Колесо Судьбы

Я взял свои два серебряных флорина, поднялся и отошел к стойке. Будь этот человек патрицием или хотя бы эквитом, я бы потребовал от него поединка чести, он оскорбил не столько меня, сколько моих родителей, обвинив их в страшном грехе – проклятии собственного сына. На моей памяти не было ни одного человека в Ниене, кто бы проклял родного ребенка. Ругали, били плетьми, даже требовали посадить в карцер для острастки. Но проклясть? Ну не-ет! Проклятие такое сильнее любой черной магии.

Я заказал большой бокал и принялся пить крепкое виенское вино маленькими глотками.

* * *

В детстве мне была предначертана иная Судьба. Эдуард, Первый наследник, должен была занять трон Ниена, Лиам стать его канцлером и распорядителем казны, а я – Великим Хранителем и главным магиком королевства. А заодно – отвечать за оборону Ниена – ведь город наш защищали не столько мечники, сколько боевые магики и созданные хранителями высшего уровня воины-миракли. Мечники применялись только для решения вспомогательных задач, хотя были уверены, что именно они играют в битвах главную роль.

Но еще до того как Игер решил уничтожить приморские города, предначертанная мне дорога свернула вбок на кривую тропинку. Судьба – как дорога в лесу, не знаешь, куда выведет.

– В тебе есть Дар. И много-много упрямства, – поучал меня Великий Хранитель Крон. – Помни, Даром магика надо научиться управлять. Сожжешь в человеке нить – лишишь Судьбы. Не свяжешь узел жениха и невесты – брак распадется. Не укрепишь магией клятву – слуга восстанет и убьет господина. Или клятва распадется и войско побежит. Ну, войско это не для тебя. А слуг научишься приводить к порядку. Это первый уровень, с этого все начинают.

Я слушал его и старался не смотреть ему в лицо, глядел на выставленные на дубовом поставце вазы с лихо закрученными ручками, сокровища времен Домирья.

И не стал накладывать клятвы на слуг, как приказал мне магистр Крон – мне было противно это делать даже с черными людьми. А принуждать патрициев давать магические клятвы никто в Ниене никогда не требовал. Вместо этого я создал копии-миракли слуг и привел их поклониться Крону. Фантомы получились как живые. Правда, последний, седьмой, слегка запинался и волочил ногу. В семь лет я уже был дерзким. Матушка говаривала, что я был таким с самого рождения.

Магики Ниена первыми научились созданию мираклей, обладавших почти телесной плотностью. Такие миракли могли сражать и убивать, могли стоять в карауле, могли преданной охраной следовать за тем, на кого укажет магик. Миракли смертны, они умирают, когда кончается запас силы, вложенный в них создателем. Но был случай, когда миракль жил двенадцать лет, и никто не мог отличить его от живого человека.

* * *

Год назад магистр Брин захватил меня в плен и попытался лишить Дара. И даже преуспел в этом: палач пронзил мои ладони Перстами Судьбы. Но я вернул себе способности, пускай и не полностью. Механический Мастер создал для меня серебряные перчатки, и тончайшая проволока стала проводником магической силы. С каждым днем мой Дар возрастал и становился почти что таким же сильным, как прежде. Но все же только «почти что»… Прежнего уровня я так и не достиг. Но даже этого «почти» хватило, чтобы уничтожить армию Игера. Хотя (об этом я старался не думать) главная сила в тот час, когда я сжег имперскую армию, была вовсе не в этих серебряных кружевах…

* * *

Раздумывая над своей Судьбой, я миновал красно-кирпичный фасад гостиницы, где поселился, равнодушно глянув на вывеску, что изображала человека в огромных сапогах и с дорожным мешком за плечами. Дорога вывела меня королевскому замку, как прежде в военном лагере Домирья выводила к палатке полководца.

Обиталище Короля-капитана изумляло. В основе его лежало здание из темного камня с небольшими застекленными окнами в три этажа. А поверх из белого и серого мрамора было настроено множество балконов, балюстрад, колоннад и галерей, будто поверх сукна кто-то накинул драгоценное кружево. К тому же к главному зданию было пристроено еще два флигеля – а уж там царил подлинный хаос – башни, башенки, огромные ворота, украшенные коваными розами, острыми шипами и масками неведомых слепых чудовищ.

