Полная версия
Вниз по звездной реке
Аарон Комель
Вниз по звездной реке
«Клеймо – самая первая и самая сильная боль, испытанная лошадью; боль, причиненная лошади человеком; боль, превращающая лошадь в покорное домашнее животное».
авторСтояла невообразимая июльская жара, какой давно не помнили в этих диких и красивых, угрюмых местах.
По дороге, поднимая упругими ударами копыт густую бурую пыль, в сопровождении двух расторопных, голосистых табунщиков, шел, поспешая табун молодых жеребцов и кобылиц.
Лошади были самых разнообразных мастей: от белых до иссиня – черных.
Впрочем, вороной был всего лишь один – красавец – с белой тонкой полосой от холки до ноздрей. Две старых кобылы – одна сзади, другая – во главе табуна – помогали табунщикам вести табун. Лошади шли несколько растерянно, не понимая, и даже не представляя, какое жизненное испытание их ждет впереди.
Дорога извилистой узкой лентой тянулась вдоль и вверх по течению бурной, своенравной реки Кие́мос, берущей начало в высоких горах с величественными вершинами, покрытыми ледниками. Горы образовывали, вытянутый вдоль побережья Великого Океана, знаменитый Маргийский Хребет.
Завершая свой долгий и нелегкий, почти 80 – ти километровый путь, река впадала в большое, неохватное взглядом озеро Ликсамо́, на берегу которого и было расположено конное хозяйство. Крупнейший в о́круге конезавод, принадлежащий семье Са́клундов, вот уже на протяжении полувека, находился в том самом месте, где до этого находилось поселение индейского племени Гардо́ – самого непокорного и свободолюбивого племени в этой юго – западной провинции.
Начинаясь на равнинной местности, дорога переходила в горы, покрытые темно – хвойными лесами. Перед входом в горы река делала П-образный изгиб. На относительно ровной части изгиба реки находились самые красивейшие и грандиозно – величественные места: Киемосский каньон, протяженностью около 10 км, Киемосский водопад высотой до 100 м и знаменитые Киемосские пороги.
К полудню солнце усилило свое излучение и силу настолько, что стало нестерпимо душно. Такая духота, обычно, предшествует мощному продолжительному грозовому ливню. Испарения поднимались над землей и от этого вся земля, казалась, погруженной в душистый, светоносный эфир.
Над землей порхали разноцветные стайки бабочек. Издалека они были похожи на летящие по ветру, извивающиеся, разноцветные, шелковые лоскуты самых необычных форм. Все это благоуханное великолепие завершалось грандиозным симфоническим птичьим многоголосьем. Нередко гармония благоухания и великолепия нарушалась надрывным протяжным ржанием одной или нескольких лошадей. Тогда щелчок плети или хлыста опять восстанавливал утерянную гармонию красок и звуков.
На равнинных, сглаженных пространствах, свободных от леса, можно было наблюдать фантастические миражи. Тогда казалось, табун исчезает в вибрирующе – дрожащей радужной дымке, сливаясь с синевой бездонного неба, и вновь появляется в момент прохладного и влажного порыва ветра, несущегося с гор.
Табун ускорял иноходь в предвкушении скорого избавления от разного рода паразитарных, кусающих насекомых: старые лошади говаривали, что высоко в горах нет ни слепней, ни оводов, ни назойливых мух, ни кровососущей мошкары. Там в горах находилась неизвестная, влекущая, таинственная страна. И как все таинственное оно вызывало трепет и страх. Это место для клеймения было выбрано не случайно. Горный, прозрачный воздух, ветер, смешанный с прохладой и живостью реки Киемос, богатые, питательные травостои и дикие пастбища должны были способствовать быстрейшему заживлению ран на теле и быстрому забыванию потрясения, перенесенного во время прижигания.
От конезавода до «клеймета»[1] было около 30 миль, расстояние, которое легко можно было преодолеть за световой день.
