерашний день, следующее утро после нашей свадьбы – я проснулась, а стоявший рядом с кроватью Дэвид с невинной улыбкой произнес: «И что теперь нам делать?» Мое сердце упало. Я услышала человека, каждый день жизни которого был определен с момента его рождения, а теперь я вместо британского правительства должна была придумывать, что ему делать»[70].

Пара делала все, что было в их силах. Они развлекали друзей, отдыхали в бассейне с подогревом замка, играли в гольф и теннис, охотились на оленей, а герцог, как всегда, отдавался физическим упражнениям, часто взбираясь на скалистую вершину позади замка и сообщая Уоллис о своем местоположении с помощью маленького зеркала. «Нью-Йорк таймс» сообщила о том, как «он, облачившись в тирольские кожаные бриджи, белые чулки и рубашку с коротким рукавом, поливал цветы в саду»[71].

Уолтер Монктон, когда гостил в замке, убедил герцога не подавать жалобу на отказ Уоллис в титуле герцогини – герцог угрожал отказаться от своего собственного королевского титула, что могло бы повредить его общественному имиджу.

С просьбой составления биографии бывшего короля к герцогу обратился один из гостей, писатель Комптон Маккензи, наиболее известный своим романом «Изобилие виски». Герцога соблазнили как деньги – сделка заключалась в том, что он получит 10 000 фунтов стерлингов, а Маккензи – 20 000 фунтов стерлингов, – так и возможность для Уоллис «оспорить обвинения, выдвинутые против вас»[72]. Обсуждения продолжались в течение всего лета, пока герцог не отказался от книги в октябре, понимая, что ему лучше не сотрудничать ни с одним писателем. Тем не менее Комптон начал работу над книгой самостоятельно. «Виндзорский гобелен» Маккензи о царствовании и отречении был опубликован в следующем году[73].

Часть времени Виндзор также провел в отеле «Бристоль» в Вене. 20 июня, находясь на обеде в посольстве Бразилии, Джордж Мессерсмит, американский посол в Австрии, неразумно передал герцогу информацию о том, что потерпел крушение поезд из Германии в Италию и были обнаружены морские снаряды, поставляемые Германией военно-морскому флоту Муссолини. Это было нарушением санкций Лиги Наций, а также доказательством того, что американцы читали итальянские шифры. На следующий день Мессерсмиту показали перехваченную телеграмму, отправленную итальянским послом в Рим, в которой говорилось об обнаруженных снарядах и раскрывался его источник – герцог. Это было спасительное предупреждение о том, что бывшему королю нельзя доверять[74].

Виндзор продолжал поддерживать связь с Шарлем Бедо. Двое мужчин подружились за игрой в гольф и вечерними бокалами бренди. Герцог интересовался практикой работы Бедо и увлекался его утопическими идеями о мире во всем мире, в то время как Бедо осознавал преимущества развития отношений с бывшим королем.

Чего Виндзор, возможно, не знал, так это того, что со времен Первой мировой войны американцы подозревали Бедо в том, что он немецкий шпион[75]. У него были обширные деловые интересы в нацистской Германии, он тесно сотрудничал с Krups, Mercedes, Opel и IG Farben. Он арендовал замок рядом с Гитлером в Берхтесгадене и был близок с Ялмаром Шахтом, главой рейхсбанка, и Робертом Леем, главой Немецкого трудового фронта.

С тех пор как его компании были захвачены в нацистской Германии в 1934 году, Бедо упорно трудился, чтобы втереться в доверие к нацистскому руководству.

Герцог Виндзорский теперь предоставил ему такую возможность. Бедо смог возобновить работу со своими немецкими предприятиями только после того, как в июле 1937 года подкупил нацистские власти на сумму 50 000 долларов и согласился, чтобы они контролировались нацистской организацией труда «Арбайтерсфронт»[76]. Именно эта организация, по его предложению, должна была принять Виндзоров для поездки по стране.

* * *

В сентябре Виндзоры остановились у Бедо в замке Борсодиванка, охотничьем домике в Венгрии, который тот арендовал у племянника регента Хорти; планы, которые они наметили за предыдущие несколько месяцев, были приведены в исполнение. Такой визит имел несколько преимуществ: это повысило бы репутацию Виндзора на международной арене, помогло бы продвигать деловые интересы Бедо, и они оба верили, что это поможет обеспечить мир во всем мире.

19 августа Бедо при встрече с Говардом К. Трэверсом, временным поверенным в делах американского представительства в Будапеште, заявил, что он действовал от имени Виндзора, который хотел «провести полное изучение условий труда в различных странах», добавив: «с целью дальнейшего возвращения в Англию в качестве защитника рабочего класса». Трэверс в тот же день сообщил об этом Государственному департаменту в «строго конфиденциальной» записке, которую увидел Джордж Мессерсмит, ныне помощник госсекретаря, отвечающий за Балканы. Власти теперь были настороже.