Ворота как раз открывались, из них первой выехала черная простая карета без украшений, а следом восемь носильщиков в пестрых куртках и широких коротких штанах, не мешавших движениям, вынесли позолоченную лектику. Белые занавески из виссона были задернуты.

– Лара… – принес имя ветер.

Я вздрогнул, как от удара, не помня себя, шагнул к носилкам, не обращая внимания на здоровяка в кольчуге и с коротким мечом у пояса, идущего рядом с лектикой.

Занавески заколебались, женская рука в белой перчатке слегка приподняла край, и я увидел Лару – отчетливо разглядел ее лицо, бледно-розовые, едва тронутые помадой губы, кружевной воротник, бархатный рукав платья. Наши взгляды встретились. Я стоял, окаменев, ожидая ее знака. Одного короткого жеста рукой, легкого кивка было бы достаточно, чтобы я со всех ног кинулся следом за ее носилками. Но Лара глянула сквозь меня и задернула занавеску.

– Точно, Лара! – радостно пискнули рядом.

Я оглянулся. Подле меня, вытягивая шею, подпрыгивая от нетерпения, мельтешил какой-то парень в пестром камзоле и таких же пестрых штанах. Приплясывая, он трусцой подбежал к ближайшей стене и, выхватив кисточку из банки с черной краской, что стояла под оштукатуренной новостной «доской», написал что-то, потом кинулся бежать дальше – видимо, к следующей доске новостей.

Старательно делая вид, что мне нет никакого дела до оставленной надписи, я подошел, чтобы прочитать следующее: «Любовные похождения Лары, дочери Руналда Толстобокого, при дворе Короля-капитана Гратина».

Имя Лариного отца было написано неправильно, она дочь Ранулда, знаменосца восточных земель, единственная наследница манора. Это все, о чем я подумал тогда. Мне почему-то казалось, что это какая-то другая Лара, не та гордячка, которую я знал с самого детства, и с самого детства в которую был безнадежно влюблен. Я не мог поверить, что Лара, вдова моего брата, женщина, которую я любил, мать моего нерожденного ребенка, может стать в Гарме объектом сплетен. Дойдя до следующей «доски» новостей, я снова прочел заголовок про Лару. А следом значилась еще одна новость: некто «Орлиный глаз» приписал: «Помолвка Короля-капитана с племянницей Гвидо». Гвидо – надо полагать, Гвидо Седьмой, король Флореллы. Я ускорил шаги и направился в таверну, которую недавно покинул.

Едва распахнул дверь, как в лицо мне пахнуло теплым влажным воздухом, парное облачко, видимо, с кухни, скользнуло и утекло дальше, оставив на коже влажный липкий след. Я стер его перчаткой, покрытой магическими заговорами, и кожу стало саднить. Я огляделся. Мне почудилось, что за мной наблюдают – не человек и не фантом, нечто другое. А потом это ощущение рассеялось, как и теплый парной воздух.

Орлиный глаз восседал в центре ряда поставщиков новостей. Новость еще не успели прочесть многие, но место напротив сплетника уже было занято. Какая-то тучная тетка склонялась к самому столику, чтобы лучше слышать шепот обладателя важных сведений. Мой слух магика помогал мне улавливать отдельные слова. «Младшая племянница, ей семнадцать, портрет прислали…», «Лара в ярости», «…нет, не может…»

Наконец толстуха насытилась новостями по самое горло на все два полновесных серебряных флорина и освободила стул.

– Лара? – спросил Орлиный глаз и снисходительно улыбнулся.

– И помолвка.

– Четыре флорина, это две новости…

– Но только если новости правдивы. Если я уличу тебя во вранье, как Сегера…

– Цена новостям Сегера – два грошика. Только приезжие платят ему флоринами, не ведая, кто перед ними.

Этот тип сумел меня уязвить, но я не стал возмущаться и спорить, только подумал, что Орлиный глаз – наверняка магик, и что сведения он собирает с помощью мираклей. Не знаю, почему я так решил – может быть, ощутил легкую вибрацию, идущую от его пальцев к моим рукам. И еще – синее свечение за его плечами – очень сильная защита в накинутом небрежно плаще. Никаких знаков в виде кругов, каковыми украшают одежду магики, он не носил.

Я выложил монеты, сколько было затребовано.