Чуть позади табуна чинно и грациозно вышагивали две лошади светлого окраса: белого и пепельного. На лошадях также статно и горделиво восседали наездники – два ковбоя. Один старый, с седыми пышными усами; другой – молодой, черноволосый, в круглых очках, с маленькими усиками, с любопытным, удивленным выражением лица. В ковбойских сапогах, брюках, рубашках и шляпах они крепко сидели в седлах, будто приросшие к ним. Гармонию этого срастания невозможно было разрушить – человек и лошадь были одним целым.
Молодой ковбой все время поправлял, сползающие со вспотевшего лица круглые очки. Айтинг был очарован природой: такого пышного, буйного разноцветья он никогда не видел. Аромат трав, исходящий вместе с испарениями от земли, дурманил голову. Природа благоухала, наслаждаясь этой невыносимой, изматывающей и одурманивающей жарой.
Дорога была дальней, может, поэтому беседа была неторопливой и долго не могла перейти из отрывочных – ответ – вопрос – в сплошной непрерывающийся диалог. Беседа не завязывалась до тех пор, пока табун не дошел до предгорий, где солнце стали заслонять собой высокие островерхие ели, пихты и кедры. Ветер стал прохладнее и влажней, а вслед за ним и воздух постепенно стал наполняться таежной свежестью и прохладой.
– Долго еще ехать, дядя Са́бурд?
– Да, нет. Какой нетерпеливый, – буркнул старый ковбой и расправил седые усы. Он словно бы очнулся от сна и был недоволен тем, что его невзначай разбудили. – И не называйте меня ни дядей, ни господином, – с раздражением добавил старик.
После продолжительной паузы Сабурд заговорил с легкой пренебрежительной ухмылкой, которая, казалось, никогда не сходила с его лица:
– Значит, теперь, вас можно считать специалистом в области коневодства? Знатоком лошадей? – Старик подтрунивал.
(Этот вопрос был задан неслучайно: две недели назад Айтинг Саклунд, сын владельца конезавода, окончил с отличием Ветеринарную Академию). Молодой всадник, будто даже и, не замечая ехидства и издевательского пренебрежения, отвечал с достоинством и спокойствием опытного профессионала и крупного специалиста:
– Ты ведь знаешь Сабурд – ничто в мире нельзя знать абсолютно. Лошадь, как и человека, невозможно понять до конца.
– Это Вы верно говорите.
Сабурд остановил свою лошадь, бросил поводья и принялся подкуривать толстую сигару. Потом, слегка пришпорив коня, он догнал молодого ковбоя.
– Значит, решили продолжить дело отца? – спросил старик, все с той же надменностью и колкостью в голосе, продолжая насмехаться не то над молодостью, не то над наивностью своего юного стажера.
– Я люблю лошадей. Я ведь вырос среди них. – Молодость была несгибаема и непоколебима в своей настырной и несгибаемой инфантильности и в своем неуемном, тщательно маскируемом любопытстве.
– Да, уж помню, помню, какой вы были, господин, лихой наездник. Последний раз мы виделись, кажется, года четыре назад – вы уже учились в своей Академии. Почто так долго не приезжали?
– Да, приезжал ненадолго. Все каникулы и практики я с друзьями ездил в прерию, в экспедицию, с целью изучения диких лошадей.
– Разве, такие остались? – с наигранным удивлением и лукавой ухмылкой спросил Сабурд.
– Да. Но скорее – это просто одичавшие, некогда домашние лошади. За долгие годы скитаний они приобрели желтовато-коричневый окрас и стали строптивы и неприступны, как настоящие мустанги.
– В прерии много простора. В наших горных местах отбившиеся лошади долго не живут, – спокойно отреагировал на услышанное Сабурд.
Молодой ковбой пристально посмотрел на старика, и глаза его загорелись огнем неописуемого интереса. Он понял, что старик просто играет с ним, притворяется, может затем, чтобы скрыть свое внутреннее волнение и нарастающую тревогу, и еще какую-то затаенную, глубокую сердечную грусть…
Пегая лошадь старого ковбоя замотала головой и, вибрируя губами, издала какой-то протяжный, жалобный звук. Жара изматывала не только людей, но и преданных им животных.