– Начнем с Лары, – в тоне Орлиного глаза чувствовалась солидность. – Она появилась в Гарме два месяца назад и сразу вскружила голову Королю-капитану – дерзкая, непокорная, даже агрессивная – он любит таких. Однако торжество ее длилось недолго. Она явно претендовала не на место фаворитки, а на положение законной супруги. Но тут у правителя Гармы составлены были иные планы. В этом году истекает его срок, скоро выборы, и свое положение он планировал усилить выгодной партией – деньги, союзы, любовь толпы – ничего этого дочь неродовитого знаменосца, пускай даже вдова одного из принцев Ниена, дать ему не могла. К тому же шептались о ее сомнительном романе с братом покойного мужа. Нет, такая супруга не для Короля-капитана. Об этом сначала судачили в тавернах, потом заговорили, не стесняясь. Вчера во дворце вечер закончился скандалом, Лара сказала что-то резкое и колкое королю на людях, король Гратин попытался ее ударить, она отбила его удар предплечьем. Физической силой они оказались почти равны. Это было особенно унизительно. Он обозвал ее, она в ярости покинула дворец.

– Как обозвал? – зачем-то уточнил я.

– Шлюхой. И еще бросил вдогонку потом пару слов… Повторить?

– Не надо. – Я и так знал, что мог крикнуть этот жалкий тип: про нашу с Ларой связь и нашего нерожденного ребенка. – А сегодня?

– Сегодня стало известно, что король добивается помолвки с племянницей короля Флореллы. Ей семнадцать, за ней дадут небольшое приданое. Но не это главное. Главное, что Гарма и Флорелла заключат торговый союз. Это даст сотни тысяч серебряных флоринов прибыли нашим торговым домам. Торговый дом Братьев Латуров готов выделить королю беспроцентную ссуду на пять лет в 100 тысяч флоринов.

– Лара знает об этом?

– Точно знает. У нее есть осведомители во дворце. Сегодня вечером на приеме король представит портрет своей юной нареченной.

«Сегодня вечером»… Я подумал, что должен быть во дворце – меня как принца Ниена наверняка пропустят. А нет – я все равно сумею пройти как магик, для которого двери и королевская стража не помеха. Но потом вспомнил холодный взгляд Лары, задернутые занавески лектики и передумал.

Я поднялся.

– Еще два вопроса. Первый: где остановилась Лара?

– В Доме с совами – это небольшой особняк, принадлежащий ее отцу.

– И второй. Во сколько начнется прием?

– В первый ночной час.

«То есть в семь часов вечера», – перевел я время на привычный мне отсчет Механического Мастера.

– Вообще-то за такие ответы тоже надо платить, – Орлиный глаз, как почти все в Гарме, обладал деловой хваткой. – Но буду считать это бонусом за сдвоенный вопрос.

* * *

Я вернулся к себе в гостиницу. У меня был неплохой номер на втором этаже, довольно просторный и чистый с двуспальной кроватью, стираными простынями и даже неким подобием балдахина. Я заказал в покой ужин и вино, написал записку и отправил ее с Френом Ларе. Я не думал исхитряться или юлить или очаровывать – написал прямо: «Лара, друг мой и моя любовь, не ходи сегодня во дворец Гармы, приходи сюда в гостиницу «Веселый бродяга», у меня здесь покой на втором этаже. Я сделаю для тебя всё – всё, что смогу. Я не подарю тебе королевство, но ты будешь владеть Элизерой вместе со мной. А Элизера стоит любого королевства. Твой Кенрик». Я не предлагал ей связать наши нити, но намекал на это – как иначе она могла бы заполучить Элизеру, если временным владельцем Лебединого замка после смерти Лиама мог быть только я, Второй наследник?

После ужина я позвал лже-Лиама, обрядил его в пурпурный бархат, соорудил золотую цепь, меч с золотым эфесом и рубином в навершии, накинул на его фантомные плечи фантомный плащ из белого бархата. Даже на башмаки нацепил золотые пряжки с алмазами. Наряжать миракля просто: его драгоценности и бархат так же призрачны, как и он сам. Я придумал ему какое-то лживое имя и титул – взяв за образец длинные труднопроизносимые имена правителей из Дивных земель. О тех эрлах мало что знают в Гарме, и никто не проверит, подлинное это имя или нет. Но человека с рубиновой застежкой на берете и золотой цепью на плечах вряд ли попробуют остановить у входа во дворец. Задание я дал ему простое – наблюдать и следить за Ларой, когда она появится (а я был уверен, что она приедет во дворец, наплевав на мое предостережение), после чего мне все рассказать в подробностях. Миракль может действовать самостоятельно, если закачать в него достаточно энергии. А такой «старый» миракль, каким был мой лже-Лиам, легко может сойти за человека, учитывая, что я загрузил в него свои воспоминания о погибшем брате. Магик, конечно, распознает фантома. Но только сильный магик, а не те неумехи, что будут стоять у входа во дворец.

Как только миракль Лиама ушел, вернулся Френ.

– Лара написала ответ?

Френ скорчил сокрушенную гримасу, покачал головой и протянул мне записку. Мою записку. Запечатанную. Лара ее даже не взяла.

Сколько раз потом я упрекал себя в дурости – надо было самому идти во дворец, а не посылать миракля и не сочинять дурацкие письмишки. Но свои ошибки мы замечаем только, когда их совершим. Иногда на это уходят годы.

Так что вечер я провел в одиночестве, вылакал почти полный кувшин виенского легкого вина и завалился спать.

Раз Лара не хочет меня видеть, так тому и быть!

Глава 3. Беда. Двенадцать лет назад

Миракль-Лиам разбудил меня посреди ночи. После пьянки с собой наедине (если не считать преданного Френа, который ограничился единственным бокалом), я плохо соображал, и попытался вновь зарыться в подушки. Френ, явившийся вслед за мираклем Лиама, вылил на меня кувшин ледяной воды. После чего я пришел в себя и понял, что дело дрянь, раз флегматичный Френ прибег к столь радикальным мерам.

Миракль стал рассказывать о своем визите на праздник. Поначалу все шло хорошо. Фальшивый Лиам без труда проник во дворец и даже мило поболтал с придворными дамами, от которых узнал, что Лара стервь, каких мало, что у нее нет приданого, что за мужем она ничего не наследует и получит в итоге только манор своего отца – но и то после папашиной смерти, а толстый Ранулд еще неизвестно когда отдаст концы. Что в Ниене она крутила какой-то скандальный роман с преступником, и бежала верхом на украденном коне. Я слушал все эти знакомые сплетни уже почти равнодушно. То, что пересказывал Миракль Лиама, было в основном правдой, с приправой из соуса зависти и злобы. Да, Лара была не богата, но вдова Второго наследника могла проложить тропку к прочному союзу Гармы и Ниена.

Тут я понял, что не слушаю моего посланца.

– Там временем, – продолжал свой рассказ миракль, – в большой зал приемов, освещенный сотнями лурсских огней, внесли портрет Лючии, прелестной племянницы Гвидо Седьмого, короля Флореллы. Женишок, Король-капитан Гратин, сдернув с портрета покров из виссона, объявил, что дело слажено, и до свадьбы остается месяц, ну, максимум, два. Придворные аплодировали, кричали «браво» и косились на дверь в столовую, откуда плыли одуряющие запахи и доносилось звяканье расставляемой посуды. Король уже заговорил о торговом союзе с королевством Флорелла, когда в залу ворвалась Лара, одетая в платье из синего бархата…

«Видимо, то самое, рукав которого мелькнул в окне лектики», – отметил я про себя с равнодушием постороннего слушателя

– …сорвала портрет с подставки и принялась топтать. Неведомо, что на нее нашло, поступок был одновременно нелепый и безумный. Нелепый – потому что закрывал дорогу к любому примирению с Королем-капитаном, безумный – потому что выставлял Лару в самом невыгодном свете. Скорее всего, это был приступ яростного отчаяния, когда человек попросту перестает себя контролировать…

Миракль оценивал поступки Лары точно так же, как оценил бы их я, только голос его звучал отстраненно.

– Король приказал гвардейцам увести Лару и успокоить. Ее вывели во двор, облили водой, после чего заперли в арестантской строжке.

– А что дальше? – спросил я.

Как ни странно, я даже испытал удовлетворение от этого обливания водой дерзкой красавицы: прочти она записку, беды бы не случилось.

– Из существенного ничего. Я вернулся во дворец, обед уже начался, в столовой поднимали тосты за будущую супругу короля, – продолжил свой рассказ лже-Лиам. – Я перехватил какого-то слугу, выходящего из столовой с пустым подносом, потом прошелся вдоль десятка слуг, ожидавших на лестнице своего захода к пирующим, уставил поднос тарелками и бокалами, и отнес все перечисленное в сторожку. Дверь была заперта, но в двери имелась щель для подачи пищи, и я протиснул в нее поднос. Лара взяла подношение и даже поблагодарила.