– Вы не женились еще? – неожиданно спросил Сабурд, стараясь уйти от начатой темы разговора.
– Да, рано, – слегка смутившись, ответил молодой ковбой.
– Да, верно рано… Да и брак – это не для настоящего мужчины.
– А ты Сабурд, так и живешь бобылем?
– Да. Так и живу. Мне, знаете, двух месяцев семейной жизни хватило, чтобы понять, что это не для меня. – Старик помолчал. – Знаете, наверно не встретил той, своей единственной, с кем бы, хотел жить долго… – Седой всадник умолк внезапно.
Айтинг выдержал паузу (с первых минут разговора он уяснил себе это важнейшее условие возможности общения с придуривающимся старцем) и обратился к Сабурду с настойчивой вежливостью, скорее даже с осторожностью, словно бы заманивая старика в таинственный лабиринт воспоминаний и размышлений.
Айтинг начал робко, издалека:
– Так мы, кажется, говорили о диких лошадях…
Сабурд увидел в глазах своего молодого собеседника разгорающийся огонь неподдельного, искреннего любопытства и живого интереса.
Дорога, тем временем, после долгого, изнурительного петляния по малозалесенной всхолмленной местности, вышла на берег красивой, бурной реки. Солнце начало опускаться за горы.
Сабурд спрыгнул с лошади и подал бессловесный знак одному из табунщиков: «Привал!»
– Здесь хорошее место для водопоя и купания. Здесь и заночуем, – пояснил Сабурд и опять внезапно замолчал.
Эта манера говорить: внезапно начинать и также неожиданно замолкать, несколько пугала Айтинга, но в то же самое время – завораживала. Молодой ковбой постепенно проникался глубоким уважением и любовью к старику. Мудрый, с богатейшим опытом скитальческой жизни, ковбой Сабурд знал множество растений и животных. Он знал язык птиц и умел подражать им. Доро́гой, он то и дело, незаметно для Айтинга, перекидывался короткими фразами с пернатыми существами, и птицы отвечали ему тем же, приветствуя путников заливистыми перепевами. Мало того, Сабурд знал следы и повадки практически всех зверей, обитающих в этой провинции. Но, прежде всего, знал и свято, беспрекословно исполнял Закон Тайги. Суть его, Сабурд объяснял так: «Быть в природе, а не на природе».
Вслед за старым ковбоем, Айтинг ловко соскочив с лошади, освободил ее от седла и, туго набитых, въючников. Юноша поцеловал лошадь в морду в знак благодарности за перенесенные тяготы пути и, погладив, отпустил на водопой. Сделав несколько продолжительных глотков из фляжки крепкого холодного чая без сахара, Айтинг занялся разжиганием костра. Старик, посмеиваясь, наблюдал за ним.
– Зачем столько вещей набрали? И еды, поди, полный въючник? В тайге ничего не надо.
– Да – а… – Айтингу нечем было ответить, и он сделал вид, что ничего не расслышал из-за шума реки и радостного, восторженного ржания лошадей.
– Совсем вы там в ваших городах разбаловались, – не унимался Сабурд, продолжая свое бурчание. – Чтобы быть свободным, надо уметь довольствоваться малым. А в тайге, все, что тебе нужно – верный конь, да еще голова в придачу. – Старик хитро ухмыльнулся про себя и бережно погладил своего коня. – Верно, говорю?
Скоро в котелке над костром закипела вода.
– У меня есть прекрасный кофе, – продолжая суетиться, сказал Айтинг. Он непрерывно что-то доставал из въючника и складывал на, раскинутый возле костра, брезентовый полог. Когда кипяток был разлит по кружкам, мгновенно примирившиеся спутники вдохнули ароматный запах кофе, смешанный с дымом костра. Брови старого ковбоя расправились. Старик показался Айтингу, только что родившимся, младенцем. Все время до этого казавшийся сумасшедшим, Сабурд вдруг превратился, прямо на глазах, в ребенка, радующегося и восторгающегося всем, что представало перед его взором. Этот неотесанный, грубоватый человек тонко чувствовал каждое мимолетное, невидимое изменение и волнение, происходящее в природе.