– Как? – на миг я окрылился.

– Она сказала: «Спасибо, Лиам».

На несколько морганий я онемел. Она не могла не знать, что это миракль. Созданный мною миракль.

– Что было дальше?

– Я ушел. Мне трудно изображать поглощение пищи на пиру. И пожалуйста, верните мне мой прежний наряд, меня раздражают эти нелепые пряжки и цепь, и берет… в общем, все эти тряпки и драгоценности не мои.

– Это еще не всё, – вдруг сказал Френ. – В гостинице прислуга шепталась… – Он умолк, потупившись.

Я вернул мираклю его скромную дорожную куртку с брюками и поношенные сапоги. После чего глотнул из кувшина – исключительно для бодрости, создал огромную лупоглазую сову и отправил фантома во дворец. Сова облетела двор, и ее глазами я быстро отыскал арестантскую сторожку. Дверь в нее была распахнута, и внутри никого не было. На полу валялся поднос, о котором говорил миракль, подле – разбитые бокалы, тарелка с недоеденным мясным рулетом. Мне это не понравилось. Очень. Противно заныло в груди, будто сова сумела ковырнуть меня своим когтем.

Меня стало трясти. Сова металась. Пронеслась от дворца до перекрестка, свернула, задев призрачным крылом чей-то балкончик и горшки с цветами. «Дом с совой», принадлежавший Ранулду Толстобокому, возвышался над остальными, потому как был в пять этажей, что редкость для Гармы, да еще с мансардой. На фасаде его нашли убежище десятки бронзовых сов: одни – огромные, с рожками и выпученными глазами и кривыми хищными клювами, другие – крошечные птенцы, что выглядывали из ниш, как из настоящих гнезд. Все эти статуи, маски и барельефы когда-то украшали святилище Богини мудрости Домирья, ныне разрушенное, оттуда бронзовые совята переселились на фасад особняка богатого негоцианта. Дом этот достался в качестве приданого за матерью Лары. Моя сова-миракль уселась на карниз, как будто стала одним из его украшений. В доме царила суета, прислуга носилась по этажам. На втором окно было приоткрыто, и призрачный шпион влетел внутрь. Комната оказалась спальней Лары. Освещена она была двумя маленькими фонарями. Лара лежала на кровати поверх одеяла, свернувшись калачиком, накрывшись толстой пушистой шалью. Волосы ее были распущены, волной разметались по подушкам.

– Ларочка, девочка, чаечик с настойкой… – склонилась к лежащей упитанная служанка в платье из темной тафты и белом слишком маленьком чепце на макушке.

Лара лениво выпростала руку из-под шали и выбила чашку из рук женщины. Глазами совы я разглядел красные следы у нее на запястье, как будто недавно кто-то очень сильно сдавил ей руку. Фантом мой облетел комнату и уселся на резную макушку дубового шкафа. Отсюда я видел лицо лежащей – белое, будто восковое, с закрытыми глазами и совершенно неподвижное. Нижняя губа сильно опухла. Такое бывает, когда бьют по лицу. Моя тревога усилилась. Я понимал, что там, в сторожке, случилось что-то мерзкое, но еще не позволял себе догадаться.

Женщина в темном выпрямилась, уперла руки в бока и объявила:

– Да плюнь ты на этого придурка тонконогого! Не стоит он твоих слез. Пусть кого хошь в жены берет! Судьба еще макнет его мордой в нужник, вот увидишь!

– Ненавижу, – выдавила сквозь зубы Лара. – Чтоб он сдох! Чтоб они все сдохли! – И она издала тоскливый отчаянный стон, как от нестерпимой боли.

Наблюдать за нею больше я не мог – если она заметит сову-фантом, то сразу поймет, что я за нею шпионю и разобижу еще больше. Я узнал то, что хотел: она дома и в безопасности. Так что я распылил сову, и она рассеялась сизым туманом.

А я в таверне зарылся в подушки и заснул.

Я не позволил себе догадаться, что на самом деле случилось.

* * *

Разбудил меня Френ. Рано разбудил – рассветные лучи еще только бледнили небо. Я спросил кофе, и Френ сразу протянул мне чашку черного, жаркого, очень сладкого, только что заваренного напитка из зерен, выращенных в Дивных землях.

– Плохие новости, мессир… – С некоторых пор он перестал называть меня «ваша милость» и стал называть «мессир».

«Ваша милость» – это обращение к принцам крови. А «мессир» – обычный патриций. Хотя форма уважительная. Если честно, мне было все равно, как он меня называет. «Мессир» – даже лучше, меньше привлекает внимания посторонних. Беглецу внимание ни к чему.

– Ну, что еще? – я сморщился, потому что обжег язык и губы.

– Гадкие сплетни, мессир.

– Лара? Я знаю, ее заперли во дворце в арестантской. Но сейчас она дома.

– Хуже, мессир.

Я и сам знал, что всё плохо. Ощущение беды наползало грозовой тучей. Сердце трепыхнулось и забилось яростно, как перед дракой. Я отставил пустую чашку, спешно оделся и сбежал вниз. На доме, соседствующим с гостиницей, имелась «доска» новостей. Ночью она была заново оштукатурена. И с утра на ней появилось уже несколько надписей.

«Скандал во дворце. Отвергнутая фаворитка».

«Сватовство короля».

«Унижение фаворитки».

«Гвардейцы дают урок покорности фаворитке».

В последней новости было что-то гадостно-уклончивое, как в словах Френа.

– Говорят, ее друг за другом десять гвардейцев оприходовали, – хохотнул у меня за спиной женский голос.

Развязный шепелявый говор, я даже уловил запах перегара, хотя женщина стояла довольно далеко. Я обернулся. Их было двое – краснощекая пышка в меховой накидке и широкой синей юбке с воланами и оборками – мода воистину гармская, и рядом с нею востроносая, уже начинающая седеть особа в черно-коричневом платье с глухим воротником. Обе сладко улыбались, представляя в подробностях происшедшее с Ларой.

Я бегом взлетел на второй этаж к себе. Теперь уже голубь-фантом помчался к дому Лары. Картина всеобщей суеты – ворота распахнуты, во дворе – карета, слуги спешно грузят вещи. Лара, закутанная все в ту же серую шаль чуть ли не с головой, сидела в карете, дожидаясь, когда привяжут ремнями сундуки.

– Их было трое, – шепнула дородная рыжая тетка в темном платье другой служанке, веснушчатой девчонке лет пятнадцати, что укладывала платья в последний сундук. – Госпожа сказала, что мерзавца зовут Жерар. А двое других ее держали.

– Ужас какой! – притворно ахнула конопатая.

Но глазки у нее так и блестели.

Не смневаюсь, что новости эти она разнесет по городу за мелкую монету, как только карета отбудет, продавая подробности каждому встречному сплетнику, а тот уже перепродаст их за золото и серебро.

– Госпожу привезли в наемной карете, – продолжала рыжая, – а наша лектика и носильщики так и простояли до утра подле дворца. Вот только что пришли. Перепуганные, не знают, что и говорить. То есть им приказали молчать…

На этом голубь-соглядатай окончил свое существование.

Несколько минут я сидел, не двигаясь. Тягостные догадки и подозрения, которые мучили меня с утра, отлились наконец в реальную форму унижения и позора.

Я поднялся. Мне казалось, что действую не я – некто другой, захваченный мутным плотным потоком энергии, исполняет задуманный другим план.

Первым делом я создал миракля-гвардейца и направил его в казармы, а потом в таверну, где эти бравые защитники Гармы обычно напивались и обжирались. Потом распылил мнимого гвардейца и создал служанку в таверне, потом распылил и ее. К закату я знал всю историю в самых гадостных подробностях.

Итак, после того как миракль-Лиам принес Ларе поднос с едой и удалился, один из гвардейцев зашел в арестантскую и попытался овладеть Ларой. Не преуспел – получил подносом по голове и вылетел за дверь. Выход оказался свободен, Лара выскочила во двор и кинулась бежать. Тогда побитый насильник кликнул двоих товарищей, втроем они сладили с одной женщиной, настигли ее во дворе, здесь двое ее держали, а третий, Жерар, тот самый, получивший подносом, надругался над отвергнутой фавориткой. При этом кто-то из гостей выходил или выглядывал во двор с галереи второго этажа, видел, что там творится, слышал крики Лары, но все эти жалкие суслики делали вид, что ничего не слышат и не видят. Пока капитан стражи не объявился во дворе и не прогнал насильников, затем вызвал наемную карету и отправил Лару домой. Примерно так выглядел в итоге рассказ о ночных событиях. Имена насильников я тоже установил – Жерар, Жиль, Саин.