Сабурд неожиданно для себя вспомнил напутственные слова хозяина конезавода Саклунда – старшего: «Ты, уж, там просвети моего отпрыска. Расскажи ему все, что знаешь. Не за горами то время, когда он придет на мое место. А тебе есть, что сказать». Саклунд – старший с грустью посмотрел в глаза своему преданному работнику. «Старость не за горами. Ты что-то совсем сдал за последнее время. Пить много стал». О причине многодневных запоев Сабурда никто не знал.
… Живительная влага горячего напитка наполнила тело теплом. Старик встрепенулся и заговорил, скорее, не затем, чтобы просветить Айтинга, но чтобы разбудить и ощутить самого себя.
– Значит, вы изучали диких лошадей? Среди прирученных лошадей тоже есть дикие лошади. Лошадь – удивительное животное. Сколько живу, а не перестаю удивляться. – Глубокомысленно заключил Сабурд и, достав сигару, закурил. Продолжая свои мысли вслух, старик говорил без особого подъема и поначалу его монолог напоминал статистический отчет о прожитой жизни:
– Это мой шестьдесят шестой табун. Тридцать три года я клеймил лошадей: 20 лет у Вашего отца, а до этого у Вашего деда. Клеймение не было моим главным занятием – всего два раза в год. А вообще я был объездчиком лошадей. Это тоже целая наука, даже скорее, искусство. – Он говорил о себе в прошедшем времени, словно об умершем. Но Айтинг не придал этому значение, поскольку был полностью поглощен и очарован внезапной откровенностью и разговорчивостью старого ковбоя. После недолгой паузы старик, наконец, освободился от волнительности и скованности и продолжал монолог – исповедь:
– Дед Ваш взял меня молодым парнем, вроде вас. Я отслужил в Армии и слонялся в поисках работы и денег. Произошел знаменательный случай на ипподроме. Заболел наездник, а я подрабатывал конюхом-смотрителем на ипподромовской конюшне. Вот меня и попросили выступить. И, представляешь, я выиграл 10 заездов из 10. – Сабурд, довольный сказанным, погладил свои седые пышные усы.
– Все бы ничего. Но в этом мире зависти и зла люди не прощают друг другу успеха и славы. Старый наездник выздоровел. А потом меня выкинули на улицу. Но твой дед сжалился надо мной. Он узнал про эту историю. Он был заядлым игроком на скачках. Так я попал на этот конезавод. В то время это была еще одна конюшня.
Айтинг задумался о чем-то своем. С реки подуло прохладным ветерком. Лошади, вдоволь напившись чистой воды, разбрелись по поляне, полной душистой и полезной травы.
Сабурд неотрывно смотрел на одного жеребца, единственного в табуне – вороного красавца.
Черный скакун ходил и льнул все время к гнедой кобыле. Между ними завязалась дружба и молчаливый разговор. Кони умеют разговаривать молча, передавая свои мысли друг другу через жесты, движения и прикосновения.
– Можно было бы еще идти и идти – засветло пришли б на место, – сказал Вороной гнедой кобыле, лизнув ее шершавым языком в бок. – Старик сдал. Его тянет на воспоминания. Когда стемнеет, он будет пить «Виски». Тогда старик не смолкнет всю ночь. Вчера на конюшне он сидел возле меня, и целый час изливал душу. Пьяный. Вспоминал своего отца-индейца. – Гнедая ответила кивком головы, и вплотную приблизилась к Вороному, ластясь к его теплой шее. Ей тоже понравился молодой гордый конь.
– Скажи, Мустанг, – она звала его Мустангом, в знак уважения и отличия от всех. Вороной действительно был не похож на других, не только окрасом тела, но и своенравным, гордым, строптивым характером и резкими, дикими, непредсказуемыми повадками. – Тебе не страшно? Говорят, это очень больно? Там вон пегий скакун, у него уже есть одно клеймо.
– Его перепродали. Сначала он принадлежал одному хозяину, а теперь он будет принадлежать другому, – спокойно ответил Вороной.
– Скажи, что значит принадлежать?
Вороной заржал, словно удивился такому наивному вопросу.
– Это когда тебя бьют, а ты должен делать вид, что тебе не больно, что ты доволен этим избиением.
– Это страшно, – Гнедая резким движением отпрянула от Вороного. Ей стало страшно находиться рядом с этим свободолюбивым и непохожим ни на кого скакуном. Гнедая направилась к основному табуну лошадей, пасущихся от них неподалеку.
В горах темнеет быстро. Едва солнце начинает прятаться за вершины гор, на земле начинает холодать. Ночь для лошадей – это пора полного долгожданного отдыха. Ночью полностью исчезают кусачие твари. Тогда можно спокойно постоять и даже заснуть. Однако ночью возникает другая напасть – волки. Их протяжный вой иногда разрывает тишину ночи и становится жутко. Но кони знают, что от волков тоже есть защита – человек, огонь костра.
Легкий сумеречный туман начал опускаться на землю, выстилаясь по-над рекой.
…Голос Сабурда резкий и грубоватый нарушил сон, уставшего за дорогу, Айтинга. Молодой ковбой встрепенулся.
– Вот ты говоришь дикие лошади. А ведь они и среди одомашненных встречаются. Вернее они рождаются дикими. Таких лошадей мы называем маргиналами. На моем веку было двенадцать маргиналов. Всего трех я убил из этой винтовки. – Сабурд кивком головы указал на красивый винчестер с блестящим прикладом, разгравированным загадочными рисунками. – Сам себя за это казню, а иначе ведь нельзя. Разбушевавшийся маргинал может своим бешенством заразить весь табун или часть табуна и тогда беда. Можно потерять много лошадей. Поэтому приходиться жертвовать бунтовщиком во имя спасения других лошадей.
– А тогда что? – недоуменно спросил Айтинг.
– Маргиналы, а вместе с ним и другие лошади пускаются вскачь и загоняют себя до смерти. Чаще всего они ищут крутой обрыв, скалистый и бросаются с него вниз.
Сабурд, поеживаясь от холода, натянул на плечи меховую безрукавку, чем удивил молодого разгоряченного ковбоя.
– Видно, старик прибаливает, – подумал Айтинг.
Сабурд заговорил, как и прежде совершенно внезапно.
– Маргиналы рождаются раз в десять лет. Возможно, в этом табуне есть маргинал. Но определить это невозможно, пока бунтовщик сам не проявит себя. Обычно, это случается по дороге к месту клеймения. Может так лошадь протестует против того, что ей придется принадлежать всю жизнь кому-то – кому-то повиноваться. Мы тоже изучали маргиналов, и ученых приглашали. Один ученый говорил, что причина маргинальности – внезапная мутация клеток. Но я думаю, причина в другом – лошадь обретает человеческую душу, она становится человеком. Человек – единственное существо, способное ощущать свободу, т. е. быть свободным. А свобода – единственное состояние, пребывая в котором человек точно знает, что с ним происходит. Взбунтовавшийся маргинал уводит за собой кобылу, которую полюбил. Любовь у лошадей бывает покрепче, чем у людей. Да и вообще людям есть, чему у них поучиться. – Сабурд прищурился и улыбнувшись и выпустил изо рта облако дыма, довольный удавшимся философским утверждениям.
– В этом табуне – наша гордость – вороной. Очень гордый, строптивый, свободолюбивый. Мы и имя ему дали – Даймон. Такое название носит самая высокая вершина в этих горах. Вершина, с которой берет начало это красивая река. Даймон, значит свободный, непредсказуемый. – Старик глубоко вздохнул.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Специально оборудованное место для клеймения (таврирования) молодых лошадей.